Текст книги "Пепел крестьянской Души"

«Красноармеец сказал – прикладом, а это значит, что с патронами у него дело плохо обстоит. Иначе он бы по-другому выразился», – подумал Василий и на душе стало немного легче. Не доходя до отхожего места, он притормозил и стал озираться по сторонам. «Ты чего это по сторонам зыркаешь? Не бежать ли задумал», – с тревогой в голосе спросил охранник, и на всякий случай передёрнул затвор винтовки. «Видно, есть патроны, а то зачем бы ему затвор передёргивать», – подумал Василий, а вслух сказал: «Не боись. Место ищу, где живот опорожнить. А то в нужнике темно поди». «Ничего, зараз не утонешь. Выловлю», – съязвил охранник. «Ну, смотри. Ты за меня в ответе», – сказал Василий и резко прибавил ходу. «Ты куда сорвался? Боишься, что в портки наложишь?» – спросил охранник и устремился за конвоируемым. До нужника оставалось сажени три. Василий резко остановился, развернулся и рванулся в сторону красноармейца. Не успел тот сообразить, что произошло, как Василий выхватил у него винтовку и мощным ударом колганом в лицо завалил в сугроб. Не раздумывая более ни секунды, Губин-младший с силой опустил приклад винтовки на голову охранника и не медля побежал к изгороди, отгораживающей казённый двор от базарной площади. Перемахнув через жерди, Василий рванул в сторону общественной конюшни.

Никита Губин с недавних пор новой властью был приставлен к коням и почти круглосуточно находился на службе. Домой ему не хотелось идти по причине многодетности и сварливой жены, которая пилила его по всякому случаю. Особенно Настя не любила, когда от мужа пахло самогонным перегаром. А он, бедный, без этой жидкости внутри чувствовал себя обиженным, оскорблённым и очень маленьким человеком. Вот и в этот раз, как только стало темнеть и вероятность прихода начальства в конюшню была почти нулевая, он достал из схрона бутыль и дважды приложился к ней. Настроение сразу улучшилось, смысл жизни определился и значение собственной персоны повысилось. Чтобы закрепить позитивные изменения, он хотел было приложиться в третий раз, но в это время в каморке неожиданно появился дальний родственник и командирским голосом спросил: «Где уздечка и седло с Воронко?». «Откуда ты взялся здесь? Ты же в каталажке должен сидеть?» – промямлил Никита, но взглянув на родственника, тут же осекся. «Грозен больно. Кабы по шее не надавал. Наверное, до сих пор злится на меня, что я с продотрядчиками к ним на двор приходил?» – подумал он и показал на амуницию. Василий быстро вывел Воронко из общего стойла, накинул на его спину попону, затянул у седла подпруги и дёрнув жеребца под узцы, стал быстро покидать пригон. А уже через минуту он сидел на вершне и резко дёргал рукой поводья. Обрадовавшись долгожданной встрече с хозяином и ощутив его настроение, Воронко мощной рысью понёсся в сторону моста. Уже поднявшись на правый берег Ика, Василий остановился и стал лихорадочно думать – в какую сторону рвануть. «В Большое Пинигино нельзя. Там меня быстро словят. В сторону города не прорваться. Кругом разъезды комиссарские рыщут. Да и в Буньково к тётке бесполезно ехать. У неё меня будут в первую очередь искать. Только если в Знаменщики, к Гришке рвануть? Не выгонит и не выдаст, чай. Проживу дня три, а потом придумаю, куда дальше податься», – принял решение он и отпустил поводья. Поняв команду, Воронко вновь сорвался с места навстречу своей и хозяина свободе. Спрессованный между подков снег с огромной силой вылетал из под копыт и пулемётной очередью обстреливал дорогу. И хоть на дворе господствовала ночь, холодные блики яркой луны матовым светом освещали санный путь и прилегающую к нему окрестность.

Преодолев почти тридцать вёрст, через полтора часа Василий уже оказался на окраине Знаменщиков. Чтобы не поднимать лай деревенских собак и не попасть любопытным на глаза, до дома товарища добирался шагом. Спешившись с коня, он подошёл к окошку, который выходил на улицу и постучал. Через некоторое время скрипнула сенная дверь и раздался негромкий голос: «Кто там?». «Гриша, это я, Губин Васька. Открой побыстрей ворота», – ответил нежданный гость. «Ты чо это на ночь глядя прискакал? Что-то случилось?» – спросил Григорий. «Ты сначала открой ворота, а потом уж и поговорим», – поторопил товарища Василий.

В избе Григорий жил вдвоём с женой Марьей, с которой повенчался сразу после уборки урожая. Василий тоже оказался в числе приглашённых гостей и был дружком со стороны жениха. Поэтому твёрдо верил, что не чужой этой семье, и она не оставит его без крова, хотя бы на короткое время. Родители

Григория жили в соседнем большом крестовом доме, а эта изба досталась ему от деда, который совсем недавно помер. «Ну, выкладывай, что тебя привело к нам?» – спросил хозяин, когда они перекусывали в кути. Разогретый стопкой крепкой самогонки и сытным гусиным супом, Василий не спеша рассказал товарищу обо всем, что пережил в последнее время. «Да, дорогой товарищ, несладко тебе пришлось. Хотя и нас здесь в покое эти комиссары не оставляют. Совсем совесть потеряли. Забирают всё подряд. Даже пимы и шерстяные носки отбирают», – сказал Григорий и спросил: «А дальше что собираешься делать? У меня-то ты долго не просидишь. Всё равно кто-нибудь увидит тебя и выдаст властям». «Мне бы день-два отдохнуть, а потом попробую что-то придумать. Может, на какую железнодорожную станцию подамся, а там на поезд и вспоминай как звали», – ответил Василий. «Не знаю, чо у тебя получится из этого, но отговаривать не стану и помогу, чем смогу», – произнёс Григорий. «И на том спасибо!» – поблагодарил Василий и полез на полати спать.

Из официальной хроники

В последние дни декабря все государственные учреждения ишимского уезда были завалены разного рода жалобами, донесениями и докладами. И по мере возрастания давления продорганов на крестьян, количество этих документов только увеличивалось. Секретарь ишимского уездного комитета РКП(б) Жилкин Гордей Тимофеевич заметно нервничал, когда читал некоторые из них. Первым на его столе появился доклад Большесорокинского райпродкомиссара А. Ф Короткова, в котором говорилось:

«Я, райпродкомиссар Большесорокинской продконторы Ишимского уезда, прибыл в Пинигинское общество с отрядом в 16 человек и приступил к энергичному выполнению государственных развёрсток продовольствия и сырья, которые до сих пор были не изъяты от населения. Но через несколько минут сгруппировалось Пинигинское общество в количестве 200 человек, из них несколько верхами, и подошли к нам с целью запретить нам работать, кричали контрреволюционные слова, опровергали приказы советской власти и в особенности приказ за № 46, изданный губпродкомиссаром и предуисполкомом. Кроме того, крестьяне категорически заявили нам, что мы вам хлеба не дадим, и угрожали нам разными случаями, если только не будет вами остановлена работа. Кроме того, мной несколько раз было предложено собравшимся гражданам, чтобы последние не мешали работать. Но на мои предложения большинство жителей кричали, что убирайтесь пока не поздно. Всё вышеизложенное может подтвердить отряд 183-го полка во главе с начальником Зубринским и милиционер Большесорокинской волости Пётр Зайчиков». Следующий документ-донесение заместителя военкома 181-го полка П. А. Кобелева был ещё более угрожающий. «В 6 часов утра 26 декабря в Безруковской волости, в селе Песьяны, за невыполнение развёрстки был арестован комиссаром Марковым сельсовет. Вооружённые кольями и вилами крестьяне, пользуясь малочисленностью отряда Черкашина, освободили арестованных при конвоировании в Ишим. Отрядом 3 человека были убиты, один ранен из крестьян. 26 декабря в 2 часа дня под командой помполка Е. И. Лушникова выслан отряд при двух пулемётах из 30 красноармейцев для ликвидации конфликта. О результатах уведомлю. № 146.». «Что же это творится в уезде? Куда мы катимся? Так ведь и до беды недалеко», – подумал секретарь и продолжил чтение очередного документа. «Донесение начальника милиции 3-го района М. И. Жукова в политбюро Ишимского уезда. Сообщаю, что с 26 на 21 декабря ночью было собрано собрание несколько деревень Абатской волости по поводу развёрсток. Собрание было собрано без ведома власти. Когда узнали, что в Абатское выехал отряд и милиция, собрание было распущено спокойно. Арестовали 15 человек. Следствие идёт и выясняется, что уполномоченные продорганов приказали вывезти весь хлеб, как семенной 21 года, так и продовольственный. Граждан страшно волнуют таковые приказы ввиду голода. Настроение района очень резкое. Хлеб вывозится весь до зерна. Траждане взволнованы. Продорганы действуют несерьёзно. Прошу выехать и вопрос решить на месте. Последствия будут очень печальные, предвещая возможные восстания. И если вами не будет ничего предпринято, то прошу снять с меня всю ответственность за район, который так резко настроен. Искоренить резкие и нахальные действия продорганов я не в силах. В случае какого серьёзного восстания, которое неизбежно, а потому прошу выехать и весь такой серьёзный конфликт у ладить на месте. № 4324. Начмилиции Жуков». А следом ещё один документ из Большесорокинской волости: «Рапорт губернской продтройки по Большесорокинской волости губпродкомиссару Г. С. Инденбауму.

27 декабря прибыли в Большесорокинскую волость в распоряжение работ продотряда № 85 и ознакомившись с выполнением работ по выполнению развёрсток, выяснили, что развёрстка проходит слабо. Именно: по всему Большесорокинскому району хлебная развёрстка выполнена в размере 6 %. Райпродкомиссар то в. Коротков, согласно личному распоряжению Гуськова оставлять норму гражданам по три пуда, приступил к работе в Пинигинском обществе до нашего приезда, где получилась следующая картина. Крестьяне, сгруппировавшись из нескольких селений, не допустили выгрузки хлеба, причём угрожали тов. красноармейцам вступить с ними в столкновение и угрожали избиением райпродкомиссара, в силу чего который вынужден был выехать, не докончив дело. Выслушав от райпродкомиссара пояснения по этому делу, мы тотчас же совместно с ним выехали в Пинигинское общество, где в действительности убедились в правильности его слов. Не желая проливать крови или, вернее, не имея под собой определённой почвы принять на себя такую ответственность, так как крестьяне не имеют излишков согласно нормы 7 пудов на едока, мы запросили нарочным отупродкома, какие принять меры. Нарочный после долгих усилий взять подводу (так как крестьяне имеют прочную связь и выставили повсюду конные и пешие заставы, не пропуская никого) выехал в г. Ишим в ночь на 29⁄ 12, прибыл обратно с предписанием т. Маерса принять самые суровые меры.

Рассмотрев детально своё положение, мы пришли к заключению, что выступать на путь открытого подавления оружием окружных деревень, имея враждебное отношение к нам, с 16 красноармейцами, вооружёнными старыми берданами, имея в запасе по 15 патронов на человека и не имея связи с соседними отрядами, невозможно. Мы – решили подойти к крестьянам более мирным путём: составили подложный документ, как будто полученный от т. Маерса, копию которого при сём прилагаем, которым под видом делегации взяли заложников и отступили с отрядом и заложниками в числе пяти человек в волость. По прибытию в волость издали приказ, что волость объявлена на военном положении… и нарочным затребовали из Тотопутово отряд в числе 10 человек.

Дабы показать вам ясную картину, считаем необходимым добавить следующее. Крестьяне, имея связь с соседними деревнями, страшно озлоблены и чувствуют себя вполне сильными для оказания сопротивления, что видно из их поступков и разговоров. Нас совершенно отказались кормить, красноармейцев называли кровопийцами и всячески наносили оскорбления нам и другим ответственным работникам. Предлагали с угрозой покинуть ихнюю деревню, говоря, что всё равно мы вам не дадим ни одного фунта без крови. На наше предложение разойтись мирно по домам они ответили, что месяц будем стоять, но не разойдёмся. На последнею нашу попытку обойтись мирным путём, для чего было предложено сельсовету объявить гражданам, что, если они не разойдутся, тогда сельсовет сложит с себя полномочия и будет безвластие, что недопустимо в республике, они категорически отказались разойтись, после чего нами было приведено в исполнение вышеупомянутое. Предвидя, что со стороны граждан Пинигинского общества могут быть приняты меры к освобождению арестованных, дабы предупредить это, сегодня в ночь на 30⁄ 12 выступили с вооружённым отрядом в количестве 29 человек, для окончательного подавления сопротивления и выгрузки всего хлеба, оставляя по два пуда на едока, и ареста всех руководителей и конфискации всего имущества. О всём, что произойдёт, будет сообщено по телефону. Предгубпродтройки Горшков, члены губпродтройки: Живописцев, И. Зверин».

И тут же на глаза секретаря уездного РКП(б) попал следующий документ из Большого Сорокине.

«Постановление губернской продтройки по Большесорокинской волости Ишимского уезда. Мы, нижеподписавшиеся члены продовольственной тройки по проведению всех развёрсток в приделах Ишимского уезда под председательством т. Горшкова и членов Живописцева, Зверина и райпродкомиссара Короткова, установив факт активного выступления Пинигинского общества Большесорокинской волости против проведения продовольственной компании, а также лиц, злостно упорствующих: Жукова Никиту Давыдовича, Чикирева Семёна Матвеевича, Субботина Фёдора Андреевича, Стольникова Осипа Прокопьевича, Сугоняева Сергея Васильевича, Фирулёва Николая Алексеевича, Кирпичёва Арефия Андреевича, Знаменского Фёдора Степановича, Шипицина Матвея Антиповича, обвиняемых как главныx руководителей восстания и, кроме того, обвиняемых в самовольном созыве общественного собрания, в организации связи с соседними деревнями для открытого возмущения всей волости, в агитации против советской власти, в задержании и попытке ареста и избеения ответственных работников при исполнения боевых заданий, в постановке военного положения в деревне, для чего с их стороны были высланы конные и пешие заставы и дозоры, не пропуская проезжих лиц, и в грубой форме было отдано приказание очистить их селение от солдат и т. п. якобы «кровопийцев».

Продтройки на основании постановления 3-ей сессии ВЦИК от 27 сентября с.г., и телеграммы наркомпрода за № 708, постановила: первых пять вышепоименованных граждан арестовать и препроводить в Тюмень для предания суду продревтрибунала с конфискацией всего имущества, последних четырёх задержать в качестве заложников с конфискацией части имущества. У остальных же граждан Пинигинского общества, обвиняемых в неисполнении приказа губпродкома за № 46 и 188-го приказа, постановили изъять весь хлеб, оставив самую минимальную норму, и в том числе граждан Тирренского Марка, Стрельцова Данилу и Стрельцова Дмитрия препроводить на принудительные работы при Большесорокинском ссыппункте сроком на 14 суток. Большесорокинскому волисполкому немедленно копию настоящего постановления разослать по сельсоветам, а также Тотопутовскому и Вознесенскому волисполкомам, в чём и расписались.

Предтройки Горшков, члены: Живописцев, И. Зверин. Райпродкомиссар А. Коротков».

А дальше пошли сообщения ещё тревожней:

«Циркуляр № 14 уполномоченного ишимского уездного продкомитета А. Браткова сельсоветам Локтинской волости. Прилагая при сём оперативно – боевой приказ члена Совтрударма-1 Касьянова О. И., приказываю принять его к исполнению. Срок последний даю до 6 часов вечера 3 января 1921 года. Бели таковой приказ не будет выполнен в точности, у граждан, не исполнивших сего приказа, будет забран хлеб до единого зерна и всё имущество, как движимое, так и недвижимое, будет конфисковано. Если в каком-либо обществе будет делать восстание кто-либо, вся деревня будет спалена. Сей приказ приказываю широко опубликовать среди граждан вашего общества, а самое главное – повстанцев общества. Уполномоченный Братков». «Оперативная сводка штаба 61-й стрелковой бригады войск ВНУС, Тюмень. На основании предписания начгара города Ишим, от 182-го полка выделен отряд под командой комбата Петрова в числе 15 штыков, патронов 900, при двух пулемётах и 15 пулемётчиков при 6000 патронах на 15 подводах в село Ларихинское, что в 28 вёрст южнее Ишима, для принятия мер к лицам, не выполняющим развёрстку в районе Ларихинской волости. Ввиду отказа крестьян от выполнения развёрстки и происшедшего столкновения крестьян деревни Нижнее Травное, что 10 вёрст северо-западнее Ларихинского, с отрядом 185-го батальона под командой Денисова (сводка № 67/on.), окончившегося стрельбой по толпе, один крестьянин убит. Отряд ввиду малочисленности отступил по направлению Ишима. HP 4/ on.

Врид наштабриг-61 Косс, помначштаба оперотдела Губский».

Прочитав ещё несколько документов о вопиющих нарушениях со стороны продотрядов, милиции, армии и волисполкомов, уездный партийный секретарь встал из-за стола и подошёл к окну. «Да, события принимают неуправляемый характер. Наводнение волостей огромным количеством государственных служб, которые, дублируют друг друга и конкурируют друг с другом, привело к отрицательным результатам. Вместо того, чтобы вести с крестьянами диалог и разъяснительную работу, они запугивают их разными карами, избивают и даже убивают. И не случайно, во многих деревнях народ ожесточился против советской власти и готов в любую минуту свести с ней счёты. Тогда достанется всем. И комиссарам, и красноармейцам и коммунистам, включая местную интеллигенцию. Для мужика все те, кто связан с новой властью, служит ей или даже сочувствует – будут враги. А мщение – это страшное явление. Необходимо срочно собрать съезд секретарей волкомитетов РКП(б), обсудить все эти острые проблемы и выработать общее решение», – сделал вывод Гордей Тимофеевич и снова сел за стол, чтобы подготовить повестку будущего партийного мероприятия. Она давалась ему нелегко. Опытный большевик понимал, что обвинять в сложившейся ситуации только продработников он не может, так как это может обернуться против его самого. Молодой, напористый и хамоватый губернский продкомиссар Инденбаум, имеющий высокие государственные полномочия от самого Льва Троцкого, будет категорически против такого обвинения и сделает всё, чтобы ответственность за беспорядки в Ишимском уезде переложить на местные органы управления. «А ведь как ни крути, правда на стороне крестьян, которые не хотят отдавать в счёт каких-то мифических обещаний власти своё последнее добро. Они хотят жить сейчас, а не тогда, когда мы окончательно победим врагов народа. Да и в том, что голод в центральной России свирепствует, не они виноваты. И то насилие, какое сейчас свершается властью, может переполнить чашу терпения даже самых тёмных мужиков и они возьмутся за вилы и топоры. Тогда не дай бог каждому оказаться на их пути», – подумал Жилкин и даже вздрогнул от представленной себе картины расправы тёмной массы над коммунистами. «Нет, этого допустить нельзя! Мы зашли так далеко, что любое отступление от выполнения постановлений партии может стать для неё смертельным. Мы добровольные солдаты революции, и должны победить её врагов, даже если они наши братья по крови или умереть сами», – взвинтилась большевистская пружина в груди и секретарь уездного комитета РКП(б), обмакнув перо ручки в мраморной чернильнице, произвёл на чистом листе первую запись в повестку дня предстоящего съезда коммунистов.

Глава третья

Василий проснулся уже засветло. В первую минуту он даже не сообразил, где находится. Пахло свежим хлебом, ватрушками и парным молоком, а в избе стояла тишина. Но уже через мгновение его мозг пробило воспоминание о прошедшем дне. «Как там родители перенесут известие о моём побеге? Наверняка, их будут пытать в отношении моего местонахождения. Теперь Зайчиков живьём их сгноит за мой поступок. Необходимо срочно начинать планировать дальнейшие свои действия. У Гришки я долго оставаться не могу. Здесь не только меня могут арестовать, но и его за моё укрывательство. А он человек семейный», – подумал Василий и стал слазить с полатей.

«Выспался? Мы с жёнкой старались шибко-то не шуметь. Пусть, думаем, парень отдохнёт и успокоится после таких передряг. Давай, иди, умывайся и к столу подсаживайся. Завтракать пора», – произнёс Григорий, когда заметил в кути товарища.

Плотно перекусив и попив чайку, друзья уединились в горнице, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. «Надумал чо за ночь или мысли в голову не лезут?» – спросил Григорий. «Пока ничего путёвого придумать не удалось. Мне бы укрыться где-нибудь в безопасном месте дней на пять, тогда может быть и соображалка лучше заработает», – ответил Василий. Григорий немного подумал и неуверенным голосом произнёс: «В ряму, рядом с озером, есть небольшая избушка, в которой зимой почти никто не обитал. Была в ней и печка, но не знаю, жива она или нет, так как уже давно на озеро рыбачить не выходил. Если хочешь, давай туда сегодня ночью наведаемся». «А чо мы там ночью увидим? Может, прямо сейчас и поедем?» – предложил Губин. «Ты хочешь, чтобы вся деревня увидела, как мы вместе в сторону озера поехали? Нет, дорогой товарищ, ты теперь похлеще вора для новой власти будешь. Самое безопасное для тебя время передвижения только тёмное, когда даже собаки спят. Я один сначала туда смотаюсь. Посмотрю, чо да как, а потом уж вместе примем окончательное решение», – ответил Григорий и грустно улыбнулся.

В течении всего дня Василий сидел в избе и на улицу не высовывался. И лишь тогда, когда на дворе стемнело, сходил по нужде, да заодно попоить Воронко. Григорий вернулся домой только к ужину. Перекидав с саней в сенник пудов десять привезённого душистого, просушенного клевера, он распряг взмыленного мерина, отпустил его в пригон и зашёл в избу. «Ну, как ты тут? Не заскучал ещё?» – довольно улыбаясь, спросил он друга. «Тошно ждать да догонять. Весь день маялся, не зная чем заняться», – откровенно признался Губин. «Ничего не поделаешь. Доля теперь у тебя такая – варнакская», – пошутил Григорий и враз посерьёзнев, рассказал: «В общем, побывал я в ряму. Стоит там ещё избушка. Правда, добирался к ней окольными путями, чтобы любопытных со следа сбить. Есть в избушке и печь, хоть и неисправная. Но тебе днями особо нечего будет делать, сам и отремонтируешь её. Возьмём с собой из дома с десяток кирпичей, глины да глыз, вот тебе и ремонтный материал. Так что сразу после ужина и собираться начнём потихоньку. Для Воронко я сена уже пудов пять туда завёз, осталось только тебе пропитание дней на десять приготовить да керосина со спичками взять». «Зачем мне продуктов на десять дней?» – удивился Василий. «А кто его знает, насколько ты там застрянешь. Я-то не смогу к тебе каждый день наведываться. И вообще лучше будет, если все следы и подходы к избушке сугробы заметут», – ответил Григорий и позвал товарища к столу.

Собирала провиант для Василия Марья, а её муж готовил всё остальное. Так как Губин сбежал из каталажки в том, в чём сидел, не мог Григорий выпроводить своего товарища на улицу в тридцатиградусный мороз без тулупа, пим, мохнаток и прочих тёплых вещей. Так что поклажа получилась вполне внушительной. Забив плотно четыре суровятных мешка, мужики попарно их связали и вынесли во двор. «Ну, что, вроде всё необходимое на первое время упаковали. Поближе к полуночи и выдвигаться будем», – уверенно сказал Знаменщиков.

Аккуратно уложив поклажу сзади сёдел, Василий и Григорий взобрались на вершны и направились задами огородов в сторону опушки берёзовой рощи. Застоявшийся за сутки, Воронко ходко переставлял ноги следом за мерином Григория и провоцировал того на рысь. Но уставший за день и не очень охочий до бега гнедой не реагировал на эти провокации и продолжал двигаться в привычном для него ритме. Длительное время молчали и седоки. Лишь тогда, когда до конечной цели оставалось не больше версты, первым заговорил Григорий. «До утра тебе придётся в тулупе покемарить, а с рассветом приступай к ремонту печки. Не думаю, что ты с ней долго провозишься. Зато потом сможешь и еду подогреть, и воду вскипятить». «Григорий, у меня к тебе просьба есть. Если будет возможность, то съезди в Большое Сорокине и узнай как там мои родители себя чувствуют. Переживаю за них очень сильно. За мой побег куманьки могут отца в каталажку посадить. А мне, как понимаешь, обратной дороги уже нет. Прихвостни советской власти считают меня своим врагом, но не знают того, что их самих я ненавижу ещё сильнее. Они ворвались непрошеными-незваны-ми в нашу мирную жизнь и до основания её разрушили. Разве может русский православный человек поступать так жестоко со своими братьями и сёстрами по вере и крови? Нет, они не братья мне, они бесы, которых необходимо всех до единого уничтожить как блох или назойливых мух. Не знаю, пока, как это буду делать, но делать буду обязательно», – произнёс Василий и замолк.

«Ну, вот и добрались до убежища. Помогу тебе освоиться в этих хоромах и тронусь в обратный путь», – сообщил Григорий и спрыгнул с коня. Василий придержал поводьями Воронко и осмотрелся. Он с трудом рассмотрел силуэт избушки, которая находилась в десяти саженях он него и с ехидцей в голосе пошутил: «А двери-то у этой халупы есть?». «И двери есть, и нары, на которых будешь спать, и даже маленькое окно в сторону озера прорублено», – ответил Григорий и добавил: «Воронко поставишь за избой в стойло, там и корм для него находится».

Закончив с размещением товарища на временный постой, Знаменщиков присел на край нар и по-хозяйски предупредил: «Керосин береги. Лампу часто не зажигай, печку им не растопляй. Поленица берёзовых дров за стеной сложена. За водой на озеро будешь ходить. Пешня и топор под нарами лежат. В общем, утром, при дневном свете сам во всём хозяйстве разберёшься». «Ружьишко ещё бы мне. Тогда совсем бы жизнь райской показалась», – пошутил Василий. «С ружьём похуже будет. У меня ещё осенью берданку комиссары изъяли. Зато пару фитилей и с десяток капканов здесь где-нибудь и припрятаны», – ответил Григорий на полном серьёзе. «Ну, ладно, дорогой товарищ, не буду я тебя больше задерживать. Не беспокойся за меня. Разберусь завтра с нехитрым хозяйством своего укрытия. Прошу только – не забудь выполнить мою просьбу», – напомнил Губин. «Выполню. При первой же возможности все новости узнаю и тебе сообщу», – пообещал Григорий и стал собираться в обратный путь.

Проводив товарища и подкинув корма Воронко, Василий набрал охапку душистого сена и вернулся в избушку. Разложив сено на нарах и кинув на него полушубок, он завернулся с головой в тулуп и лёг. Небольшой внутренний озноб, вызванный холодом, прошёл быстро и через двадцать минут из-под овчинного тулупа послышалось мирное молодецкое похрапывание.

Проснулся Василий уже когда на улице рассвело. «Сколько же сейчас времени?» – подумал беглец, посмотрев в крошечное окошко, через которое с трудом пробивались холодные лучи светила. «Уже много. Вон как высоко над лесом солнце поднялось. Пора вставать. Надо Воронко напоить, самому поесть и за печку браться. Без неё мне каюк здесь будет», – ответил он сам себе и с большой неохотой стал выбираться из-под тулупа.

Весь световой день Губин трудился как пчёлка. Пробивал в сугробе до озера деревянной лопатой дорожку, долбил пешнёй в метровом льду прорубь, поил лошадь, грел на костре воду для замешивания раствора и ремонтировал печь. На улице уже стало темнеть, когда Василий, аккуратно наложив в печь дров, подсунул под них большой лист бересты и поджёг его. Сначала нехотя, а затем всё веселее и веселее, голубой огонёк стал облизывать просохшие рёбра поленьев. Прошло ещё какое-то время, и огонь заполнил всё внутреннее пространство печи. Василий закрыл дверку, приоткрыл поддувало и вышел на улицу за очередной порцией дров. Невольно, он посмотрел вверх и увидев дым, идущий из трубы, воскликнул: «Вот это тяга! Теперь мне не страшен никакой мороз!».

Домик прогревался очень долго. Вначале тепло вбирали в себя бревенчатые стены и потолок, и только затем деревянный пол и прочие надстройки. Но как бы там ни было, часа через три в помещении запахло домашним теплом и даже уютом. Василий сварил в чугунке картошку в мундирах, вскипятил в ведре воду, заварил чай и нарезав большими ломтями хлеб и сало, с удовольствием поужинал. Затем, дождавшись, когда в печи прогорят последние полешки, закрыл вьюшку. Спал он во вторую ночь в нижнем белье, прикрывшись только полушубком.

На следующий день, чтобы скоротать время с пользой, Василий вытащил из под нар несколько капканов, тщательно протёр их засаленной тряпкой, и после обеда, став на широкие лыжи, отправился расставлять охотничьи снасти в ближайшем от избушки лесу. Крепкий мороз, умиротворённость, исходящая от окружающей природы, и физическая нагрузка, вызвали в организме молодого мужчины прилив силы, уверенность в себе, а также чувство голода. Поэтому, как только он добрался до своего укрытия, сразу же стал готовить ужин. Удовлетворив желудок богатой на калории пищей и выпив пару кружек чая, он сразу же почувствовал непреодолимую тягу ко сну.

Третий день Василий также провёл в труде и заботах. Проверил капканы, в которые попался заяц-беляк, прорубил во льду озера три проруби и опустил в них фитили, а также провёл в помещении избушки генеральную уборку. После наведения порядка в жилище, Василию оно уже не казалось таким тесным и неуютным. Закончив все дела до темноты, он затопил печь и стал готовить ужин. Всё у него вроде бы пошло по порядку, по-хозяйски, словно не в бегах он был, а на охоте в тайге. Но в это же время в душе стал разгораться огонь тоски, противоречий и раздражённости: «Пригрелся тут. Родные, поди, с ума сходят, не ведая где я сейчас и чо со мной. А то – того хуже, красные комиссары над ними изгаляются за мой побег. Эх, чо за жизнь пошла в нашем крае?! Трудились веками на земле спокойно, с властью и совестью в согласии жили. Так нет, куманькам наша мирная жизнь костью в горле застряла. И откуда эта бесовская порода на свет появилась? Зачем им власть над народом, если не знают, как его прокормить? Сколько крови они уже попили крестьянской и всё никак не успокоятся. И от господа Бога отказались, чтобы совесть не мучила по убиенным ими простым гражданам. Может, прав был Колчак, когда призывал на борьбу с коммунистами и жидами? Помоги мы всем миром ему уничтожить их, сегодня может быть вновь покой и благоденствие на нашей земле восстановились. Но чо теперь о том вспоминать, когда время ушло. Колчака нет, а эта саранча всё сильнее и сильнее распространяется по земле сибирской, поедая не только хлебушек крестьянский, но и души людские. И чо с ней делать, как бороться – только сам Бог знает. Да и знает ли? Если бы знал, разве допустил бы до такой беды наш край. Нет, видно самим нам надо начинать с этой саранчой бороться ни на жизнь, а на смерть. За нами правда, а значит мы сильнее духом, чем эти ненасытные звери. Это они врываются в наши дома, грабят и издеваются над стариками, женщинами и детьми, а не мы. Всегда считал, что мой враг тот, кто нападает на Россию и хочет её завоевать. А оказалось, что более ненавистным врагом может стать брат по вере и крови. Только воевать с ним гораздо сложнее. Поднять руку на иностранного захватчика дело чести, а вот как заставить себя поднять руку на единоверца, которого дома ждут, такие же, как у тебя, русские мать и отец, а может, и жена с детьми? Какая же лютая злоба должна заставить русского мужика подняться против таких же, как он сам. Но, видно, такое состояние в нашем обществе настаёт. Вон как в Пинигино всё население стало на дыбы и не позволило комиссарам забрать из их амбаров последнее зерно. Даже кровь пролилась невинная. А ведь продотряды по всему уезду разъезжают и также везде грабят население. И стоит только где-то вспыхнуть искорке народного гнева, как моментально пламя борьбы с куманьками распространится на весь сибирский край. Тогда никому не удастся отсидеться в укрытии. Всем придётся выбирать на чьей стороне воевать. А чо касается меня, то такой выбор я уже сделал. Буду бороться с захватчиками земли сибирской до последней капли крови».