Текст книги "Фронтовой дневник (1942–1945)"

В «Красной звезде» за 23 мая напечатана поэма Валентина Катаева «Мария». Она представляет из себя лермонтовскую «Мцыри» на современную тему: стих, конструкция фразы, композиция – все как у Лермонтова. Читается хорошо и понравилась, может, потому, что мне нравится «Мцыри» больше всего в русской поэзии. Поэму вырезал и хочу послать домой.

29 мая 1943 г.

Ужасно болезненно спал, не разуваясь и в шинели. Чрезвычайно болела грудь, почки и ноги (ревматизм). Утром чувствую себя больным. В дополнение ко всему болит голова и температурит.

Утро пасмурное. Накрапывает дождик. Снилось много снов. Видел Марийку, Милочку, Якова. Яков был обезображен швами после того, как у него вырезали гланды. Вел себя трусливо, и я издевался над ним, и Марийка смотрела на это сочувственно.

Видел Тамару Михайловну, Юру. Тамара дарила мне огромную, как решето, булку и такой же сладкий пирог. Как-то в этом сне замешан был и Юра. Подробностей не помню. Потом мы с ним проводили родню.

Утром майор позвал к себе и отдал мне с полкило оставшегося от его ужина хлеба и гр. 300 пшенной каши. Я взял, потому что настолько ослабел, что если резко повернусь, то теряю равновесие и падаю. Мне, как и другим, недостает хлеба, жиров, мяса. Мяса совершенно нет. Только последнее время появились американские консервы, которые нам дают 2 раза в 5-дневку на 2‑е к каше гр. по 40–50. Животные жиры совершенно отсутствуют. Суп, который мы ежедневно едим и в завтрак, и в обед, жидкий и малопитательный.

В борьбе обретается опыт.

Нет пророка в своем отечестве.

«Кто идет по неровной дороге, глядя упорно только в одну сторону, да еще к тому же глядя сквозь фальшивые очки, тот непременно угодит в яму» (Демидов).

30 мая 1943 г.

Проснулся я в 5 часов. К 8 ч. утра провел политинформацию и проделал много работы. Обнаружил, что потерял ручку. Я в своей жизни ничего не находил, но и не терял. Странно, и главное, мне писать нечем. Я очень долго искал повсюду, где был вчера, и наконец нашел в блиндаже, в листьях постели. Она ночью выпала из кармана.

Пасмурный день. Кругом тихо. На передовой не слышно ни единого выстрела. Или далеко продвинулись, или передышка.

31 мая 1943 г.

Вчера в 3‑м часу дня после небольшого грома внезапно хлынул дождь. Я в это время был в блиндаже майора, который стало заливать, и мне пришлось работать на дожде топором и лопатой, чтобы предотвратить наводнение. В результате насквозь промок и обделал в глину свою выцветшую гимнастерку. Вечером почти до 11 часов на одном из заседаний писал, а потом до утра дежурил. Ночь была темной и ветреной. К утру стало настолько холодно, что у меня замерзли ноги. Я хотел сочинять стихи:

 
Суровая ночь окопалась на сопках.
Темно, будто тушью весь воздух залит.
Тут днем пролегала в кустарнике тропка.
Теперь разыщи ее. Сердце болит.
Но надо найти. И как дикая кошка…
 

Пришлось бросить, т. к. всю ночь летали в наш тыл очень низко крупные соединения немецких бомбардировщиков. Караул предложил погасить свет, который пробивался из палатки.

Дежурство было беспокойным. То и дело приходилось бегать к подполковнику и майору. Им женщины приготовили вареники. Когда я заходил, они ужинали и были уже навеселе. В кружках было или вино, или медок. Я тоже с удовольствием бы выпил кружку и попробовал вареников. Но это ко мне не относилось.

Сегодня спал часов до 11, а потом лихорадочно работал. Сделал к 5 часам массу дел. В пять часов обедал, потом Игорь принес газеты, и я стал их читать. А писем все нет. Это меня уже беспокоит.

По неофициальным данным наша армия в 1‑й день наступления продвинулась на 16 км, а потом отошла под давлением авиации противника на исходные рубежи. Бои затягиваются.

1 июня 1943 г.

Итак, наступило лето. Еще не было ни одного жаркого дня. Май был дождливым и холодным. Проснулся сегодня рано. Вымыл голову, ноги. В 6:30 провел политинформацию, потом сходил на склад, получил хлеб и табак. Сахар задерживают, ввиду отсутствия. Выдали только по 24 мая. Табаку дали мало. Всего 10 гр. на день в листьях. Надо бросить курить.

Удивляет меня Никитин. Он с первых дней войны мобилизован, но еще не держал в руках оружия и никогда в жизни не стрелял. У него одна пара белья. И он ходит в нем уже месяц, не стирая. Сегодня я поймал у себя в рукаве огромную вошь. Это его.

В 9‑м часу дня, как и позавчера, была гроза.

1. «Пока война продолжается, жить только войной – вот наш закон».

2. «Нельзя победить, сражаясь вполовину – победа дается только тогда, когда воюют каждым биением сердца, не щадя ни сил, ни жизни».

Полковник Круглов.

Евг. Долматовский. Действующая армия141141
  Две с половиной предшествующие страницы вырезаны. На оставшейся части страницы остался приклеенный кусочек газеты со словами, которые были под стихотворением: «Евг. Долматовский. Действующая армия».


[Закрыть]

Мне нравятся эти стихи, сочетающие любовь, природу и суровую действительность. Большинство моих стихов носят такой характер.

«Надо, чтобы внуки и дети знали, что в эти годы не умирала любовь и была наградой тому, кто не знал страха смерти, был верен родине и своей любви» (Л. Никулин. «Времена года»).

Я еще никогда не видел такого огромного количества наших самолетов, как вчера вечером.

Уже зашло солнце, когда они возвращались с передовой, поднимаясь эскадрильями из‑за горизонта. Их было не меньше пятисот. Они напоминали огромных птиц, орлов, которые стаями поднимались с земли и, распластав свои крылья, летели куда-то вдаль на ночлег.

Сейчас часов 10 утра. 50 немецких бомбардировщиков вынырнули со стороны Новороссийска и обрушили свои бомбы на Крымскую или, может быть, дальше, на передовую.

Я сижу в своей «беседке». Над головой идет воздушный бой. С тяжелым стоном гудят моторы самолетов, проделывающих различные маневры в воздушном океане.

4 июня 1943 г.

Настоящее летнее утро впервые за все время: солнечно, тепло, тихо, светло. Бурно растет зелень после дождей, цветут разнотравные степные цветы.

Сегодня, возвращаясь из склада, куда я ходил за хлебом, нарвал массу самых редкостных цветов, названия которых я не знаю: здесь и совершенно белые, и кремовые, и розовые, и кроваво-красные, и бархатные, и нежно-голубые, как сейчас небо, и синие, как ультрамарин, и лиловые со светлым оттенком, и лиловые, темные, как фиалки, и светло-желтые, и темно-желтые, и какие-то всех возможных цветов и их оттенков и сочетаний: тут и стелющаяся роза, и степная кашка, и маки, и сурепка, и замечательно пахнущий душистый горошек, и масса других, встреченных мною впервые. Они хорошо пахнут степью и напоминают мне детство и родину; еще тогда, работая в поле, я умел понимать цветы и восхищаться ими, впадая в дремотно мечтательное настроение под песни жаворонков.

Вот и сейчас, сидя в своей «беседке», работая, наслаждаюсь полустепной, полулесной природой и слушаю птичий гам и щебет, из которого резко выделяется крик перепела. Глупая песня, которой перепел, очевидно, очень доволен, словно кавказский ишак своим отвратительным игоканьем.

Очарованный степными запахами букета, я говорю об этом своему товарищу Никитину и прошу, чтобы он нарисовал букет и меня за походным «столом». Но Никитин не разделяет моего лирического светлого настроения или, как говорит он, телячьего восторга и рисовать не хочет. Да он, по-моему, и не может. Никитин и по душевному складу, и по своим работам не художник, а маляр, ремесленник, писавший в Кисловодске, где он жил, вывески и занимавшийся рабским и бездушным копированием чужих работ.

Я злюсь, что он бесчувственен, как бревно. Не воспринимает и не понимает природы, живет неряшливо, месяц не меняет белья и завел вшей, что умывается, выпуская воду изо рта, ходит небритым по целой неделе – и я предлагаю ему выбросить после войны кисти и палитру с красками, а заняться покраской крыш.

Он этим совсем не обижен и начинает пространно мечтать о том, что это даст ему хороший заработок, т. к. начнется послевоенное восстановление поврежденных построек и создание новых, и профессия маляров станет дефицитной. Этим он меня еще больше возмущает, и я теряю к нему всякое уважение.

Фронт откатился дальше, и уже не слышно артиллерийской канонады и взрывов бомб. Вчера во фронтовой газете рассказывалось о том, какие пришлось вынести ужасные бои, чтобы овладеть одной стратегически важной высотой, с которой, как на ладони, виден один крупный и важный населенный пункт. (Очевидно, Анапа.)

Люди, приехавшие с передовой, рассказывают, что сейчас все у нас мощнее, чем у немцев. Но людей на его фронте – больше, чем на нашем. И из‑за этого часто приходится отвоеванные рубежи сдавать и потом бороться за них вновь.

Это задерживает продвижение наших войск. Наступление, так удачно развивавшееся, остановлено, а в некоторых пунктах наши войска отброшены на исходные рубежи. Сейчас, по всем признакам, положение выправляется, и наши войска, хотя медленно, с большим трудом, но продвигаются вперед. Им приходится выдерживать огромный натиск авиации, танков и артиллерии, а также устойчивость долговременных укреплений «Голубой линии»142142
  Условное наименование укрепленных рубежей обороны немецких войск на Таманском полуострове.


[Закрыть], которая создавалась немцами из железобетона в течение девяти месяцев.

«Нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми силами души» (И. Сталин).

«Ненавидеть – значит действовать».

«Мы привыкли считать года, а надо мерить жизнь делами. Кто сколько сделал» (В. Полторацкий).

5 июня 1943 г.

Вчера в 3 часа дня опять был дождь, сильный и продолжительный. Как раз было объявлено постановление о выпуске 2‑го Военного займа, и мне, как уполномоченному по подписке, пришлось порядочно месить грязь. Я даже упал, зацепившись за пень, и здорово вымазал полу шинели.

К 8 ч. вечера подпиской я охватил 100% своих людей и закончил ее. Подписались на 130% месячного фонда зарплаты, причем 60% внесли наличными, а остальные внесут с июньской зарплаты. Я, получив 10 рублей (теперь я числюсь как линейный надсмотрщик), подписался на 50, причем сорок внес наличными.

Сегодня 63 немецких самолета бомбили железную дорогу и станцию Абинская.

Сейчас 11:30 ночи. Недавно я отправил донесение об окончании подписки на заем по части. Подписались на 189,9% против фонда зарплаты. Внесли наличными 61,1%. Комсостав на 144%. Бойцы на 397%. Некоторые подписывались при зарплате в 10 руб. на 225–200 руб. и вносили их сразу, так что я, переведя на 500% свою зарплату, оказался в разряде отстающих, ибо многие подписались на 2250% и 2000% и сразу их внесли. Но у меня таких денег нет. Я отдал все что мог, даже не оставил на членские взносы.

6 июня 1943 г.

Проснулся в 5:45. Пасмурное утро. Уже пролетели наши самолеты на бомбежку (ночью бомбили немцы). Принес воды, вымыл котелки, провел политинформацию.

Снилась Т. А. [Тамара Андреевна]. Будто я видел, что в каком-то большом доме на одной из кроватей спали Лида и Т. Я дежурил. Потом некоторое время лежал с Т. Она была в одной комбинации, и мы с нею разговаривали. Лида почему-то оказалась на другой кровати. Был рассвет. Мы с Т. пошли возле какой-то реки, мирно разговаривая. Встретились знакомые мне ребята и сказали, что у мельницы один из моих двоюродных братьев ранил другого моего двоюродного брата. Я как дежурный пошел туда, оставив Т. Шел я над водой по каким-то кладкам у водяной мельницы, которая не работала. Я нашел раненого. Это был не мой брат, но какой-то знакомый молодой парень. У него был проломлен и открыт наполовину череп. Мозги вывалились. Я принялся водой промывать рану. Набрали чистой воды у шлюза и плеснули ему в череп. Все оттуда вылилось. Череп стал пустым. Крови совершенно не было. Странно, что этот раненый разговаривал. Я приказал вызвать карету скорой помощи. Пошли вызывать, а раненого понесли. После этого я вновь встретился с Т., которая меня ждала, и мы вновь стали деловито разговаривать.

Сегодня получил запоздавшие 2 письма от Тамары143143
  Речь идет о Т. М. Дюжевой.


[Закрыть], из дому от 30 марта и из Пашковской от 29 апреля. Первое в письме Кочубинской с 8 штемпелями. Оба письма где-то блуждали. Письма навели меня на грустные размышления. Вот цитаты:

«Юрий учится, балуется, рвет одежду неимоверно. Каждый день приходит или с разорванными штанами, или рубашкой, или шапкой. По русскому устно у него посредственно. Так все это надоело, что у меня скоро лопнет терпение» (30 марта).

Юра не имеет достаточного присмотра и контроля над собой и является обузой для Тамары. Это очень плохо для всех нас и хуже всего для Юры.

Кочубинская пишет: «Только вчера возвратилась из родных мест и нашла 2 ваших письма. Не беспокойтесь, в Ейске все в порядке. Видела вашу жену. Она прекрасно выглядит. Такая пухленькая, что просто прелесть. Ейск ничем не изменился, если не считать того, что чуточку опустел и погрязнел».

Из письма Тамары от 28–29 апреля 1943 г., написанного под влиянием известия о гибели брата Пети, которому фашистская пуля попала прямо в лоб и он не смог произнести ни одного слова:

Я столько передумала и решила, что если ты мне что-либо посоветуешь в отношении Юры, то уйду в армию. … Меня останавливает только Юрий, которого некуда определить, но мне все надоело. У родных я также узнала, что денег ты посылать не сможешь мне, а сама я не смогу обеспечить всем необходимым себя и Юрия. … Прошу тебя, не пиши никаким бабам в Ейск.

Вечером Таичка дала прочитать твои записки. Ужасно расстроена, чуть не плачу. Даже тогда, когда ты без конца видел во сне Юрия, ты не видел того, кто с ним остался, а свою Марийку – гордую и красивую (удивляюсь, когда это она стала красивой!). Ты их за то видел во сне, что ни одна из них не пошла работать уборщицей к немцам ради твоего сына, ни одна не оставила его у себя. Спасибо за твои мечты о ком-то. Где же мне надеяться на что-то хорошее в будущем, когда я такая дрянная, что один-единственный раз увидел меня во сне, и то лучше, чем есть. Я столько увидела нужды, лишений, страданий – только не из‑за себя, и я проскользнула через твою жизнь, как тень, как что-то мутное и туманное, хорошо, впредь будет так. Я не буду больше ни на что надеяться, т. к. я для тебя была и остаюсь чужим человеком. Прости, что я привязалась насильно.

7 июня 1943 г.

Снова пасмурная погода. Сейчас часов 11 дня. Как-то не работается.

Опять снилась Марийка. Или она получила мое злое письмо о Юре, или думает забрать Юру. Писем из дому нет. Я волнуюсь. Вчерашние письма опоздали и ничего не объясняют.

Вечером разгорелся на горизонте бой. Говорят, наши заняли хутор Свободный. Бои идут на севере опустевшей станицы Молдаванской144144
  Молдаванская – предгорная станица в Крымском районе, примерно в 60 км от Анапы.


[Закрыть].

Несколько дней тому назад немного поработал над своей поэмой, хочется поработать и сегодня, но есть много очередной работы.

У нас многих откомандировывают на курсы. Поговаривают что-то и обо мне.

8 июня 1943 г.

Вчера около трех часов дня, когда я сидел в блиндаже и работал, ощущалось землетрясение в два приема через интервал минуты в 3–4. Длительность каждого продолжалась секунд 6–10. Дрожала земля, скрипели балки блиндажа, качались шинели на гвоздях. Ощущение неприятное. Эпицентр землетрясения, очевидно, в Турции или в Крыму.

Сегодня для меня неудачный день. Лег спать часа в 2 ночи. Спал плохо. Снилось, что меня бомбили. Я кричал во сне. Снилось, будто я рассказывал сон Никитину, что мне снилась махорка. Он посмотрел в какую-то книжечку и сказал, что это к производству в офицеры.

Утром поработал и потом хотел отдохнуть. Но меня подняли и вызвали к майору Радомскому. Оказывается, я поставил на бумажку не тот штамп, о чем доложил майору Должиков. Раньше это был тот штамп, но теперь он уже не тот, т. к. сегодня получен новый. Мне был порядочный нагоняй от майора, а я даже не знал ничего об этом. Должиков торжествовал. Ужасно пессимистичный и выслуживающийся человек, вчера получивший звание младшего лейтенанта.

Потом на меня напал комроты Семильгор. По его мнению, я должен бывать в роте и там работать. Я ему сказал, что во всех местах выполнять работу я физически не могу. Тогда он заявил старшине, что если я приду за брюками или еще чем-нибудь, чтобы тот мне давал самое плохое. Приказание по меньшей мере не тактичное, если не глупое.

Потом нужно было на ремонт в Краснодар отправлять баян. Это отняло часа два времени. Так мне и не удалось отдохнуть. Трещит голова, а сегодня еще дежурить.

Вчера достал бумаги для работы и сделал себе общую тетрадь и блокнот для дневника.

9 июня 1943 г.

Вечер. Где-то играет гармошка. Мой товарищ, Никитин, страдающий болезнью сердца, спит и стонет во сне. Я при свете лампочки написал 2 письма: Горскому Владимиру, который где-то на передовой, и его отцу в Ейск. Писем из дому все нет, что меня тревожит. Из ребят, попавших на передовую, уже погиб старшина Ярошевский, ранены Кавешников, санинструктор Денисов и ряд других товарищей. Попали, идя в разведку, под огонь «Катюши», которая хотела уничтожить немецкие проволочные заграждения. Но, судя по письму Горского, он и Пушкарский не с ними, а в каком-то другом подразделении, а может быть, и в другой части. Видел вчера Якубу. Он в нашей части конно-связным. Он мне и рассказывал о погибших и раненых.

Сегодня весь день употребил на себя. После дежурства спал часов до 11, затем делал конверты. После обеда прекрасно искупался в «бане» горячей водой, выстирал носовой платок, полотенце, носки (белье думаю отдать постирать Варе Михель).

Затем выбросил всю «постель» Никитина и свою и постелил туда толстый слой травы, которой нарвал руками. Очистил блиндаж. Выругал Никитина, что он все еще не выкупался, не постирал своего белья и спит все время не разуваясь. Я ему сказал, чтобы он не подходил ко мне на расстояние пушечного выстрела, пока не приведет себя в порядок. Он очень обиделся и заявил, что у него больное сердце, и он не может стирать. Я опроверг его причины и сказал ему, что он просто неряха и лентяй, а выстирать пару белья можно и при больном сердце. У меня тоже оно больное.

10 июня 1943 г.

Сегодня получил письмо от отца Володи Горского. Пишет, что в батальоне мои ученицы Тарасенко Галина, Космачева Соня, Чигрина Ольга.

Сегодня на собрании меня выдвинули в редколлегию стенгазеты и для проведения политинформаций в автовзводе.

11 июня 1943 г.

Вчера и сегодня работал над стихотворением. Вот оно:

Твое письмо

 
Читаю вновь перед жестоким боем
Твое письмо. И в сердце льется мне
Струя любви. И вижу в летнем зное
Я образ твой да море голубое —
И дух борьбы в груди сильней вдвойне.
Росла страна, как все живое летом,
И жизнь цвела, и радостен был труд,
Когда у моря, в шелк луны одетом,
Нашел я в сердце, нежностью согретом,
Твоей любви чистейший изумруд.
Но в этот миг коварно и лукаво
Ворвался враг в страну, как дикий зверь,
И сея смерть налево и направо, —
Рукой преступной и всегда кровавой
Он и теперь стучится в нашу дверь.
 
 
Твое письмо перед жестоким боем
Читаю вновь. И в сердце льется мне
Струя любви. И вижу в летнем зное
Я образ твой да море голубое —
И дух борьбы в груди растет вдвойне.
Уже вокруг загрохотали горы, —
Пылает бой мильонами костров.
И я в огонь иду и мщу за горе,
И бью за родину, за жизнь и море
И за кристальную твою любовь.
 

Думаю послать в фронтовую газету.

12 июня 1943 г.

Вчера послал стихотворение в фронтовую газету «Вперед за Родину». Буду ждать ответа. Вечером припомнил первую строку написанного года два тому назад стихотворения: «Сухая веточка левкоя». Мне до того понравилась она, что я сел вечером и, просидев часов до 12 ночи, написал новый вариант этого стихотворения. Вот оно.

Веточка левкоя

 
Сухая веточка левкоя,
Что ты в письме прислала мне,
В часы затишья после боя
Напоминает о весне.
 
 
Весна, весна! Пора цветенья
И размечтавшейся луны!
Деревья в белом облаченье,
Как будто люстры зажжены.
Весной любовь сердца тревожит
И будоражит в жилах кровь.
Ты вспомни, мы весною тоже
Ходили слушать соловьев.
 
 
В часы вечернего покоя
Мы пили сладость цветника.
И ты мне веточку левкоя
Крепила в петлю пиджака.
Теперь у смерти на прицеле
Я пью смертельный яд войны,
Но нам возвышенные цели
Самой судьбою суждены.
 
 
До смерти будем ненавидеть
И истреблять в бою врагов.
Привыкли мы свободу видеть
И знаем верную любовь.
 
 
Настанет день победных действий —
Врага с родной земли сметем
И на шелках знамен гвардейских
Свободу миру принесем.
Но если я в горячке боя
Погибну – в память о весне
Сухая веточка левкоя
Пускай останется при мне.
 

В моей беседке допрашивали пленного фрица. Он упорно не сообщал названия своего батальона и своей роты и не отвечал на другие вопросы. Допрашивающий переводчик выходил из себя, матерно по-русски ругался и бил фрица, но тот так и не сказал ничего. Я в это время чистил свой карабин, и мне хотелось отмолотить этого фрица прикладом, а потом прикончить пулей.

Снилось, будто в педучилище ночью из той квартиры, где жил в 1935 году, я в ослепительно белом белье шел на верхний этаж в уборную. Когда я возвратился и открыл дверь квартиры, то увидел Марийку и Милочку, которые подняли белого крысенка. Он кинулся мне под ноги, потом повернул в комнату и исчез под шкафом. В комнате мыли полы, и горела электрическая лампочка у потолка.

Клещи просто не дают жизни. Они ежедневно впиваются в мое тело. Но вытащить можно только определенным путем в санчасти. Ранки потом болят и причиняют беспокойство.

Вчера и сегодня настоящие летние дни, когда от жары не найдешь места. Жара порождает усталость и слабость. Постоянно клонит в сон. Сейчас около часу спал на траве. Было жарко. Болит голова. В блиндаже прохладно, и работать лучше, но Никитин занял своим монтажом все место, и я вынужден идти в беседку.

Хороший лунный вечер, полный приключений. Приехала кинопередвижка. Пока всех об этом известил и провел машину на место и помог установить экран и аппарат, стало темнеть, а пока пришел к себе в блиндаж, чтобы покушать компот, кино начали. Я пришел, когда негде было ни сесть, ни стать. Я цеплялся за ветки, но и ветвей хороших не было. Кроме того, все время летали самолеты, и киноаппарат в это время выключали. Я ушел домой и принялся за записки, когда меня позвал Никитин, находившийся на дворе. Выскочив из блиндажа, я увидел летящий к земле, объятый пламенем самолет. Вскоре он упал, и стали взрываться бомбы. Через некоторое время Никитин меня снова вызвал – недалеко от нас спустился парашют. Оказалось, что самолет наш. Его подбили наши же зенитчики. Из экипажа в 5 человек выбросилось трое. Остальные, вероятно, погибли.

15 июня 1943 г.

Эти дни настолько был занят, что не имел возможности даже записать в дневник. Работал и днем, и ночью. Вчера получил из Ейска 4 письма: от Тамары Михайловны, Юры, Давыдова и ученицы Вали Бардаковой.

Самое интересное по сведениям – письмо Давыдова. Он сообщает, что скрывался в колхозах и поэтому остался жив. Его отца и других евреев в городе расстреляли немцы. Также расстреляли 214 детей из детского дома умственно отсталых.

Расстреляли Арутюнова, Буренко, доктора Пласкова, пианиста Давыдова, бухгалтера гороно Кулиш, Одинцова и др. Оказались предателями и сбежали с немцами Забабурин и Воронцов. Забабурин был начальником полиции под фамилией Скуратов. Воронцов был заведующим гороно.

Английские войска заняли острова Пантеллерия, Лампедуза, Линос и Лампирис. Осталась очередь за Сицилией и Сардинией. Адмирал Кэннингем, главнокомандующий английскими вооруженными силами в восточной части Средиземного моря, прибыл в Анкару и ведет переговоры с турецким правительством и военным командованием. Наступает конец Италии.

У нас ничего существенного не произошло. Из допроса пленных получены сведения, что 21‑го немцы собираются наступать на наш участок фронта.

За последние дни усилились налеты нашей авиации на аэродромы и ж. д. узлы, занятые противником: Брянск, Минск, Орел, Карачев и др. Немцы в свою очередь усилили налеты на наши промышленные центры: Горький, Саратов, Курск, Ленинград и др.

16 июня 1943 г.

Написал письмо Тамаре Михайловне и вложил туда стихотворения «Твое письмо» и «Веточка левкоя». Написал несколько слов цензуре, чтобы она сказала, как она смотрит на эти стихи. Из редакции ответа нет. Стихотворения в газете тоже нет. Неужели оно пошло в редакционную корзину?

Сегодня выдали вечером по селедке, Никитин достал луку, и мы с ним с удовольствием съели селедку с луком, а после выпили двухлитровый котелок чаю. Нам выдали за 10 дней сахар, а я нарвал немного земляники. Замечательно душистая ягода. Мне припомнился 1930 год и моя жизнь в Садоне. Там на горах я землянику рвал целыми ведрами, и Марийка варила замечательное земляничное варенье, а Юра ползал по полу в это время.

18 июня 1943 г.

Вчера получил 2 письма от Т. М., 1 от Юры и 1 от девочек 3‑го класса А.

Письмо девочек, старательно переписанное З. Ярошевской или П. Аркиновой, произвело на меня большое впечатление своей искренностью и теплотой. Вот из него некоторые цитаты:

Василий Степанович, наш любимый бывший учитель, а теперь наш защитник, здравствуйте!

С каким вниманием слушали мы чтение Вашего письма. В эти минуты нам казалось, что Вы здесь, что Вы говорите с нами. Ваше письмо еще больше воодушевило нас на борьбу за лучшие успехи в учебе, за овладение военными знаниями. … Шесть длинных месяцев мучительной тревоги! Шесть месяцев оторваны от мира! Шесть месяцев слушать немецкую ложь! Но ложь не тронула сердца действительных патриотов Родины! … Желаем быстрее разгромить врага и вернуться к Вашей любимой работе.

Я им написал хорошее ответное письмо. Вот художественные отрывки из него:

В нескольких метрах от блиндажа, в котором я помещаюсь со своими товарищами по оружию, растет огромная липа. Ветви ее настолько срослись, что липа напоминает огромную копну зеленого сена, которая насажена на полевой столб и каким-то чудом держится на нем высоко над землей. И эта липа-копна цветет, заполняя все вокруг тонким ароматом, характерным для лесного парка и таким странным в фронтовой обстановке.

Когда зашло солнце, отгорела за синими горами вечерняя, кровавая, как поле боя, заря, и на бирюзовое небо выплыла полная и совершенно серебряная, как медаль, луна, – я сидел под липой, смотрел на подернутые голубой дымкой горы, за которыми, я знаю, простирается не видимое мне море, синие воды которого еще бороздит враг. Я грустил и вспоминал о вас под методические разрывы артиллерийских снарядов противника, вздымавших фонтаны земли невдалеке, в лощинке, где жались друг к другу остатки изб полуразрушенной станицы.

… Сейчас уже глубокая ночь. Я пишу это письмо в блиндаже. Совсем близко грохают разрывы снарядов, и с потолка валится сухая земля на ящик, на котором я пишу, и на это письмо. Вот фашистский воздушный отряд сбросил десятка два лягушек-гранат, которые с кваканьем, судя по звуку, разорвались на дороге.

Вариант концовки стихотворения:

 
Но если я в горячке боя
Погибну —
Вспомнив о войне,
В часы душевного покоя
Не забывайте обо мне.
(Припоминайте обо мне.)
 

19 июня 1943 г.

Огромное письмо Тамары от 23 мая изобилует припадками ревности. В письме от 3 июня она пишет, что получила только мое 2‑е письмо, хотя там, в конверте, было и первое. Куда же оно делось? Неужели изъяла цензура?

Письма нервные, ревнивые. Сегодня получил от Тамары еще два письма от 27 и 28 мая. Эти письма спокойные, светлые. Я рад, что у нее наладились хорошие взаимоотношения с Юрой.

Замечательное письмо Юры от 23 мая:

Дорогой папа!

Сегодня я получил от тебя письмо за 12 мая. Ты написал в нем, что я делаю много грамматических ошибок. Я сделал их потому, что не знал, как это писать (этого мы не учили еще). Несколько дней назад уехали Приходько к отцу. В школе мы учимся последние дни. После первого числа будут испытания. Я хочу сдать их с честью и готовлюсь к ним. Я жив и здоров. Недавно болел, но теперь выздоровел. Ты спрашиваешь про бычков, но ловить сейчас опасно. Дружу я со школьными товарищами одноклассниками. После испытаний думаю поехать в колхоз. В прошлый воскресный день мы со школой ходили собирать черепашку-долгоносика145145
  Черепашка-долгоносик – насекомое, сельскохозяйственный вредитель. Для борьбы с ним привлекали школьников.


[Закрыть]. Ходили туда, куда мы с тобой ездили за виноградом. После солнечных теплых дней в Ейске наступила дождливая погода. Дождь идет днем и ночью, и наша крыша дала течь. Пиши, папа, письма.

Целую крепко.

Твой сын Юра.

А вот письмо от 26 мая:

Здравствуй, дорогой мой папа!

Сегодня получили от тебя письмо за 17 мая. Мама письмо мне прислала, и я писал уже об этом. Бросить я, папа, тебя и Т. М. не хочу. И мне очень и очень хочется тебя увидеть. Я по тебе соскучился, и ты мне часто снишься.

Про маму я уже стал забывать, т. к. давно она ушла от нас. О тебе я не забываю и никогда не забуду. Как хочется, чтобы ты приехал в Ейск к нам. Ты обо мне не беспокойся. В Ейске сейчас тихо. Стоят теплые дни. Я читаю много книг. Недавно прочел книги – «Плавни», «Земля Санникова», «Расстрелянные годы»146146
  См.: Крамаренко Б. А. Плавни: роман. Ростов-на-Дону, 1940 (в романе рассказывается о Гражданской войне на Кубани); Обручев В. А. Земля Санникова, или Последние онкилоны: научно-фантастический роман. М., 1926 (переиздавался в 1935 и 1936 гг.); Черненко А. И. Расстрелянные годы: роман. Л., 1930 (о тяжелой жизни детей в дореволюционной Астрахани; переиздавался в 1931, 1932, 1936 и 1937 гг.).


[Закрыть]. Очень понравилась мне книга «Плавни».

Пиши, папа, письма.

Целую крепко. Твой сын Юра.

21 июня 1943 г.

Вчера снова получил 4 письма: 2 от Юры, от брата Миши и 1 от Дмитренко К.

Отрывки из письма Юры от 3 июня:

…Сейчас я пишу письмо и вспоминаю тебя. Вспоминаю нашу жизнь до войны. Ты меня спрашиваешь, скучаю я или нет? Я сейчас не скучаю: читаю книги и готовлюсь к испытаниям.

В Ейске развернулись работы по оборонным мероприятиям. В воскресенье мы ходили рыть окопы. В окопах многих домов сделали бойницы. На улице строятся баррикады.

Наступает лето. У нас с Т. М. есть делянка в садах. Там уже все взошло и разрастается. Я жив и здоров. Читаю много книг.

Из письма от 8 июня:

…Сегодня я сдавал испытания по русскому языку (письменно). Что получил, не знаю. Еще у нас 5 испытаний. В последней четверти я получил по русскому языку письменно 4, устно – отлично, по ботанике, истории и военному делу – отлично, по географии, рисованию и арифметике – хорошо.

Летом я поеду в колхоз работать. В Ейске сейчас спокойно. Мы с Т. М. ходим в столовую, т. к. на базаре все очень дорого. Ты спрашиваешь про Аллу Приходько. Они уехали в Куйбышев к отцу. Во дворе у нас много новых жильцов. Рядом с нашим двором, где был санаторий, строится ремесленное училище.

Я очень соскучился по тебе, папа. Часто я тебя вспоминаю.

Я иногда хожу в театр. Контролер меня знает и пускает бесплатно.

22 июня 1943 г.

Два года войны с немецкими захватчиками. Два года суровых испытаний. Вчера долго сидел вечером за письмами. Лег спать часа в два и спал плохо. Снился Юра в разорванных ботинках. Проснулся часов в 7 с головной болью. На дворе пасмурно. Накрапывает дождь, поддувает порывистый ветер.

На фронтах ничего существенного, хотя я ждал, что Гитлер по старой привычке сегодня бросится в новую авантюру.

Сегодня в «Комсомольской правде» от 16 мая 1943 г. на 3‑й стр. прочел замечательный лирический очерк капитана А. Андреева «О любви».

Привожу ряд цитат:

«Сердце солдата сжато железной рукой войны. Оно перестало содрогаться и трепетать перед опасностью, стало твердо, как камень, покрылось коркой ожесточения и ожогами боев. И, кажется, нет в него доступа ни согревающей нежности, ни любви, ни воспоминаниям. Оттого и глаза широко раскрыты, пристальны и холодны, оттого и улыбается он редко, оттого и письма его отрывочны, кратки и сухи.

Не бывают минуты, под вечер… увидит на миг тебя – далекая, оставленная любимая, увидит лицо твое и все знакомые черточки его … и взгрустнется ему, и чуть улыбнется он и повторит тихо имя твое горячими, воспаленными губами, потом закроет глаза, унесет с собой в короткие, тревожные причудливые сновидения.

Какими далекими, незначительными и смешными кажутся нам сейчас слезы, недомолвки и обиды, и как серьезно и глубоко мы связаны теперь. Между нами прошла война, разъединила нас… Но ничто не разорвет крепко сцепленные руки. Любовь нельзя ни убить, ни сжечь, ни взорвать. Она будет жить вечно, она горит яркой и чистой звездой, и куда бы ты ни пошел, она неизменно светится, озаряет твой путь.

… Мы несем ее над головой, она разжигает ненависть к врагу, обостряет жажду жизни, она побеждает смерть.

… Близкий уголок, осенний листопад, закат и глаза любимой нельзя забыть. Это срослось с человеком, как живое с живым.

… Мы раньше как-то не задумывались о простом. Мы перестали замечать ясность своего счастья, перестали замечать, как безоблачна, глубока и чиста наша любовь.

… Я вижу иногда, как бледнеют мои товарищи, когда почтальон приносит в розовом или голубом конверте бесстыдные слова скверного сердца. … Они оставляют неизгладимый, горький след и огромное впечатление. У человека … вдруг опускаются руки, солнечный день кажется серым, ночи как-то неестественно глубоко вязнут в весенней грязи.

… Говорят, сердцу не прикажешь. Это выдумано малодушными и легкомысленными для собственного утешения, для оправдания низких поступков. Если сердце правильно бьется, ему и приказывать не надо. Только беспринципный человек с эгоистической натурой, не уважающий ни своего тела, ни души, у которого нет ничего святого, идет на компромиссы со своей совестью.

Война выдвинула людей суровых действий, суровых характеров и жестких правил.

… Есть среди нас люди, которые смотрят и ничего не видят, ничего не понимают и не хотят понять. Но есть голос совести, есть убеждения, есть нормы и законы поведения. Есть правда, есть ясность отношений, есть великое, непокоримое человеческое чувство, которому нельзя ни изменить, ни солгать, ни предать. И есть слова, вещи и поступки, которые не прощаются никогда.

Русская женщина всегда отличалась глубиной, постоянством чувств.

… Трудно сейчас жить. … Ожидание – большое искусство. Ждать – это прежде всего сильно и неизменно любить, хранить гордое красивое чувство для самой счастливой минуты, не расплескать, не раздать его по мелочам, по капле, идя трудным путем войны. Ждать – это значит страстно и непоколебимо верить в победу нашего дела, это значит, стиснув зубы, упорно работать, приближая день нашей встречи.

Встречи – выстраданное, отвоеванное счастье встреч – есть самое прекрасное, самое лучезарное и восхитительное, что ждет нас впереди как награда за труды, за холод, за годы разлуки, за кровь и пот.

… Мы зажжем люстры, мы распахнем настежь окна, мы включим радио и сядем за стол. А сейчас там, где когда-то сияли люстры, только слабо горит огонек. … Отсюда мы видим этот мерцающий, неугасимый, ждущий огонек любви. Победим и придем к нему».

Часов с 2‑х дня пошел дождь. Клонило ко сну. Я был один. Никитин со своим сердцем поехал в Северскую на медицинскую комиссию.