Текст книги "В поисках грустного бэби"

Немало здесь и бродяг, похожих на знаменитых французских клошаров, но в американском варианте, для которого в здешнем наречии немало имеется словечек, их называют и «трамп», и «бам», и «хобо», все приблизительно соответствуют советскому слову «бич», которое – вообразите – берет свое начало от английского beach и определяет людей, предпочитающих отдых на пляже работе на море. Иногда мне кажется, что и эти бродяги – писатели. Один из них, например, всегда просит у меня пять долларов. Явно писательский размах, не правда ли?

Народ здесь нередко настроен на шутку. Собачники друг друга спрашивают: как часто ваша собака водит вас погулять? Старушка, хихикая, обращается к бегунам, затормозившим у красного светофора: вы что, ребятки, хотите пи-пи? Иногда появляется черный красавец в огромном розовом тюрбане, желтом развевающемся халатике и зеленых кисейных штанишках. Скромно потупив глаза, понимая, какое огромное удовольствие доставляет окружающим, он прогуливается от моста Дюка Элингтона до кафе «Станция Колумбия».

Среди всех этих пестрот района Адамс-Морган наблюдается и политическая пестрота. Вот, например, два приятеля, владельцы антикварных лавок. Один сбежал из Венгрии в 1956 году, второй из Румынии лет десять назад. В их разговорах, надо сказать, мало присутствует симпатии к «самому передовому учению». По соседству, однако, располагается и другая лавка «Революционные книги». Хозяева ее с присущей этому типу людей бездарностью навалили в витрину книги наших старых знакомых – Маркса, Ленина, Сталина, портреты Брежнева, обнимающегося с Кастро, Кастро, обнимающегося с Ортегой – сандинистским Ворошиловым. Задник витрины выполнен в красках мятежного Октября, то есть красным и немного черным – как бы вихрь.

Раз, проходя мимо витрины «Революционных книг», я вспомнил боевой орган трудящихся всего мира, московскую «Литературную газету», в частности статью некоего Изюмова под названием «США – стоп-кадр» или что-то в этом роде. Статья была преогромнейшая, как бы отчет по командировке, и основной ее темой оказался, как товарищ Изюмов оригинально в духе Анатолия Софронова выразился, «разгул реакции в Америке». Вернулись времена маккартизма, сообщает он советским читателям, простые американцы сейчас находятся под жесточайшим идеологическим контролем. Если что-нибудь читаешь не то, если даже получаешь письма из лагеря мира и социализма, немедленно «пополнишь собой» – ох, нравятся мне эти оборотики! – «ряды безработных», а то и в тюрягу загремишь. Администрация Рейгана, пишет Изюмов, наглухо закрыла доступ к источникам правдивой информации, «Литературная газета» запрещена повсеместно. Во избежание знакомства американцев с истинами марксизма-ленинизма в стране жестоко возбраняется продажа коротковолновых радиоприемников.

В другой раз как-то остановились мы перед этой витриной с приятелем. «Странное дело, – сказал он. – Почему-то не видно здесь книг Троцкого. По идее, здесь ведь должен быть и Троцкий, не так ли?»

Мы зашли внутрь. Два молодых продавца левоамериканской наружности сидели под огромным, в полный рост и в натуральную величину, портретом Ленина в кепке и с бантом. Любопытно, почем этот кот? Наверное, не продается. Так и оказалось – святыня! «А какие у вас есть книги Лео Троцкого?» – спросили мы. Молодые люди замялись. «Видите ли, мы не держим книг Троцкого, потому что у него был довольно односторонний взгляд на революцию. Впрочем, есть у нас очень хорошая книга профессора Гаванского университета Реригеса „Порочная сущность троцкизма“. Вам завернуть?»

Вдоль стены висели портреты разных людей, отличавшихся разносторонними взглядами на революцию, – Сталина, Ким Ир Сена, Хо Ши Мина, Мао Цзэдуна, Брежнева, Суслова, Чапаева…

– Как вы думаете, джентльмены, кто привлекательнее, Сталин или Мао? – спросили мы.

– В каком смысле? – несколько опешили молодые люди.

– Ну, в смысле мужской красоты.

Молодые люди переглянулись, нахмурились, пожали плечами.

– Неуместный вопрос. В самом деле неуместный, бестактный вопрос.

– А нет ли у вас портрета или какого-нибудь произведения маршала Лаврентия Павловича Берии? – в шутку спросили мы.

Шутка, увы, тоже оказалась неуместной. Нам тут же была предложена книга Берии «К истории большевистских организаций Закавказья» в дивном английском переводе, даже передающем кавказский акцент автора.

Может быть, где-нибудь в других районах и в самом деле реакция – в Адамс-Моргане, как видим, революция продолжается.

Шел однажды ночью по Вайоминг-авеню один наш друг, по имени Эли Ливайн, в руке нес авоську с двумя предметами, одним авангардистским – рукописью романа «Палисандрия» Саши Соколова, другим традиционным – пирогом с капустой.

Навстречу пружинисто двигался «чегевара», горел глазами. Эли Ливайна трудно не ударить: уж слишком интеллигентная наружность. Революционер так и сделал – бенц Эли по башке, хвать авоську, и был таков!

Ночь прошла для нашего друга в зыбких рефлексиях, в мучительных сопоставлениях исторических параллелей. Для революционера, как выяснилось, ночь тоже не прошла даром. Утром, бледный до серости, он появился у порога Эли Ливайна, вернул ему авоську с содержимым и попросил прощения за акт непродуманной экспроприации. Сейчас, бежав из жарких бурь «пылающего континента», юноша все больше склоняется к прохладному влиянию Вермонта. Хорошо подстриженный и чистый, он готовится к поступлению на русское отделение Джорджтаунского университета. Трудно все-таки предположить, что этот перелом произошел у него под влиянием пирога с капустой, скорей всего, все-таки под влиянием авангардной русской повести. А еще говорят о «нравственном дефиците» авангарда! Как Маяковский-то писал: «Да будь я и негром преклонных годов, и то б, без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин». Что уж говорить о молодом «чегеваре» из района Адамс-Морган!

В зоне нашего треугольника Калорама, между прочим, располагается немало советских учреждений: трехэтажный дом советских агентств печати на Восемнадцатой улице, генеральное консульство на Фелпс-Плэйс, торговая миссия в элегантном особняке напротив отеля «Вашингтон Хилтон», у стены которого странный «Ромео» разрядил свой пистолет в президента этой страны.

Мимо этого особняка я пробегаю по своему маршруту едва ли не через день. Однажды вижу: три сотрудника на виду у всего города с лопатами копают что-то в садике под бронзовым хвостом лошади генерала Маклеллана.

Я остановился посмотреть. «Что это вы, ребята, делаете? – спрашиваю. – Нашли что-нибудь ценное или, наоборот, прячете чего-нибудь интересное?» Они мрачно на меня посмотрели: «Ты, видно, сукин сын, забыл, какой сегодня день. Популярно объясняем для невежд: 21 апреля – Всесоюзный Ленинский коммунистический субботник; иными словами, День Всенародного Окучивания. Грядочки копаем для крокусов и даффоделий».

Однажды, прогуливаясь, я неизвестно с какой стати купил в книжной лавке Джорджтауна «Одиссею» на английском языке и поплелся к Дюпону – редкий случай, когда выдался свободный час для предания любимому и на сто процентов неамериканскому занятию – шлянию по городским улицам.

Все кишело вокруг в деловитых пробегах. На углах торговали поросячьими носами к предстоящему матчу наших «Скинс „с чужими „Долфинс“. В новоотстроенном полустеклянном „Вашингтон-сквер“ открылась еще пара шикарных магазинов. На Дюпон-серкл я был остановлен дамой, которая спросила, почему русские писатели столь склонны к сатире. В целях гармонизации действительности, мэм, ответил я и последовал далее за фонтан. Был серый, прохладный, столь идеальный для городского шлянья день. За фонтаном собирали деньги в пользу жертв режима Хомейни. Я дал, что нашлось в карманах, файв бакс [Five bucks – пять долларов.]. Далее пара рыженьких требовала демонтажа ракет „першинг“. Им я не дал ни копья. Над пиццерией „Везувий“ поднимался тревожный дымок. „Крамер-букс“ вывалил в окно очередную свалку книжных шедевров. Проголодавшись, я толкнул какую-то дверь и оказался в заведении, где пахло фаршированным перцем. И, только лишь взяв меню, я сообразил, что сижу в греческом заведении, которое так и называется – „Эллада“, что гипсовая статуя в углу – не кто иная, как охотница Артемида, и что в сумке у меня лежит не что иное, как «Одиссея“, которую я купил час назад по неизвестному побуждению. Заказав стакан рицины – неужели Улисс пил такую же гадость? – я стал читать:

 
…И голосом звонко-приятным богиня
Пела, сидя с челноком золотым за узорною тканью.
Густо разросшись, отвсюду пещеру ее окружали
Тополи, ольхи и сладкий лиющие дух кипарисы;
В лиственных сенях гнездилися там длиннокрылые птицы,
Кобчики, совы, морские вороны крикливые, шумной
Стаей по взморью ходящие, пищи себе добывая…
 

Итак, к Средиземному, к колыбели человечества; остров Калипсо, США.

Американский Крым и далее…

Рассказывая о нашем быте в Вашингтоне, нельзя не упомянуть и наших побегов из столицы: ведь если из столицы нельзя убежать, она превращается в гнусную дыру.

Лучше всего из столиц удирается зимой. Из Москвы посреди зимы «рвут когти» в Крым или на Кавказ, из Вашингтона драпают во Флориду или на острова Карибского моря. Расстояния адекватные.

С зимними побегами в Америке мне повезло: январь – блаженный перерыв в академической деятельности, и можно сняться с места с той же легкостью, что и в Москве, где круглый год был блаженным перерывом в академической деятельности за полным отсутствием таковой.

Однажды в январе решили: стыдно не побывать в Ки-Уэсте, и вот мы в Ки-Уэсте, который соотносится с роскошным Майями примерно так же, как излюбленная русскими писателями восточнокрымская деревня Коктебель соотносится с профсоюзным великолепием Сочи. Здесь нет арабских шейхов с гаремами и телохранителями, каждый владеет своим телом на свой собственный риск, нет здесь и международных казино с их специфической публикой, а любители золота предпочитают добывать его в костюмах для подводного плавания. В центре старого Ки-Уэста на выставке сокровищ экспедиции Мэла Фишера наибольшее впечатление на посетителей производит золотой кубок губернатора провинции Куско, на дне которого лежит перстень. В перстень вправлен камень, называющийся, кажется, азурит, это сильнеший антидот мышьяку. Тиран при помощи этого перстня обезвреживал отравленное. Интересно, есть ли такие перстни у современных тиранов?

Первая же прогулка по главной улице Дюваль показала, что приехали недаром: публика здесь кучкуется незаурядная – заповедные хиппи шестидесятых годов, представители половых меньшинств, не пуганные критикой писатели и кто-то еще. Дополнительную остроту придают прогулке надписи на лавках: «Heavily armed! You loot, we shoot!» [Вооружены всерьез! Вы грабите, мы стреляем!]

Собственно говоря, остров Ки-Уэст известен каждому интеллигенту в России благодаря роману Хемингуэя «Иметь и не иметь». Мы тоже не лыком шиты и роман читали, хотя и не помним, что там происходит. Остались в памяти лишь только детали романа, и одна, например, вот такая странная. Хемингуэй пишет, что в Ки-Уэсте всегда стояла какая-нибудь эстонская яхта. Эстонские путешественники почему-то облюбовали остров для стоянок, посылали отсюда корреспонденции в свои буржуазные газеты и ждали гонорара, чтобы продолжить путь. Сейчас в порту Ки-Уэста всяческих яхт навалом, но эстонских мы не заметили.

Хемингуэй провел на Ки-Уэсте десять лет, и это были, кажется, самые его продуктивные годы. Остров гордится им. В его любимом баре, который называется «Неряха Джо», по всем стенам висят его портреты в дубовой раме и постановление мэра, объявляющее 21 июля Днем Папы Хемингуэя.

Открыт для обозрения и дом классика – окруженный пальмами большой двухэтажный дом богатого и стильного человека. В доме и вокруг масса грациозных котов. Я заметил двух рыжих, дымчатого и сиамца, но их там было, пожалуй, не менее десятка, словом, поддерживается эта котолюбивая хемовская традиция.

По вечерам над ресторанами… В старом Ки-Уэсте на каждом углу кабачки: окна без рам, двери открываются прямо на улицу, везде с гитарами чудаковатые певцы. В «Неряхе Джо» каждый вечер пели песню о нобелевских лауреатах, в первую очередь, конечно, о Хеме, потом о Фолкнере, Альбере Камю, упоминались также и наши – Пастернак и Солженицын; о Шолохове и Бунине почему-то забыли.

На закате на набережной ежезакатный фестиваль бродячих артистов. Черные ребята методично колотят в тамтамы, белые англо-американские, столь уже знакомые всему миру чудаки, на скрипках, цитрах, флейтах исполняют музыку средневековья, над толпой на ходулях проходит жонглирующий факелами циркач… в толпе людей и собак легкие поцелуи, легкие потасовки, здесь же ужинают, сидя прямо под ногами, пьют пиво, покуривают сладкую травку… Жонглер кричит: «Господа, я прямо из Брюсселя, без пересадки из Брюсселя!» Вообразите, в Ки-Уэсте Брюссель – это экзотика… А что, если объявить: «Я прямо из Коктебеля!»?

На набережной стоит плакат: «До Кубы 90 миль». Полтора часа езды по морю до «лагеря мира и социализма». Воображаю: если бы советский остров находился в 90 милях от «лагеря империализма и реакции», какую бы там устроили великолепную запретную зону, какие повсюду торчали бы вышки, как бы полосовали море прожекторами, как бы патрулировали все пляжи и бухты, лишь бы никто не сбежал. А здесь – плыви когда хочешь на все четыре стороны.

Однажды вечером на улице Дюваль мы встретили загорелую пару с пиратскими платками на головах. «Видишь, Майя, не мы одни такие умные, вон Юз Алешковский с Иркой тоже в Ки-Уэсте».

Товарищ по эмиграции, московский писатель Юз сейчас учит студентов хорошим манерам в коннектикутском колледже, Ирина там же преподает бальные танцы, здесь они тоже на каникулах, медитируют на пляже, по вечерам толкуют труды философа Тросникова.

Мы объединились с дружественной парой, продвинулись в близлежащий устричный бар и заказали по дюжине устриц. Потом двинулись еще дальше и заказали по блюду даров моря под общим названием «Чайна клиппер».

Все вокруг дышало мировым океаном и настраивало на философский лад. После ужина мы пошли на пляж и стали толковать Тросникова. Мы сидели впятером, включая собаку Ушика, под крупными карибскими звездами. Вокруг было тихо, из глубин океана, казалось, звучала томная гитара Фиделя Кастро. В такой обстановке долго на философии не продержишься – очень хотелось спеть что-то свое, напоминающее о других временах и нравах. И вот, почти не договариваясь, мы впятером запели кое-что ностальгическое. Можно поручиться, что остров Ки-Уэст впервые в тот вечер услышал любимую песню Коктебельской бухты, что у подножия Карадага в Крыму.

 
Товарищ Сталин, вы большой ученый,
В языкознании познавший толк,
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ – серый брянский волк…
 

Другим студеным январем решили убежать еще южнее, и вот бежим на остров Сент-Мартин, что в Наветренном архипелаге.

Отправились сначала в Нью-Йорк, повидать приятелей, чету Нисневичей. «Город Желтого дьявола» поскрипывал от мороза. Таксист сначала думал, что мы советские дипломаты, и был суров, но потом, узнав, что мы на все сто процентов не советские дипломаты, разулыбался и не взял чаевых. Фотограф Лев Нисневич живет в артистическом Сохо в огромном лофте вместе с женой Тамарой и тремя котами – Сашей, Барсиком и Микки.

Коты, как видно, сейчас здесь в моде – скульптор Эрнст Неизвестный живет в лофте с пятью котами, однако ни по имени, ни по внешнему виду их не различает. Следует отметить одну немаловажную деталь, вполне достойную занесения в активы современной цивилизации: отсутствие кошачьей вони. Нынче все котоводы покупают какую-то специальную лажу, похожую на мелкий гравий, она отбивает вонь, коей иногда грешат эти очаровательные создания. Что касается Желтого дьявола, то если бы основоположник соцреализма Горький имел в виду китайских поваров, город этот и в самом деле бы заслужил эту кличку. Что бы мы тут делали без этих чертей кулинарии?

За ужином в ресторане, куда нас повел Лев, один из этих желтых дьяволов спросил: «Вы из какой страны, господа?» – «Догадайтесь», – сказали мы. «Ума не приложу», – ответил он. «Мы из той страны, что расположена между Польшей и Китаем», – сказали мы. «К сожалению, я из Тайваня», – сказал он. «Ну, все-таки вспомните географическую карту, – настаивали мы. – Такая большая странища, напоминающая контурами дракона». Он сильно напрягся и наконец пришел к заключению: «Вы, должно быть, из Новой Зеландии, господа». – «Пожалуйста, еще одну порцию этих ракушек со столь загадочной начинкой», – попросили мы. «В конце концов география не моя специальность, – сказал он. – Спросите меня о сортах рыбы и получите исчерпывающий ответ». – «Известно вам, где живет судак?» – «Ну, стало быть, я правильно догадался – в Новой Зеландии!»

Пребывая в этой легкой географическо-гастрономической сумятице, мы отбыли на Антильские острова, и вот мы на Антильских островах. Теперь пришел черед приступить к политико-исторической части нашего рассказа.

Сразу должен признаться в полуневежестве по поводу расстановки сил и распространения сфер в регионе. Хромаю и по исторической части. Известны мне только иные курьезы и особенности некоторых отдельно взятых островов. Известно, например, что остров Куба все продолжает наращивать свою несокрушимую мощь по мере того, как Фидель Кастро приобретает все большее сходство с Фридрихом Энгельсом. С другой стороны, остров Гренада вдруг всему свету на удивление продемонстрировал «обратимость» социалистических изменений обратно в капиталистические изменения. Известно также, что многие острова в последние годы получили полнейшую независимость от своих метрополий, но, с другой стороны, остров Ангилья после семи лет независимости попросился обратно в Англию, чем подтвердил сложившееся у меня впечатление, что Британская империя в последнее время медленно, но верно возрождается. Ну а вот остров, на который мы только что прибыли, тоже явление собой представляет уникальное.

В туристских проспектах остров преподносится как «две страны – один рай». Дело в том, что этот гористый и весьма изрезанный клочок тропической земли площадью 34 квадратных мили принадлежит двум странам – Франции и Голландии. По-французски он именуется Сен-Мартен, ну а по-голландски Синт-Маартин. Открыл его в День Святого Мартына, во время своего второго путешествия, разумеется, все тот же Христофор Колумб, о котором в туристском проспекте сказано не без некоторой элегантности, что он был самым целеустремленным круизным туристом своего времени. Открыв, объявил навечно, то есть необратимо, собственностью испанской короны.

Увы, испанские изменения на острове оказались обратимыми, как и социалистические на Гренаде. В дальнейшем на острове начались франко-голландские потасовки, которые завершились в 1668 году подписанием соглашения о разделе острова на две приблизительно равные части, северную – французскую и южную – голландскую. С того времени соглашение нарушалось шестнадцать раз, но потом снова восстанавливалось, и на текущий момент оно является самым старым из всех международных соглашений, еще сохраняющих силу.

В первое утро после прибытия, отдернув шторы, мы увидели перед собой большой залив идеальной подковообразной формы, окаймленный полосой пляжей, низкими строениями голландской столицы Филипсбург и невысокими горами именно таких очертаний, что привлекали во все времена искателей приключений. На внешнем рейде стояло несколько круизных лайнеров.

Балкон нашего номера на первом этаже выходил прямо на прибрежные камни, там живописно раскинута была небольшая морская свалка, вполне типичная для нынешних морских побережий, – обрывки резиновой рыбацкой робы, кое-какое отработавшее свое бельишко, пластмассовый галлон из-под молока, отжатые пузырьки пляжного крема и т. д. Море, однако, в десяти шагах от нас было прозрачным, пара пальм раскачивала свои ветви, в них порхали желтогрудые колибри, среди отходов цивилизации сновали первозданные ящерицы. Решено было сразу после завтрака взять напрокат автомобиль и объехать остров, благо на все это дело, как следовало из туристского буклета, требовалось не более двух с половиной часов.

Итак, отправляемся сначала в столицу голландской части – город Филипсбург – поселение, расположенное на песчаной косе между морским заливом и соленой лагуной. На главной улице Фронт-стрит поражают витрины роскошных магазинов, иные из которых не уступят ни Пятой авеню в Нью-Йорке, ни Елисейским Полям в Париже. Они тем более выглядят удивительно, что мирно соседствуют с полудеревенским убожеством третьего мира, идиллически процветающим во всех боковых переулках. Снова вспоминаешь крылатые метафоры классика социалистического реализма Анатолия Софронова: «остров контрастов».

В самом деле, число контрастов по мере продвижения в глубину острова нарастает. Дороги, например, преотвратные, узкие, с ухабами, а нередко и просто грунтовые, но по этим отсталым дорогам мчится в больших количествах передовая автомобильная технология Запада, движение на удивление интенсивное, кажется, что все тринадцатитысячное население острова целеустремленно мчится куда-то за рулями личного транспорта, хотя непонятно, куда можно так бодро мчаться и какие цели преследует население на острове, что пятнадцать километров в длину и столько же в ширину.

В полное изумление приводит здесь американцев здешняя телефония – оказывается, не очень-то она работает. Надо сказать, что шоколадные голландцы и французы (а именно таков цвет кожи девяноста процентов местного населения) из своей телефонной недостачи тоже сделали рекламу. Наш остров, говорит реклама, в своем бурном росте перерос свою телефонную систему. Лучший совет туристам – забудьте всяческую суету и вообще не звоните никуда, расслабляйтесь.

Мы едем мимо вилл, прилепившихся к склонам гор. Одна из них, белая и с американским флагом на крыше, принадлежит королю джаза Бенни Гудману. Вдруг мы замечаем, что вокруг стали мелькать французские названия, стало быть, мы уже во Франции, а вот и не больше не меньше как город Орлеан, десятка три домиков и католическая церковь, а вот уже и французская столица Маригот, мирно лежащая на берегу тихой бухты с парусниками и катерами; настоящие французские ажаны в их круглых кепи и в шортах позируют для туристских снимков.

В обеих частях острова, между прочим, поражает немалое количество грязи и хлама. Мусора тут, пожалуй, скопилось больше, чем во всей Голландии и Франции, – брошенные покрышки, гниющие корпуса автомобилей, ржавая проволока, ящики, бесхозные куски бетона, бутылки, банки, тряпье… Колонизаторы, черти, почему-то не научили островитян следить за чистотой. Население здесь явно не бедствует – мы видим вокруг добротные дома с хорошей мебелью, массу машин, детей и подростков в дизайнеровских джинсах и маечках; красотки вообще на высшем уровне, с сигаретами, в грохоте музыки рэгги, за рулями своих «Хонд» и «Тойот». Потреблять здесь уже научились, а вот убирать за собой еще нет. Впрочем, многие считают, что вкус к потреблению – это основной путь третьего мира к дальнейшему ненасильственному развитию.

В магазинчике на главной улице голландского городка Филипсбурга две продавщицы, черная и белая, на пулеметной скорости общались друг с другом, употребляя довольно странные звуки и словосочетания. Покупателям они отвечали на обычном, так называемом «международном английском». «Простите, на каком языке вы говорите друг с другом?» – спросил я. «Это язык „папельяменто“», – охотно ответила негритянка. Комбинация испанского, английского, французского, голландского, португальского, итальянского, да Бог знает еще какого, все вместе звучит похоже на испанский и является основным бытовым средством коммуникации Нидерландской Вест-Индии, в состав которой входят, кроме Синт-Маартина, то есть его голландской половинки, еще пять островов, включая большой островище Кюрасао с его почти двухсоттысячным населением. Позднее хозяин бензоколонки рассказал мне еще больше об этом языке. На нем не существует ни литературы, ни газет в связи с отсутствием письменности, но между тем именно он является здесь основным средством коммуникации. Такая лексическая ситуация, разумеется, не могла не напомнить мне путешествия на Остров Крым с его комбинированным языком «яки».

Интересно было наблюдать за жизнью местного населения.

Честно говоря, я был даже доволен, что остров оказался не таким, каким он представлялся в воображении, то есть в соответствии с рекламными буклетиками, – вылизанным полем для гольфа с идеальными современными коттеджами и пальмовыми аллеями. Вместо этой глянцевой поверхности мы нашли здесь гору мусора, неряшливость, пижонство, шелудивых собачонок и беспризорных овец, красоток в спортивных «Мерседесах» и «колхозниц» с ведрами на головах, постоянную и какую-то странную, на наш взгляд, как бы деловую озабоченность местного населения, некий дух причерноморской зоны, особенно Абхазии, переезды туда-сюда, толковища на углах, плутоватые физиономии у отелей и на пирсе, страннейших пластмассовых коней и петухов в витринах магазинов, алебастровые бра в коридорах гостиницы, каковых в западном мире вроде бы не может существовать и за которыми надо снаряжать экспедицию, скажем, в Караганду, продажу чего-то резного, деревянного, плетеного, нанизанного на ниточки, «козла», которого по вечерам в своих двориках забивают «шоколадные голландцы» с не меньшей увлеченностью, чем это делают ветераны армии и госбезопасности на московских бульварах; словом, мы нашли здесь как бы свой карибский вариант нашей «затоваренной бочкотары».

Самих нешоколадных голландцев на острове раз-два и обчелся, речь их на улицах почти не слышна, а вот французов не так уж мало – и в северной части, которая без всяких хитростей попросту считается частью Франции, и в южной, где они владеют магазинами и ресторанами.

Рестораны здесь, надо сказать, чертовски дороги, но и отменны, в них поддерживается французский шик и стиль.

Любопытно бывает обнаружить в какой-нибудь маленькой бухточке, среди деревенских дворов с бродящими курами и овцами, идеальный французский ресторан и в нем хозяина, эдакого парижского сноба в очках с тонкой золотой оправой, похожего на моего одного приятеля, что путешествует через океаны в первом классе, держа в одной руке бокал сухого мартини и томик Платона в другой.

Чтобы создать у читателя некоторое представление о ежедневной жизни островитян, приведу несколько сообщений из местной газетки.

«…Леди Джи-Си-Эм в полночь обнаружила у себя на крыльце незнакомого мужчину. Заметив, что обнаружен, мужчина убежал…»

«Во дворе дома на улице Гвоздик загорелась куча мусора. Подозревают, что причиной пожара стали бенгальские огни. Пожарные загасили огонь…»

«Джентльмен Ви-Пи запарковал свой грузовичок на Фронт-стрит, но, вернувшись, обнаружил его полное и удивительное отсутствие. Предполагают, что кто-то решил на грузовичке позабавиться…»

«Леди Эс-Эм-Эс явилась в полицию с жалобами, что джентльмен Эйч во время недавней с ней ссоры дал волю рукам. Правительство, сказала она, должно решительно пресекать подобное безобразие…»

«Иные из новоприбывших требуют на нашем острове предоставления им работы, однако не хотят пачкать руки. Джентльмен Кью, явившись на работу в пьяном виде, даже не представлял себе, в чем заключаются его обязанности…»

«Молодой герой. Четырнадцатилетний Тео Нейлингер спас утопающего в бурных водах Гайана-бич шестидесятилетнего гостя легендарного джазиста Бенни Гудмана, который, будучи бывшим морским пехотинцем, слишком переоценил свои плавательные возможности. Окруженный толпой, молодой герой сказал: „Ол райт. Так поступаем мы, антильцы…“

«Дорогая редакция, я являюсь красивым подростком. Недавно ко мне подошел красивый пожилой господин и предложил совершить на его яхте кругосветное путешествие. Что вы мне посоветуете?» – «Дорогой красивый подросток, мы советуем тебе завершить образование, получить хорошую работу, заработать деньги и совершить кругосветное путешествие без красивого пожилого господина…»

«Комиссар по туризму, культуре и спорту Сэм Хейзел (на нас смотрит круглая физиономия веселого плута) говорит, что при нынешнем развитии слово „конкуренция“ на острове Сен-Мартин становится абсурдным. В отличие от других островов, мы не пытались ни построить социализм, ни развить промышленность, мы просто ждали. Теперь они испытывают кризис, а мы бурно развиваемся. Туризм – вот истинный путь карибской цивилизации».

Опускается вечер. Начинают стучать «бочечные оркестры». Признаться, я этот ритм рэгги терпеть не могу, однако положение туриста как бы обязывает восхищаться экзотикой. Как-то на пляже толпа человек в пятьдесят «шоколадных голландцев» танцевала часа четыре под одну и ту же песню. «Нравится вам наша музыка?» – спросил меня полицейский. «Музыка-то хороша, – слукавил я, – но, кажется, с кассетой что-то не в порядке, все время крутится одна и та же песня». – «Да что вы, мой друг, – удивился он, – это сорок четыре совершенно разные песни». Цезарю – Цезарево, быку – быково.

Продолжаем снова из Блока, как и в Ки-Уэсте: «По вечерам над ресторанами какой-то там воздух дик и глух и правит окриками пьяными весенний и тлетворный дух». Далее, из советского фольклора – «все в порядке, пьяных нет».

Пьяных и в самом деле мы за всю неделю не наблюдали ни одной персоны, и медицинский вытрезвитель, господа, хотя, возможно, это и прозвучит фантастично, попросту отсутствует. В связи с этим отсутствием не чувствуется как-то и тлетворного духа, если только нельзя к этому духу отнести ресторанную дороговизну. Вот тут уж, в этих островных ресторанах, на туристах отыгрываются вовсю, каждый ужин вдвоем подкатывает под сотню. Кухня, впрочем, во многих местах великолепная, особенно во французских заведениях «Эскарго» или «Журавлиный хвост» или в заведении с уклоном к международному авантюризму, именуемом «Хемингуэй». Опять он!

Наш хозяин, объяснили нам в этом ресторане, дружит с этой семьей, и внучки писателя, столь мило продолжившие фамильную славу Марго и Мэриель, нередкие здесь гости. «Сегодня вечером не ждете?» – спросил я. «Мы ждем их каждую минуту, сэр», – был ответ. Заиграла музыка из знаменитого французского гомосексуального шедевра «Клеточка с приветом», и началось шоу – танцы трех существ неопределенного пола.

О скольких предметах я уже рассказал в этой серии побегов, но не коснулся пока что одного, из-за которого, собственно говоря, и все побеги возникают, а именно пляжа. Тут, впрочем, особенно-то и распространяться нечего за пределы одного слова – восхитителен! Лежа под пальмами на песке, напоминающем пудру «Макс Фактор», рядом с прозрачной водой – странным образом никаких, даже мелких, нефтяных катышков не обнаруживалось, – мы посматриваем на сопляжников, американцев пожилого в основном возраста. Любопытно, что среди них немало типов, напоминающих персонажи коктебельского литфондовского курорта. Вот, например, лежит поэт Поженян, читает мемуары автомобильного магната Йакока, хочет стать богатым. Вот, с коктейлем «Кровавая Мери», проходит правдист-международник Почивалов, вот раскладывает пасьянс армейская сильфида Юлия Друнина… На пляжах как-то особенно ясной становится конечная неизбежность идеологической конвергенции.