Текст книги "О, этот вьюноша летучий!"

– Нам надо под бывший жеребцовский кабинет пробраться, – говорит Ильгиз. – Наверняка он золото под кабинетом спрятал. Поставь себя на место миллионера. Красные у города, где ты прячешь золото?

– Ясно, под кабинетом, – отвечает Петя.

Петя вытаскивает очередной кирпич, и перед мальчиками открывается темная дыра в соседнее помещение.

– Пробили, – возбужденно шепчет Петя и заглядывает в дыру.

– Видишь что-нибудь, мастер Пит? – спрашивает Ильгиз.

– Темно, как в преисподней, герцог Гиз… – бормочет Петя.

Вдруг в соседнем подвале что-то скрипнуло, появился какой-то мутный свет, забухали шаги, кто-то грузный прошел мимо… Петя как наяву отчетливо увидел контуры треуголки с плюмажем, из-под парика свисала косая и черная, как воронье крыло, челка, мелькнул острый луч фонарика, прозвучал гулкий голос:

– Цум тойфель брадибадастр Холеоного!

Петя быстро задвинул кирпич и, дрожа, повернулся к товарищу.

– Что там видел? – спросил Ильгиз.

– Не знаю, герцог, но чувствую, клад близко. Будет у нас танковая колонна «Верность». Теперь главное – осторожность…

Эльмира и Марина прогуливались в саду. Девочка говорила солидным взрослым тоном:

– Вообразите себе, Марина, мой ужас, когда я увидела Песни Труда в роли чистильщика сапог!

– Какие еще песни? – удивилась Марина.

– Вашего брата. Ведь его полное имя Песни Труда? Он сам так сказал…

– О, Господи, – вздохнула Марина.

– Боюсь, что мальчик катится по наклонной плоскости, – продолжала Эльмира. – Нужно увлечь его общественно-полезным делом. Может быть, самодеятельность? Он ловок и гибок, он может хорошо танцевать…

– Как слон в посудной лавке, – улыбнулась Марина.

– Он может хорошо петь с его приятным голосом… – сказала Эльмира. – Вот скоро наши тимуровцы будут давать концерт у вас, в госпитале…

– Но слуха у него нет. – Марина искоса взглянула на нее.

– Вы ошибаетесь, слух у него прекрасный, – у Эльмиры задрожали губы.

– Чистильщиком! – всплеснула руками Марина. – Ну просто сладу с ним нет!

– Я помогу вам, – решительно сказала девочка. – Будем бороться вместе!

– Спасибо, Элечка, – сказала Марина. – Ну, я побежала.

Команда «Верность» дает концерт в палате выздоравливающих военного госпиталя. Петя ужасающим скрипучим голосом фальшиво поет соло:

 
Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан…
 

– Во дает пацан, – добродушно посмеиваются раненые. – Маринкин братишка. Голос для балета, ничего не скажешь…

Марина в белом халате медсестры с ужасом закрывает лицо руками. Одна лишь Эльмира сияет, явно любуется певцом. Закончив выступление, Петя с достоинством отходит в сторону и застывает, скрестив руки на груди.

…Поразительным высоким и чистым голосом Ильгиз исполняет «Вернись в Сорренто». Бешеный успех. Марина всплескивает руками:

– Откуда же у тебя такой голос, Гизя?

– Сам не знаю. Не ожидал, – пожимает плечами Ильгиз, ищет глазами Эльмиру и видит, что та что-то упорно втолковывает молчаливому мастеру Питу. Она даже не слышала его пения.

Вечером в саду Эльмира, оглядевшись, скользнула за веранду и вползла в тайный лаз мастера Пита и герцога Гиза.

Петя и Ильгиз, светя слабым батарейным фонариком, медленно пробирались по узкому подземному коридорчику.

– Нам надо торопиться, герцог, – говорил Петя. – Того и гляди, война кончится. Наша танковая колонна и повоевать не успеет.

– Гляди! – воскликнул вдруг Ильгиз.

Они стояли на пороге обширного подвального помещения, в центре которого под лучом фонарика виднелся старинный автомобиль «Даймлер-Бенц» с бронзовыми, медными и латунными частями, с изогнутым горном и с резиновой грушей, с сиденьями, обитыми стеганой кожей.

– Вот это да! Миллионерский! – завопили, не помня себя от восторга, мальчишки и бросились к автомобилю.

На заднем сиденье лежало несколько кубков и портрет. Все было покрыто густой пылью.

Ильгиз стер пыль с портрета, и они увидели лик молодого фанфарона в кожаном шлеме, с усами, изогнутыми, как рога горного козла.

На одном из кубков было выгравировано: «Бесстрашному Вольдемару Жеребцову от восхищенных волжан. Нижний Новгород 1913 год».

– Чувствуешь, Гизя? Чувствуешь? – колотя зубами от возбуждения, шептал Петя. – Мы на правильном пути… Такая находка!

– Главное спокойствие, Петька! – бормотал, трясясь, Ильгиз. – Собери свои стальные нервы в железный кулак.

И вдруг они услышали:

– Ой!

Луч фонарика метнулся по стене и осветил фигурку Эльмиры. В руке у нее была свеча.

– Ой, сколько цветных металлов! – выдохнула девочка. – Это же настоящий клад!

Словно гепарды мальчишки ринулись к ней и схватили за руки.

– Ну, что будем с ней делать? – бешено воскликнул Ильгиз.

– Замуруем! – рявкнул Петя.

– Замуровать? Это уж слишком, – грустно вздохнул Ильгиз.

– Я готова, – прошептала Эльмира, вытирая глаза рукавом. – Муруйте!

Петя и Эльмира медленно шли по саду между мощными стволами вязов. Позади на некотором расстоянии с кислой миной плелся Ильгиз.

– Знаешь ли ты, презренная, что была на волоске от гибели? – сурово и мрачно спросил мальчик.

– Знаю, – прошептала виновато девочка.

Ильгиз сначала отстал, потом совсем остановился.

– Ты проникла, презренная, к истокам нашей тайны!

– Проникла!

Ильгиз ринулся к дереву, стремительно взлетел вверх по стволу, перепрыгнул на крышу и скрылся.

– Поклянись, что не разгласишь, – говорил Петя.

– Клянусь, – прошептала Эльмира.

Петя вдруг остановился за дровяными сараями, отвалил в сторону лист старой фанеры, раздвинул кусты, и Эльмира увидела самодельные солнечные часы. По ним мастер Пит деловито установил время и обернулся к ней:

– Мне пришло время тебя покинуть…

– Куда ты? – робко спросила она.

– Много будешь знать, скоро состаришься.

– Ах, Петр, это невыносимо. Бесконечные тайны! – с неожиданным жеманством произнесла Эльмира.

Полоснув по ней испепеляющим взглядом, мальчик стремительно удалился. С крыши в это время доносился пленительный полный грусти альт, но девочка не слышала его.

Марина и Малахитов, взявшись за руки и с улыбками поглядывая друг на друга, шли по главной улице в вечерний час. Закатное солнце выглядывало из-за башни конструктивистского дома и косым светом озаряло окна, витрины и кафельные стены некогда импозантных торговых рядов, башни и бастионы старого кремля, купола церквей и мечети. Солнце это прыгало в глазах напряженно и радостно наэлектризованной толпы людей, молодых и старых, в глазах раненых, разгуливающих по городу в халатах, девушек в танкетках, фронтовиков, обвешанных орденами… это был свет щемящего ожидания победы, грядущего праздника, ожидания новой фантастически прекрасной жизни…

– Как ты думаешь, Женя, Гитлера поймают? Мы или союзники? – спросила Марина.

– Конечно, Берлин уже окружен! – воскликнул Женя.

– С вашего разрешения, молодые люди, – приподнял шляпу встречный старичок. – Берлин пал!

– Как пал?!!

– Гарнизон капитулировал…

Свежая эта новость молниеносно неслась уже по главной улице… Люди собирались в кучки, размахивали руками.

– Женя, какая жизнь будет после победы? – тихо спросила девушка.

– Прекрасная, новая, совсем новая жизнь, – еле слышно прошептал он ей прямо в ухо и поцеловал в щеку.

– Что ты чувствуешь сейчас? – спросила она.

– Я тебя люблю…

– А еще?

– Гордость. Я горжусь нашим поколением. Кажется, ведь сосем недавно мы были такими, как твой Петька, гоняли в футбол, фантазировали… и вот… мы выстояли… мы… понимаешь?.. мы, молодые… и те, которые погибли, и ты, и я…

– Я люблю тебя, – прошептала она.

Забыв обо всем, они стояли, прижавшись друг к другу, возле витрины сатирического окна РАСС, на котором в разных ужасных позах кривлялся угасающий Гитлер.

Между тем из толпы с противоположной стороны улицы за ними следили сощуренные глаза Пети. Мальчик стоял у входа в цирк под огромным плакатом «Финальные схватки по греко-римской борьбе с участием Громобоя, Луиса Карнеги и других чемпионов». Кепчонка Петина была надвинута на глаза, руки в карманах, то и дело он цыкал слюной через зубы. Вразвалку к нему подошел Пилюля.

– Здорово, Вакса!

– Привет, Пилюля!

– Сколько у тебя осталось?

– Десяток.

– Видишь летунов? Толкни им.

Вразвалочку – ну прямо «Костя-капитан» – Петя подошел к группе офицеров. Те возбужденно обсуждали последнюю новость.

– Эй, летуны, билеты надо? – крикнул Петя.

Один из офицеров обернулся к нему.

– Слыхал, пацан? Берлин капитулировал. Давай сюда все твои билеты.

– Уже капитулировал – какая досада, – пробормотал мальчик, считая деньги.

– …Пойдем в цирк, Маринка? – предложил Малахитов.

– Да там билетов никогда нет.

– Плевать, купим у спекулянтов. Я зарплату получил.

…Петя, увидев приближающуюся сестру, заметался, но поздно – Марина уже подбегала к нему с расширенными в ужасе глазами.

– Петя, ты чем здесь занимаешься? – она схватила его за плечо.

– Это мое личное дело! – огрызнулся мальчик, пытаясь вырваться.

– Сначала ты в чистильщики полез, а теперь спекулируешь билетами? Петя! – девушка чуть не плакала. – Если бы мама увидела…

– Предатель! Шпион! Канцелярская крыса! – прошипел мальчик в адрес стоящего поодаль Малахитова.

– Петенька, ну что ты говоришь, – с отчаянием взмолилась Марина. – Какая он крыса? Он работает в военкомате, готовится в мединститут.

– Пусти! – мальчик вырвался, перебежал улицу и исчез.

Марина ударилась в слезы. Малахитов хотел было ее увести, но вдруг вблизи послышался вальяжный урчащий голос:

– В чем-то непорядок, леди и гамильтоны? В цирк охота? Прошу! Посажу в генеральской ложе…

Боря Мамочко галантно взял под руку Марину, пропустил вперед Малахитова.

– Проходи, проходи, адмирал…

Кабинет Мамочко. Петя сидит в углу, жалкий и мрачный. Входит Борис. Встав к мальчику спиной, он отвинчивает верхнюю половину украшающего стол крупнокалиберного снаряда, вытаскивает из нижней половины солидный пузырь, с наслаждением отхлебывает. Садится за стол.

– Чего скис, орел? С сеструхой полаялся? Бывает…

– А чего она ходит с этим… он за мной следит… – бормочет Петя.

– Он не только за тобой следит, – со значением говорит Мамочко. – Личность подозрительная. Думаешь, шпалер у него просто так? Думаешь, в натуре за храбрость?

Мамочко вдруг открывает в стене маленькое квадратное окошко, дает Пете огромный флотский бинокль.

– Смотри прямо по курсу, в главную ложу. Видишь его?

Перед глазами Пети трибуны цирка и очень близко некогда обожаемый, а ныне презренный Малахитов. Вот он наклоняется к девушке, целует ее в щеку. Марина смеется.

– Запомнил эти черты? – спрашивает из-за Петиной спины Мамочко.

– Да уж, запомнил, – сквозь зубы цедит мальчик.

– А теперь смотри сюда, – Мамочко отводит Петю к столу и кладет перед ним фотокарточку.

На снимке изображен сам Мамочко в обнимку с каким-то парнем, у которого и голова обвязана, и кровь на рукаве, и плечи обтянуты рваной тельняшкой, а у ног – пулемет «Максим». На снимке надпись: «Дорогому другу Борису на долгую добрую память. Не забывай Севастополь. Евгений Малахитов».

– Что же это такое? – ошарашенно спрашивает Петя.

– Раньше не хотел тебе показывать. Проверяли…

В этот момент в кабинет вошел и поставил в угол туго набитый портфель храбрый кормилец хищников. Мамочко закрыл надпись на снимке и подозвал его.

– Эй, главстаршина, глянь-ка. Узнаешь?

– Женька Малахитов, – хмуро сказал типус. – Царствие ему небесное…

С этими словами он вышел.

– Он что же?.. – спросил Петя.

– Погиб Женька. А этот… – Мамочко кивнул в сторону арены, – не тот человек, не тот… Недаром он в военкомате притерся, возле документов…

– А вы откуда знаете, товарищ Мамочко? – спрашивает, стуча зубами, Петя.

– А вот оттуда. – Мамочко показывает мальчику издалека какую-то красную книжечку. – Всего сказать тебе не могу. Теперь понимаешь?

– Кажется, догадываюсь, – постукивая зубами от напряжения, говорит Петя.

– Будем брать, – жестко говорит Мамочко. – Но для начала нужно его незаметно обезоружить. Возьмешь на себя?

– Да!

– Молодец! Горжусь! – рявкает гигант. – Вместе с ними горжусь! – Он показывает рукой на «товарищей по оружию». – Ты сам из Ленинграда?

– Да, из Ленинграда… – шепчет Петя.

– Ленинград… – с тяжкой мужской горечью произносит Мамочко и на секунду, как бы отрешается, как бы уходит памятью в былые бои. Потом как бы смахивает воспоминания, журчит ласковым котом: – Ну, а как у тебя на билетном фронте?

Вконец замороченный мальчик кладет на стол пачку денег. Мамочко небрежно смахивает деньги в ящик стола, поясняя – «спецфонд» – и, наконец, наносит завершающий удар, последний мазок на холсте: ставит на стол лакированные туфельки.

– А это тебе. Узнаешь, Петяй? Матухины, ленинградские?

– Откуда вы знаете? – заплетающимся языком спрашивает мальчик.

– Мы все знаем…

Поздним вечером 9 мая 1945 года в мраморном доме, как и во всем городе, как и во всей стране, люди не спали. Во всех кабинетах и углах включенные на полную громкость радиоточки передавали музыку. Все ждали…

– Камил Баязитович, ну скажите, ну, пожалуйста, – приставал к административному работнику фотограф-сапожник дядя Лазик. – Ведь сегодня, правда же? Сегодня, да? – он многозначительно показывал на круглую тарелку репродуктора.

– Поживем – увидим, – посмеивался Камил Баязитович. – Всякому овощу свое время. Главное, товарищи: враг будет разбит, победа будет за нами.

– Нина Александровна! Товарищ Самолюбовер! – бросился дядя Лазик к соседке-юрисконсульту. Он был охвачен радостным возбуждением. – Думал ли я, отступая из Гомеля, что доживу до этого дня?!

Нина Александровна в парадном крепдешиновом платье курила толстую папиросу «Герцеговина Флор» и прослушивала патефонную пластинку:

 
Сашка, как много в жизни ласки.
Как незаметно бегут года… —
 

хрипел патефон. Дама с затуманенным взором протянула дяде Лазику портсигар с «Герцеговиной».

– Всю войну берегла и вот не сдержалась. Это «Герцеговина Флор». В нашем кругу до войны курили только эту марку. Угощайтесь, Лазарь, но прежде дайте-ка я вас поцелую.

Дядя Лазик зашатался, потрясенный отличнейшим поцелуем, и с папиросой за ухом бросился на кухню.

На кухне поправившаяся тетя Зоя, раздув огонь под гигантской миллионерской плитой, во главе целого отряда женщин колдовала над пирогами. Ребята крутились вокруг плиты, но тетя Зоя на них покрикивала:

– Цыц-те! Вот как объявят, так и запируем…

– Товарищи женщины! Это нужно увековечить! – Дядя Лазик влез на кухню со своей треногой. – Пирог победы! Внимание!

– Дядя Лазик, – дернул его за штанину какой-то малыш. – А что бы вы с Гитлером сделали, если бы поймали?

– Я бы! Я бы! – задохнулся дядя Лазик. – Я бы отхлестал мерзавца по щекам! При всех, дети! Заметьте, при всех!

Женщины и дети сгруппировались вокруг плиты для снимка, но тут в кадр, потрясая роскошными мускулами, влез хмельной Боря Мамочко.

– Кому война, а кому мать родна! – басит он косым ртом. – Эй, Лазик, курочка ряба! Я тебя имел!

Играя плечами, выпирающими из белой майки, молодой инвалид стал теснить фотографа в коридор, напевая:

 
Дорожку, не спеша,
Старушка перешла,
Навстречу ей бежит мильционер…
 

– Борис, возьмите себя в руки, – говорит дядя Лазик. – В такой день, Борис!

В коридоре появилась Марина, и Мамочко тут же забыл про фотографа. Девушка шла быстро, вид у нее был озабоченный и хмурый, но Мамочко преградил ей дорогу.

– Маринка, с победой! Хочешь портвейну? Маринка, новую жизнь хочу начать, от тебя зависит… махнем в Ашхабад?

– Ну вас к черту, Мамочко! – Марина резко оттолкнула его и хлопнула перед его носом дверью.

– Видали?! – возопил Борис. – Инвалида обижают! Ахиллеса Второй мировой войны! Ну, Маринка, запомни – все равно от меня не уйдешь!

– Прекратите безобразничать, гражданин Мамочко! – прикрикнул на него из своих дверей Камил Баязитович.

– Прекращаю. – Мамочко стушевался и скрылся в своем полуподвале.

Марину в ее жилище ожидал Малахитов, по обыкновению с книжкой. Пальтецо его висело на учебном пособии, т. е. на скелете в непосредственной близости от камина.

Когда Марина вошла, Малахитов бросился к ней, но она отстранилась и воскликнула:

– Женя, представляешь, какой ужас!

– Что случилось? – побледнел Малахитов.

Как раз в этот момент из камина высунулась чумазая рука, быстро скользнула к карману малахитовского пальто и исчезла уже с наградным пистолетом.

– Со станции пропала партия пенициллина, – проговорила Марина. – У нас в госпитале траур. Пенициллин – это ведь чудо! Он мог спасти сотни жизней! – Она в отчаянии швырнула свою сумку на кровать.

– Урки? – спросил Малахитов.

– Ну, а кто же еще? Сторож, говорят, был мертвецки пьян, да еще и связан. Сволочи какие, это просто нелюди… Что может быть отвратительнее, Женя, чем наживаться на лекарствах. На чужих жизнях!

Девушка закрыла глаза ладонью, несколько секунд постояла так, потом спросила:

– Петька не появлялся?

– Не-нет, – запинаясь, виновато проговорил Малахитов.

– Петя! Петя! – крикнула Марина в камин.

В ответ только загудела труба.

– Вот горе-то мое! – совсем «по-бабьи» вздохнула девушка. – Второй день не появляется. И чего он тебя невзлюбил, Женечка?

– Я об этом много думал, Марина, – сказал Малахитов. – Сначала он разочаровался во мне из-за этого пальто, из-за демобилизации, герой превратился в канцелярскую крысу, потом в предатели зачислил, не знаю уж почему, но… на самом-то деле он, наверное, бессознательно боится, что я отниму у него…

– Меня? – тихо спросила Марина.

– Ну да… разве ты не догадалась? Ведь он еще ребенок, и кроме тебя…

– Наверное, ты прав, – проговорила Марина. – Самое неприятное, что он попал под влияние этого мастодонта…

– Кстати, о Мамочко, – прервал ее Малахитов. – На днях майор Ковалев почему-то затребовал его дело из архива. Оказывается, он никакой не моряк, а в хоз-взводе служил, а с ранением дело темное…

– Что это? – вдруг воскликнула Марина.

В камин из трубы спускались обмотанные бечевкой лакированные лодочки. Сверху к бечевке была прикреплена фанерная дощечка с надписью: «Поздравляем с победой! Доброжелатель».

В коридоре, в темном углу, Петя осторожно стучится к Мамочко. Дверь не открывается. Снизу доносится рев хмельных голосов:

 
На пароходе я плыла,
Погодка чудная была…
 

– Петя!

Услышав голос Эльмиры, мальчик отскакивает от дверей и сует руку в карман. Эльмира подходит к нему. В ожидании победы она принаряжена – новое платье, свежие банты, белые носки. Уверенная, что все это произведет на Петю очень сильное впечатление, она стоит, скромно потупив глаза.

– Ну? – мрачно спрашивает Петя, цыкая сквозь зубы.

– Сегодня мне разрешили не спать, – говорит Эльмира.

– Ха! А знаешь, что у меня в кармане?

– Нет, не знаю…

– Одна маленькая собачка, которая больно кусается, – таинственно прошептал Петя и после этого дьявольски захохотал.

– Петр, ты несносен! – всплеснула руками Эльмира, но мальчик уже несся от нее прочь по коридору.

Ильгиз работал в подземелье, словно шахтер в забое, когда, возбужденно блестя глазами, туда заполз Петя.

– Гизя, смотри! – прошептал он и показал товарищу лежащий на ладони маленький пистолет.

– Откуда? – воскликнул Ильгиз.

– Я обезоружил опасного преступника и должен передать этот шпалер кому следует… Между прочим, заряженный!

– Что-то ты, Петька, заливаешь! – недовольно сказал Ильгиз. – Вообще тут о тебе беспокоится… Электрификация твоя… Со мной говорила.

– Это почему же моя?

– А чья же?

Ильгиз сильно ударил ломиком в стену, и… кирпич упал в темноту, по ту сторону стены что-то звякнуло.

– Фонарик! – крикнул Петя, бросаясь вперед.

Луч фонарика осветил сквозь отверстие в стене бок какой-то бочки, угол кованого сундука…

– Вот она, пещера Аладдина! – пробормотал, трясясь от возбуждения, Петя.

– Неужели действительно клад? – у невозмутимого Гизи постукивали зубы. – За работу, мастер Пит, за работу!

Ребята застучали ломиками, расширяя отверстие.

…

И вот они в пещере, вокруг них КЛАД, повсюду КЛАД, вдоль стен и под ногами, и свисает с потолка… СТРАННЫЙ КЛАД…

Луч фонарика выхватывает из темноты гирлянды копченых окороков и колбас, связки кирзовых и хромовых сапог, охапки дубленых полушубков, большие бутыли с бесцветной жидкостью и ящики с водкой, огромные мешки…

– Сахар, – оторопело говорит Ильгиз, запуская руку в один из мешков. – Настоящий…

– Пшено, – бормочет Петя. – Гречка… Какой-то странный клад, герцог Гиз…

Луч скользит дальше и останавливается на пирамиде картонных ящиков с иностранными надписями.

– Мэйд ин ю эс эй, – читает Петя и хватает за плечо друга. – Это пенициллин! Его украли вчера с товарной станции! Я слышал – Марина плакала…

Вдруг где-то совсем близко застучали отодвигаемые засовы.

– Атас! – прошептал Ильгиз.

Фонарик погас, мальчики притаились за ящиками.

В подвале загорелась пыльная электрическая лампочка. С рыканьем, с отхаркиванием и плевками ввалился Мамочко, а за ним еще трое каких-то типусов.

– Без паники, фраера! – рявкнул Мамочко. – С пенициллином смоемся, и мы в законе! Тащите ящики к «доджу»!

Сверху донеслись стук дверей, быстрые шаги, и в подвал влетел с мокрым носом не кто иной, как Пилюля.

– Слон, я от Седого! – взвизгнул он. – Мы засыпались! Легавые вот-вот…

– Знаем! – гаркнул Мамочко. – Берись за ящики!

– Ай! – крикнул вдруг Пилюля и присел.

Перед бандитами во весь рост стоял Петя с пистолетом в руке. Рядом с ним поднялся с двумя ломиками Ильгиз.

– Руки вверх! – скомандовал Петя звенящим голосом. – Я разгадал вас, коварный Мамочко, вы уркаган и спекулянт, вам не удастся осуществить свои преступные планы!

– Кончай! Але, кончай! Ты че, псих, что ли? – бормотал Мамочко с поднятыми руками, опасливо косясь на пистолет.

– Поднимайтесь! – крикнул Петя. – Вы будете переданы представителям закона!

– Кончай, Петь, – вдруг жалко хмыкнул носом преступник-гигант. – Чего ты от меня плохого видал, кроме хорошего? Мне самому, Петь, – он всхлипнул, – эта жизнь под завязку надоела. Хотел по-честному… с Мариной… может, породнимся… – он размазал слезы по квадратному лицу.

Бандиты попятились вверх по лесенке, но в этот момент Пилюля, упущенный мальчиками из виду, бросился сзади на Петю с пустым мешком. Растерявшийся, ослепленный Петя упал на колени и выронил пистолет. Бандиты тут же ринулись в атаку, сбили с ног Ильгиза, быстро скрутили обоих мальчиков и втащили их наверх, в квартиру Мамочко. Мамочко, все еще всхлипывая, поднял пистолет и сунул его в карман.

Тетя Зоя с тяжелым противнем в руках шествует по мраморному дому, оделяя всех пирожками.

– Мариша! Возьми-ка пяток горяченьких! – кричит она. – Сейчас победу объявят!

Марина откидывает занавеску.

– Спасибо, тетя Зоечка! Ой, какие красивые!

Взяв пирожки, она замечает Эльмиру.

– Эля, ты не видела Петра?

– Совсем недавно своими глазами, – отвечает девочка и вздыхает: – Он стучался в дверь к этому Мамочко, а потом стремительно исчез.

– Куда? Ты не знаешь?

– Я знаю, но сказать не могу.

– Элечка, я тебя умоляю!

– Нет, Марина, это тайна… Я поклялась!

Взмахнув косицами, Эльмира убегает с закушенной от волнения губой.

Связанный Петя с грязной тряпкой в глотке в отчаянии обводит глазами квартиру Мамочко, всю обвешанную коврами с оленями, с пастушками, маркизами, лебедями, башнями и княжнами.

Между тем бандиты вытаскивали из подвала ящики с бесценным лекарством и передавали их в окно, где виднелось грязное колесо «доджа».

Петя вытолкнул языком кляп и воскликнул:

– Вы, гнусные похитители человеческих жизней, все равно вам не избежать вашей плачевной участи!

– Я тебя сейчас придушу, сучий потрох! – в бешенстве вдруг взревел Мамочко.

Огромная его клешня уже повисла над мальчиком, когда послышался мощный левитановский раскат:

– ВНИМАНИЕ ГОВОРИТ МОСКВА РАБОТАЮТ ВСЕ РАДИОСТАНЦИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА…

Откуда донесся в воровскую «малину» этот спасительный для Пети голос? Он звучал все с большей силой, он, казалось, проникал через стены, весь мировой эфир был заполнен им.

Мамочко, испуганный этим голосом, в страшной раскоряченной позе застыл над Петей, потом заметался.

– Быстрей, быстрей, фраера! Припухнем, как мыши!

Вдруг кто-то сильно застучал в дверь, задергал, и бандиты замерли. Пилюля подкрался к дверям, заглянул в щелку, обернулся.

– Это Маринкин хахаль…

– Борис, откройте! Откройте же, черт возьми!.. – закричал из-за двери Малахитов.

Мамочко рванулся, швырнул связанного Петю вниз, в подвал. Туда же полетел и Ильгиз.

– А зачем же дверь ломать? – плаксиво вопросил Пилюля вбежавшего в комнату Малахитова.

– Борис, вы не видели Петю, – спросил Малахитов, настороженно оглядывая всю компанию и пытаясь выбрать наиболее удобную для обороны позицию. Трое между тем заходили ему за спину, Мамочко улыбался.

– Петю, говорю, не видел? Марина волнуется, – сказал Малахитов.

– Нет, Женечка, не видел. Портвейну хошь? С победой? – прожурчал Борис.

– Женя, мы здесь! – донесся из подвала голос Пети.

Мамочко тут же замахнулся стулом, но реакция у десантника была быстрее. Двумя ударами, в живот и в челюсть, он свалил Мамочко и бросился в подвал. Едва он исчез в подвале, как шустрый Пилюля захлопнул за ним тяжелую дверь и заложил все задвижки.

– Молодчик, Пилюля, – похвалил его, кряхтя, Мамочко. – Так-то лучше, без мокрого дела. Ходу, фраера, ходу!

Один за другим бандиты вылезли в окно, и «додж» отъехал.

– Ну, что ж, – сказал Малахитов, разрывая веревки, опутывающие мальчиков, и оглядывая помещение. – От голода, во всяком случае, мы здесь не погибнем.

Мальчишки, освобожденные от пут, вскочили на ноги.

– Женя, на самом деле вы сыщик? – спросил Петя. – Вы из уголовного розыска?

– Да, я настоящий Шерлок Холмс, – усмехнулся Малахитов.

– Их надо догнать! У них пенициллин! – закричали мальчики.

– Вон что! – присвистнул Малахитов, попробовал дверь ногой. – С этой дверью мы провозимся не меньше часу.

– За мной! – крикнул Петя и повлек «сыщика» к проломанному ими лазу.

…Три подряд пистолетных залпа прозвучали под окном Марины. Целый отряд блистательных офицеров из команды выздоравливающих и среди них один поляк и один американец, приветствовал красавицу.

– Марина! С победой! Ма-ри-на! Виктори!

Глаза парней светились гордым и счастливым огнем победившей молодежи.

– Мальчики, поздравляю! Мальчики, мы победили! – сквозь слезы кричала девушка.

По ночной предрассветной улице бежали к центру города потерявшие от счастья голову люди. Из окон неслись крики, пенье, и, перекрывая весь это шум, звучал над улицами приказ победы:

– ПОБЕДА! ПОБЕДА! ПОБЕДА!

Между тем Малахитов, Ильгиз и Петя неслись по проходным дворам, перепрыгивали через заборы… Некоторое время за ними бежала Эльмира, но потом, запыхавшись, отстала.

– Вот следы «доджа»! – крикнул Ильгиз, показывая на мостовую в узком переулке.

Следы на мокром асфальте вели к большой улице, полной сейчас ликующими, несущимися куда-то, размахивающими флагами людьми.

В это же самое время милиция обыскивала «малину» Мамочко. Высунувшийся из подвала сержант докладывал:

– Товарищ капитан, пенициллин в подвале не обнаружен!

Торопливо вошел сотрудник в штатском.

– Возле дома следы «доджа», товарищ капитан.

Капитан скомандовал:

– Силин, Слесаренко, Сагитов берите машину! Проверьте оружие!

– Вон они! Вон они! – закричал Петя, показывая в конец улицы, где сквозь людские запруды медленно пробирался «додж» с бандитами.

Мамочко сквозь зубы бормотал ругательства. Их машина была окружена танцующими, водящими хоровод людьми. В толпе качали фронтовиков, целовались, пели…

Низко над улицей один за другим полетели три биплана, они рассыпали листовки «С победой, товарищи!».

Мамочко, отмахиваясь от листовок, прорычал:

– Весь город сбесился. Газу, волки, газу! А то припухнем…

– Товарищи, пропустите! Там в машине бандиты! – кричал Петя. – Мы преследуем бандитов!

Никто его не слышал в общем гомоне, в реве оркестров.

Внезапно все звуки перекрыл серебряный звук трубы, и из боковой улицы на перекресток выехал гусар с красным флагом и с трубой. Конь, прекрасный цирковой конь с голубым султаном, весело танцевал под ним.

Вслед за гусаром появился слон, на спине которого стояли с флагами два мальчика в цирковой униформе. С боков слона свисали два больших плаката «С победой, товарищи!». За ним неслась ватага детворы, подпрыгивая, старалась дотронуться до кончика бахромчатого уха, и слон в честь этого дня милостиво разрешал такую дерзость.

– Дуров! – закричали в толпе. – Смотрите, Дуров на улице!

Пробиться сквозь толпу стало совсем невозможно, к тому же Петя и Ильгиз, потрясенные феерическим цирковым шествием, на какое-то время забыли о погоне.

Это был совсем не тот цирк, который показывал Пете Мамочко, в нем не было ничего мрачного, никакого намека на какую-то зловещую тайну. Это был веселый молодой цирк с его лукавыми тайнами.

За верблюдом ехала «эмка», на крыше которой сидел леопард, погруженный в тупую меланхолию. Зато медведи внутри машины вели себя крайне вольно, хохотали, хлопали друг друга лапами по носам, звенели бубенцами. За «эмкой», стуча копытцами и бренча, бежало несколько упряжек пони, а в тележках была напихана уйма всякого ученого зверья, и скоморохи дудели в дудки и били в бубны, а следом за упряжками вновь появились танцующие кони, и вся эта ослепительная кавалькада прошла перед толпой, перед горящими глазами детей, словно отделяя своим фантастическим шествием страшные военные годы от будущих прекрасных мирных лет.

Петя, Ильгиз и Малахитов выбрались из толпы и медленно пошли по относительно малолюдной улице. Заря уже освещала крыши и верхние этажи домов. В прозрачном небе кружились листовки, сброшенные с самолетов.

– Теперь мы их окончательно потеряли, – огорченно сказал Петя.

– Неужели смоются? – вздохнул Ильгиз. – А где милиция, Женя?

– Не знаю, – развел руками Малахитов.

– Разве вы не сыщик? – спросил Петя.

– Нет, Петька, я обыкновенная канцелярская крыса…

Петя виновато шмыгнул носом.

– Жалко, Петька, что Пилюля выбил у тебя пистолет, – сказал Ильгиз. – Прострелил бы им шину…

– Пистолет? У меня тоже пропал пистолет… – проговорил Малахитов, глядя на Петю. – Ты не видел его?

Петя остановился и опустил голову.

– Женя… я… меня обманули… я думал…

Навстречу им по улице шел увешанный орденами фронтовик. Одной рукой он тащил за собой тележку с мороженым, другой вздымал над головой бутылку вина.

– Ребятам мороженое! Взрослым глоток рому! – провозглашал он громогласно. – Налетай – подешевело! С победой! Глотни, моряк! – сказал он, заметив синие полоски на груди Малахитова. – Пацаны, получайте! Скоро будет настоящее мороженое! Из молока!

Мороженщица поспешала за ним, причитая:

– Тележку-то не покалечь, генерал! Я за нее ответственная!

Когда счастливый фронтовик удалился, Малахитов обнял Петю за плечи и сказал Ильгизу:

– Ильгиз, нам нужно поговорить с мастером Питом с глазу на глаз, а ты пока беги в ближайшее отделение милиции и обо всем доложи.

– Вас понял! – бойко козырнул Ильгиз и побежал по улице с мороженым в зубах.