Текст книги "Жемчужины ожерелья Гаруды. Серия «Мои кольца. Путевые заметки». Книга первая"

Деревня Nonongar

Стационарные дома тораджей выстроены в линейку, двумя рядами (разными), и их крыши смотрят с севера на юг. Дома поперек сооружены специально для церемонии, образуя, таким образом, «каре». На фото выше обратите внимание на буквы и цифры на домах. Дома что поближе, обозначены буквами. Это знать, почетные гости. В домах и навесах, обозначенных цифрами – люд попроще. Но обозначение обязательно, ибо ведется строгий учет подарков; если вам в этот раз некий род или деревня подарили быка, то, случись такая церемония у них, хрюшкой вы уже не отделаетесь.

Одно из временных сооружений – «мавзолей» – место, где установлены саркофаги «виновников» торжества. Это тоже дом в традиционном стиле, гробы расположены на втором этаже, и туда можно подняться по лесенке, попрощаться тем, кто не сделал это вчера, в первый, прощальный день церемонии.

Мавзолей

Но для прощания вовсе необязательно подниматься наверх; у навеса, предназначенного для родственников, стоят погребальные куклы умерших (tau tau).

Эти куклы – удел высшей (золотой) касты, причем не каждого ее члена; чем выше статус умершего, тем ближе сходство куклы с оригиналом. Считается, что его душа, не ушедшая еще в предполагаемое ей пристанище на небесах, может отдыхать в таком вот деревянном теле, поэтому упаси вас Господь покупать такие изображения в сувенирных лавках. Ноги и руки могут быть сделаны съемные – для удобства переодевания. Кукол здесь две, обе мужские. Бабушка по своему статусу оказалась недостойна посмертного изображения. Потом, когда саркофаги обретут своё постоянное место, куклы расположатся рядом с ними, или у входа в усыпальницу, или на балконе скалы или камня, если тело обретет покой там. Но пока tau tau здесь, с ними можно общаться, а детишкам – разговаривать и даже играть.

Общение продолжается.

Детишкам тут раздолье, они носятся по деревне, кокетничают, заигрывают с гостями, играют с куклами, или просто пинают умерщвленное жертвенное животное.

Распорядитель этого действа – представитель семьи умершего – ведет церемонию из-под навеса неподалеку от места, где находится весь род. Стоящая перед ним кружка наполнена пальмовым вином; в общем, ничего так бражка. В его задачу входит приглашать к выступлению очередной род или клан, а в процессе этого выступления рассказывать в микрофон всем собравшимся, каким был умерший, перечисляя все события, что с ним происходили, начиная с 12 лет. Периодически он отвлекается от биографии и (судя по интонации) подбадривает выступающих на площади гостей к тем или иным действиям, как то поощрение выводящих быка людей.

Собственно, выступление каждого конкретного клана или деревни начинается с демонстрации подарков – хрюшек, если они не очень богаты, или быка.

Кульминацией выступления является ритуальное убийство животного: поросенка – ударом острой пики в сердце, быка – перерезанием горла острым орудием типа мачете. В момент нашего появления один род уже заканчивал выступление, бык уже был зарезан и разделан; само же выступление продолжалось, и заключалось оно в том, что мужчины, встав в круг, исполняли ритуальный танец, женщины же, построившись в «колонну по двое», разносили и раздавали родственникам кто что: первые – табак мужчинам, следующие – рис и подобие каких-то лепешек, замыкали процессию дамы с подносиками и дамы с чайниками – для кофе.

А вот следующее выступление мы просмотрели полностью, запивая увиденное пальмовым вином под шепот Давида, объяснявшего происходящее. Суета вокруг быка привела к его привязыванию в центре площади.

Центральная площадь

На этой картинке, кстати, хорошо видно расположение церемониальной деревни: центральная площадь содержит покрытое пальмовыми листьями место для жертвоприношения, котлы для приготовления мяса и чистое пространство для выступления. Дом-лодочка по центру – «мавзолей», дом-навес справа – место присутствия ближайших родственников (у входа справа и слева – tau tau). Самый левый на картинке дом – настоящий tongkonan – реальный дом тораджи, нижняя часть которого приспособлена под трибуну для ведения церемонии. Пока мы рассматривали картинку, парень в красной футболке (его чуть видно за мужчиной в желтой жилетке слева) перехватил у привязывавших быка ребят веревку и неуловимым движением мачете перевел быка в иное состояние. Видео, содержащее всю эту сцену, от момента удара и до момента успокоения животного, длится у меня ровно 34 секунды, причем животное осознало, что с ним не все в порядке, на 22-й. Пока не анализируем, просто запомним.

Тем временем, на площади начинается некое движение – родственники готовятся принимать подарки и соболезнования от клана, преподнесшего им только что быка. Дети и молодые девушки – внучки покойных – одеты в самые праздничные одежды, такие тораджи одевают лишь на свадьбу и похороны.

Внучки покойных (по краям).

Вообще, давайте отойдем слегка от увиденного, выпьем по кружке сурицы пальмового вина и посмотрим на лица молодых и юных тораджей.

Юная тораджа

Воин

За спиной юного воина-тораджи более взрослые соплеменники уже встали в круг для исполнения траурного танца.

Танец начинается под звуки ударов колотушек, оказавшихся, при ближайшем рассмотрении, полыми бамбуковыми дубинками, ударяющими в корыто с рисом; удары внутрь вызывали глухой звук, а удары по внешней части корыта – звонкий. Под эти удары сначала прошла группа, приведшая еще одного быка, затем целая процессия пронесла на своих плечах доброе стадо хрюшек, которые были сложены тут же, в центре площади, а носильщиков сменили костюмированные танцоры. В этот момент я взглянул в сторону пять минут назад преставившегося быка – тот был уже освежеван.

От стола с микрофонами тем временем отделился старец с изогнутым посохом, который обвивала бутафорская змея, неспешно обошел площадь по кругу, через которую, вслед за танцорами, начали стекаться в его сторону представители его рода, сначала одетые в забавные шляпы, потом в одинаковую траурную одежду, затем в одежду обычную; стали выстраиваться парами, пропуская вперед женщин и мужчин с подносами и приборами для курения. И двинулись, ведомые старейшим, в сторону родственников.

Траурная процессия

А мужчины в центре все продолжали свой монотонный ритуальный танец…

Церемониальный траурный танец

Стоп. А что это там за белая леди с камерой, внутри круга? И где моя жена? Выпив еще немного пальмовой бражки, я взглянул на танцующих ее глазами

Внутри круга

– Как ты туда попала? – Спросил я, когда она показалась по эту сторону круга.

– Подошла с фотиком к кругу. А дирижер произнес: «Please, ma’am», и круг расступился.

– А потом?

– А потом он произнес «Thank you, ma’am», и легонько толкнул в сторону выхода…

Такая вот тактичность.

– Ну что, готовы уходить? – спросил Давид.

– Да, пожалуй, хватит…

Пока мы идем по деревне и перевариваем то, что увидели, я снимаю детские рожицы, обладатели которых здесь так любят фотографироваться. В отличие от остальной Азии, здесь любят сниматься дети и женщины, а мужчины напускают на себя строгость, и не разрешают. Ровно до момента, когда им не предъявляется козырный туз в виде белокурой девчушки, вставшей рядом.

Пока мы тут искали конец круга, нашего быка разделали окончательно, и получившие свой подарок родственники и гости отваливали, неся кусок на бамбуковой палке. Одна нога, по традиции, досталась клану подаривших. Дети же носились, то периодически останавливаясь и с интересом наблюдая за взрослыми у разделываемой туши, то подбегали и пинали ее, то, завидев больших белых обезьян, подбегали к нам, корчили рожицы и просили сфотографировать.

Дети

Так мы и шли к выходу, отгоняя пока от себя мысли об увиденном и просто снимая людей.

Ну вот, теперь надо отойти от церемонии, забраться туда, где нет людей, но есть наглядные пособия, и попробовать осознать, при каком таком действии мы присутствовали.

Путь наш лежит в деревню Ke’te kesu; там есть и дома, и кладбища. Узкие дороги с непростыми разъездами, особенно, учитывая индонезийский характер, требующий выйти из машины, чтобы прицелиться, абсолютно разбитые, ведут нас мимо рисовых полей, обрабатываемых техникой, в Ke’te kesu (на нашей карте обведено, прямо под Rantepao).

Техника на рисовых полях

С нашим приездом начинается ливень, во время которого мы успеваем выпить по чашечке прекрасного кофе. Кофе в Индонезии действительно превосходен, и заваривают они его «по-нашему», заливая мелко помолотый порошок крутым кипятком прямо в чашку.

Традиционная деревня тораджи, когда в ней нет церемоний, выглядит так.

Традиционная деревня Тораджи

Это тоже совершенно реальная деревня, дома в которых используются по прямому назначению – как жилище – кроме одного, который музей. Жилище тораджи, вообще говоря, это два дома. На фото справа от улицы – собственно, жилой дом, он стоит на колоннах пальмового дерева, нижняя часть – навес; жилое пространство – второй этаж, он поделен на три примерно равные части. Поднявшись по лестнице вверх, попадаете в среднюю. Это общее пространство, тут, на той же стороне, что и вход, располагается кухня-очаг и рядом с очагом – туалет типа сортир, системы прямого падения, не отгороженный от очага ничем. Низенький проем-лаз ведет из средней комнаты в южную; это комната родителей. Передняя, северная – детская. Состав семьи тораджей зависит от достатка, в богатых семьях может быть 6—7 детей, в бедных – 3—4. От достатка зависит и стоимость дома, и она может варьироваться от единиц до многих десятков, а то и сотен тысяч долларов. Но разница будет в материалах (самые дорогие дома из тика, который на Сулавеси не растет, и его везут с Борнео) и в степени вычурности резных украшений. Функционал и планировка же от цены не зависят. Прямо напротив жилого дома, tongkonan, через улицу, находится рисовый домик той же семьи, написание его названия я не знаю, произносится типа «алан». Это точная копия большого дома, но используется, как хранилище риса.

Тораджи считают себя потомки мореходов, пустившихся в путь с далекого Севера (предположительно, из Китая) на Юг, в поисках находящегося там, по их мнению, рая, и приставших к верхушкам вулканов, составлявших тогда залитый большим количеством воды Сулавеси. Тораджи-мореходы обосновались у берегов Сулавеси, но продолжали жить в своих лодках. Потом, когда вода спала, они перебрались, в поисках комфорта, на деревья, но и это не было идеалом. И лишь потом они поднялись вверх, на плато, и стали жить там, начав защищать себя от тропических ливней крышами. А, поскольку ничего, кроме лодок, строить они не умели – вот вам и объяснение формы этих крыш. И уж коли пришли они с Севера, а рай – на Юге, то и крыши домов-лодок ориентированы по линии Север – Юг; оттого и родительская комната – южная. Вообще говоря, памятуя о «китайском происхождении» тораджи, продлим философию сторон света: Юг – рай, = смерть, нирвана. Противоположность смерти – жизнь = Север. Солнце встает на Востоке – значит, там активность; на Западе же живут темные силы. Ну и невпопад: жилой дом – женщина, рисовый – мужчина, поскольку рисовый домик хранит семена, способные дать жизнь лишь оказавшись внутри большого жилого дома.

Современные тораджи пристраивают сзади своих домов современные жилища, но продолжают украшать их удивительной деревянной резьбой, которая, конечно же, не идет ни в какое сравнение с резьбой настоящих тонгконанов – исконных домов тораджи.

Резьба и роспись жилого дома.

Не сказал про рога, которыми увешаны дома тораджи – отгоняют темные силы.

Тораджи насчитывают, примерно, 600 тысяч человек, 400 тысяч из них живут компактно в Тана Торадже; остальные же разбросаны по всей Индонезии. Достаточно вводных, чтобы попытаться вернуться в сегодняшнее утро.

Когда в доме тораджи умирает человек, его кладут в южную, родительскую комнату, головой на запад. В этот момент надо зарезать быка и заколоть поросенка, ибо душа человека не может передвигаться сама, ей нужен транспорт. Еще этот день – единственный, когда слабым можно слегка всплакнуть; вообще говоря, потом все события должны вести в рай, к радости. И вот тут начинается самое невероятное. Этот только умерший человек… не считается умершим. Только «приумершим», или «сильно заболевшим», «to’makula». И считается таковым до тех пор, пока не соберутся самые главные родственники, представители всех основных ветвей династии. А, коль скоро они уже на треть не в Торадже, работают, учатся и так далее, с момента смерти до момента сбора могут пройти месяцы. «To’makula» все это время «живет» в родительской комнате, напарафиненный и забальзамированный. Собираются они в установленное время внизу рисового домика, и держат совет: достаточно ли у них средств, чтобы достойно отправить в дальний путь своего близкого. Никто не знает, как далеко до Юга, и сколько нужно смен транспортных душ быков и поросят, чтобы наверняка туда добраться. Похороны должны быть пышными, в зависимости от класса, или касты умершего, и большая часть заработанных тораджи средств откладывается на это. Часто, особенно в низших кастах, люди могут ограничивать себя (и в еде, на поминках отыграются). Собравшись в рисовом домике на совет, родственники могут решить, что не обладают средствами, достаточными для церемонии, и тогда «to’makula» «поживет» еще немного. Но этот совет обязан назначить дату похорон, через месяц, год, или три. В момент принятия такого решения умерший переходит из состояния «to’makula» в состояние «to’mate», или, как перевел это Давид, «really, really, really died» и переселяется из спальни в рисовый домик, где бальзамируется уже с соблюдением почти египетских технологий, с обертыванием бинтами и благовониями, – ждать назначенной даты. За кадром наших рассуждений остался вопрос, когда тораджи приглашают христианского священника. В какой-то момент приглашают. Я, правда, задал вопрос, как ко всему этому относится церковь. «Нормально», – ответил Давид, – «Молятся, в церковь ходят – чего еще им желать».

Если серьезно, я покривил душой, назвав во вступлении тораджей христианами. Формально – так, фактически – это очередная «игра». Массово христианами они стали вовсе не в результате миссионерской деятельности голландцев, а в результате всерьез подступившей к правительству единой Индонезии в 60-х годах прошлого века угрозы радикальной исламизации Сулавеси с последующим его отделением. Пусть уж лучше тораджи будут христианами, решили центральные власти, официально записав их, на всякий случай, еще и Aluk To Dolo – сектой балийского индуизма… Так что кто они, язычники, анемисты, протестанты или еще кто-то, решайте сами, тораджам, видимо, нет до этого дела.

Размах похоронных торжеств впечатляет. Тысячи людей, десятки, а то и сотни приглашенных семейств, привозящих на закланье буйволов, стоимость только одного из которых может доходить до нескольких тысяч долларов… Я попросил Давида посчитать стоимость этих похорон. После нескольких минут раздумий Давид выдал смету – около миллиона евро. Воистину жизнь ради смерти… правда, это «тройные» похороны высшей, «золотой» касты. Касты у тораджей три – золотая, железная и деревянная. Деревянную касту хоронят за неделю, подготовка длиной в годы длиться только у «золотых». Пойдемте посмотрим, а что там, за занавесом церемонии? Куда завтра, в третий день, определят наших «золотых», и какова участь «деревянных»?

Понятие «кладбище» у тораджи условно. Похоронить умерших из высшего сословия можно либо в «hause-grave», фамильном склепе, либо в отверстии, выдолбленном в твердой породе (liangbatur). Для этих двух типов возможно применение кукол tau tau. Делаются они из хлебного дерева.

Фамильный склеп.

Фамильные склепы, в том числе и с tau tau, расположенные у селения Ke’te kesu. Выдолбленных в скале отверстий тут нет, за ними мы поедем завтра в другие села. Зато здесь есть захоронения бедных сословий. Гробы стоят здесь на деревянных подставках у основания скалы, или на солидной высоте.

Захоронение «железной касты»

Тау-тау

Со временем гробы разрушаются, просыпая на землю свое содержимое.

В родовые усыпальницы высшего класса принято хоронить всех членов семьи. Это престижно. В «висячие» гробы класса ниже тоже можно хоронить родственников, пока влезают, поэтому так много черепушек у развалившейся домовины.

Рассыпавшийся гроб

«Висячие» гробы бывают разные, это и лодочки, и «хрюшки»…

Висячий гроб – лодочка

Но самая низшая каста, деревянная, свое упокоение находит без церемоний, в общей естественной пещере (тип «Erong»), куда их тела, в гробах или без, просто складывают.

Умершему принято приносить то, что он любил при жизни – сигареты, колу, книги. Этот любил прохладу, кроссворды и бухгалтерию.

Дары на могиле.

Когда же пещера заполняется, ее «освобождают», выбрасывая все ненужное.

Путь до Рантепао мы проделываем молча. Анализировать и делать выводы нет сил, даже добравшись до гостиницы Pia’s Poppies Hotel, так разрекламированной Lonely Planet, что там теперь только австралийские и чешские бэкпекеры, а для того, чтоб появилась горячая вода в кране, надо попросить повара на кухне. Зато, когда я попросил у них визитку, они удивились: «У Вас LP, что ли, нет?»

Другие захоронения, рассуждения и выводы завтра, ладно? Сегодня нет сил даже дождаться ужина.

12 января. Тана Тораджа, Сулавеси. Вчера, чтобы дождаться ужина, действительно потребовались усилия. Девочка радостно приняла заказ, потом столь же радостно нам сообщила, что кухня еще не работает. Мы попросили ее позвать нас к столу тогда, когда там что-нибудь появится. Через час в дверь постучали, на столе стояла уже тыква с супчиком, но второго дождались только мы с Лелькой, да и то толкая друг друга по очереди, чтобы не уснуть под оглушительный хор местных лягушек. Памятуя о вчерашней неспешности, к договоренной с Давидом встрече в 9 утра мы начали готовиться за час, но все равно ему пришлось подождать нас еще 50 минут. Ну и ладно, спешки нет. Честно говоря, похоронные истории нас слегка утомили вчера, поэтому сегодня мы не будем устраивать гонку по захоронениям. Ну, разве что, посмотрим на облюбованный Лелькой еще в путеводителе «многоквартирный» дом с балкончиками. Захоронения такого типа есть в Lemo (вниз по карте от Рантепао, вправо от аэропорта), куда мы и направляемся. Лемо – «обычная» деревня тораджей, за рядом домов – рисовые поля с пасущимися на них быками (тоже вот интересно природа устроена – не употребляющие в пищу рис баффало – идеальный инструмент для прополки рисового поля), за которыми, в тени огромных деревьев, прячутся скалы. Подойдя по дорожке между полями поближе, начинаешь различать необычность этих скал. Чуть в стороне от скал, почти на поле, приютились фамильные склепы, но в Лемо интерес привлекает, все же, захоронение в скале, Liangbatur.

Фамильные склепы

Скальное захоронение

Захоронение производится в отверстие, выдолбленное в камне, а рядом с ним устраивается балкончик, на который усаживается погребальная кукла – tau tau. Каждое отверстие, как и балкончик, является фамильным; в отверстие хоронят членов одной семьи, а выстроившиеся на таком балкончике персонажи – родственники. Когда пространство заполняется, его закрывают окончательно, а семья вынуждена устраивать следующее.

Проходя вдоль поля, натыкаемся на сарай, типа такого, в которых дачники хранят инвентарь, и не сразу понимаем, что это такая сувенирная лавка. Но не все персонажи в ней – tau tau.

Сувенирная лавка с куклами Тау-тау.

Мы возвращаемся в Рантепао, чтобы попробовать переключиться с похоронной тематики на, например, природные красоты, и направляемся в дальнее селение Batutumonga (верх карты, чуть левее середины), расположенное высоко в горах, с видом на Рантепао. В город мы въезжаем по мосту через мутный поток, вспоминая по пути про два необходимых нам дела – подкрепить кошелек бумажками из банкомата и купить автобусные билеты на вечер. С первым нет проблем – Рантепао стал туристическим, и проблем с банкоматами тут нет. Просто, как и во многих местах Индонезии, они «кучкуются» вместе и «гнездяться» внутри специально предназначенных для них павильонов, с кондиционерами, полицейским и табличкой с перечнем запретов, внутри. Чуть не первым в этом списке идет требование снять мотоциклетный шлем, поэтому не факт, что появление банкоматов связано с появлением туристов, да и туристами в очереди к гнездовью оказались мы одни. В таких местах могут скапливаться до полутора десятков аппаратов; в Рантепао их штук пять, смотрите на надписи на них: как правило, они заправлены одним типом купюр, достоинство которых надпись и сообщает. Покупка билетов на автобус оказалась чуть сложнее – получилось сделать это только в четвертой конторе. Автобусов тут много, они принадлежат разным компаниям, бюро которых слегка разбросаны в пределах одного – двух кварталов центральной улицы. При всей массе автобусов отправляются они примерно в одно и то же время, 8—9 утра дневные и 8—9 вечера – ночные.

Выбравшись из Рантепао, дорога начинает портиться, ее ширина требует прицеливания даже для разъезда или обгона двухколесной техники, а глубина колдобин на ней определяется водителем путем столь же прецизионного прицеливания.

Разъезд с мотоциклом

Поэтому движение столь медленно, что мы продолжаем рассматривать крыши-лодочки и закопавшихся по уши в грязи быков.

Бык

Не отказываем себе в удовольствии просто зарулить в деревни тораджи, поснимать домики, их резьбу и роспись.

Домики Тораджи

Роспись на домах

Дорога то петляет по полям, и тогда на горизонте появляются «лодочки» и быки, то ныряет в лес, где примостились… ну да, опять склепы и liangbatur’ы.

склепы в лесу

liangbatur

Никуда не деться от похоронной тематики в Торадже. Это – вариации на тему одновременно и фамильной усыпальницы, и отверстия для захоронения в скале. Мы въехали в зону давней вулканической деятельности, и ландшафт полей и лесов дополнился хаотически разбросанными по ним вулканическими глыбами. Значит, как и в скале, там можно сделать нишу для упокоения родственника, получив и grave-house, и индивидуальный liangbatur в одном флаконе. Или для себя, любимого, на будущее.

Заготовка на будущее.

Причем, это особенно круто – вулканический материал более сложен в обработке, нежели просто камень, а значит, и усыпальница получится дороже. У тораджи есть специальная профессия – долбить такие дырки (только вручную!) и работа «под ключ» обойдется заказчику в тысячи нерупий.

Здесь же, в лесу, гид снова обращает наше внимание на это удивительно стеснительное растение: вроде бы, просто листок, но стоит до него дотронуться, и он свернется.

Стеснительный цветок

Снова, потому что в первые часы нашего с ним знакомства Давид с этого начал – продемонстрировал всю хрупкость… нет, это до меня позже дойдет, что цветок этот был неспроста, когда сядем в автобус и задумаемся. Ну вот там и расскажу.

А дорога выбирается из леса на поляны, огибая рисовые поля, усеянные захоронениями тораджей.

Поля и кладбища.

Кладбищ в обычном понимании тут нет – был бы подходящий камень. Впрочем, живые тут тоже встречаются, словно напоминая своим видом, что им приходится пережить, какого труда им стоит обеспечить себе достойный переход из этих рисовых террас в каменную нишу на них же.

Крестьянин на рисовом поле.

Через тройку километров отсюда, за чередой рисовых полей – цель нашего путешествия – смотровая площадка в селении с гестхаузом, куда приходят побродившие по полям и лесам треккеры, с рестораном, стоящим на огромных камнях, в одном из которых обнаруживается ниша, в которую запросто поместился бы владелец ресторана вместе с шеф-поваром, и видом из него на лежащий внизу Рантепао в одну сторону и «рисовую» церквушку в другую.

Вид на Рантепао

Вид на «рисовую» церквушку

Давайте съедим тут дымящуюся курицу, и поразмышляем…

Первое впечатление, которое лезет в голову в Тана Торадже, когда в голову начинает что-то лезть вообще – это то, что попал в другой мир. Или даже на другую планету. Такое же чувство было у меня в Тибете – перевернутые, на первый взгляд, вверх ногами основные аксиомы бытия. Здесь мы поймали себя на мысли, что тораджи даже внешне сильно напоминают тибетцев (впрочем, как и многие индонезийцы вообще), а вместе они – как будто сошедшие с картинок изображения американских индейцев из книг Фенимора Купера. И никаких китайцев тут рядом не стояло – другой тип, и лица, и жизни. Но отторжение сентенции о приходе тораджей из Китая быстро заменяется ее принятием, если только Китаем считать что-то другое, близкое к Тибету… Впрочем, это фантазия, дающая, однако, некий ключ к пониманию тех нестыковок, что заставляют нас считать это «другим миром».

Прочно сидящие в головах стереотипы – вещь сугубо субъективная: мы просто привыкли к тому, что определенные события вызывают за собой общепринятую на них реакцию. А если эта реакция оказывается прямо противоположной? Да, в нашем мире принято оплакивать на похоронах усопшего – это общепринятая и всем понятная норма. Но вот вы попадаете вдруг в мир, где этому принято радоваться, и впадаете в шок. «Дикари!» – читаю я иногда в отчетах очевидцев. Можно, в поисках ответа, уйти вглубь веков, где наши далекие предки справляли тризну по умершему: дескать, отмучился, порадуемся за него. В таком случае оппонент сразу радостно воскликнет: «А я что сказал? Дикари!» Но давайте попробуем унять негодование или недоумение, и понять, почему это так. Наши «герои» – трое умерших Ланде – покинули этот мир три, два и год назад, соответственно. И каждый из них прошел за это время путь от «to’makula», когда он был «приумершим», до «to’mate», когда он «умер окончательно». Период острой утраты, несомненно присущий всем живым, пришелся именно на первое состояние, когда «to’makula» «живет» вместе с живыми, а те за ним ухаживают… Но мы ведь не знаем, как тораджи это переживают – в том то и дело, что момент этого переживания, безусловно самый интимный, скрыт от глаз посторонних. Это период реального прощания и оплакивания, и он полностью принадлежит только самым близким. И вот, собрались остальные родственники и решили умершего похоронить. Перенесли его в рисовый домик, и он стал «to’mate», а семья принялась за прозаические хлопоты – подготовку к церемонии. Которая и состоялась через год, два или три, то есть тогда, когда боль утраты успокоилась, а на первый план вышли светлые чувства и воспоминания о том, каким в реальности был этот умерший уже достаточно давно человек – добрым, веселым, жизнерадостным… А теперь наложим это на то, что происходит в нашем мире. Вот, человек умер. За шоком, который сменяет боль и скорбь, следуют похороны. Картинка происходящего у тораджей полностью совпадет с тем, что происходит у нас, если только вы нашим похоронам сопоставите их переход от «to’makula» к «to’mate», их перенос тела из жилища в рисовый домик. Сама же процедура захоронения, на которой мы только что присутствовали, тогда соотнесется в нашем мире, например, с вечером памяти, на который можно пригласить всех, кто хоть как-то знал умершего, чтобы поделиться воспоминаниями о том, каким он был светлым и веселым. Почему тораджи не плачут на церемонии? Ровно потому же, почему и мы не плачем, а читаем стихи и рассказы на торжественном вечере памяти, например, Пушкина. Да, у тораджей тело делает «промежуточную остановку» в рисовом домике, но сути-то это не меняет… Эта промежуточная остановка, во многом, следствие влияния как раз восточных философий, где к нашим двухмерным понятиям (Жизнь – Смерть, Созидание – Разрушение) всегда добавляется третье: Рождение – Жизнь – Смерть или Созидание – Сохранение – Разрушение. Об этом мы поговорим, когда столкнемся с самой философией. Но такое разделение позволяет тораджам еще и отделить область интимных переживаний самых близких, впустив всех остальных на следующей, «промежуточной остановке». Согласитесь, их мир более тонок…

Или вот другой шок. Убийство жертвенного животного. «Дикари?» Нет, прагматики. Как и наши торговцы на деревенских ярмарках, до сих пор предпочитающие продавать кур не тушками, а живьем. В совсем недалеком прошлом это касалось не только кур, но и более крупных, предназначенных на продажу в виде мяса, животных. Вам свинина нужна? Вот вам поросенок. Хотите – так забирайте, хотите – при вас забьем и освежуем. В этой ситуации вам не надо сомневаться в свежести. Ровно это и происходит у тораджей: «мясо» надо доставить свежим, да еще и доказать его пригодность. Только и всего. Зачем это выставлено напоказ? Да им это в голову не приходит прятать – чтобы поросёнок стал мясом, его всяко нужно заколоть. И это умеют делать в деревнях Тораджи все. Ну, как это умели делать все и в наших деревнях полвека назад, а кое где и сейчас. Я, правда, сказал, что это другой мир? Впрочем, я опустил тут некую филисофско-мистичскую составляющую, требующую душ быков и поросят для «транспорта» человеческих душ на Юг, в рай. Но это, скорее, «надстройка», идеология. И к этому мы еще вернемся в другой «жемчужине».

А курицу в Индонезии готовят хорошо, в отличие от того же быка. Вместе с курицей закончился, не начавшись, дождь, и мы снова поспешили в машину. Вниз, в Рантепао, дорога привела нас существенно быстрее. Замелькали снова террасы и захоронения, кресты и лодочки, люди и церкви.

По мере приближения к столице движение оживало и уплотнялось, и вскоре нам стало ясно, что это еще не все. Постояв практически в пробке, мы пропустили кортеж машин с ленточками и включенной аварийкой. «Свадьба», – пояснил наш гид. А свадьба – это еще одна церемония тораджей. Нет, не такая пышная, как похороны, но все же. Гостей – снова больше тысячи, но уже вторая половина дня, и все, положенное по этикету, завершено. И тогда для гостей устраивается действо… Бой быков. Адреналин здесь.

Мы останавливаемся у стадиона, практически в центре Рантепао, окруженного толпой зрителей. Стадион находится в углублении, на его поле и разворачивается представление. А зрители располагаются по краям, но очень неравномерно – где-то густо, а где-то совсем никого.

Мы выбираем себе место, но Давид тактично берет меня под локоть:

– Пройдите туда.

– Но тут лучше, никого нет…

– И загородок нет. Бык побежит. Пройдите…

Для почетных гостей сооружена трибуна, огороженная и защищенная… рядами болельщиков. Быков направляют хозяева-погонщики, и, конечно, они позаботятся о том, чтобы бык побежал не на почетных гостей.

Трибуна почетных гостей

Животные ведут себя, в отличие от толпы, достаточно вяло, но в какой-то момент «заводятся», потом успокаиваются и даже валяются в грязи.