Текст книги "Сундучок, в котором что-то стучит"

Глава VIII,

в которой приносится жертва океанскому богу Де-Винду

– Отличная машина! Ах, какая великолепная машина, – приговаривал Юрий Игнатьевич, сидя за рулем «ЯКа-40».

Старый авиатор явно наслаждался.

Мария Спиридоновна между тем тревожно смотрела на приборы и озирала по-прежнему синий и по-прежнему безжизненный простор.

– Юрий Игнатьевич, – проговорила она, – практически можно сказать, что у нас кончилось топливо. Мы летим на нуле.

– Да? Жаль? – легкомысленно реагировал на это сообщение Четверкин. Он улыбнулся. – А все-таки, дружище товарищ, я счастлив, что мне довелось сесть за руль реактивного аппарата!

– Юрий Игнатьевич, через пять минут мы начнем падать, – сказала бабушка Стратофонтова.

– Зачем нам падать? Попробуем планировать. Мне кажется, что я смогу планировать на этой машине.

– Юрий Игнатьевич, ведь это вам не «фарман»!

Старик вдруг выключил двигатель. Мгновенная тишина. Крик ужаса в салоне. Самолет клюнул носом вниз, левое крыло задралось… И вдруг – как будто лошадь взяли в вожжи – нос приподнялся, крыло выровнялось, самолет плавно заскользил вниз, как лыжник по пологому склону.

Мария Спиридоновна посмотрела на пилота. Четверкин сидел, подавшись вперед, руки со вздувшимися жилами крепко держали руль, лицо обострилось, даже морщины как будто сгладились, он даже стариком в этот момент не выглядел, а был совсем молодым. Вот тут штурман бомбардировочной авиации М. С. Стратофонтова поняла, что пилота такого класса даже она никогда не встречала. Это был даже и не «класс», это было то, что в старину называли «божьей милостью».

Четверкин включил двигатели. Они заработали ровно, хотя и питались самыми последними каплями бензина.

– Видите? – не без мальчишеского бахвальства спросил авиатор.

– Что ж, – сказала бабушка Стратофонтова, – на комплименты нет времени. Старайтесь протянуть подальше. Вам не кажется, что на горизонте что-то темнеет?

– Нет, не кажется, – сказал Четверкин. – Увы, не кажется, а у меня зрение стопроцентное, дружище товарищ.

– Что же получается? Будем садиться в море? – спросила стоявшая в рубке мама Элла.

– Есть другие предложения? – поинтересовался Четверкин.

– Других предложений нет, – сказал папа Эдуард. – Здесь, в воздухе, гораздо меньше вариантов, чем в горах. Надо раздать пассажирам спасательные жилеты.

– Правильное предложение, – одобрил Помпезов Грант Аветисович.

В самолетах, совершающих рейсы над океанами, в программу сервиса обязательно входит спасательный жилет для каждого пассажира. Они хранятся в маленьких контейнерах под креслами. Перед падением в океан всем рекомендуется надеть спасательный жилет оранжевого цвета. Оказавшись в воде, вы дергаете определенный шнурок, и сжатый воздух мгновенно заполняет ваш спасательный жилет и поддерживает вас на поверхности довольно продолжительное время. Это явление избавляет вас от чувства заброшенности, затерянности в необозримых водах океана. Пока жилет действует, вам все еще кажется, что авиакомпания обслуживает и опекает вас. Жилет может даже предоставить вам одноразовое питание в виде питательного тюбика в специальном кармашке. Впрочем, если вы опытный человек, вы растянете тюбик на три раза и таким образом выиграете время. Конструкторы жилета подумали и об акулах. Акул очень много в южных морях. Неистребимое любопытство – главное свойство этих тварей. При попадании в их среду постороннего тела (в данном случае это вы) акулы во множестве собираются вокруг вас и плавают рядом, сгорая от любопытства, но внешне как бы безучастные. Вы, бедняга, волнуетесь, видя плавники акул, хотя, возможно, акулы и не собираются вас жрать, а лишь удовлетворяют свое любопытство. Однако, волнуясь, дружище бедняга, не забывайте о «противоакулине», которым снабжен ваш спасательный жилет. Вы дергаете определенный шнурок, и в воды океана впрыскивается темная жидкость, которая почему-то очень неприятна акулам. Неизвестно, что происходит с акулой, когда она сталкивается с «противоакулином», – то ли она чихает, то ли у нее что-то чешется, но только она уплывает, оскорбленная в лучших чувствах.

Пока не рассеется «противоакулин» – по крайней мере часов пять-шесть, – вы можете чувствовать себя в полной безопасности, дружище бедняга. Постарайтесь извлечь максимум удовольствия из этих часов, качайтесь себе на волнах и вспоминайте яркие моменты своей жизни.

Так, или примерно так, утешала Даша Вертопрахова пассажиров, когда помогала им застегнуть на спине зипперы спасательных жилетов. Между тем сестра ее, знаменитая грация европейских помостов, утешала пассажиров своими упражнениями с лентой. Легкими скачками она проносилась по проходу между кресел; а однажды в результате маневров Юрия Игнатьевича в самолете на миг возникло состояние невесомости, и грация из «Трудовых резервов» буквально проплыла над пассажирами, утешая их ангельским голосом:

– Не волнуйтесь, товарищи леди и джентльмены! Нет никакого сомнения, что пресса уже поставлена на ноги! Нас ищут!

Валентин же Брюквин неожиданно для всех взял на себя обязанности стюарда и утешал пассажиров ломтиками дивной ветчины, кучками зернистой икры, корешками нежной спаржи и минеральной водой из запасов компании «Грин».

– Ю хэв ту ит сам дилишэс мил бифо бас (кончик языка между передними зубами!) бат… бате… инг!

Что можно перевести примерно следующим образом:

«Давайте малость подзаправимся перед купанием!»

Как видим, все наши герои проявляли удивительное самообладание перед лицом тяжелейших испытаний.

Между тем «ЯК-40», планируя, приближался к водной поверхности. На счастье, водная поверхность была подернута пленкой штиля. Волнение в 2–3 балла, то есть привычное состояние океана, уже сделало бы невозможным посадку реактивного лайнера, хоть и маленького, в океан. Удар даже небольшой волны под крыло перевернул бы этот аппарат, отнюдь не приспособленный для морских путешествий.

На счастье, был совершенно необычный для этих широт штиль, и Юрий Игнатьевич мягко, почти без брызг, посадил машину на грудь великого океана. Теперь они чуть-чуть покачивались. Это все было к счастью, а вот к несчастью, вокруг не было ничего: ни дымка, ни паруса, никакого намека на близость земли.

Из пилотской кабины вышел папа Эдуард, стройный, спокойный, почти веселый.

– Дамы и господа, друзья, товарищи! – обратился он к пассажирам, учитывая их разнородный состав и принадлежность к капиталистическим, социалистическим и развивающимся странам. – Нам придется покинуть самолет. Сейчас мы держимся на поверхности, благодаря герметичности нашей машины и благодаря штилю. Однако при малейшем изменении погодных условий мы перевернемся. Вот такие дела, ребята. Главное, без паники. Мы находимся на пересечении главных грузовых трасс. Не пройдет и часа, как мы будем подобраны каким-либо коммерческим судном.

– Без сомнения, – добавил Грант Аветисович.

Ради сохранения спокойствия на борту, папа Эдуард, конечно, немного покривил душой. Они находились не на пересечении трасс, а, наоборот, в некотором, а точнее, в недосягаемом удалении от этих самых трасс, в безнадежно глухом углу океана.

Сестры Вертопраховы и Валентин Брюквин для поддержания духа среди пассажиров запели песенку «Антошка, Антошка, пойдем копать картошку».

Неожиданно их поддержали. Английский пастор запел веселую песенку Армстронга «Когда святые идут в рай». Чех завел песню из фильма «Старики на уборке хмеля». Индус что-то из репертуара Раджа Капура… Все нации доказали способность к испытаниям.

Открыли люк. Ласковый океан колыхался в полуметре от люка, а однажды даже лизнул подошвы папы Эдуарда и обдал его теплыми солеными брызгами.

– Друзья, а почему бы нам не соорудить импровизированный плот?! – вскричал Юрий Игнатьевич Четверкин, который вообще чувствовал себя на вершине блаженства в связи с таким замечательным приключением и единственное, о чем жалел, – об отсутствии своего юного дружища Гены. – В самолете есть множество предметов для сооружения импровизированного плота! Эх, жаль, дружищи, товарищи по несчастью, жаль, что отсутствует наш милый Гена с его острым умом!

Вдруг… Какое, правда, чудное взрывное слово «вдруг», и как бы без него обошлись мы, писатели приключенческих писаний! Вдруг в необозримом океане, в слепящем медном сиянии закатного уже солнца, появилась черная отчетливая точка.

«Уж не Генаша ли? – подумали бабушка, мама и папа. – Момент подходящий для его появления».

Все пассажиры заметили точку и теперь следили за ней с надеждой и тревогой. Точка быстро росла, она по огненно-медной дороге неслась к ним, прямо к ним, да, она направлялась прямо к севшему в океан самолету.

Вскоре уже можно было разглядеть стремительные контуры полинезийского каноэ с противовесом по правому борту и тонкую фигурку с веслом, стоящую на корме.

Прошло еще несколько минут, и каноэ приблизилось к самолету. Бесстрашный мореплаватель оказался высоким сухощавым человеком с гривой седых волос и молодецки подкрученными усами. Одет он был довольно странно для путешествия на каноэ через океан. Туалет его составляли, наряду с яркими плавками, солидная сорочка, какую обычно надевают под пиджак, и строгий английский галстук с диагоналями. Под седыми волосами и коричневым лбом на плоском полинезийском носу сидели профессорские очки.

Итак, верхняя половина незнакомца выглядела чрезвычайно респектабельно, интеллектуально; нижняя же половина с ее босыми ногами и острыми, в ссадинах и кровоподтеках, коленками выглядела чрезвычайно нереспектабельно: обычная ниж-няя половина обычного тела обычного поли-незийского рыбака.

– Бон суар, медам и мсье, – сказал незнакомец на понятном французском. – Я видел, как вы садились в океан. Разрешите засвидетельствовать уважение вашему экипажу. Не могу скрыть своей радости, видя вас всех в добром здравии. Добро пожаловать, господа!

– Кто вы? – вскричали все присутствующие на борту «ЯКа-40».

– Простите, что сразу не представился, – чуть поклонился незнакомец и тут же перестал быть «незнакомцем». – Я вождь племени Фуруруа с атолла Чуру-руа. Мое личное имя Фуруруа Чуруруа. К вашим услугам.

Молниеносная догадка мелькнула в головах всех присутствующих ленинградцев.

– Да вы, должно быть, знаете Цитронского Льва Степановича с улицы Рубинштейна! – воскликнула на родном языке Наташа Вертопрахова.

– Боже ж ты мой! – вскричал по-русски Фуруруа Чуруруа. – Лев Степанович уже много лет мой лучший заочный друг! Позвольте, позвольте… Прошу не удивляться, если я упаду сейчас в обморок. Уже не имею ли я дело с соседями Льва Степановича, господами Стратофонтовыми?

– Не падайте в обморок, мсье Фуруруа Чуруруа, это мы! – сказал папа Эдуард, спрыгнул из самолета в каноэ и поддержал интеллигентного вождя, который все-таки немножко упал в обморок.

Все ликовали: значит, рядом где-то лежит атолл, значит, они спасены! Оказалось, ликование преждевременно: до атолла было не менее 250 километров.

Оказалось, что Фуруруа Чуруруа совершает путешествие со своего атолла, где жило его племя (или, если угодно, семья) в количестве 87 человек, на другой атолл, у которого даже и имени не было и который значился в лоциях под обозначением ГФ 39 и где жило племя в количестве одного человека. Оказалось, что вождь покрыл уже около двух третей пути, но и до атолла ГФ 39, по его соображениям, было отсюда не менее 120 километров. Увы, рации в каноэ не было. Рация слишком тяжела для утлого суденышка. Что ж, господа, не будем тогда терять времени зря и постараемся добраться до атолла ГФ 39 своими средствами. Во всяком случае, благородный вождь гарантировал беднягам, что будет с ними до конца и в случае необходимости погибнет вместе.

В среде гигантских чаек-альбатросов не принято удивляться ничему, поэтому они не удивлялись или делали вид, что не удивляются, пролетая над странным караваном, медленно плывущим по горящему в закатных лучах океану.

Впереди двигался каноэ с двумя гребцами: Фуруруа Чуруруа и папой Эдуардом. За ним на буксире тащился невероятный импровизированный плот, сооруженный из самолетных кресел, ящиков из-под кока-колы и опустошенных чемоданов. На плоту сидели женщины и дети. Сильные пловцы-мужчины во главе, конечно, с Валентином Брюквиным помогали гребцам буксировать это странное сооружение.

Фуруруа Чуруруа укокошил веслом солидную рыбу и принес ее в жертву богу погоды Де-Винду, и тот, в лице одного из равнодушных альбатросов, тут же эту рыбу пожрал.

Фуруруа Чуруруа повеселел: если Де-Винду будет снисходительным, предприятие имеет несколько шансов на успех.

– Посмотри-ка, Наташка, – сказала, высовывая из воды руку, Даша Вертопрахова и показала в небо. – Посмотри-ка, там высоко в небе летит какая-то другая чайка, не альбатрос.

– Уж не наш ли это друг Виссарион? – засмеялась Наташа. – В самом деле, птица напоминает его стиль полета.

Чайка летела очень высоко и, хотя принадлежала к породе обычных, то есть любопытных чаек, не заметила каравана. Она спешила, у нее было срочное дело.

Каким же предстал оживший монстр изумленным глазам нашего мальчика? Ну, слегка пожелтевшим, ну, слегка постаревшим, но все еще весьма ярким. Разумеется, никаких фальшиво-ангельских черт в ее облике уже не осталось, теперь в глаза бил обнаженный демонизм самого дурного пошиба. Мадам была затянута в ее излюбленную черную кожу, пощелкивала своим излюбленным стеком и, конечно, как всегда, казалась сама себе невероятной аристократкой, но что-то было в ее облике такое, что сразу же выдавало пошлость – то ли туфли на слишком толстой платформе, то ли кожа слишком тугая, то ли парфюмерия чуть-чуть резковата, то ли походка, то ли мимика, а может быть, все это вместе и что-то еще. Таким предстал оживший монстр глазам нашего мальчика.[1]1
  Что касается тайны спасения мадам Накамура-Бранчковской после падения на истребителе в воды Эмпирейского пролива, то мы даже не собираемся утомлять читателей объяснениями. Чего-чего, но уж вылезти сухой из воды для подобной дамочки не проблема.


[Закрыть]

Что же предстало глазам ожившего монстра на заросшем аэродроме? Накамура-Бранчковска увидела семь огромных кофров, возвышающихся над невероятным скопищем всякого барахла, и массивного Сиракузерса, привязанного к пальме. Больше здесь не было ни души. Лучи закатного солнца яркими полосами расчертили бетонное покрытие аэродрома. Маленький костер горел в лужице под пальмой Сиракузерса. Тропическая мошкара плясала в лучах между пальмами.

– Что все это значит? – медленно, зловеще проговорила мадам и повернула свой надменный подбородок к уже дрожащему в ожидании стека Латтифудо. – Где сундучок, в котором что-то стучит? Где все мои люди? Где самолет? Я пристрелю тебя на месте, слабоумный Латтифудо!

Мадам была окружена по крайней мере двадцатью отборнейшими мерзавцами, среди которых Гена увидел немало своих прошлогодних знакомых: здесь были и полковник Мизераблес, и сержант Пабст, и Буллит, и Грумло… Да, видно, стены эмпирейской тюрьмы оказались недостаточно крепкими для этого сброда.

Какой странной властью обладала мадам Н-Б над этими подонками рода человеческого! По одному ее слову они готовы были броситься и растерзать любого. Сейчас они были готовы броситься и растерзать алкоголика Латтифудо.

– Любимая, прелестная, величественная! – воскликнул Латтифудо, падая на колени и простирая руки (ну просто персонаж античной трагедии!). – Самолетик, увы, улетел по вине нашей Бубочки, Бубочки Флауэр… увы… Наши людишки здесь, здесь, куда же им деться? Может быть, просто погулять пошли? А сундучок, он оставался в седьмом номере. Там!

Буллит и Грумло подскочили к седьмому номеру, сбили с него замки и извлекли на свет Божий еле живую от страха супердиву Бубу Флауэр. К коленопреклоненному мужчине прибавилась коленопреклоненная дама.

– Любимая, прелестная, величественная! – трагически возопила она. – Мы попали в ловушку! Сундучка нет нигде! Ловкий несовершеннолетний авантюрист по-садил нас всех в чемоданы и скрылся!

Оживший монстр в женском облике испустил нечеловеческий вопль. Забыв о коленопреклоненных, мадам совершила прыжок в сторону, прыжок, достойный молуккской пантеры, и вплотную приблизилась к хохотавшему что есть мочи Сиракузерсу. Мадам рванула одежду на огромном каменном животе миллионера и на секунду погрузила свой острый палец в джунгли волосяного покрова. Этого оказалось достаточно, чтобы Сиракузерс наконец понял, что все происходящее вокруг вовсе не трюк «Интер-миллионер-сервис», фирмы, которая обслуживает богатейших людей, кровососов планеты, и поставляет им все, начиная с говорящих попугаев и кончая острыми ощущениями. Одного прикосновения этого пальчика оказалось достаточно для того, чтобы Сиракузерс понял: все это не спектакль, а жестокая реальность. Глаза его вылезли из орбит, а рот открылся в немом крике. Честно говоря, даже автору становится не по себе, когда он думает о мучениях, которым подвергла мультимиллионера женщина-чудовище. Мы отнюдь не симпатизируем эксплуататорам огромных человеческих масс, напротив, мы осуждаем и презираем этих мистеров и сеньоров, но, конечно же, мы вовсе не ликуем, когда на их долю выпадают физические мучения. Вот как приходится порой, думаем мы, расплачиваться воротилам бизнеса за их дружбу с черными силами мировой мафии. Научат ли их когда-нибудь чему-нибудь подобные случаи? Откажутся ли они от вечной погони за золотым тельцом? Мы сомневаемся.

Итак, до Сиракузерса дошло.

– Ой! – закричал он. – Пощадите! Я его где-то забыл! Я где-то потерял сундучок, в котором что-то стучит! Господа бандиты! Из Ленинграда я прибыл в Дакар через Монреаль, из Дакара улетел в Калькутту, оттуда в Токио, потом уик-энд на Бермудах, оттуда в Тринидад, потом Зурбаган, и вот я здесь, господа бандиты. Я где-то посеял вашу добычу, но где, не помню – то ли в Монреале, то ли в Дакаре, то ли в Калькутте, то ли в Токио, то ли на Бер…

– Кляп ему в глотку! – распорядилась мадам, и ее приказ был тут же выполнен.

Бандиты в ужасе взирали на свою атаманшу. На нее и впрямь страшно было смотреть: ярость сделала ее каким-то невероятным исчадием ада. Она крутилась волчком и бормотала что-то невнятное и рассыпала во все стороны пули из зажатого в кулаке маленького, но ужасного пистолета. Наконец выстрелы немного успокоили ее, и она обрела дар речи; и Гена в кустах услышал нечто, о чем он почти уже догадывался еще дома, в Ленинграде, но всякий раз отбрасывал свои догадки, вспоминая Эмпирейский пролив и нырнувший в волны злодейский истребитель.

– Проклятая скотина! Маразматик! Сколько извилин шевелится в твоем мозгу? Ты хуже самого старого вола из твоих бесчисленных стад! Тебе давно пора на свалку! – кричала, теперь уже без всякого «демонизма», а совсем как рыночная торговка, мадам и совала свой пистолетик в огромную перезрелую клубнику, то есть в нос господина Сиракузерса. – Из-за твоего скудоумия, из-за твоего склероза рухнул весь гениальный замысел, созревший в этой хорошенькой головке! – Она постучала себя рукояткой пистолета по лбу. – Изящная аристократка, вместо того чтобы наслаждаться искусством, цветами, любовью, взвалила на свои хрупкие плечи всю тяжесть операции «Сундучок». Она рядилась в несвойственные ей личины агента «И-М-С», старика антиквара, дворничихи в этом огромном опасном Ленинграде! Каким опасностям подвергалось нежное существо, отпрыск древней французской фамилии! Весь гениальный план: высадка на ГФ-39, обман мультимиллионера, захват зурбаганского лайнера – все рухнуло из-за склероза старого вола, не помогли даже витамины «Гигант»! Сподвижники, товарищи мои, борцы за великую океанскую идею, мы также далеки от кассиопейских сокровищ, как в самом начале нашего пути! Плачьте, сподвижники! – рявкнула она и, только убедившись, что все плачут, снова запричитала: – Что нам остается теперь, милые мученики идеи? Жалкие мультимиллионы этого ничтожества?

– Да, жалкие мультимиллионы, – радостно зарыдали «борцы-сподвижники».

– Все мои жалкие мультимиллионы – ваши, – торопливо сказал Сиракузерс. – Только умоляю, мадам, больше не надо… пальцем!

– Мало! – рявкнула Н-Б и снова застонала, словно Дездемона. – Ваша любимая, прелестная, величественная прошла сквозь такие тернии! Ей пришлось надеть на себя маску идиота-туриста! Ей пришлось, для того чтобы завладеть кассиопейской «флейточкой», обезобразить свое милое личико седыми усами, а свою прелестную фигуру скрыть под черной дурацкой крылаткой! Ей пришлось укокошить какое-то несовершеннолетнее существо… – Вдруг она запнулась и медленно повернулась к коленопреклоненной Бубе Флауэр: – Встань! Ты говорила что-то о несовершеннолетнем?

– Любимая, прелестная, величественная! – воскликнула Буба с театральным жестом, видимо, таков был стиль обращения бандитов к их атаманше. – В самом начале операции начались некоторые недоразумения. Во-первых, не прилетел из Парижа Лестер Тиу-Чан, и нам пришлось начинать без него…

Внезапно в идиллический шум прибоя и рокот пальм под крепким теплым ветром вплелся какой-то посторонний звук. Все повернули головы и увидели, что из-за вершины островной горы вылетел и стал быстро приближаться к ним военный геликоптер «хьюи», явно купленный по дешевке на сайгонской толкучке, после того как огромная американская экспедиционная армия убралась восвояси.

Бандиты взяли оружие наизготовку и плотным кольцом окружили вертолет, который сел на бетон, взвихрив своими винтами некоторые легковесные «реликты памяти».

– Лестер Тиу-Чан! – вскричала Буба Флауэр, когда из вертолета выскочил тот самый плейбой – блондин, что так позорно стушевался перед Геннадием в парижском аэропорту Орли. – Величественная, разрешите мне пристрелить этого труса?

– Любимая, прелестная! – вскричал Лестер Тиу-Чан и шмякнулся ничком на бетон в ноги мадам Н-Б. – Величественная! Твой верный сподвижник у твоих ног! Признаюсь, я не смог прилететь вовремя в Зурбаган из-за своей слабости. Мадам, вы знаете меня по Гонконгу, по Макао, по Борнео, по Эмпиреям и ГФ-39, вы знаете, что Лестер Тиу-Чан нигде не праздновал труса. Мадам, в Орли я был потрясен, я едва не отвалил копыта, мадам! Мадам, я увидел среди пассажиров, летящих в Зурбаган, нашего страшного врага, того бесенка, с которым когда-то вместе тренировался под командой Дика Буги – хорошего огоньку под его сковородку! – с которым мы высадились на Эмпиреях и который нас всех тогда погубил, – я увидел, мадам, Джина Стрейтфонда собственной персоной!

– Это он! – завопила Буба Флауэр. – Он освободил пилотов, засадил нас в чемоданы и скрылся! Он не мог далеко уйти!

Все бандиты повернулись к Накамура-Бранчковской в ожидании приказа. Женщина-чудовище кусала пунцовые губы.

– Злой гений моей судьбы, – медленно проговорила она. – Джин Стрейтфонд, отнявший у меня Корону Больших Эмпиреев! Там, в Ленинграде, какой-то мальчишка, похожий на него, путался у меня под ногами. Уж не он ли? Интуиция подсказывает мне, что он охотится за нашим сундучком. – Она повернулась к Сиракузерсу и подняла свой страшный палец. – Куда побежал мальчишка?

– Вон в те кустики, – всхлипнул Сиракузерс. Трусливый богач даже не подумал в этот момент, что, предавая смельчаков, он лишает себя последнего шанса на спасение.

– Буллит, Пабст, Грумло, Латтифудо, Тиу-Чан – в вертолет! – скомандовала мадам Н-Б. – Мы настигнем их с воздуха. Живыми они отсюда не уйдут!

Она не подозревала, что «злой гений ее судьбы» вместе с экипажем зурбаганского лайнера лежит в двадцати метрах от вертолета и держит оружие наизготовку.

– Бейте в бензобак, ребята, – тихо скомандовал Гена Филу, Эспу, Зиту, Гале и Акси. – Огонь!

Шесть стальных струй прошили тропические заросли и ударили в борт вертолета. Мгновение спустя взорвался бензобак. Огненное облако поднялось в небо. Клубы дыма повалили от горящей машины и скрыли из глаз мечущиеся фигуры бандитов.

– Отступаем в гору! – скомандовал Гена, и они все шестеро пустились бежать по тропинке вверх, туда, где на фоне красного заката, словно силуэт сказочного замка, вырисовывалась скалистая вершина острова.

Любитель сочных деликатесных рыб океанский бог Де-Винду оказался милостив. Стоял штиль, и странный караван беспрепятственно двигался всю ночь в фосфоресцирующих водах. Пловцы и гребцы-буксировщики сменяли друг друга. Между прочим, когда в коренники вышла бабушка Мария Спиридоновна, скорость каравана резко возросла, что вызвало среди жертв веселое оживление.

Стихия была настолько ласкова и добра к нашим жертвам, что даже и стихией-то не казалась, а казалась какой-то уютной и милой средой обитания. Быть может, потому так вела себя стихия, что наши жертвы даже и не казались ей жертвами, а просто какой-то симпатичной компанией чудаков-весельчаков. Все жертвы, представители разных наций, вели себя преотменно, подбадривали друг друга доброй, порой ядреной шуткой, смехом, брызгами, разговором. Компанийка хиппи подбадривала музыкой: трелями тибетской флейты, звоном лондонских колокольчиков. Помпезов Грант Аветисович подбадривал всех чтением на память философских книг – Гегеля, Фейербаха… Что касается маленьких детишек – китайчонка, татарчонка, мальгашонка, австрийчонка и маори, – то они были просто счастливы.

Знаете ли вы океанскую ночь? Да кто же нынче не знает океанской ночи! Нет, наверное, на земле ни одного человека, который бы хоть раз не видел ее в кино, и вам, многоуважаемый современный читатель, не нужны никакие подробные описания. «Океанская ночь», – говорит автор, и вы сразу же представляете себе светящуюся тяжелую мглу необозримой влаги и над ней черную прозрачность необозримого неба, где полыхают Южный Крест и Лебедь, Орион и Скорпион и где нынче деловито пробираются сквозь звездную толчею искусственные звезды-спутники, военные и штатские.

«Ах, – подумала в эту звездную океанскую ночь Наталья Вертопрахова, отдыхая на плоту и глядя в небо с непонятным волнением, – ах, мне кого-то не хватает в эту ночь: то ли родителей, то ли тренера, то ли этого несносного заносчивого одноклассника, вообразившего, что быть героем приключенческих книг гораздо заманчивее, чем чемпионом по художественной гимнастике. Ах, – подумала она, – все это шутки переходного возраста и, как бы сказал присутствующий, но молчащий Брюквин, „ноу комментс“…»

Так они плыли и старались не думать о том, что под ними несколько километров водной толщи, населенной неведомыми существами. На рассвете, когда часть жертв частично выбилась из сил и отчасти почувствовала себя и в самом деле жертвами, вожатый каравана Фуруруа Чуруруа испустил торжествующий вопль. Ни европейцы, ни американцы, ни азиаты, ни австралийцы, ни африканцы еще не видели на горизонте никаких признаков земли, но Фуруруа Чуруруа своей чуткой кожей полинезийца уже почувствовал близость атолла ГФ-39.

И впрямь через несколько часов в лучах восходящего солнца предстал взору наших жертв крохотный клочок суши, окаймленный неизменным океанским ожерельем, белоснежной стеной мощного прибоя.

Теперь предстояло собрать последние силы и преодолеть стену мощного прибоя, не растеряв по дороге женщин, хиппи и детей.