Текст книги "Фронтовой дневник (1942–1945)"

Недавно прислала второе письмо Князева. Она пишет, что напрасно я обиделся, т. к. она сообщила только правду о поведении Тамары Михайловны и положении Юры. Кстати, она пишет, что Тамара курит и сейчас ведет себя не блестяще и что с нею никто не дружит из‑за ее поведения.

Лида ничего не пишет о Тамаре, а сообщает только, что она после встречи со мной в Краснодаре вернулась веселая и жизнерадостная.

Лида приветствует мое решение отправить Юру к Марийке и говорит, что напрасно я плохо о Марийке отзываюсь, т. к. она хорошая. Вот и пойми женщин.

О Тамаре маленькой она говорит следующее:

Как Тамара ни возмущена, как ни сердится на некоторые твои поступки, но нужно быть бревном бесчувственным, чтобы равнодушно читать твои письма. Тамара же, кажется, бесчувствием не страдает. Видно, они ее тоже задевают. Она просила не говорить о тебе, запретила писать тебе о ней. О ваших отношениях она говорит, что «когда-нибудь должно же все окончиться» (говорит, что никогда не станет женой человека, у которого что ни день, то всплывает новая любовная история). Главное, конечно, ты уронил себя в глазах и Тамары, и ее матери своей неудачной женитьбой. Да и не только они, а все, кто знают тебя и Дюжеву, спрашивают: «Как он мог?»

Дальше она пишет о стихах:

Но неужели правда, что погибли все твои стихи, дневники? Как жаль. Как безумно жаль. А я недавно задалась целью собрать все твои стихи у Тамары, переписать их в одну тетрадь. Я отмечу число, год и кому они написаны. У меня пока есть Зое, Аде, девочкам 3‑го класса и последнее – «И на шелках знамен гвардейских». Знаешь, это стихотворение уже сейчас расходится. Тамара дала почитать его двум молодым учительницам, и оно им так понравилось, особенно литератору. Переписали его себе, восхищались глубиной, звучностью, красотой и т. д. Я дома все читала его, даже Юрке. Красивое оно. Каким чудесным даром ты обладаешь.

На днях Тамара почему-то вдруг разрешила прочесть конец одного твоего письма, вероятно, последнего. Ты оканчиваешь его фразой: «Как тяжело». Мне тоже было тяжело и грустно. Твои письма к ней меня задевают за самое живое, за сердце. Письмо прочла молча и отдала молча.

(Письмо от 2 августа 1943 г.).

А вот из предыдущего письма от 4 июля 1943 г.:

Вчера Тамара получила твое письмо. Говорит, что оно хорошее, но читать разрешила только стихотворение. По ее словам, едва ли красивее стихотворение было у тебя еще. Да и вообще среди стихов оно выделяется. В общем, она восхищается. И оно действительно достойно восхищения. Столько простоты, лирической печали, тоски. Я его читала и еще раз читаю, и еще, и еще. И не начитаюсь. Каждое слово, строчка, выражение – одно лучше другого. И так сжимается сердце тоскливо и радостно. И так хочется плакать. Какие чудесные слова: «И на шелках знамен гвардейских свободу миру принесем».

Ты знаешь, я не могу тебе выразить мои чувства, их так много. Мне просто хочется взять и написать:

 
В память о весне
Сухая веточка левкоя
Пускай останется при мне.
 

Какая прелесть. Я переписала себе это стихотворение себе на память и все время читаю его.

Военные действия за эти дни. На Брянском и Харьковском направлениях перешли снова к обороне. В Сицилии войска союзников в 45 км от Мессины.

12 августа 1943 г.

Ночью почти не спал, т. к. до записи радиосводки работал над двумя статьями для фронтовой газеты. До обеда тоже не удалось заснуть. Спал после обеда часа три.

Сегодня днем выступали тифлисские артисты. Понравилась женщина (не знаю фамилии), снималась в кино «Черноморцы»174174
  «Черноморцы» (1942, Центральная студия кинохроники; реж. В. Н. Беляев) – документальный фильм об обороне Севастополя, основанный на хронике фронтовых кинооператоров.


[Закрыть], награждена медалью. Исполняла жанровые песни. Мужчина – конферансье и сатирические номера. Замечательно ведет программу и хорошо перевоплощается в Гитлера и Муссолини. Хорошо играет на саксофоне.

После обеда получил печальное письмо от Жени Пушкарского. Сообщает, что Горский Володя тяжело ранен. Ему оторвало до колена левую ногу. Письмо от 4 августа.

13 августа 1943 г.

Из письма Лиде Бурдюговой:

Моему хорошему товарищу, с которым я служил, выносил зимой трудности, спал вместе с ним под одной шинелью, ел из одного котелка, курил пополам одну цигарку, говорил свои душевные тайны, – оторвало миной левую ногу по колено.

Да, война есть война. Мы с Володей мечтали о будущем, радовались, предвкушая счастье встреч, и вдруг такое несчастье.

Я пришел к выводам, что дальнейшая моя жизнь вообще ничего мне в будущем не сулит, кроме горечи воспоминаний.

На горизонте теперь ходят вразвалку мордастые моряки.

Когда стареют люди, они становятся ревнивыми.

У меня к ней (Азе) всегда были самые чистые и хорошие чувства. Она хорошей была, когда мы прощались. Я никогда не забуду, как она провожала меня. Ее прощальный букет из ярко-красных бархатных роз. Ты права, Лида, что я, наверное, по-особенному умею любить. Это не похотливые увлечения, а самые искренние, немного романтические, но всегда глубокие, сильные и красивые чувства, которые, может быть, уже никогда больше не встретятся в жизни тех, которых я любил.

Я всегда думаю, что это так и есть. И если бы женщины были достаточно правдивыми, они должны были сознаться, что это действительно так и есть. Но горе в том, что я, сам сгорая в пламени любви, не умел, кажется, всерьез зажечь ответных чувств. Какое это счастье – любить и быть любимым, и какое горе – любить и не видеть ответных чувств. Это очень мучительно. Я теперь вижу, что в этих муках прошла моя жизнь.

15 августа 1943 г.

Я думал, что сегодня в сводке будет сообщение о взятии Харькова и Карачева. Оказывается, нет. В сводке даже не упоминается, какие населенные пункты взяты.

Вчера получил сварливое письмо от Тамары. Опять жалобы на Юру и ругань меня. Как все это ужасно надоело. Стало безразличным. Хочется к черту порвать все и после войны жить с матерью. Я так и ответил Тамаре.

17 августа [1943 г.]

15 августа наши войска взяли Карачев, вчера – Жиздру. На Харьковском направлении ожесточенные бои с контратакующими силами противника.

15 августа с 9 ч. вечера и до 12 ночи было полное лунное затмение. Был теплый и ясный вечер. Мы с Никитиным сидели у блиндажа, смотрели, как на Луну надвигается тень Земли и как Луна постепенно ущербляется с восточной стороны. Никитин вспоминал свою юность и рассказывал, как он с двумя своими товарищами был влюблен в 17-летнюю девочку Оленьку, дочку учительницы, как втроем они спасали ее в Лабе, где она, купаясь, попала в водоворот и чуть не утонула. Потом в Лабу приехал полк, и за Оленькой стал ухаживать один командир, оттирая молодых ее поклонников. Потом через несколько месяцев они увидели, что Оленька беременна. Она как-то при встрече поведала, что ее командир увлек вечером на обрывистый берег, и она сама не знает, как это случилось, соблазнил ее. Потом она уже каждый вечер сама стала этого хотеть. «Глядя на ее лицо, покрывшееся веснушками беременности, – говорил Никитин представляя, как она ежедневно «стала хотеть», – я испытывал к ней чувство гадливости. И сейчас мне противно, что так гадко закончилось мое первое и сильное юношеское увлечение. Мы все трое были влюблены в нее романтически и чуть ли не боготворили ее, боясь даже поцеловать ее, а она, оказывается, сука, хотела каждый день. Все они, сволочи, такие», – закончил он и смачно плюнул.

Вчера ездил в станицу Северскую за получением культимущества. Ехал в кабине вдвоем с шофером. Машина шла быстро. Изредка на полях женщины молотили хлеб. Кое-где уже были вспаханные поля. Отцветали подсолнухи, высыхала под жгучим солнцем трава, наливался соком созревающий виноград. Мы несколько раз останавливались у виноградников, чтобы сорвать несколько кистей. Но спелых было еще мало. Вернулся часов в 9 вечера, очень устал от длительной тряски в машине.

Сегодня вновь получил от Тамары письмо – тоже сварливое и какое-то отчаянное. Мне стало жалко ее. Она пишет, что, очевидно, забеременела при встрече со мной, т. к. 25–26 должна была быть менструация, а ее нет. Это еще больше затрудняет положение. К весне война вряд ли окончится. Тамара, родив, зарежется без меня с ребенком. Юре станет жить еще труднее, а людская молва припишет мне «чужого» ребенка, несмотря на то что это я при встрече постарался. А может быть, до меня кто-нибудь старался.

19 августа 1943 г.

Сегодня «Спас» – Преображение. На моей родине это был престольный праздник. Мы, подростки, ходили к церкви, где было много народу, колокольного звона и, главное, целая ярмарка вокруг церкви с полными возами самых разнообразных яблок, янтарного меда в сотах, арбузов и всякой другой снеди. Наша миссия состояла главным образом в том, чтобы натаскать как можно больше яблок, арбузов и дынь у зазевавшихся и взопревших на солнце мужичков.

Припоминается Федор Мука, который надевал на новые сапоги галоши для шику и шел в них по раскаленной пыльной дороге. На нем был черный жаркий суконный костюм, через плечо висела гармонь. Вскоре он напивался, его развозило на солнце и, когда вокруг церкви начинался крестный ход с иконами и хоругвями, Федя, молодой и горластый сапожник, горланил песни и терзал свою гармонь, стараясь подавить пение крестного хода и колокольный звон своего отца Моисея, церковного сторожа и звонаря.

Потом они, сын снизу, а отец с колокольни, оба изрядно пьяные, начинали «подначивать» друг друга, грязно ругаясь по матушке. Богомольные старушки крестились, сплевывали и уходили подальше, отец Василий, седовласый священник, осенял богохулителей серебряным крестом и увещевал их. Собиралась толпа любопытных. И крестный ход, начинавшийся торжественно, оставлял у всех неприятный осадок на душе от бесчинства этих двух глупых людей.

Сегодня наши войска на Харьковском направлении взяли гор. Змиев. Войска союзников закончили операцию на Сицилии.

Мой удел в послевоенной жизни – романтические мечтания и идиллические сновидения. Я и сейчас мечтаю напропалую и вижу идиллические сны.

Позавчера мне снилось, что я приехал в педучилище, иду по залу и вижу против библиотеки Лидию Григорьевну. Я бегу к ней, хватаю ее, начинаю остервенело целовать, плача от радости. Выходит Е. П. Корнильева175175
  Е. П. Корнильева – учительница, коллега В. С. Цымбала.


[Закрыть], называет нас сумасшедшими и толкает нас в комнату, в учительскую (там, где ход вниз в 4‑ю школу). Мы усаживаемся с Лидией на какой-то длинной крашенной светлой краской скамейке и начинаем беседовать. Раздается звонок, и комната наполняется массой учителей. Входит с портфелем и школьным журналом Марийка. Она в черном платье и в черной жакетке. Идет строгая и красивая. Я протискиваюсь к ней сквозь толпу учителей и неловко пытаюсь поцеловать ее в губы и глаза, но мешают журнал и портфель и теснота. Я целую ее куда-то в нос, обнимаю и прохожу с нею к скамейке, где сидит Лида.

Остального не знаю, т. к. меня разбудили идти записывать радиосводку.

Сегодня вновь видел Марийку, но сон помню плохо. Якобы она приехала с Милочкой за Юрой. Я любовался ее красивым лицом, обнимал ее, и мы целовались. Юра куда-то убежал с Милочкой. Я стал говорить с Марийкой о дальнейшей совместной жизни. Она колебалась. Затем мы решили пойти посмотреть новую квартиру, и я в душе радовался, что Марийка останется со мной. Только мы вышли, как пришел почтальон и принес Марийке деньги. Она, не считая, положила их, скомкав, в карман. Пока она получала деньги, я любовался ее красивым лицом, и мне было приятно. Затем мы пошли. К нам присоединились дети. Мы шли по грязноватой захламленной улице мимо разрушенных войною строений. Остального не знаю, т. к. меня вновь разбудили.

Снилась Тамара Андреевна. Будто я пришел к ней в квартиру и слышу, что она что-то хорошее и бурное играет на пианино. Я из передней видел ее руки, энергично ударяющие по клавишам, и решил не входить в комнату, чтобы дослушать то, что она играла. Но вдруг заметил, что из ее комнаты выходит мужчина. Я стал немного в сторону, он прошел мимо, не заметив меня, и куда-то исчез. Тамара продолжала играть.

Я решил войти к ней в комнату, охватить ее сзади и неожиданно поцеловать. Но тут на полу, около своих ног, в пыли (пол был земляной) я увидел сверкающее массивное золотое обручальное кольцо и сразу решил, что это его потеряла Галочка, играя им. Я поднял кольцо и надел его на какой-то палец своей левой руки.

Остальное помню смутно. Обнявшись, мы с Тамарой ходили в ее саду, присаживались на скамейки, чтобы удобнее целоваться, смеялись, бегали друг за другом, как дети, и радовались тому, что мы, наконец, вместе.

Каждый день меня преследует в идиллических снах то, что не осуществилось в жизни. Да, мы все, солдаты, немного мечтатели и романтики. Тыл, глубокий тыл с его обитателями нам представляется несколько сказочным, что часто бывает ошибочно.

21 августа 1943 г.

Вчера у нас состоялось открытие офицерского клуба. Я до 5 ч. вечера возился с оформлением. К этому времени повара уже изрядно напились, т. к. на кухне для офицеров было порядочно вина и водки. Не удалось выпить только мне. Я находился вблизи кухни, т. к. майор приказал находиться возле него.

Когда начался обед и офицеры уже выпили по пол-литра портвейна, потребовалась водка. Один из поваров, вынимая 16-литровую бутыль из ящика, уронил ее, т. к. был пьян. Бутыль разбилась, и водка полилась по земле. Видя такое дело, подполковник приказал мне оставшуюся бутыль портвейна отнести к нему в палатку и поставить под кровать. Я понес. В палатке я поставил ее на стол, нагнул и пил из нее сколько хотел. Когда я уже вышел из палатки, за вином пришел ординарец комполка. Он налил мне кружку, а остальное унес. Когда я пришел на кухню, мне налил стакан вина еще и старший лейтенант Сигал по приказанию моего майора. Я выпил и его. После этого повара дали мне целую миску чахохбили176176
  Чахохби́ли (грузинское национальное блюдо) – рагу, обычно из птицы, с добавлением томата, пряностей и чеснока.


[Закрыть] из свинины, рису, огурцов соленых, свежих помидоров, пирожков, и я хорошо пообедал. Потом с ординарцем, подполковником и одним поваром еще взяли литр вина из ящика и тоже выпили. В общем, напился я порядочно, Никитину принес 5 пирожков и долго рассказывал ему о своих неудачах в семейной жизни.

22 августа 1943 г.

Только лег утром спать, как меня поднял майор. Он спросил, как я записал сводку. Я рассказал. Он успокоился. Оказывается, одна из девушек, которая записывала сводку вместе со мной, хотела спать (вчера она погуляла) и писала черт знает что. Например, было сказано, что немцы с 5 июля по 20 августа потеряли 4 600 самолетов и 6 400 танков, она написала 460 000 и 640 000, и в таком же духе. Девушку арестовали на трое суток.

Кстати, о девушках. Их у нас достаточно много. По словам доктора, только одна из них сохранила свою девственность. Остальные ведут себя достаточно распутно. Так, мне приходилось слышать, когда одна из них говорила одному командиру, который ей годится в отцы, что она болеет без мужчины. Передавали мне и такую жанровую сценку: вечером девушки уходят из части по направлению к соседней части. Им встречается старший лейтенант и спрашивает, куда они идут.

– На таран, – отвечают девушки.

Он возвращает их. Тогда они с возмущением заявляют:

– Не пускаете? Тогда мы на вас спикируем.

О бесцеремонном поведении девушек приходится слышать часто. И это правда, т. к. об этом официально докладывают майору. Да и сам вижу, как их тискают все кому не лень. Не лучше себя ведут и женщины из офицерского состава. Я знаю таких две.

Если же днем приходится идти по лагерю, то видишь спящих в раскрытых палатках девушек почти в облачении Евы. Часто они спят хоть и в юбках, но без трусов. Разбросают свои ноги, так что оторопь берет. Чаще всего спят в одних плавках и бюстгалтерах и не стесняются, если туда заходит мужчина и разговаривает с ними.

Ряд из них в открытую живут с командирами. Это так называемые «трофейные жены». Не так давно я был во 2‑м эшелоне и там видел тоже много женщин. Но то уже особые – не в военной форме, а в крепдешиновых платьях и с перекрашенными перекисью водорода модными прическами. Это тоже, вероятно, трофейные жены.

Я часто думаю, чего можно ждать от этих женщин после войны. Какие из них будут жены? Какие воспитательницы своих детей? Какие строители новой этики?

Сегодня получил письма от Клавы Дмитренко и Нади Макаровой. Понравилась одна фраза в письме Клавы: «Часто говорят гадости о женщине без мужа те женщины, которые сами же часто закрывают свое лицо» (юбкой, конечно).

Надя получила только мое первое «письмецо», где я только справляюсь, там ли она. Большого моего письма она еще не получила. Надя прислала свое хорошее, умное письмо на розовой бумаге, и все надушенное. Я его не только читаю, но и нюхаю: два удовольствия. Надя, между прочим, тоже пишет:

Я огрубела внешне, а отчасти и внутренне, по крайней мере, мне так кажется. Душа стала какой-то опустошенной, лишенной впечатлений. Что казалось раньше или забавным, или серьезным, теперь кажется пустячным. От моей мечтательной натуры очень мало чего осталось. Мир не кажется сейчас таким розовым, как эта бумага. Когда кончится война, надо как-то по-иному строить свою жизнь.

Это пишет девушка, которой 18 лет. Уже она разочаровалась в мире, уже у нее пусто на душе. Очевидно, она тоже «ходит на таран» и «пикирует». И это тоже не доставляет удовольствия.

24 августа 1943 г.

Сегодня была радостная сводка. 23 августа наши войска заняли Харьков и Донецко-Амвросиевку. Приказом т. Сталина 10 дивизиям присвоено наименование Харьковских. Москва в 21 ч. вечера, вчера, салютовала 20 залпами из 224 орудий.

На Брянском и Спас-Деменском направлении бои местного значения.

Стали очень холодные ночи. Никак не согреешься. По-прежнему просыпаюсь в 1 ч. 20 мин. и иду на РЦК записывать сводку для командующего.

Носятся упорные слухи, что нас перебрасывают куда-то на новое положение.

26 августа 1943 г.

Сегодня ветер, и мой ревматизм настолько сверлит, что просто ходить нельзя. Болит кроме этого голова. Я глотаю хинин и чувствую себя неважно. Здесь очень много заболевших малярией. Проводится хинизация всего личного состава.

Военные дела в таком состоянии: успешное продвижение южнее и юго-западнее Харькова, где занято за вчерашний день 60 населенных пунктов, в том числе Зеньков и вторично Ахтырка. Успешно идут действия юго-западнее Ворошиловграда и южнее Изюма. Остановлено продвижение на Брянском и Спас-Деменском направлениях: поиски разведчиков.

В Европе: крупный налет на Берлин англо-американцев.

Вчера получил письмо от Лиды и открытку от Тамары Дюжевой. Тамара спрашивает, почему от меня долго нет писем, и несколько извиняется за свое грубое письмо. Письма я писал аккуратно.

Лида по-прежнему прислала большое письмо:

Я сегодня дежурная на делянке школы целый день. Времени достаточно, чтобы написать письмо без конца и края. Здесь так хорошо. Пишу под кустом, одна среди огурцов, дынь и кукурузы.

… И тебя я всегда вижу иным там, в боевой обстановке, чем здесь, – суровый, строгий. Видят ли солнышко твои милые зубы? Раздвигается ли рот твой в улыбке, обнажая всю красоту твоих зубов? Слышит ли кто твои ласковые слова? Чувствует ли горячие руки, рот и видит ли черные пылающие глаза?

Все это навеяно чудесным вольным ветерком, который, может быть, полетит отсюда к тебе, обвеет твой высокий лоб после твоей ночной работы и, я уверена, нашепчет тебе что-либо приятное.

… Случилось так, что Тамара прочла твое последнее письмо от 13/VIII. Ты помнишь его содержание: Аза, Зоя и т. д. Оно на нее произвело отвратительное впечатление. Так и натопорщилась вся. Вообще она странная. То слушать о тебе не желает. А иной раз я говорю о тебе, о твоем чувстве к ней, и она, я чувствую, соглашается со мной. Она часто спорит со мной о твоем характере, о поведении, находит очень много отрицательного, но все-таки соглашается со мной.

Иногда она хорошо говорит, вспоминает о прошлом и вдруг будет возмущаться, говоря, что дорого платила за ничто, что портила себе жизнь из‑за твоего гадкого и непостоянного чувства к ней.

Теперь же после вчерашнего письма и «карты в руки». Особенно об Азе. Женщина вообще не может простить и забыть скоро, что ее ставят рядом с тремя женскими именами, а Тамара в особенности. О, это была для нее большая неприятность – твое письмо. Все это «любвеобилие» (ее выражение) она если и забудет, то не очень скоро.

Теперь на твою увлекающуюся голову посыплются очень неприятные воспоминания. Мне очень жаль. Она последние дни была настроена иначе, верила в твои чувства, в неизменность и постоянство твоей любви. Твои письма, стихи доставляли ей видимое удовлетворение.

Я пытаюсь изменить ее толкование твоего письма, особенно о японской операции (харакири). Она возмущается, что ты воображаешь, что ей приходится свои чувства к тебе вырывать с «душераздирающей» болью. Неужели ты так уверен, что она тебя любит?

Если можешь писать ей хорошо, душевно, искренне – пиши. Натянутое, неискреннее письмо она всегда чувствует.

… Ты хоть и пишешь, что забыт всеми, что ты любил, не зажигая ответных чувств, но, конечно, это не так. На твою горячую любовь нельзя было не ответить, и, кажется, это так и было. Вспомни Зою, Тамару, Азу (сама гордость!). Забыть тебя тоже нельзя. Такие люди, как ты, бесследно не уходят. Зоя и Аза если не теперь, то в будущем увидят, что ты и твои чувства оставили глубокий след в их жизни.

Ведь как хорошо – уметь любить. Это не всем дано, и тем людям, кто не умеет любить, тяжело жить. Береги свои чувства. Разве у тебя уже кончена жизнь? Они еще пригодятся тебе после войны.

P. S. Я много и долго говорила о тебе с Тамарой. Она тоже удивлялась, что ты так несчастлив. Говорит: «Правда, у него много хорошего, но» и т. д.

Лида пишет хорошие письма. Я этой ее способности раньше не знал. Письма ее хочется читать как романы. Спасибо ей.

Судя по этому письму, Тамара все-таки любит меня и страшно ревнует. У нее болезненно развито самолюбие, гордость. Из-за них она по-прежнему будет делать над своими чувствами японское харакири, хоть и возмущается моей уверенности в этом. Но это же правда. В пылу ревности она говорит много лишнего и обидного для меня, а потом, я уверен, в душе раскаивается. У нас на этом еще не кончилось. Мы еще встретимся с нею. Но хорошего в этом будет мало. Снова немного нежности и целые годы горя и терзаний. Когда-нибудь, возможно, я прочту ей эти слова, а может быть, напишу. Проверяя свои чувства, я вижу, что привязан к ней настолько глубоко, что помню, как она сидит, улыбается, дышит, смотрит, говорит, знаю, что она любит и чего не любит, знаю, как переживает, терзается. Знаю все.

Иначе говоря, она в моей душе навсегда. Безусловно, что я не смогу оставить ее уже никогда. Возможно, что она выйдет замуж и попадет в такие условия, что мне нельзя будет и писать ей. Но я тогда буду писать в дневнике. Я всегда буду помнить о ней и, как бы ни сложилась моя жизнь, не перестану смотреть на нее как на человека, который повинен в своих и в моих недожитых и недолюбленных днях. При любых обстоятельствах она также будет помнить обо мне. И воспоминания эти будут и хорошие, и плохие, как и сейчас. Но любить так – никто ее не сможет, и она в душе всегда невольно будет проводить сравнения.

26 августа. Вечер

Получил письма от Нади Макаровой и Марии Яковлевны Мещеряковой.

Надя пишет кокетливое, но, как и прежде, умное письмо.

«Вы, конечно, особенный человек. Вы как-то светитесь изнутри, внутренней красоты человек – и не возражайте», – пишет она. Такое определение дано мне впервые. Пожалуй, оно не только оригинально, но и правдиво: «внутренней красоты человек».

По поводу гибели моих дневников, стихов, методразработ, конспектов она пишет: «Пропала ваша душа довоенная, а потом будет послевоенная».

Неправильно: двух душ у порядочных людей не бывает. Она отвечает: «А на ваш вопрос последний не отвечу. Вы поймите из писем. Но все-таки не испортилась. Познала, но не все, да и не считаю пока нужным».

«Простите за глупый вопрос: Вас наверное любят и уважают в части, как это было в Ейске? Только вчистую. Хотя очень затруднительно говорить о себе самом». «По-прежнему ли вы поэт в душе и в самом деле?»

Письмо М. Я.

Мое письмо вызвало в ее душе целую бурю:

Что случилось сегодня со мной, сама понять не могу. Я получила письмо, взглянула на почерк, прижала письмо к груди и в каком-то оцепенении застыла. Едва опомнилась, стремительно вскрыла конверт и, затаив дыхание, с жадностью глотала строку за строкой. Моего душевного состояния я и передать не могу. Я еще не разобралась в сумбуре мыслей, чувств, которые вызвало твое письмо. Зачем ты написал последние строки? Зачем ты растравляешь то, что почти зарубцевалось? Ты человек поживший, ты знал много женщин, своей опытностью мужчины умел разбудить самые глубокие и искренние чувства у нас, доверчивых и не знавших тайн человеческих отношений девушек. И ты, конечно, понимаешь, что стоит вырвать из своего сердца настоящую любовь. Я только стала отвлекаться от лирических сожалений о неоцененном прошлом, стала приходить в себя, мириться со своей судьбой – и вот снова ты, тоже несчастный, с тяжелой неудачной жизнью, мне жалкий и дорогой. Жаль мне тебя, жалко себя, обидно на все, но что поделаешь? Все, все, – слез не унять!

Дальше она убедительно просит отпустить к ней жить Юрика.

«Мама любила Юрика. О моем отношении к нему ты знаешь. … Юре там трудно. Я хочу облегчить его незавидное житье. Я это в силах. Я это сумею. А там кончится война, ты возьмешь его и будешь устраивать жизнь, как захочешь».

Письмо написано очень взволнованно: «Зачем ты меня терзаешь? Не будь таким жестоким? Больше писать не буду. Скоро напишу еще».

28 августа 1943 г.

Я решил, что Юре у нее будет хорошо, и написал, чтобы она за ним поехала числа 15–20 сентября и забрала его к себе. Там он будет сыт, одет и обут. Об этом я написал Тамаре и Юре. Боюсь, что Тамара почувствует в этом начало конца и не отпустит Юру.

Вчера наши войска взяли гор. Севск, истребив более 5 000 гитлеровцев. Цифра, по которой можно судить о размахе происходивших боев.

29 августа 1943 г.

Из письма к Наде Макаровой:

Письмо твое получил вчера. Как и первое, оно прежде всего умное. Черта, редко встречающаяся в женских письмах, а следовательно, и в характерах. С этой стороны ты передо мной встаешь в новом свете.

… Пытаюсь уловить твой стиль, чтобы судить о твоем характере, но выводов сделать не могу. Ты говоришь неровно – то как горьковские герои, – афористично и умно: «внутренней красоты человек», то как Вера Павловна Чернышевского, – в форме углубленных рассуждений, мало свойственных женщине: «но все-таки не испортилась. Познала, но не все, да и не считаю пока нужным», то скатываешься к разговорному жаргону: «только вчистую».

Или ты преднамеренно ломаешь свой стиль, или он у тебя еще не установился, и твой самобытный голос еще заглушают литературные влияния.

Скорее всего, последнее. Учись говорить своим голосом.

Вот видишь, Надя, я и здесь стал учителем. Все мы рабы своей профессии. Посмотри на счетоводов и бухгалтеров с большим стажем. Они, разговаривая, обязательно прибавляют или сбрасывают на счетах косточки, сами не замечая этого. Так и учителя – всегда принимают учительский тон.

… «Поэт в душе» – это такая же постоянная черта характера, как, например, врожденная хромота у Байрона. Иногда это заметно больше, иногда – меньше, но избавиться от этого нельзя. Это и определяет ту внутреннюю красоту, о которой ты говоришь.

… Ты видишь и чувствуешь, что я лирик, может быть, – бледное отражение цитированного тобой Есенина, а вернее всего, пожалуй, Александра Блока, из которого выросли и Клюев, и Есенин, к которому, как мне кажется, ты не равнодушна.

Кто ты в душе – поэт или не поэт, сейчас сказать затрудняюсь. Вначале я подозревал первое, видя в тебе некоторую мечтательность и черты романтизма. Теперь ты настойчиво от этого открещиваешься и пишешь умные письма, что больше свойственно холодным женским натурам. Но я втайне думаю, что ты просто клевещешь на себя… Холодные натуры не дрожат такой выразительной дрожью, когда их касается ласкающая мужская рука.

… Несколько слов «вчистую» о своей популярности здесь. Я не совсем понимаю, с какой стороны тебя интересует этот вопрос? Думаю, ты поймешь меня, если я отвечу так.

Я солдат, а ты ефрейтор. Ты уже командир мне. Это и определяет мое настроение и поведение. Всякую работу я выполняю честно и образцово, независимо от того, что это – очистка нужника или сочинение какого-либо важного донесения. Я солдат, и мое дело выполнять то, что мне прикажет ефрейтор Надя, или там лейтенант, или полковник.

Девушек здесь много. Знают меня как солдата, достаточно некрасивого и старого и часто называют обидным в данном случае словом «папаша» или «отец».

Раскрывать, как ты говоришь, «внутреннюю красоту» не пытался и не нахожу нужным перед существами, которые, не стыдясь ни мужчин, ни командиров, говорят: «идем на таран» или «спикируем на вас». Я думаю, что тебе теперь понятно, что твой вопрос о любви и уважении ко мне лишний.

Из письма Никитину от его брата: «Полные подштанники смеху».

Из очерка Ильи Эренбурга «Содом и Гоморра»: «Фриц, жена которого родила от его брата, записал в дневнике: “У меня теперь есть сын, который в самом деле мне племянник, а я ему дядя”».

О многогранности наших задач.

Верховный главнокомандующий, который руководит грандиозными задачами по разгрому фашистских армий и в то же время со скрупулезной точностью устанавливает в постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР хотя бы, например, такие вопросы о неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации:

«7. Обязать Наркомат авиационной промышленности СССР изготовить на своих заводах в IV квартале 1943 г. и поставить Наркомместпрому РСФСР для укомплектования инкубаторов:

… Термометров подвесных 27 200

… [Термометров] угловых 2 000

… Психрометров 13 000177177
  Психрометр – прибор для измерения влажности воздуха и его температуры. В тексте постановления не 13 000, а 6 000. См.: Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (1898–1986). М., 1985. Т. 7: 1938–1945. С. 436.


[Закрыть]».

Нам надо не только воевать, но и мерить температуру цыплят и следить за их «психическим» состоянием».

29 августа 1943 г.

Наступал вечер. Как заводные, трещали цикады. Я стоял на вершине сопки. По всему горизонту синели покрытые лесом волнообразные предгорья, напоминая неспокойное море перед бурей.

Море! Как близко оно моему сердцу!

Море! Лиман! Тамара!

Так приходят воспоминания, рождаются мысли, возникают знакомые образы.

Тамара!

Эта красивая женщина, любившая меня, будто бы сказала, что я – ничто, что моя выстраданная любовь к ней – гадкое и ненужное чувство.

Это ужасно. Но она могла это сказать. Я хорошо знаю ее характер и поэтому верю, что она действительно сказала эти хотя и лживые, но ужасные слова.

Но вот Надя Макарова, бывшая моя ученица, от которой я неожиданно получил письмо, сказала в нем так: «Вы, конечно, особенный человек. Вы как-то светитесь изнутри. Внутренней красоты человек». Я согласен, что это правдивая характеристика.