Текст книги "Любовь Полищук. Безумство храброй"

Глава третья
Годы выживания

Через годы становления и упрочения в своей профессии проходят многие артисты, и вообще количество рядовых, не известных массовому зрителю служителей Мельпомены, во много раз превышает число тех, с кем знакомы, кого любят зрители. Жизнь остальных проходит незаметно, в маленьких и неярких ролях. Я уже не говорю об артистах периферийных театров. А артистов из актерской глубинки, засиявших под московским театральным небом, можно пересчитать по пальцам. Это, как правило, люди фанатично влюбленные в искусство, недюжинной воли и силы, неприхотливые в еде и месте проживания. Наиболее примечателен из них артист Художественного театра Иннокентий Смоктуновский. Начинал актерскую деятельность в Норильском драматическом театре и при росте северных надбавок вскоре перекрыл разрешаемый городскими финорганами оклад для человека его профессии и был отчислен из театра. Менять профессию не захотел. Вспомнил, что еще два года назад инспектирующий работу театра руководитель Московского театра имени Маяковского Гончаров похвалил его игру и сказал, что для такого артиста, как он, место в его театре всегда найдется. Смоктуновский поехал в Москву, но Гончарова, отбывшего в четырехдневную командировку, не застал. Была ранняя осень, и ночевки на лавочке в парках не застудили Смоктуновского. Наконец его принял Гончаров и… не узнал, не вспомнил своего посещения Норильска, ни обещания, данного Смоктуновскому. И гневно заключил разговор: «Не морочьте мне голову, молодой человек, я вас вижу в первый раз!» Об этом в книге воспоминаний рассказывает Смоктуновский. Он огорчился, погоревал, но не пал духом, начал обход московских театров и всюду получал отказ в приеме на работу. Высказался против его приема и художественный совет Малого театра. Лишь старейшая актриса коллектива Народная артистка СССР Зуева, любившая противопоставлять свое мнение коллегам, заверещала фальцетом из своего кресла: «А мне этот молодой человек нравится! В нем есть что-то необычное! Я – за!» Зуева считалась в театре живой легендой, спорить с нею никто не решился и будущая звезда русской культуры оказалась принятой в Академический Малый театр. Этот случай единичен и нетипичен. Подавляющее большинство периферийных актеров после таких выездов в столицу возвращалась домой, навсегда распрощавшись с мечтой о театральной столичной карьере.

Более повезло алтайскому пареньку Михаилу Евдокимову. Он, прибыв в столицу, как и Смоктуновский, на свой страх и риск, даже без обещания кого-либо их эстрадной элиты помочь ему, ночевал на скамейках в сквере. Разговорился с присевшим на скамейку москвичом, рассказал ему о своей неудавшейся судьбе, а также об умении пародировать популярных артистов. Москвич отвел его к эстрадному администратору Феликсу Семеновичу Кацу. Тот прослушал паренька, уловил его способности и после нескольких репетиций оформил ему через Росконцерт актерскую ставку, и, что было редчайшим случаем – начинающего артиста направили на гастроли во Дворец спорта города Ижевска, хотя во Дворцах спорта, где за исполнение номера платили двойную ставку, посылали только опытных и шлягерных артистов. В Ижевске Кац поручил заботу о Евдокимове мне: «Напиши ему пародии. Я заплачу лично. И вообще объясни, что к чему на эстраде, – попросил он меня, – явно способный парень!»

Просьбу рассказать о сути эстрады я выполнил легко, сказал Мише, что с его номером – три музыкальные пародии – в дальнейшем, если он собирается расти как артист эстрады, можно только заканчивать свое выступление, и надо постоянно наращивать сатирический материал в виде рассказов и фельетонов, а пародии могут стать эффектной бисовкой. Молодой, обаятельный парень с лукавым прищуром глаз внимательно выслушал меня и, когда я выходил на сцену, устраивался поблизости за кулисами. Парень оказался толковым, правдивым, только представился почему-то родом из Алтайского села Сростки, где родился писатель Василий Шукшин, хотя появился на свет в другой деревне. Это был своеобразный обман, по крайней мере весьма бескорыстный, и сделан, наверное, лишь потому, что деревня Сростки – родина великого Шукшина, была на слуху у людей. Евдокимов имел успех у зрителей, особенно с пародией на Юрия Никулина.

«Для начала – хорошо, – заметил я ему, – но маловато. Репертуаром, увы, помочь не могу, не умею писать такого рода пародии. Обратись к другим авторам, попробуй что-нибудь сотворить сам. Ведь те пародии, что исполняешь, написаны тобой. И главное – постарайся поступить в театральный институт. Очень постарайся».

Паренек благодарно улыбнулся мне и через месяц на гастролях во Дворце спорта Ростова поразил меня и зрителей удивительно точной и смешной пародией на Иосифа Кобзона, исполняя одну из песен, напетых певцом в кинофильме «Семнадцать мгновений весны». Сходство, утрированное до гротеска, выражало и каменное, как бы застывшее в патриотическом экстазе лицо певца, и однообразное серьезно-фальшивое звучание песни, и внешне похожего на стоящего по стойке «смирно» солдата. Гордо задрав подбородок, воинственно и грозно выставив вперед скулы, Кобзон выглядел учебным манекеном советского воина, готового к борьбе с врагом. Это был действительно тот случай, когда зрители от смеха падали со своих стульев. Но, увы, на концертах в других Дворцах спорта эта пародия в репертуаре Евдокимова отсутствовала. Молодому артисту дали понять, кто есть на эстраде кто, ведь своей пародией он превзошел другого молодого, но уже ангажированного пародиста, дружившего с Кобзоном. Мише, как и Любе Полищук, сразу показали, что нечего вылезать вперед, что таким, как они, надо выживать, а не жить полной творческой жизнью и стремиться к совершенству. Потом, в почти аналогичной ситуации, Миша поступит иначе, чем Люба, отойдя от искусства.

Можно считать, что и с устройством в Москве Полищук повезло больше, чем Евдокимову. Она – член постоянного коллектива «На эстраде – омичи», обеспечена крышей над головой – общежитием, о ее учебе и репертуаре заботятся режиссер и заведующий литературной частью студии. Лично ее учебу курирует начальник Росконцерта Юровский, и наконец ее принимают на работу в самый крупный и значимый коллектив Росконцерта – Московский мюзик-холл. Она сразу – на виду, но в творчестве пока ничем особенным не выделяется, читает хорошо, но обыкновенные тексты, не вызывающие такой зрительский интерес, как монолог «Душа населения» у ее предшественницы на эстраде в женском сольном номере – великой Марии Владимировне Мироновой. Монолог Мироновой написан блистательно одним из самых лучших, если не лучшим, автором эстрады Владимиром Дыховичным: «В газетах пишут о том, сколько и чего приходится в стране на душу населения, сколько угля, нефти, газа, металла и других полезных ископаемых, помимо всего прочего. А ведь душа населения – это я. Я и есть душа населения. И только я знаю, чего мне хватает, чего не хватает, чего бы хотелось, какой колбасы, как у меня обстоят дела с марганцем, свинцом, хватает ли прокатного металла…»

Чтение такого остросоциального монолога Любе Полищук никогда не разрешили бы – ни по отсутствию авторитета, набранного и заслуженно народной артисткой СССР Марии Мироновой в ее предыдущих и отличных программах, ни даже по возрасту молодой актрисы, слишком молодой души населения для серьезных размышлений.

Тем не менее не знаю – догадывалась ли Люба, что в каждой концертной организации существует свой ранжир артистов, и в зависимости от их мест в этом ранжире их допускают на те или иные концертные площадки – на лучшие, второстепенные и сельские. Лучшие безоговорочно отдавались Марии Мироновой, но актриса уже находилась в довольно преклонном возрасте, и на ее место предполагалась Любовь Полищук. Не знаю – ведала ли Люба об этом. А то могла бы довольно беспечно и обеспеченно просуществовать на эстраде. Конечно, не без трудностей, не без постоянной и кропотливой работы с авторами, борьбы с массой завистников. Возможно, Люба об этом знала, но уже в мюзик-холле, увидев зачатки театра, была пленена чудодейственным созданием спектаклей, когда разные по амплуа и таланту артисты создают нечто целое, умное и прекрасное, оставляющие память не только в сознании массового обывательского зрителя, но и целых поколений истинных любителей искусства.

И еще ее пугали козни завистников. Стоило ей эффектно отсняться в фильме «12 стульев», лишь во фрагменте, и ее заметили, взяли на прицел коллеги. О ней начали злословить, следить буквально за каждым поступком, за тем, кому она улыбнулась, кто их мужчин ей оказывает особое внимание, кто после концертов провожает домой, и к ней, доброжелательной и скромной молодой женщине, прикрепили клеймо хищницы – «полищучка». И между собой иначе не называли. А она была в том прекрасном возрасте, что прозван возрастом любви, она, красивая и обаятельная, нравилась многим мужчинам, и были среди них те, что нравились ей. Тем не менее надо много работать, читать, смотреть спектакли коллег, и, чтобы успевать за жизнью, она вынужденно и с болью в сердце отдает Алексея в интернат. И делает все, чтобы приблизить время, когда они снова смогут жить вместе.

Однажды мы с Любой совершенно случайно встречаемся в Театре на Таганке на любимовском спектакле «Мастер и Маргарита». Удается сесть рядом. Она не отводит глаз от сцены, рассматривая декорации, наверное, предвкушая удовольствие от ожидаемого зрелища. Она говорит мне, что дважды прочитала роман, что обалдела от него.

«Обалдела» – ее слово. Потом я узнаю, что она набралась немало эстрадных жаргонов, даже может залепить матерком, но не решаюсь осудить ее за это. То ли не хватает смелости, то ли от понимания того, что она делает это специально, чтобы казаться своей среди артистов, снизить тем их негативное отношение к ее таланту. Мол, смотрите – я такая же, как вы, могу ругнуться, пропустить с вами рюмку-другую. Мне кажется, что в ее устах даже мат звучит ненарочито и столь естественно, что вызывает не отвращение, а улыбку. По крайней мере – снисходительную.

В наиболее напряженные сцены спектакля меня не покидает ощущение, что Любы рядом со мной нет, что она на сцене священнодействует с участниками спектакля. Ее присутствие на соседнем кресле иногда выдают лишь учащенное дыхание и вспышки черных глаз.

Кончается спектакль. Зрители аплодируют стоя.

– Он – гений! Гений! – восклицает Люба.

– Кто? Булгаков или Любимов?

– Оба! Но почему Любимов после спектакля на поклоны первыми выпускает актеров, играющих Мастера и Маргариту. А только потом актеров из свиты Воланда. Ведь успех у свиты значительно больше, чем у главных героев. Смотри – на сцене снова главные. В чем дело – не пойму?

Я тоже задумываюсь, и версия разгадки этого приема великого режиссера приходит быстро.

– Понимаешь, Люба, Булгаков не писал «Мастера и Маргариту» как пьесу. А она заключается в судьбе Мастера и Маргариты, а не в эпизодах со свитой, выглядящих на сцене очень забавно. Любимов специально пошел на нарушение театральных законов – не выпускать первыми на поклон артистов, имеющих наибольший успех в спектакле. Он желает сказать зрителям – это театрализованный роман и его главные герои – Мастер и Маргарита, думайте о них. Переживайте их судьбы.

Люба морщит лоб, видимо, внутренне споря со мной, но постепенно моя мысль все-таки овладевает ее сознанием.

– Умничка, – говорит она мне и одаривает очаровательной улыбкой. – Надо с тобой ходить в театры, – приветливо машет она мне рукой и ступает в раздевалку, где ее ждет жгучий брюнет, готовый накинуть на ее плечи теплую шубу.

В отличие от Любы, ее сын Алексей не все свободные вечера проводит в театре и признается: «Увы, не могу назвать себя дисциплинированным спортсменом, готовым к самоистязаниям. Вот мама могла… репетировать до изнеможения. Пока не получится то, что она задумала. У каждого мужчины должен быть свой дом, где живет его семья. И дети должны расти на природе, а не на улице. И друзья в доме должны жить неделями, и чтобы этот котел и кипел эмоциями… Это мечта всей моей жизни. Мне очень хочется вернуть ощущение того детства, когда мы все жили в трехкомнатной квартире в Омске: я, мама, ее брат, сестра, бабушка, дедушка и кошка. Мы ведь все, несмотря на возраст, хотим вернуть самые сладкие ощущения детства, когда мы только открывали мир, и все было свежо и ново. И нам все в нем безумно нравилось, и мы жили в постоянном ощущении счастья.

Когда ты вырастаешь и понимаешь, чего стоит взрослая жизнь, испытываешь жуткое разочарование. Но я буду стремиться к поставленной цели и не отступлюсь…»

Перед ним был яркий пример. Мама никогда не отступала от намеченной цели. Сын заметил: «Куда легче копошиться в течение 30 лет в театре, в ожидании роли, и вечерами сидеть под водочку на кухне, презирая и уничтожая всех остальных».

Были ли такие дни в жизни Любы?.. Наверное, были. Может дни, часы, но не более. Она была упорна в достижении цели. Упорна до жестокости к себе, репетируя до изнеможения. Находясь в кругу ее друзей, на репетициях, представлениях Алексей усвоил: «Ничего не стоит встать в позу: «Я такой гениальный, но ни фига не признанный. Меня никто не жалеет и не зовет, ну и не надо. Буду водку пить!» И спиваются так люди, и умирают – там же, на кухне. А я считаю, что опускать руки нельзя, иначе все, тебе конец: как человеку, как личности, артисту. И ты уже не будешь никому интересен – ни зрителю, ни продюсерам, ни друзьям. Почему маму прозвали Полищучкой?.. Ведь она никому и никогда не сделала ничего дурного. И если могла – помогала. Прозвали от зависти, и говорили о ней как об алкоголичке. Могла с друзьями выпить, после представления рюмку-другую. Но могла ли алкоголичка каждый вечер играть на сцене? Днем сниматься в кино? Утром репетировать? Заниматься сыном? Хозяйством? И при этом не формально, а от души, вникая в каждую роль до мелочей. Даже многие женщины вообще не смогли бы сделать это. Даже совсем не пьющие.

Я в детстве не ходил ни в театральные кружки, ни в студии. Моими студиями были Московский мюзик-холл, в котором мама пахала десять лет, и театр «Эрмитаж» Михаила Захаровича Левитина, где она потом вкалывала. Думал, что вся артистическая жизнь – это некая непрекращающаяся феерия: на время выкладываешь себя полностью, а потом – праздник. Я ведь не осознавал тогда, что помимо тяжелейших психологических нагрузок профессия артиста – это и чисто физический труд, порой очень тяжелый и опасный. На горьком примере мамы осознал…»

Люба научила сына умению переживать несчастья и вообще терпению – умению ждать, когда пробьет твой час, изменится к лучшему твоя ситуация, ситуация в стране. Терпению дождаться человека, который станет твоей любовью и судьбой. Многое она осуществила. Она мечтала о таком большом доме, где будут жить попугаи, бегать кошки, собаки и чуть ли не лошадь стоять в стойле. Она не успела реализовать эту мечту, но осуществила главное. То, ради чего живет человек. Что собирается совершить именно свое, в данном случае, задуманное ею самой – Любовью Полищук.

На это ушли годы выживания. Позднее они стали перемешиваться с годами более выраженных удач, радостей, счастья… И чего из них было больше, – что их них доставило ей самое огромное удовольствие, – знала только она.

Обаятельный талантливый, но не накачанный повадками и настроениями городской актерской жизни, Михаил Евдокимов жил и творил, как думал, не ведая о наличии у опытных артистов пресловутой осторожности. Получив крепкий щелчок от начальства за пародию на Кобзона, он посчитал это личной неприязнью и трусостью певца. Начал писать юмористические монологи на сельские темы, будучи, по сути, ее первооткрывателем на эстраде. Смешил людей забавно и незлобиво и был допущен в популярную телепередачу «Аншлаг». Ни один выпуск этой передачи не обходился без участия Миши. Особенно понравился зрителям, да и начальству, его монолог «Рожа красная», рассказывающий о нелепых поступках подвыпившего человека с соответствующим выпитому цветом лица. После трех монологов о поступках «рожи красной» он попытался изменить содержание своих произведений, сделать их более социальными, вскрыть появление и суть «рожи красной» как отражение одной из сторон нашей жизни.

Тут ему намекнули: «Стоп! Хватит! Нам этого не надо!» Но Миша, обладая недюжинным талантом не только юмористического рассказчика, но и писателя, вводя в рассказы остро подмеченные черты поведения героя, не понимал, почему он не должен расти как артист и писатель, а лишь зацикливаться на «роже красной».

Его новые рассказы записывали на телевидении, но на экран не выпускали. И когда он понял – почему, то сказал: «Если не могу помочь людям словами, то попробую делами». А, наверное, стоило поступить иначе. Пойти в театр, как Люба Полищук, где он мог бы совершенствоваться в творчестве. К этому времени он обрел невероятную популярность в народе, видевшем в его монологах смешную, но и не очень завидную народную жизнь. И народ решил – почему бы нам не выбрать своего земляка, родного по настроению и духу своим губернатором. И выбрал. Евдокимов сразу приступил к наведению порядка в области. Это не понравилось очень многим чинушам из прежнего руководства, он ломал мафиозные структуры, выводя из них наиболее рьяных преступников. Местная печать сразу ополчилась против Евдокимова, начались нападки на него. И весьма серьезные, дошли до Москвы. Зная Мишу Евдокимова как честнейшего и благородного человека, я, не отрицая возможность его отдельных ошибок, выступил в защиту этого правдивого благородного человека в «Вечерней Москве» со статьей «За что вы Мишу Евдокимова?» В районах, где он работал, люди стали собирать подписи в его защиту. Но 7 августа 2005 года случилось непоправимое: «Мерседес» Евдокимова на скорости предположительно 200 км в час летел по трассе Барнаул – Бийск. На повороте к селу Плешково водитель Евдокимова Иван Зуев попытался обогнать стоявшую практически посреди дороги «Тойоту-Марину». «Мерседес» чиркнул по машине и вылетел в кювет. Иван Зуев, охранник Александр Зуев и Михаил Евдокимов погибли. Жена губернатора Галина Евдокимова чудом осталась жива.

Такова краткая хроника инцидента, потом правленая властью, с учетом якобы возникших новых моментов катастрофы, вплоть до вины правого руля. Но в газетах не сообщалось, что за несколько дней до гибели Евдокимов с горечью признавался руководителю Комитета промышленников Вольскому: «Видимо, угробят меня, папаша».

Младшая сестра Евдокимова Татьяна – единственная из родственников, кто живет на его родине в селе Верх-Обском, говорила: «Я не хотела, чтобы он занимал такую должность. Вспомнила, что губернатор Лебедь погиб. А он не боялся, всем об этом говорил: «Я никого не боюсь».

Зная о грозящей ему опасности, Михаил Евдокимов пренебрег элементарной осторожностью. В день, когда он выехал в злополучную поездку, ему почему-то не выделили машину спецохраны, обязанную предоставить губернатору. За это отправили на пенсию местного генерала МВД, а талантливого артиста и, возможно, со временем, не менее талантливого губернатора не стало.

В артистическом мире пренебрежение осторожностью тоже иногда заканчивалось трагически. Смелый по своему времени и лучший в стране конферансье Анатолий Милявский был лишен выступлений на основных городских площадках. Луч надежды на возвращение к прежнему положению забрезжил, когда записали его номер в популярной юмористической телепередаче «Вокруг смеха». Но номер вырезали, и Милявский умер от стресса, сидя у телевизора.

Наивные и смелые люди, верующие в справедливость, в правдивость советских постулатов, часто терпели крах в своих надеждах. Известный певец и композитор Александр Градский долго выступал на левых концертах, поскольку ни в одну концертную организацию его не брали, считая репертуар певца едва ли не антисоветским. Убрав наиболее острые социальные песни, он наконец-то был принят в Московскую областную филармонию, потом в Росконцерт. Перед XXV съездом партии в крупных городах страны проводились партийные конференции с неизменными концертами после них. Генеральный директор Росконцерта А. С. Ходыкин – прекрасный организатор эстрады и благородный человек, направил концертную бригаду из лучших своих артистов на партконференцию в Киев, категорически запретив Градскому исполнять свою песню о Высоцком, зная отношение местных партийных бонз к великому певцу и артисту. Градский не внял указанию Ходыкина, чем вызвал гнев киевского партийного руководства, и был уволен из Росконцерта. Случайно встретив Градского на улице, я спросил у него: «Саша, почему ты не выполнил обещание Ходыкину, подвел доброго и уважаемого человека?» – «Я не собирался этого делать, – признался Градский, – но когда увидел в зале хари, гробившие Высоцкого, по сути дела, убивающие великого человека, то, забыв обо всем, бросил им, уверенным в своей бесконечной власти и безнаказанности, песню о Володе. Их рожи покраснели от возмущения, они стали покидать зал, демонстративно хлопая креслами, а я ощутил себя человеком, выполнившим свой долг перед совестью и правдой».

Я тогда понял Александра Градского и больше не осуждал его. Подобный случай произошел со мною совсем недавно на записи телепередачи «Пусть говорят» с Андреем Малаховым. Тактичный и умный ведущий на предыдущей записи, где я, как и на этой, выполнял роль консультанта, остановил одно мое выступление, заметив, что передача «Пусть говорят» отнюдь не политического свойства. Замечание Малаховым было сделано в аргументированной и корректной форме и убедило меня. Но в последней записи телепередачи о насилии над женщинами рядом со мной появился Владимир Вольфович Жириновский. Нервный, напряженный, готовый к любому эпатажному выступлению, он крутил головой, подыскивая подходящую жертву. Она появилась из-за кулис в виде миловидной девушки и скромного парня. Малахов объявил, что девушка приехала в Москву с маленьким ребенком и стала работать проституткой, а пришедший на передачу парень развозил ее по клиентам. Но такое их взаимодействие длилось недолго. Молодые полюбили друг друга, бросили свои прежние занятия и поженились.

«Что вы скажете на это?» – обратился Малахов к Жириновскому.

Тот скорчил недовольную гримасу: «Проститутка всегда останется проституткой. Москве нужны рабочие на сотни специальностей, а эта выбрала наиболее легкий путь заработка – раздвигать перед мужиками ноги. Ничего из этого брака не выйдет. Муж никогда не простит ей занятие проституцией, и она скоро вернется к ней».

Зал недовольно зашумел. Я забыл о том, что надо иногда быть осторожным, особенно имея дела с таким человеком, как Жириновский. «А ведь вы тоже начинали на панели», – тихо, но уверенно вымолвил я. – «Когда?» – выпучил глаза Жириновский. – «Лет десять назад. Вы стояли с рупором в руках у Кузнецкого моста в районе книжных магазинов и что-то вещали случайным прохожим. Вас охраняли двое крепких и очень похожих по внешности и одежде мужчин». – «Да, я люблю КГБ, – согласился Жириновский. – И это было. Но я говорил правду». – «Возможно. Был мороз, и я вас не слушал, – заметил я. – Вы обещали съездить к парку Сокольники и через два часа вернуться сюда». – «И это было, – кивнул головой Жириновский. – Мало кто где начинал. Но я теперь вице-спикер, а эта проститутка останется проституткой и сутенер сутенером».

Возмущение зала возросло. Еще один консультант передачи, известная киноактриса Людмила Иванова, женщина немолодая и больная, нашла силы подняться с места и заметила Жириновскому, более осторожно, чем я, но веско: «Мне кажется, внутренне вы более лучший человек, чем показываете себя!»

Зал встретил ее слова аплодисментами. И мои – тоже, но убранные при монтаже программы. Тем не менее, я впервые увидел Жириновского, чувствующего себя неловко, не в своей тарелке. После передачи он подошел к Малахову и о чем-то переговорил с ним. После этого инцидента меня больше в телепередачу «Пусть говорят» не приглашали, и я не жалею, что забыл тогда об осторожности.

Человеку, высказавшему правду и не испугавшемуся сильного мира сего, пусть об этом никто не говорит и помнит только он сам, преодолевшему страх, ему теперь действительно ничего в жизни не страшно. Ощутить себя честным, сильным и смелым – большая удача для любого человека. Любовь Полищук не терпела фальши, даже если кривил душой авторитетный кинорежиссер, и не раз теряла роли в фильмах, о сценариях которых говорила то, что думает.

Могла ли представить себе в 1977 году молодая и талантливая Любовь Полищук, что танцуя на равных с самим Андреем Мироновым в фильме «12 стульев», наверняка, забыв об осторожности, стараясь станцевать более ярко, чем он, обретет себе завистливых коллег, что ее заметят соперники по эфиру, возьмут на своеобразный прицел. Спас ее от неминуемой расправы московский мюзик-холл – эстрадный театр со своим штатом, постоянно функционирующий, но не способный найти замену столь красивой и талантливой актрисе, как Любовь Полищук. Она была украшением мюзик-холла и ждала, ждала долгие годы, пока не обустроит в Москве себя и сына и не подготовится творчески к новому шагу в искусстве.