Текст книги "Мой дедушка – памятник"

Глава XII,

в которой снова рокочут авиационные моторы и гремит автоматическое оружие

Небольшой двухмоторный самолет фирмы «Локхид» медленно полз в огромной тропической ночи, словно невидимый вирус, попавший в бутылку чернил.

– Простите меня, Джон, но вы довольно забавно выглядите в шлемофоне, – сказал Геннадий Силачу-Повесе.

Самолет шел на автопилоте, и поэтому Джон Грей и Геннадий могли свободно болтать. Джон Грей покуривал, мельком взглядывал на приборы. Геннадий сидел рядом в кресле второго пилота. Сзади, в фюзеляже, храпели на мешках со снаряжением молодчики команды Пабста.

Силач-Повеса поправил длинные свои локоны, выбившиеся из шлемофона, подкрутил усики, погладил бородку.

– Милый Джин, – улыбнулся он, – люди, которые осмеливаются подшучивать над моей внешностью, недолго задерживаются на этом свете, а мне самому моя внешность очень нравится. Что касается вас, то вы, мой друг, тоже довольно странно выглядите в кресле второго пилота. Согласитесь, что вам больше бы подошел уютный детский горшок.

Оба беззлобно посмеялись. За две недели подготовки в клинике для душевнобольных они успели подружиться. Легендарный Джон Грей – Силач-Повеса нравился Геннадию своими вежливыми манерами, мягкостью, странной для наемника задумчивостью. Оружием и техникой он владел действительно безупречно и обладал невероятной, чуть ли не сверхъестественной силой. Непонятна была только вторая половина его прозвища – никаких свойств повесы Геннадий за ним не заметил. Все свободное время Джон Грей проводил в своей койке за чтением Британской энциклопедии или стихов Т.С. Эллиота. Непонятно было также, как этот мягкий, добрый джентльмен попал в компанию отпетых бандитов.

Мальчик понравился бывалому Грею своей смелостью, ловкостью, прямотой и целеустремленностью, которая не ускользала от наблюдательного Силача-Повесы.

Итак, они сдружились, что называется, сошлись на короткой ноге, и вот теперь сидели вместе в пилотской кабине, в слабо освещенной железной коробке, ползущей в черном небе над черным океаном.

Это был последний этап утомительного пути из Британии на Большие Эмпиреи. Из Лондона их команда вылетела рейсовым самолетом компании «ВЕА» в Барселону под видом туристов, интересующихся боем быков. Из Барселоны на странной моторной яхте они отбыли как любители рыбной ловли, члены профсоюза текстильщиков, на крохотный, почти безлюдный островок, имевший тем не менее взлетно-посадочную полосу. Там они погрузились в этот самолет, пилотировать который взялся Джон Грей – Силач-Повеса. Они сделали несколько посадок в разных странах на тайных аэродромах и вот теперь с дополнительными баками горючего совершали многочасовой перелет над океаном.

– Джон, я давно хотел задать вам один важный вопрос, – сказал Геннадий.

– Я знаю, – невозмутимо ответил Силач-Повеса. – Вы давно хотели спросить, что у меня общего с людьми вроде Гориллы Пабста.

– Правильно, – удивился Геннадий.

– Видите ли, Джин, – Силач-Повеса пощипал свои усики, – по своей натуре я авантюрист. Такова и моя профессия, сэр, я – авантюрист. В Латинской Америке я участвовал по меньшей мере в семи так называемых революциях, связывался с разными темными личностями, они приходили к власти, а я сматывался. Брось, Джон, говорил я себе, что толку во всех этих опереточных революциях, кому от них польза – народу, тебе, Рите, крошке Нелли? Но, увы, такова моя натура, и профессия моя такова. Тянет меня к авантюрам, и все!

Последний раз я ввязался в одно совершенно сумасшедшее дело, но оно, к сожалению, кончилось крахом.

– Что же было дальше? – осторожно спросил Геннадий.

– В Порт-о-Пренсе я нанялся матросом на старый ллойдовский пароход, идущий в Европу, а в Европе… э-э… – Джон Грей махнул рукой, – чем мне только ни пришлось заниматься: был мусорщиком, пел в паршивом ресторанчике за тарелку супа, таскал мешки с цементом на товарных станциях. Все мне стало безразлично. Кто бы мог узнать Джона Грея, который «за всех заплатит, который всегда таков». У Риты и крошки Нелли хватило такта оставить меня в покое.

Потом мне вдруг повезло. Я поступил в школу парашютистов знаменитого Жака Дюбура. Вот это была жизнь! Ребята были все высшего класса, особенно один летчик, швейцарец Герман Гейгар, царство небесное его отчаянной душе. – Силач-Повеса перекрестился. – Последний год я работал трюкачом на киностудии Лауристини, неплохо зарабатывал, начал даже оказывать материальную помощь Рите и крошке Нелли. Ну, а потом услышал, что собирается новая освободительная экспедиция. Не выдержала моя авантюристическая натура, и вот вы видите меня, сэр, за штурвалом этого самолета.

– Вы называете нашу экспедицию освободительной? – спросил Геннадий. – Вы думаете, мистер Буги или Горилла Пабст освободители Больших Эмпиреев?

Джон Грей остро взглянул на Геннадия.

– Простите меня, Джон, но вы наивный идеалист, – сказал Геннадий. – Буги и Пабст и все прочие – обыкновенные наемные убийцы, а Буги еще и честолюбивый маньяк. Хотите знать подоплеку всей этой истории?

И Геннадий рассказал Силачу-Повесе о Больших Эмпиреях, о мадам Накамура-Бранчковской и о планах Ричарда Буги. Ему необходим был союзник в команде наемников, а Джон Грей казался подходящим человеком.

Когда он кончил, Джон Грей некоторое время молчал, а потом резко повернулся к мальчику:

– А теперь разрешите мне задать вам, Джин, вопрос, который давно уже вертится у меня на языке. Вы действительно англичанин? Вы действительно тот, за кого себя выдаете?

Геннадий не успел ответить, за их спинами появился Горилла Пабст. Почесывая волосатую грудь и зевая, он сказал:

– Слушай, Джон, будь повнимательнее при посадке. Здесь взлетно-посадочная полоса насыпная, узкая ленточка в море. Вчера сержант Гамбл промазал и нырнул на самое дно.

– Небось Гамбл садился по приборам? – спросил Джон.

– Ясно, по приборам, как же еще?

– Ну, а мы на глазок, Пабст, мы на глазок, – усмехнулся Грей и подмигнул Геннадию. – Мы с ним видим, как коты…

Самолет резко пошел вниз.

Наемники прибывали на Карбункл в течение трех дней. Их помещали в старинном замке, слегка переоборудованном под казармы. Солдаты скучали, слонялись по узким коридорам и сводчатым казематам, поглядывали в узкие окна, на заманчивый силуэт Оук-порта. Выход за пределы казарменного двора был запрещен.

Все эти дни Геннадий провел в замке, он ни разу не видел ни Ричарда Буги, ни мадам, ни Мизераблеса, ни Латтифудо, никого из знакомых. Больше того, утром, после прибытия, он не нашел на соседних койках Джона Грея, Пабста и еще четырёх парней из команды: бельгийца Клемана, немца Беккера и двух американцев – Луиса и Эрни.

Они вернулись к вечеру третьего дня грязные и усталые, в порванных тропических комбинезонах. Пятеро отправились в душ, а Джон Грей, кивнув Геннадию, вышел на площадку башни, сел там в углу и подставил лицо ветру.

– Где вы были, Джон? – спросил Геннадий.

– На островах Кьюри, – зло процедил сквозь зубы Силач-Повеса. – Маленькая увеселительная прогулка в обществе товарищей по освободительной миссии.

Оказалось, что их шестерых подняли ночью, погрузили на десантное судно, в трюме которого стоял уже бронетранспортер, и сказали, что они должны уничтожить какой-то опиумный завод на одном из островов Кьюри.

– Это удар по конкурентам, по банде «Анаконда», – сказал Геннадий.

– Слушай, что было дальше.

Они ехали на бронетранспортере по узкой просеке в джунглях. Джон Грей был за рулем. Пабст поливал все вокруг пулеметным огнем, а остальные четверо лежали на полу и играли в карты. Наконец из-за пальм показалась лужайка, а на ней низкое кирпичное строение с большой вытяжной трубой. Из окон вели интенсивный автоматный огонь. Пабст приказал Беккеру и Луису подавить огонь. Парни бросили карты, высунулись, осмотрелись и спокойно перелезли через борт броневика. Сквозь «мертвые зоны» они шли как по бульвару, а зоны прострела пересекали со скоростью гепардов. Таким образом они приблизились вплотную к стенам фабрики и забросали окна гранатами. После этого осталось только вытащить трупы, прикончить раненых, погрузить на бронетранспортер мешки с опиумом и взорвать оборудование. Операция прошла на самом высоком уровне.

Рядом с фабрикой оказалась крохотная деревушка. Местные полуголые жители, их было не больше полусотни вместе с детьми, вылезли из своих лачуг и смотрели на солдат с опаской, но с нескрываемой ра-достью. Видимо, «химики» «Анаконды» здорово им насолили.

Пабст связался по радио с центром и доложил, что задание выполнено.

– Население приветствует силы возмездия! – захохотал он. – Организован показ купальных костюмов.

– И тогда я услышал женский голос, – рассказывал Джон Грей. – «Население нужно убрать полностью», – сказал женский голос. Даже Пабст растерялся. «Как – убрать?» – спрашивает. «Не мне вас учить, – отвечает женский голос. – Вспомните Буронго». Пабст выключил рацию. «Эй! – закричал он островитянам. – Есть у вас, ребятки, лопаты? Яму, яму копать!» Я схватился за автомат, но в это время кто-то сзади, кажется Клеман, огрел меня по каске. Когда я пришел в себя, яма уже была зарыта…

Силач-Повеса встал, подошел к краю площадки и посмотрел из-под ладони на четко вырисовывающийся под заходящим солнцем Оук-порт.

– Ты прав, Джин, здесь готовится какой-то дьявольский концерт. Давай-ка попробуем вместе помешать этому. – Он протянул Геннадию руку. – Только у нас не должно быть тайн друг от друга.

– Я русский, – сказал Геннадий, – советский пионер Геннадий Стратофонтов. В этом городе стоит памятник моему прапрапрапрадедушке.

В это время по всему замку прогремел сильный звонок, затопали сапоги, послышались голоса:

– Босс! Босс приехал!

Глава XIII,

большинство участников которой устраивает страшный шум, но некоторые разговаривают вполголоса

В канун ежегодного традиционного праздника Кассиопеи на Больших Эмпиреях произошла сенсация: в Оук-порт прибыл без всякого приглашения, проездом из Зурбагана в Эдинбург, огромный международный симфонический оркестр под руководством дирижера князя Грегори фон Нофирогерг. Сторонники выхода на международную арену в сенате ликовали: вот они, результаты последней победы над финским банановозом со счетом 105: 3! Если уж прибыли музыканты, значит, жди теперь какую-нибудь знаменитую футбольную команду «Манчестер Юнайтед» или «Сантос», а то и ленинградский «Зенит».

Толпы жителей столицы собрались вокруг отеля «Катамаран», который заселяли музыканты. Музыканты всем понравились. Рослые, плечистые, с сизыми носами, с серьгами в ушах, они легко несли в татуированных руках футляры со скрипками, виолончелями, фаготами, контрабасами. Поразила всех внешность дирижера: черная ассирийская борода, рыжие кудри, темные очки, закрывающие пол-лица, треугольная шляпа с плюмажем, фигура десятиборца, огромная узловатая дирижерская палочка величиной с палицу Геракла.

– Крепкие ребята, – сказал Нуфнути Куче лучшему легоперу вселенной Рикко Силле.

Они стояли в первом ряду и разглядывали музыкантов.

– Может, вызовем их на булоножный поединок? – спросил Силла.

– Неплохая идея, – проговорил Нуфнути и вдруг схватил легопера за плечо. – Рикко! Смотри! Смотри, кто среди них!

От автобуса к отелю шел крепкий загорелый мальчик с целой охапкой медных тарелок в руках. Рядом с ним, нагруженный барабанами разных калибров, двигался высокий стройный… мужчина с длинными волнистыми волосами, с усами и бородкой.

– Это Геннадий, – проговорил Рикко Силла. – Значит…

– Молчи, – шепнул Нуфнути Куче.

Геннадий уже заметил их. Подойдя ближе, он намеренно уронил тарелки и быстро сказал нагнувшемуся сенатору:

– После захода солнца ждите меня возле памятника дедушке. Ждите столько, сколько понадобится. Рядом со мной – друг.

Едва последние музыканты скрылись в отеле, из окон грянула искрометная музыка Россини.

– Репетируют, – умиленно говорили в толпе.

Ассирийская борода и шляпа с плюмажем мелькала в окнах. Нестройное пение, крики, хохот и бульканье летели из отеля. Официанты сбились с ног, поднося в номера лошадиные дозы «Горного дубняка». Потом послышался мощный храп, перекрывающий музыку Россини.

– Спят или репетируют? – недоумевали в толпе.

– И спят, и репетируют, – говорили знатоки.

Во второй половине дня Геннадий нанес визит мадам Накамура-Бранчковской.

– О Джин! – протянув руки, сияя своей самой очаровательной улыбкой, воскликнула дама. – Как я рада видеть вас вновь! Мистер Ричард Буги сказал мне, что вы решили посвятить себя борьбе за свободу моего народа. Он очень высокого мнения о вас, а это немало, мой мальчик. Но не будем о политике, она меня мало интересует, я лишь сочувствую патриотам.

В это время в комнату вошла Доллис. Она хмуро посмотрела на Геннадия и буркнула:

– Ты снова здесь?

– Доллис, как ты нелюбезна! – пожурила ее мадам. – Джин проделал такой большой путь, чтобы вновь увидеть нас. Как здоровье вашей бабушки, Джин?

– Спасибо, мадам. Бабушка и ее брат шлют вам самый сердечный привет. О вас много говорят в наших кругах. О вашем розарии ходят просто фантастические слухи. На последнем уикенде граф Чарли Бартлет Эстерхази-младший, ну, тот самый, что отличился в океанской гонке на яхте «Клубника», читал ваши стихи из журнала «Лестница», а несравненная Грейс, княгиня Монако, увидев ваш снимок в журнале, сказала, что, по ее мнению, ваш род восходит к древнейшим французским фамилиям.

Накамура-Бранчковска от волнения даже покрылась красными пятнами и вроде бы закатилась, на секунду потеряла сознание.

– Но как попал в Англию журнал «Лестница»? – пролепетала она.

– Это я привез его, мадам, – внутренне хохоча, с полупоклоном ответил Геннадий.

– О Джин! О мой друг! – совсем уже расплылась в благостной истоме будущая королева, но в это время в парке послышались мужские голоса, и она пружинисто вскочила, глаза ее сузились, движения приобрели привычную хищную гибкость.

– Извините, мой друг, у меня сейчас заседание правления фирмы. Мы увидимся завтра на празднике Кассиопеи. Вы, конечно, знаете, что это будет очень интересный праздник, – добавила она многозначительно и вышла.

Посмотрев в окно, Геннадий увидел Буги, Мизераблеса, Чанга и Латтифудо, идущих по аллее к дому. Собранные вместе, эти господа казались персонажами страшного сна.

– Ненавижу всю эту банду, – сказала за его спиной Доллис.

Он обернулся и увидел, что девочка смотрит на него нахмуренным, злым взглядом.

– Что за чушь ты болтал матери о французских фамилиях? – проговорила она и вдруг схватила Геннадия за руку: – Знаешь, кто моя мать? Знаешь? – Доллис передернулась, как от судороги. Лицо ее исказилось. – Она преступница!

– Ты что-нибудь узнала? – быстро спросил Геннадий.

– Очень многое. Она преступница! Она хочет поработить наш народ, отдать его в кабалу иностранцам! Я все знаю, и, если ты из их банды, иди, доноси!

– Здесь нельзя говорить, – сказал Геннадий. – Давай выйдем в парк.

Они уселись на краю большого круглого бассейна. Ветви вавилонской ивы надежно скрывали их. Здесь Доллис, волнуясь и чуть не плача, рассказала Геннадию все, что он давно уже знал. Оказалось, что она случайно услышала разговор своей матери с Мамисом, а потом и многое другое. Противоречивые чувства раздирали девочку. Еще бы – ведь она привыкла любить свою мать и даже преклонялась перед ней, перед ее красотой и умом. Сейчас, когда ей открылась страшная правда, она не знала, что предпринять: высказать матери все в глаза, убежать из дому, может быть, покончить с собой?

Она никогда не видела своего отца, погибшего во время цунами, капитана дальнего плавания. Но была уверена, что если бы он был жив, он не дал бы матери скатиться к преступлению.

С горечью слушал Геннадий исповедь своей маленькой подружки, столь похожей на гордую ленинградскую чемпионку Наташу Вертопрахову.

Это был ветреный тревожный вечер. Пятна кроваво-красного заката, сквозившего сквозь ветви агавы и юкки, северных пальм и итальянских сосен, ливанского кедра и японской вишни, филодендрона, благородного лавра, колыхались на глади бассейна.

– Этот бассейн сообщается с морем? – спросил Геннадий.

– Да, через подземный тоннель, – машинально ответила Доллис, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом. – Там есть решетка-фильтр…

– Решетку можно поднять?

– Стоит только нажать вон ту кнопку внизу.

Геннадий сбежал по ступенькам к самой воде, нажал кнопку и несколько раз негромко позвал:

– Чаби! Чаби! Чаккерс!

После этого он засунул голову в воду и несколько раз позвал друга ультразвуком.

– Ты не спятил, Джин? – спросила изумленная Доллис.

– Слушай, Доллис, сегодня решительный вечер. Многое зависит от нас, от тебя и от меня. Слушай меня внимательно.

Он рассказал ей обо всем: о том, как он попал в плен, на остров Карбункл, о своей поездке в Лондон, о коварных планах Накамура-Бранчковской и об откровениях Ричарда Буги.

– Значит, я не ее дочь, – тихо проговорила Доллис. – Значит, все эти годы я была для нее только игрушкой. Значит, никакого отца-капитана у меня не было…

Геннадий давно уже заметил, что по бассейну кругами ходит Чаккерс. Врожденная деликатность, вероятно, мешала бывшему сержанту прервать разговор девочки и мальчика.

– Доллис, ты должна узнать, о чем сейчас совещаются заговорщики. Опасность угрожает не только Оук-порту, но и нашему научному кораблю «Алеша Попович». Готова ты на это? – спросил Геннадий.

– Да, – решительно ответила девочка.

– После двенадцати ночи я буду ждать тебя на Львиной лестнице. Связным у тебя будет один мой друг. Чаби!

Доллис вздрогнула: из воды высунулась лукавая круглолобая физиономия дельфина.

– Привет, Гена, – хрипло сказал Чаби по-русски. – Ну как тебе бабушка, Лондон? Ужас небось какой шум, а?

– Чаби, познакомься, это Доллис.

– Очень приятно, мисс.

– Будешь связным, Чаби. Тут большие дела начинаются.

– Да, я уже слышал, можешь на меня рассчитывать. Кстати, Генок, привет тебе от ваших ребят. Я с ними на прошлой неделе болтал.

– Ну как они? – с волнением спросил Геннадий.

– Да все в порядке, работают по плану. Хорошие мужики: и Рикошетников – настоящая морская душа, и Верестищев, и Шлиер-Довейко, этот всякое видал, и помполит Хрящиков всегда найдет нужное слово, и Барабанчиков, и Телескопов. И что характерно, Генок, не унижают эти ребята твоего человеческого достоинства. Вот что характерно – понимают нашего брата!

При этих словах Геннадий особенно остро почувствовал, как не хватало ему все это время его друзей, с которыми сам черт не страшен. Однако предаваться размышлениям времени не было. Он встал и сказал:

– Доллис, Чаби, друзья! Готовы ли вы бороться до конца за идеалы свободы и справедливости?

– Готовы! – в один голос ответили дельфин и девочка.

– Давайте скрепим нашу дружбу и клятву рукопожатием! – торжественно сказал Геннадий.

– За неимением рук предлагаю потереться носами, – смущенно проговорил дельфин.

Мальчик и девочка наклонились и потерлись носами о влажный клюв морского человека.

– Да ну вас, ребята, – пробормотал Чаби. – В такие минуты плакать хочется.

Луна спряталась за голову Серхо Филимоныч Страттофудо, когда Геннадий по водосточной трубе спустился на Сенатскую площадь. Огромная тень памятника закрывала половину площади, и в этой тени за неосвещенными окнами маленького кафе мерцали сигаретки эмпирейских легоперов.

– Геннадий, – бросились к нему сенатор Куче, Рикко Силла и Токтомуран Джечкин. – Как мы рады снова видеть вас, потомка нашего памятника, в добром здравии!

– Спокойно, друзья, сейчас не время для сантиментов! – жестко сказал мальчик. – Есть у вас оружие?

– Есть! – гордо ответил Джечкин. – Шпаги, абордажные сабли, двухствольные пистолеты, пики! Мы очистили весь нацио-нальный музей.

Геннадий только усмехнулся, вообразив себе вооруженное таким образом войско, сражающееся против Ричарда Буги.

– Ну хорошо, оружие у вас будет, – сказал он. – Ответьте мне только на такой вопрос. Сможете ли вы за два часа достать двадцать четыре скрипки, шесть виолончелей, шесть контрабасов, десять труб, семь флейт, три кларнета, две арфы, пять гобоев, четыре валторны?..

– С валторнами у нас плохо, – прикинул сенатор Куче.

– Я достану валторны, – решительно заявил Рикко Силла.

– Прекрасно, – сказал Геннадий. – Теперь слушайте, друзья…

Через час Геннадий соскользнул по громоотводу прямо ко входу в отель «Катамаран». В отеле все шло по плану. В зале ресторана Джон Грей – Силач-Повеса накачивал «товарищей по оружию». Он стоял посредине огромного стола, размахивал большим, как флаг, эмпирейским велюром и пел:

 
Пока на белом свете
Деньжатами разит,
Солдат в лихом берете
Всегда обут и сыт.
Все для тебя несложно,
Покуда ты – солдат!
Твой нож не дремлет в ножнах,
Кулак твой волосат!
А принципы надежно
В швейцарском банке спят!
 

Захмелевшие ландскнехты бизоньими глотками восторженно ревели:

 
А принципы надежно
В швейцарском банке спят!
 

Официанты по знаку Джона Грея вкатывали все новые бочки несравненного «Горного дубняка». Они были изумлены поведением международных музыкантов, но так как прежде никогда международных музыкантов не видели, то полагали, что так они себя и должны вести, эти международные музыканты.

– Эй, чертенок, – закричал Геннадию Пабст, – иди сюда! Ну-ка, глотни этого бальзама! Завтра ты исполнишь свое соло-пикколо, а, чертенок? – Он склонил к Геннадию свою дремучую рожу и вдруг прослезился: – Не зови меня, пожалуйста, Гориллой, Джинни. Очень прошу, не зови. Разве я похож на гориллу? Разве у меня такие руки, как у гориллы? Разве у меня такие надбровные дуги?

– Именно такие, сэр, – сказал Геннадий.

– Ну хорошо, допускаю… руки, дуги… – хныкал Пабст. – Но разве умеет горилла разговаривать, а, Джинни? Ведь не умеет же, а?

– Умеет, – сказал Джин. – Горилла разговаривает не хуже вас, сэр.

– Как? Горилла умеет разговаривать?! – взревел Пабст. Он встал и пошел вдоль стола, взывая к товарищам: – Ребята, горилла, оказывается, умеет разговаривать! Слыхали новость? Горилла! Умеет!

В конце стола он свалился.

Через час и все музыканты оркестра, включая солистов-виртуозов, были готовы. Официанты с большим трудом оттащили гастролеров в номера. Начался немыслимый концерт. Храп, носовой свист, стоны, дьявольский хохот и бредовые выкрики слились в потрясающую симфонию.

Тогда Геннадий и Джон Грей взялись за свое дело. Им нужно было закончить его, пока не явился с совещания маэстро Грегори фон Нофирогерг.

Во внутреннем дворе гостиницы возле пожарной лестницы уже ждали легоперы во главе с Рикко Силлой. Хозяин гостиницы, левый полузащитник дублирующего состава, был предупрежден. Геннадий и Джон Грей заходили поочередно во все номера и везде делали свое дело.

Работа была уже почти закончена, когда друзей застигли в коридоре звуки быст-рых шагов и веселые голоса. Скрыться было негде. Джон Грей прислонил к стене футляр с контрабасом и на всякий случай сунул руку в карман, где у него лежал всегда пружинный нож.

Голоса приближались, и вот из-за угла коридора появилась группа людей, впереди которой крупным командирским шагом шла не кто иной, как… родная, личная, неповторимая бабушка Геннадия Мария Спиридоновна Стратофонтова!

Первым желанием Геннадия было, не раздумывая, броситься в объятия родному человеку. Вторым желанием было немедленно спрятаться за футляр контрабаса, что он и сделал. Бабушка! Его бабушка на Больших Эмпиреях! Уму непостижимо, как она сюда попала! Но что это? Рядом с бабушкой, отставая на шаг, шествует со своей застывшей улыбкой генеральный консул Старжен Фиц, а за ними несколько ленинградских, явно ленинградских девочек, и среди них Доллис, вернее, не Доллис, а самая настоящая Наташа Вертопрахова. А дальше группа почтенных эмпирейских и советских граждан, и отец Наташи, доктор геологических наук Вертопрахов, и огромный ленинградский поэт Борис Горошкин. Уж не снится ли это ему? Уж не галлюцинация ли это? Уж не результат ли это нервного напряжения?

Из-за контрабаса Геннадий услышал голос Наташи:

– Девочки, посмотрите, как похож этот бледный красивый музыкант на Джона Грея – Силача-Повесу! Бонсуар, месье!

– Бон суар, мадемуазель! – быстро ответил «бледньй красивый музыкант».

Геннадий схватил Джона за штанину.

В полном смятении чувств провел Геннадий всю ночь на Львиной лестнице. Тревожно вслушивался он в каждый шорох, вглядывался в темные воды бухты. Ни Доллис, ни Чаби Чаккерс не явились.