Текст книги "Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке"

М.н.с

Недолго покрутившись в Москве, Куваев, как он позже вспоминал, «самостоятельно додумался до апробированного поколениями вывода, что главное – это работа, вернее, степень её интересности. Всё остальное – сопутствующие явления…» Уже осенью 1961 года он посылает заявление на имя директора СВКНИИ Шило: «Прошу дать предварительное решение вопроса о возможности зачисления меня в число сотрудников руководимого Вами института. В настоящее время я нахожусь в отпуске, полученном мною от Северо-Восточного геологического управления. Отпуск получен с выездом в центральные районы страны и с последующим увольнением. Прибыть для работы в институте могу в конце декабря – начале января месяца. Желательным профилем работы является гравиметрия, в течение последнего года я работал в качестве старшего специалиста СВГУ по гравиметрии. Необходимые документы прилагаю».

До конца непонятно, собирался ли он вообще надолго задерживаться в столице. Датировки писем и других документов кое-где противоречивы, но ясно одно: уволившись из СВГУ и поехав в Москву, Куваев почти сразу же начинает зондировать почву на предмет возвращения в Магадан. Ответ пришёл на московский главпочтамт телеграммой до востребования (постоянным адресом вечный бродяга обзаведётся гораздо позже, но и потом, когда он будет жить под Москвой, многие по привычке будут писать ему до востребования) за подписью и.о. директора института: «СВКНИИ предлагает вам работу специальности должности младшего научного сотрудника тчк Выезжайте проезд общих основаниях Фирсов».

Приехал он в Магадан на несколько месяцев позже, чем планировал вначале. Приказ № 76 по СВКНИИ от 2 июля 1962 года:

«Назначить тов. Куваева Олега Михайловича, прибывшего по приглашению Института, на должность и.о. младшего научного сотрудника геофизической лаборатории с 1 июля с.г., с окладом 170 руб. в месяц. И.о. директора института Л. В. Фирсов».

Позже Куваева, как полагалось по правилам академической демократии, на учёном совете избрали младшим научным сотрудником. В трудовом договоре от 1 июля 1962 года, подписанном Фирсовым и Куваевым, последний обязуется проработать пять лет, «честно и добросовестно выполнять порученную работу». Приличный по тем временам оклад, через каждые 12 месяцев – выплата надбавки в размере 10 % от месячного заработка без учёта районного коэффициента и вознаграждения за выслугу лет, с увеличением в дальнейшем заработка на 10 % за каждые 12 месяцев работы. Тогда приглашаемым, переводимым или направляемым на Крайний Север лицам оплачивали проезд (включая членов семьи), выдавали единовременное пособие. Плюс льготы, дополнительные 18 дней к отпуску. На весь период действия трудового договора за работником сохранялась жилплощадь в том городе, откуда он приехал, – действовала схема «двойной прописки». Эти и другие преференции давали результат: люди ехали на восток и север.

Куваев попал в геофизическую лабораторию, которую возглавлял Виль Якупов, знакомый ему по работе в СВГУ. О значимости геофизического направления для института говорит хотя бы тот факт, что в СВКНИИ было два зама по науке: один основной, второй по геофизике (Андрей Николаевский). Вот как Куваев вспоминал своё прибытие в институт: «Учреждение, приславшее телеграмму, недавно лишь организовалось, коридоры пахли свежей краской, полного штата сотрудников не было, а кто был, те с весны разбежались по экспедициям, и потому в коридорах было тихо, прохладно и пусто. Верховную власть осуществлял заместитель директора по научной части, чрезвычайно острого ума мужчина, который делил время между этой верховной властью и дебрями абсолютного возраста Земли. Ничто другое его вроде бы не интересовало».

«Институт был молодой, малоостепенённый. Кандидатов были единицы, была мотивация работать, жизнь бурлила», – рассказывает Николай Горячев.

Кандидат географических наук Анатолий Ложкин, в 2016 году отметивший восьмидесятилетие, – один из старейших сотрудников СВКНИИ. В институте он работает со дня основания. Именно Анатолий Ложкин считается «отцом» знаменитого мамонтёнка Димы, пролежавшего в мерзлоте сорок одну тысячу лет и найденного на реке Киргилях в 1977 году. Анатолий Владимирович был первым учёным, познакомившимся с мамонтёнком. Позже он отправил находку, названную в честь обнаружившего её бульдозериста Дмитрия Логачёва, «на материк». В куваевские времена Ложкин был учёным секретарём. Он рассказывает: «Шило тогда брал молодых, у всех глаза горели. Каждый болел своей работой. Я занимался радиоуглеродным методом – мог вскочить ночью, побежать в институт… Олег попал в очень благоприятную, доброжелательную обстановку».

Борис Седов вспоминает: «Да у нас все были какие-то фанатики. Идёшь ночью по городу – окна горят или в институте, или в геологическом управлении».

Седов буквально спас ценные документы певекско-магаданского периода Куваева: отчёты «мэнээса», планы экспедиций, письма, статьи, рапорты – от приёма на работу до увольнения (именно «рапорты», как в армии, – наследие Дальстроя?). В них ценны не только слова – сама машинопись, шрифт, оттенок бумаги… У Бориса Михайловича хранится и первая куваевская книга «Зажгите костры в океане», подписанная автором: «Пусть будет солнце, пусть будет сейсмика, пусть живёт Пикассо, а гравика будет всегда… Боря. От души. Олег».

Борис Седов на год старше Куваева. Когда один из авторов этой книги встретился с ним в 2016 году, Седов работал в СВКНИИ и ещё в нескольких местах, бегал на лыжах, ходил на байдарке по Охотскому морю… Седов, Ложкин – прекрасные крепкие мужики; если слово «старый» к ним и подходит, то лишь в значении «матёрый». Те самые «полярные супермены» Куваева, люди настоящего дела и при этом интеллектуалы. Кто самый крутой – депутат, бизнесмен, шоумен? Самые крутые – вот эти крупнокалиберные мужики одного с Куваевым и Гагариным поколения. Надо сказать, что Гагарин и Куваев совпадают не только годом рождения, но даже типажом: невысокие, крепкие, с ярко-синими глазами. Жизнь Куваева – приземлённый в хорошем смысле слова вариант гагаринской судьбы.

В СВКНИИ Олег Куваев работал с июля 1962-го по март 1965-го – три неполных года. Но здесь год можно считать за три.

Столица Колымского края

С Магаданом у Куваева были непростые отношения. Жил он там сравнительно недолго – в Подмосковье дольше. Да и когда жил, подолгу пропадал на Чукотке. Настоящим рабочим местом Куваева был не магаданский кабинет, а тундра, лёд и горы, куда дурак не пойдёт. Уезжал Куваев из Магадана не по-хорошему, в письмах проходился по своим здешним недругам… Позже, после выхода «Территории», магаданский геолог Василий Белый начал настоящую антикуваевскую кампанию.

Отношения Куваева с Магаданом похожи на отношения Шукшина с родными Сростками. Свои всегда придирчивее, ревнивее… Это потом, после смерти, делают брендом и легендой. В Магадане теперь проходит Куваевский костёр, в 1999-м его именем названа центральная городская библиотека. В ней есть Куваевский зал: книги, фотографии, пишущая машинка, геологический молоток, магнитометр из Ичувеемской партии.

Как бы то ни было, Магадан стал одним из главных городов в жизни Куваева, а сам он оказался одним из здешних «гениев места», литературным символом Магадана и всего Северо-Востока (не единственным, конечно; у Магадана богатейшие история и мифология, даром что пока короткие, длиной всего в одну человеческую жизнь). Да и любимая куваевская Чукотка прежде ведь относилась к Магаданской области, сколь бы далеко ни отстоял заполярный Певек от охотоморского побережья.

Колыма – не только река, но и масштабное культурно-географическое понятие. Две трети водотока Колымы приходятся на Якутию, впадает она в Ледовитый океан, тогда как Магадан стоит на берегу Тихого и в полутысяче километров от истоков Колымы. Но именно Магадан – столица огромного «Колымского края». Примерно так же язык обошёлся с Амуром: строго говоря, Приамурье – огромный край от Забайкалья до Татарского пролива, но в узком смысле под этим термином понимают Амурскую область, хотя основные амурские волны плещутся восточнее – у Хабаровска и ещё ниже.

Есть термины «Север» и «Крайний Север» (на самом деле бескрайний), есть и более точный – «Северо-Восток»: от Лены до Берингова пролива, от островов Северного Ледовитого океана до побережья Охотского моря и Камчатки. Но «Колыма» нагружена смыслами куда сильнее, чем нейтральный «Северо-Восток» (всего лишь компасное направление, указание курса). Порой «Колыма» используется как синоним Северо-Востока. Слова в этих краях нередко приобретают своё, особое значение. Под «материком» понимаются более тёплые регионы страны, в основном в европейской части, под «трассой» – посёлки вдоль дороги «Колыма» длиной 2000 километров, связывающей Магадан и Якутск.

Возможно, Северо-Восток слился в языке с крупнейшей рекой этой территории из-за первых билибинских экспедиций, называвшихся Колымскими и направлявшихся в бассейн Колымы через Олу и будущий Магадан. В 1939 году в составе Хабаровского края образовали Колымский округ с центром в Магадане. В 1953 году появилась Магаданская область, в которую до начала 1990-х входила и Чукотка.

Магадан – один из самых удивительных и мифологизированных российских городов. Все о нём знают, но далеко не все видели.

Это молодой город. Отсчёт магаданской истории ведут с основания Восточно-Эвенской культбазы на берегу бухты Нагаева в 1929 году. В акте, подписанном председателем Ольского райисполкома Иваном Мариным, говорилось: рядом с жилыми домами должны появиться садики и спортплощадки, улицы следует устроить «с панелями по пять метров под посадку деревьев, сохраняя таковые по возможности при вырубке и корчёвке». Культбаза создавалась в составе «общей части, больницы на 15 коек, школы с интернатом на 40 человек, ветеринарного врачебного пункта и бактериологической лаборатории». Тут же ставился вопрос о создании молочной фермы. В бухте Нагаева развивался порт.

Статус города стремительно растущий Магадан получит в 1939 году. В конце 1940-х здесь откроют новый кинотеатр «Горняк» и новый роддом, институт ВНИИ-1 и магаданское отделение ВНИРО, здесь пройдут всеколымский слёт пионеров и всеколымские же соревнования по боксу. В 1950-м прибудут из Москвы на постоянную работу артисты оперетты, откроется цветочный ларёк. В 1953-м начнётся регулярное сообщение «Москва – Магадан» на самолёте Ил-12 (сорок восемь часов в один конец). Выйдет сначала сборник «Литературная Колыма», а потом и альманах «На Севере Дальнем». В 1956-м сдадут здание аэровокзала, пройдёт первое областное совещание молодых писателей. Ленинградский архитектор Лев Вертоусов разработал генплан города. В 1960-м в Магадане появились СВКНИИ и отделение ТИНРО (Тихоокеанского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии), работы магаданских графика Дмитрия Брюханова и скульптора Михаила Ракитина экспонируются в Москве. В 1961-м открыто воздушное сообщение со столицей через северные порты – рейс теперь длится всего четырнадцать с половиной часов. Открыт пединститут. На гербе Магадана появился олень, из-под копыт которого летят самородки. В 1962-м введена в строй Магаданская ТЭЦ, в Нагаеве впервые осуществлена круглогодичная навигация. В 1965-м в Магадане прошла выездная сессия АН СССР, открылся новый Дом Радио. Книжное издательство выпустило 97 книг общим тиражом 383 000 экземпляров, прошли концерты Людмилы Зыкиной. В 1966 году Ил-18Д произвёл беспосадочный перелёт из Москвы за 10 часов 17 минут, причём вёл самолёт единственный в мире женский экипаж во главе с Героем Соцтруда Любовью Улановой…

Эпоха Дальстроя закончилась. Если до XX съезда интеллигенция нередко попадала на Колыму не по своей воле, то теперь – уже добровольно. За длинным рублём, за романтикой и, как ни странно, за свободой: Магадан стал одним из самых свободных мест СССР. Мифы о Колымском крае ещё в 1960-х разоблачал Высоцкий:

 
Быть может, кто-то скажет: зря,
Как так решиться – всего лишиться,
Ведь там – сплошные лагеря,
А в них убийцы, а в них убийцы.
Ответит он: не верь молве,
Их там не больше, чем в Москве,
Потом уложит чемодан —
И в Магадан.
 

Сюда поехали талантливые журналисты: Юрий Клепиков, Игорь Кохановский (это о нём Высоцкий написал процитированную песню «Мой друг уехал в Магадан»), Валентин Черных, Владимир Севрук, Эдуард Дубровский… В Магадане было проще добиться, чтобы книжку включили в план издательства: у Кохановского, скажем, первый сборник стихов вышел именно здесь. Примерно по тем же причинам Сергей Довлатов в своё время уезжал в Таллин. Прибалтика и Северо-Восток были окраинными оазисами, подходящими для «внутренней эмиграции» или бегства от себя. Это было если не массовым, то достаточно распространённым явлением. Неслучайно один из героев культовой шестидесятнической ленты Марлена Хуциева «Застава Ильича» бросает в порыве отчаяния: «Уеду!» – «Куда?» – «В Магадан!» Кинематографический образ бродяги той поры, напоминающего самого Куваева, создал тот же Высоцкий в «Вертикали» Говорухина и «Коротких встречах» (1966–1967) Муратовой: «альпинист Володя» и «геолог Максим» с неизменными гитарой и бородой.

Анатолий Лебедев рассказывал: «Тогда было настоящее паломничество в Магадан, на Чукотку. Моя жена в Магадане работала на телефонной станции, куда зимой стягивались бичи, философы, беглые диссиденты, художники, поэты. В Магадане я встречался с диссидентом Андреем Амальриком[11]11
  Амальрик Андрей Алексеевич (1938–1980) – публицист, диссидент, автор написанного в 1969 г. эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». В начале 1970-х отбывал ссылку в Магаданской области.


[Закрыть] у другого диссидента – Мирона Этлиса[12]12
  Этлис Мирон Маркович (1929–2013) – психиатр; в начале 1980-х проводил в Северо-Эвенском районе Магаданской области испытания беспохмельной водки «Золотое руно», созданной под руководством дальневосточного фармаколога профессора Израиля Брехмана (1921–1994). С 1989 г. руководил магаданским «Мемориалом».


[Закрыть]. Много было интересных людей. Тот же Коля Балаев[13]13
  Балаев Николай Дмитриевич (1930–1988) – «арктиксмен», прозаик, чья повесть «Бурый призрак Чукотки» (1991) стала своеобразным «трибьютом» куваевским поискам «самого большого медведя».


[Закрыть], который то ли бросил МГУ, то ли его выгнали с философского факультета за какие-то публикации… Такая концентрация неординарных талантливых людей повлияла на формирование северной школы писателей. Мы были люди своего поколения: работа, Север, преодоление себя, риск. Горы и Север – эти стихии были точкой духовного стремления. Север был территорией свободы[14]14
  Писатель Василий Аксёнов (1932–2009), в конце 1940-х живший в Магадане вместе со своей матерью Евгенией Гинзбург, только что освободившейся из лагеря, вспоминал: «Когда мы наконец прилетели в Магадан – столицу Колымского края, – он поразил меня, как ни странно, своей свободой. И это при том, что в городе жили бывшие заключённые, вокруг торчали вышки и повсюду царил НКВД. У мамы вечерами собирался „салон“, если можно так сказать о посиделках в завальном бараке. В компании „бывших лагерных интеллигентов“ говорилось о таких вещах, о которых я до этого и не подозревал… Несмотря на анкету, я умудрился попасть в комсомол».


[Закрыть]. Была романтика, заработки, но была и особая атмосфера. Когда вокруг тундра, и, чтобы выжить, нужно сопротивляться дикой природе, – это создаёт совершенно иной формат мироощущения, поведения, мышления».

С одной стороны, это было бегство (не обязательно осознанное) от государственного контроля, фальши официоза. С другой – освоение новых территорий во имя того же государства. У движения на суровую неосвоенную периферию («Я – перифериец», – однажды записал Куваев) – глубокие корни в российской истории. Можно вспомнить казаков, ссыльных, разного рода авантюристов: воля, экстремальные пограничные условия, борьба с собой, природой, противником… Итогом бегства от государства становилось расширение и усиление государства – в соответствии с диалектикой империи, на которую в конечном счёте работали даже бунтовщики. В рассказе «Через триста лет после радуги» Куваев прямо сопоставляет себя и своих товарищей – геологов, рыбаков, бичей… – с землепроходцами, пришедшими на Север тремя веками раньше ещё без вездеходов и вертолётов; с казаком Стадухиным, основавшим первый русский посёлок в низовьях Колымы.

Чем суровее условия, тем теплее отношения между людьми. Север был ближе к коммунизму, чем остальной Союз. Сюда гораздо позже проникли потребительство, «мещанский конформизм» – по Куваеву, «страшная сила».

В 1969 году Магадан произвёл самое благоприятное впечатление на Фарли Моуэта: «Чистый, современный, привлекательный город, который планировался и строился людьми с воображением и вкусом… Здесь есть всё необходимое в материальном и культурном отношении, отсутствуют многие недостатки больших городов». Ещё больше Моуэта удивила атмосфера свободы: «Меня часто удивляла и даже пугала откровенность, с которой русские говорили о вещах, которые, как я думал, были табу… Но нигде не было такой свободы, как в Магадане. Магаданцы громко и публично говорят о том, о чём следовало бы говорить наедине шёпотом. Может показаться, что мы, западные люди, дезинформированы о степени свободы слова в СССР или же что магаданскому отделению КГБ нужна хорошая встряска. Но, вероятно, дело в том, что люди в России, а особенно в Сибири (к Сибири Моуэт, как это принято на Западе, относит и Дальний Восток. – Примеч. авт.), просто не посвящены в умозаключения западных журналистов, сделавших вывод, что после короткого периода хрущёвской либерализации гайки опять закрутили».

Сегодня в Магадан мало кто стремится, население Колымского края уменьшается. В 1991 году в Магадане жило 155 000 человек, к 2019-му осталось неполных 92 000.

…На снижении из иллюминатора видны озёрца-болотца и строгие иголочки лиственниц. Баннер «Добро пожаловать на Колыму!». После континентально жаркого Хабаровска здесь как будто кондиционер включили. Аэропорт «Сокол» – раньше его называли просто «56-й километр». «Креатив»: магнитики с беззубыми парнями в ватниках и лагерными прибаутками, фигурка «Зэк на рельсах»…

Летом в Магадане белые ночи. Город, лежащий на ленинградской широте, связан с Питером множеством ниточек – архитектурных, кадровых, культурных… Уютный, спокойный. Почти всё здесь можно обойти пешком – от Нагаевской сопки до Марчеканской. Город маленький, но не захолустный, какими часто кажутся другие города сопоставимых размеров.

Центр города – заповедник «сталинского ампира». Из «Территории»: «Город выглядел очень современным, культурным, потому что он был махом воздвигнут в эпоху архитектурных излишеств. Единый стиль башенок, колонн и выступов придавал ему законченный вид».

Магадан – город северного аскетического достоинства, контрастирующий, если брать другие дальневосточные города, с южно-развратно-расслабленным Владивостоком. Последний – нечто вроде дальневосточного Сочи или Одессы с поправкой на охолаживающее дыхание колымской долготы, тогда как Магадан – восточный Ленинград: гостеприимный, светлый, деликатный, с вежливыми водителями. Город читающий и пишущий, с мощной интеллектуальной жилой, связанной с взрывным ростом города в 1930–1950-х и с тем, что сюда так или иначе попадали отборные кадры. С традициями бичевыми и лагерными (в память об узниках колымских лагерей на сопке Крутой установлен монумент «Маска Скорби» работы Эрнста Неизвестного), но и интеллигентскими, производственными, научными.

Магадан можно назвать городом-forty-niner, то есть «сорокадевятником» – не только из-за регионального кода 49 на автомобильных номерах, но и из-за того, что forty-niner в США называли тех, кто заболел золотой лихорадкой 1849 года и двинулся на Дальний Запад, отчаянных парней с авантюрной жилкой.

Памятная доска Куваеву работы магаданского художника Евгения Крамаренко, изготовленная при содействии магаданского губернатора Валентина Цветкова (впоследствии убитого в Москве), висит на проспекте Ленина, 11, где когда-то был книжный магазин «Знание». Теперь вместо него – гламурный «Подиум», торгующий обувью. Кажется, здесь Куваев не очень уместен. Есть ведь старое здание института, есть дом, где он жил…

Старый корпус СВКНИИ – на углу Дзержинского и Карла Маркса, теперь здесь научно-исследовательский центр «Арктика» ДВО РАН. Напротив, по диагонали через перекрёсток, Г-образный трёхэтажный угловой дом (Карла Маркса, 27), в котором Куваев некоторое время жил. Это первый каменный жилой дом в Магадане, его построили в 1936 году. «В квартирах нового дома центральное отопление, водопровод, канализация, электричество, ванные… Первый на Колыме 36-квартирный трёхэтажный каменный дом построен, несмотря на то что многие специалисты считали и считают, будто в условиях севера в зоне вечной мерзлоты лучше и надёжнее строить дома в два этажа… Практика нашей работы показала, что эти мнения лишены какого бы то ни было основания», – сообщала «Советская Колыма» 2 марта 1936 года. В этом доме жили, помимо младшего научного сотрудника Олега Куваева, член-корреспондент АН СССР, известный археолог Николай Диков, доктор медицинских наук Сергей Навасардов, литератор Альберт Адамов…

Были у нашего героя и другие магаданские адреса. Поначалу, когда жить было негде, Куваев обитал дома у Галины Остапенко – автора повестей «Настоящее», «Я выбираю путь», романа «День будет солнечным». Её в Магадане звали иронично, но с почтением – «бабка-классик». Куваев называл её «мама Галя». В её квартире был Диван Куваева, он же Диван для Всех. В другой период две подруги, Марина Реброва и Лариса Потёмкина, как было здесь принято, дали Олегу ключи от своего барака, уезжая в долгий «северный» отпуск. Потом он получил свою комнату в том самом каменном доме. По воспоминаниям Германа Павлова, в комнате Куваева на столе стояла пишущая машинка, лежала трубка, в банке из-под тушёнки был заварен кофе (вот и Баклаков в «Территории» пил чай только из консервной банки: любил, чтобы «припахивало железом»). На стене висели шкура белого медведя и пятизарядное бельгийское ружьё «Браунинг».

В 1970-м, когда Куваев жил под Москвой, институт переехал в новые корпуса на Портовой. Теперь СВКНИИ носит имя академика Шило, здесь сохранён его кабинет. В институте – роскошный Музей естественной истории. Билибинское золото – грязно-жёлтые блёстки в белых кусках кварца, аметисты, агатовые жеоды Ольского плато, образцы из коллекций Шило, Белого, Седова… Киноварь месторождения «Пламенное», открытого геологом Копытиным, – она фигурирует в «Территории», только вместо Копытина в романе – Копков, а вместо «Пламенного» – «Огненное». Редкие земли редких земель: молибден, вольфрам, уран… Пол выложен дальнегорским скарном из Приморья и полирован – ходить здесь полагается в специальных мягких тапочках.

За институтом – сопка, дорога спускается к той самой бухте, которую все знают из песни Высоцкого «Я уехал в Магадан» (он действительно приезжал в Магадан к Кохановскому) как «Нагайскую», хотя называется она «бухта Нагаева», а порт и соответствующий район города – «Нагаево». В местную специфику Высоцкий не вдавался, исковеркав название бухты и придумав некие «тракты». Впрочем, если:

 
…Я сразу там напился вдрабадан
Водки…
 

– то оно и неудивительно.

Магадану вообще посвящено множество песен – от блатных до композиций владивостокского рок-музыканта Ильи Лагутенко, у которого в Магадане родилась мать. Это один из самых воспетых городов России.

…Лето 2016 года. В радиопередаче «Утро высоких широт» передают таблицу приливов и отливов. У здания миграционной службы толпятся среднеазиатские гастарбайтеры, сменившие куваевских тундровых и поселковых бичей. В бывшей штаб-квартире Дальстроя на Пролетарской обитает налоговая инспекция и рудник имени Матросова – осколок советской золотой империи. Старые двери и дверные ручки, лестница явно прежних времён… но кабинеты уже превращены в обычные современные офисы.