Текст книги "Боярский сын. Часть первая: Владимирское княжество"

Парень, вынырнув из созерцания самого себя внутри, с уважением поглядел на кольцо; потом оттянул энергию назад – до тех пор, пока тревожные искры в Камне не потухли. Но на этом не остановился. Еще раз «взглянул» на ядро, да еще «прислушался» к общему состоянию. Внутри живота что-то тянуло; что-то, требующее немедленно бежать на кухню. Не взирая на то, что там, скорее всего, его никто не ждет. Потому он еще раз направил поток искр обратно в организм, к материнскому ядру. До тех пор, пока тянуть не перестало. И с тем решил осмотр пока завершись..

Дверь преподнесла очередной сюрприз. Оказывается, она запиралась сама, и пришлось поделиться толикой Силы и с ней. А потом, уже в кабинете, проверить, толкнуть ее от себя – закрылась ли? Закрылась. В библиотеку парень сразу не пошел. Только глянул на часы, показавшие, что в сокровищнице рода он провел чуть меньше получаса, и направился к следующей двери. Там была спальня отца. Ну, как спальня? Полноценная квартира. С прихожей; отдельными туалетом и ванной, которую скорее можно было назвать бассейном; гардеробной; еще одним кабинетом – рабочим; небольшой – метров на тридцать квадратных – залой. Ну, и собственно спальней с широченной кроватью. Тут самым интересным для парня был групповой портрет на стене. Картина маслом, что называется – в самом прямом смысле этого слова. Илья Николаевич Шубин с супругой, Натальей Васильевной, и наследником на ее руках. Коле на картине было годика два. И как, и кем писался этот семейный портрет, он, конечно, не помнил.

Теперь же ему стало как-то… неприятно, и даже стыдно, за отца, который вот сюда, на эту кровать, под картиной… Потом он одернул себя. Не то что решил себя не вправе судить родителя. Просто понял, что если Илья Николаевич когда с Анфисой Никаноровной… то это в другой спальне. В той, что располагалась в квартирке напротив. Размерами она была куда скромнее, и сразу показывала – тут живет женщина. Которая вполне умеет создать уют для себя, и для того, кто ее навещает. Изредка. Впрочем, тут могли приложить руки и холопки, что убирали. Но почему-то Коля был уверен – тот самый уют был создан именно благодаря Анфисе.

К которой Шубин и направился, с чуть покрасневшим лицом. А что – дело молодое; баронесса тоже не стара, да и никакими обязательствами с отцом связана не была. А сам боярич в какой-то части своей был, ну очень… раскованным, что ли? Хорошо это, или плохо? Вот это Николаю предстояло решить попозже. Не сегодня уж точно.

В библиотеку он входил, постаравшись поскрипеть дверью – чтобы не испугать женщину. Впрочем, скрипа он не дождался, потому пришлось немного покашлять.

– Вечер добрый, Анфиса Никаноровна, – проговорил он достаточно громко, – не помешаю?

– Входите, Николай Ильич, – поднялась со стула баронесса, – вы теперь тут хозяин.

Николай же застыл на пороге:

– Бог ты мой, Анфиса! Вы что – решили зрение себе испортить?

В комнате было темно. Кроме той его части, где за столом сидела Анфиса Никаноровна. И освещался стол и манускрипты на нем парой свечей в подсвечниках.

– Ну что вы, Николай Ильич, – рассмеялась женщина так волнующе, что у парня сперло в груди, – на такую мелочь, как уставшие глаза у меня Дара хватит.

– А зажечь светильники, не хватило? – буркнул парень, как бы не с укоризной.

– А вот представьте, что нет. Наш Дар, магия Разума, совсем не походит на остальные. Можно сказать, что он не имеет вещественного наполнения. И потому… только так.

Лицо женское стало вдруг напряженным, а Шубин почувствовал, как что-то вроде пытается проникнуть в его голову; прямо сквозь череп. Словно саморез вкручивается. Однако магический «шуруповерт» у Анфисы был явно слабоват. Да еще Николай, не размышляя, направил в ту точку черепа, которая наполнялась слабой болью, толику искр. Отчего баронесса вскрикнула, и почти обмякла на своем мягком стуле. А у самого парня боль сразу прошла.

Но он не бросился к Анфисе, как можно было того ожидать. Слишком уж картинно она раскинула руками; да и позволять влезать в голову кому-то – даже такой хорошенькой женщине – он не собирался.

– Не делайте больше так, Анфиса Никаноровна, – бросил он спокойно, лишь с капелькой угрозы в голосе.

– Хорошо, Николай Ильич, – тут же выпрямилась на стуле женщина.

– И можете меня наедине называть по имени… ради экономии времени… и вообще, – убрал злость из голоса Николай, – чем порадуете?

– Ну, тогда и меня Анфисой, и на ты называй, Коля, – улыбнулась баронесса, – порадовать… не скажу, что много, но кое-что накопала.

– Да вы тут, – Николай ткнул рукой в сторону стола, заваленного свитками и тяжеленными на вид книгами, – настоящие раскопки провели. Немудрено было что-то раскопать. Конечно, если умеешь это делать. Вы, я вижу, умеете.

– Ты, Коля, ты, – поправила его Анфиса, – я действительно нашла кое-что интересное.

Она махнула рукой на шкафы, которые окружали по периметру все достаточно большое помещением, и вздохнула.

– Говори же, не томи! – перешел вдруг на язык, который был совершенно не свойственным ни прежнему Шубину, ни теперешнему.

– Вот, слушай! – она подняла к глазам свиток, который даже в полутьме казался каким-то официальным документом. С печатями, размашистыми подписями…

– Еще и магией подкрепленный, наверное, – предположил Николай, в несколько шагов приближаясь к столу, и прикладывая палец к светильнику

Уже под ярким, после свечей, светом, он услышал, что боярские дети, оказывается, во время боевого похода признаются самыми что ни на есть совершеннолетними; со всеми правами и обязанностями.

– А если поход закончен? – спросил тут же Николай, – как там быть? И какого года этот указ?

– Это еще до большого половецкого нашествия, – улыбнулась Анфиса, лицо которой парень с удовольствием разглядывал, – еще киевским Великим князем Владимиром. Вот как раз к этой беде такой указ и принят был. Осталось еще проверить – не отменил ли его кто из других Великих князей.

– Ага, – подхватил ее сомнения боярич, – еще и войну такую найти надо, куда отъехать можно было бы… годика на два. Или больше?

– Нет-нет, Коля. Тут ты прав. Для боярских детей возраст совершеннолетия как раз восемнадцать. Для иных дворян да, только в двадцать один.

А Николай почему-то вспомнил недавний отчет управляющего, Арсентия Палыча. Ту его часть, где про налоги говорилось.

– Вот потому нас, бояр, и не любят, – проговорил он едва слышно.

Но Анфиса услышала. И ответила:

– Не только поэтому, Коля. Если хочешь, – я сделаю подборку… все про боярские рода. Про вольности их, права и обязанности.

– Это было бы хорошо, – улыбнулся Шубин, – но и про прежнее дело не забывай. Про войну, имею в виду. Может, обнаружится какая, которую княжество русское объявило, да не довело до конца. И забыло за давностью лет. А если такая от имени рода была объявлена, или ему… то есть нам, Шубиным… ну, в общем, ты поняла, да? Тогда вообще будет прекрасно!

– Поняла, – кивнула Анфиса и вдруг, наверное неожиданно для себя, зевнула. Успев, правда, прикрыть рот ладошкой.

– Ну вот, – заявил парень чуть покрасневшей женщине, – совсем замучила себя с этими книгами. Давай-ка отдыхать. Завтра день не самый простой будет. Мы в церковь. Ты с нами?

– Надо, – вздохнула Анфиса, поднимаясь.

– Ну, тогда спокойной ночи.

Николай круто развернулся, и готов был уже выскочить из библиотеки.

– Подожди, Коля, – остановила его баронесса, – вот – возьми почитать на ночь. Она на французском языке. Но если разберешь, то большая польза для начинающего мага получится.

– Спасибо. Еще раз спокойной ночи.

Парень буквально выдернул тонкий томик из женских рук, и ушел, не закрывая двери. Не спать, куда собирался еще недавно. Пошел на кухню, в надежде отыскать там что-то съестное. И червячка заморить, и гормоны юношеские насытить. Едой, конечно.

– Ну, и Дар подкормить, – заявил он себе, – если получится.

Глава 8

В десять часов вечера замок, казалось, заснул полностью. Боярич шагал по коридорам, ориентируясь больше по памяти, чем по едва заметному свету ночных светил. Луны и звезд, конечно. И в круговом коридоре, и на лестнице, по которой он спускался в полуподвальное помещение, что здесь было принято считать первым этажом, и где располагалась кухня немалых размеров (поближе к подвалам с запасами, ага), редко, но попадались настенные светильники. Но ни к одному из них Николай не прикоснулся. Он словно крался в собственном доме – будто боялся, что его обнаружит кто-нибудь за постыдным делом. А дело было вполне объяснимым – молодой организм Одаренного требовал пищи.

А вот в кухне, куда он попал, толкнув едва скрипнувшую дверь, света хватало. И от свечей, и от огня печей, на которых что-то шипело, и булькало, источало умопомрачительные ароматы. А еще – показалось парню – от широкой улыбки бабы Нюры, которая замолчала было на полуслове. В той фразе, которой она распекала одну из своих немногочисленных помощниц. Если конкретней, то молодых холопок тут было две, и одну из них, светловолосую Таньку, юный боярич… ну, в общем, было дело, и не один раз. Не он виноват – время такое.

Впрочем, укорять себя как-то Шубин не стал. Шумно вдохнул напоенный ароматами и теплом воздух, и спросил:

– А что это вы, баба Нюра, так поздно готовите? К утру, пожалуй, все и остынет.

– Так иные работнички уже к четырем встают… батюшка, Николай Ильич, – вот для них и стараемся. И теплого поедят. А вам ужо к утречку свежих пирогов, да других заедков приготовим.

Пауза, которую заметил боярич, была вполне понятной. Было время, когда баба Нюра – не такая круглая и морщинистая, как теперь – называла его Николенькой; потом бояричем.

– Вот теперь и до батюшки дорос, – ухмыльнулся Шубин.

Ухмыльнулся про себя; бабке же выдал широкую, и чуть заискивающую улыбку; со словами:

– А для меня, баб Нюр, найдется чего? Кушать хочется – жуть как!

– А как же, – всплеснула повариха руками так, что чуть не сорвала с себя передник, запачканный мукой, – вот сейчас как раз пироги подойдут, с пылу, с жару. Все, как ты… как вы, Николай Ильич, любите. Пока же сбитню свежего испейте. Он слабенький, меду-то не больно много положили. Больше трав нужных.

Николай не стал спрашивать, для чего нужных. Как и обращать внимание старушки на очередную оговорку… ну, или чуть заметную паузу в общении.

– Пусть привыкают, – решил он, – и она, и все остальные. И самому привыкать пора, что за все тут в ответе. Иначе не поймут, на шею сядут. Наверное. Хоть и рассказывал батюшка про заклятия, на холопов накладываемые, но… спиной ни к кому поворачиваться не буду. Разве что дядьке доверю… ну, и вот бабе Нюре.

Он уже сидел за отдельным столом, с которого шустрая девчушка – не Татьяна, другая, темненькая и совсем юная – смахнула тряпкой крошки. Которых, на взгляд Николая, там и не было. Наслаждался напитком, вкус которого был сегодня насыщенным, как никогда. А скоро и пирог подоспел. Большой, на целое блюдо. Из которого – как только баба Нюра его прямо перед носом парня покромсала на восемь кусков – кверху рванули прямо таки сбивающие с ног ароматы. Хорошо, Шубин уже сидел. Вот тут он и отключился от всего. И только умяв половину пирога, вспомнил о недавних своих экспериментах с перстнем. Положив ладонь на столешницу так, чтобы ни девушки, хлопотавшие в дальнем конце кухни, ни главная повариха, то и дело бросающая на него умилительные взгляды, не могли видеть камня, он прикрыл глаза, нашел внутри себя Источник, и погнал от него искры к указательному пальцу.

Где, как опять показалось, перстень раскрыл свою жадную пасть, поглощая энергию, которую иначе, чем электрической, сам Шубин уже не называл. В какой-то момент он вдруг увидел, или почувствовал, что движение в потоке застопорилось. Поспешно открыл глаза, и прервал течение искр – теперь это ему удавалось одним мысленным усилием. А все потому, что внутри бурого и по-прежнему мутного камня пытались прорваться наружу тревожные золотистые огоньки.

Сидел бы сейчас за столом прежний Шубин, который, почувствовав ноющую боль в желудке, сунул в рот очередной кусок пирога, он мог и не остановиться. Со всем юношеским максимализмом вкачивал бы в артефактный перстень энергию до тех пор, пока…

– Пока не случился бы «большой бум». В котором неизвестно, уцелел бы я сам. Электричество, пока при мне, вроде и не вредит организму. А вот выпущенная наружу; так сказать, самостоятельная сила, да преобразованная в другую – да хоть кинетическую, отчего потолок обвалился бы… нет, – он поглядел на высокий, и на удивление чистый, незакопченый потолок, – этот бы не обвалился. Батюшкина работа.

В общем, знания и опыт, почерпнутые из книг, который сам Николай Шубин не читал, было признано считать правильными и применимыми на практике – пока не будет доказано и показано иное. Потому парень все же доел пирог, запихивая последний кусок в себя уже с некоторым трудом, и встал, склоняя голову перед мастерством и трудолюбием поваров:

– Спасибо, баб Нюр, наелся до отвала. Вкусно было, как всегда. Даже еще вкуснее.

– Да ну, уж скажете, – покраснела от похвалы повариха, – может еще чего, Николай Ильич?

Теперь паузы в гладко текущем, практически воркующем говорке бабы Нюры не было.

– Да, – кивнул боярич, – отвару мне с собой дайте… или, вот сбитня.

Вскоре он уже опускал кувшин с чуть теплыми боками на другой стол – в своей спальне. Это тоже была, по сути, отдельная квартира. Но, в отличие от отцовской, гораздо скромнее. Двухкомнатная, так сказать. Кроме собственно спальни, где кровать была немногим меньше, была еще одна комната – одновременно и прихожая, и зала, и кабинет, и – вот как сейчас – столовая.

– Или нет, – покачал головой парень, – скорее все же кабинет. Или учебная комната.

Книжка, которую боярич выпросил у Анфисы, сейчас буквально жгла руки – куда там теплому кувшину со сбитнем. Но Шубин все же налил пряный, хорошо бодрящий напиток в бокал и отпил пару глотков. И только тогда открыл том. Учебник этот, как вскоре выяснилось, написал настоятель некоего аббатства римской католической Церкви, Стефаний Варда. Какого именно аббатства – Николай пропустил мимо внимания. Как и обширное вступительное слово, в котором утверждалось, что Дар, или Сила, или Магия дана человечеству Всевышним, и что оно, это самое человечество, обязано за это Богу… в лице римской Церкви, конечно. О том, что эта самая Церковь больше тысячи лет с усердием – свистом и улюлюканьем, а еще кострами и «испанскими сапогами» – пыталась выкорчевать из мира самую суть магии, в учебнике не говорилось. В отличие от одного из тех учебников, которые невысокой стопкой располагались на самом краешке стола.

К своему стыду Николай не мог вспомнить, когда он открывал хоть один из них. В школе – да. Там был точно такой же комплект, потому ранец, или рюкзак благородным школярам таскать с собой не приходилось.

Одернув себя, Николай все же углубился в чтение, выискивая, и примеряя к полученным раньше из книг теоретическим знаниям редкие зерна практического опыта и умений. Прежде всего искал именно пути и способы развития Дара. И первым, к своему изумлению, или удовлетворению, определил для себя – вслед за автором – ту самую медитацию, которой уже владел. Как сам предполагал, на достаточно высоком уровне.

Аббат же Варда предлагал процедуру эту проводить в виде молитв Всевышнему. Желательно в присутствии наставника; естественно, священнослужителя определенного ранга посвящения. И тогда – утверждал Варда – самые усердные послушники к концу обучения, длившегося не меньше пяти лет, могли достигнуть истинного единения со Всевышним. Которая выражается для Церкви Рима в том, что человек, маг, полностью подчиняет себе Дар.

– То есть, – сделал вывод Николай, – овладевает внутренним зрением, и может пользоваться Источником осознанно. Не тревожась за то, чтобы полностью «иссушить» его.

От последнего, кстати, предостерегал и аббат Варда. Приводил в качестве примеров ужасные (на его вид) истории лишения Дара даже сильных магов. Последнее, кстати, тоже преподносилось исключительно карой божьей. Мол – это рукой (или Источником) отступника (грешника, нечестивца и т.д.) водил сам Всевышний. Ну, или дьявол, которому возомнивший о себе больше предписанного Церковью Одаренный продал душу.

Вторым методом, или способом повышения уровня одаренности, или магической силы, аббат называл применение специальных средств. Алхимия с некоторых пор католической Церковью не преследовалась. А некоторые ее грани (особенно связанные с ядами) даже приветствовались. Но последний вывод, а точнее, предположение, Николай сделал уже сам – из опыта и памяти прожитых не им самим жизней.

Третий, тоже знакомый по творениям писателей-фантастов, представлял собой погружение Одаренного в особую среду – искусственную, или природную. Так называемые Источники Силы. Практически ни одного конкретного примера аббат, к сожалению не привел. Только описательные моменты – без географической привязки. Единственное, о чем с гордостью заявил на страницах своего опуса, указал на место сосредоточение Силы католической Церкви. Ватикан. Но и тут не пояснил, что именно дает магам это место, или Источник. Как и то, каким он был – естественным, природным; или намоленным миллионами прихожан в своих молитвах. Почему-то действенность даже одной, небрежно проговоренной молитвы у боярича сомнения не вызывала.

Отложив томик, и потянувшись, Николай решил потратить еще с десяток минут на «игрушки». А именно – те самые метательные ножи, которые так и носил под курткой. Сбруя их была отделана и сшита так ладно, что парень уже и забыл, о ее существовании. Точнее, не забыл, а чувствовал себя с полудюжиной острых железок, образовавших настоящий защитный нагрудник, вполне комфортно. Можно сказать, сжился с ними. И теперь попробовал выхватить первый, ближний к руке. Впрочем, отработку этого, и всех других движений он не планировал – ни место к этому не располагало, ни время.

– А вот завтра, – пообещал он себе, а пока… иди ко мне, мой хороший…

Как-то ему показалось, что нож, который оказался на столешнице, рядом с закрытым томиком, сам скользнул в ладонь, а потом на то место, куда его определил боярич. Словно жаждал насытиться… нет – не кровью врага, которых, как предполагал Шубин, у него могло оказаться куда как много, но той энергией, приемником которой явно была нижняя, утолщенная часть метательного ножа. Она даже на ощупь отличалась от хищного, обоюдоострого лезвия – хотя никакой видимой границы в металлическом изделии не было. Ну, и Николай не удержался; взял обратно в руку нож, и подал в него электричество; по отработанной уже схеме. И ничуть не удивился, когда совсем скоро почувствовал, как поток искр, или электронов, начал плавно притормаживать. Никакого видимого эффекта не было. Но, судя по времени, которое ушло на «зарядку» метательного орудия, в нем сейчас хранилось примерно десятая часть от того заряда, который уместился в перстне.

– Много это, или мало?

Юный Одаренный не знал. Мог, конечно, оценить хоть как-то по масштабам разрушения – метни он сейчас нож в стену. Но делать этого он, конечно, не стал. Перенес натурные испытания на завтрашнее утро.

– Которые, – добавил он, – желательно провести без свидетелей. Ну, разве что дядьке показать. Да, он лишним не будет.

С этими словами Николай отправился в спальню. После посещения еще одной комнаты, конечно. Той, где в трубах сейчас текла лишь холодная вода. Чтобы нагреть ее, и понежиться в бассейне, нужно было подать энергию в накопитель, да дождаться, когда вода нагреется, да заполнить этот самый водоем. Прежде это делал (очень редко, к слову) отец. Теперь же парень, который за день уже дважды побывал в бане, и после последнего раза не сильно и употел, лишь почистил зубы, разделся, и наконец принял горизонтальное положение на кровати, укрывшись одной лишь простыней. Еще парень решил героически потренироваться на ночь; погонять по энергетическим каналам искры. И даже начал это дело. Параллельно пытался продолжить размышлять на тему – что все же произошло с теми, чьим опытом и памятью пользуется сейчас без зазрения память Виктора Николаевича Добродеева. В теле боярича Шубина. Но потом расслабился, успокоился и незаметно для себя уснул.

Петуха в замке не оказалось. Ни горластого, ни какого еще. Разве что жареные были на кухне, у бабы Нюры. Или, крепкие стены донжона просто не пропускали посторонних звуков. Но вместо будильника здесь был дядька. Обычно он не стеснялся; чуть ли не сдергивал парня с постели.

– Хорошо, что не командовал: «Подъем! Сорок пять секунд на одевание!», – вспомнил боярич чью-то молодость. Да и постель кто-то за мной уберет.

– Николай Ильич, боярич, – негромко произнес казак, – мы как, утренние пробежки не отменяем?

– Никак нет, дядька!

Шубин вскочил, жизнерадостно улыбаясь и, ловко огибая наставника, понесся по известному уже маршруту – в санитарную комнату. А когда вышел, посвежевший от холодной воды, и с растертым докрасна жестким полотенцем лицом, увидел, как казак разглядывает, держа в руках, его перевязь с ножами.

– Ты это, дядька, – чуть встревоженно выкрикнул парень, подскакивая к казаку, – ножей даже не касайся!

– Что это?! – на всякий случай отодвинул подальше от себя сбрую Михаил Васильевич.

Как раз навстречу парню, который и выдернул ее из рук казака.

– Артефакт, – не стал скрывать правды боярич, – не опробованный еще. Но, думаю, шибанет не слабо.

Дядька чуть нахмурился. Явно хотел попенять бояричу, чтобы тот не разбрасывался опасными вещами. Но… не решился. Просто повернулся на выход; ну и Николай за ним. А к выходу из замка даже обогнал наставника. Присоединился к дружкам.

– Точнее – до вчерашнего дня дружкам, – поправил он себя, – теперь же шалишь. Жизнь и нравы такие, что холопы с хозяином вровень вести себя не должны. От того ни ему, ни им самим лучше не будет.

Тут образовалась пауза на пару минут – пока дядька ходил за своим Серко. Боярич же, кивнув в ответ на дружные приветствия парней, и их поклоны, принялся разглядывать тех, кто, как предполагалось, должны были идти с ним рядом по жизни.

– Точнее, до конца этой самой жизни… или жизней, – поправил себя Николай, – и прикрывать спину. Оттого – чем они сильнее и крепче, тем и мне больше пользы.

Парни же словно на плацу выстроились – по росту. Самым старшим, и здоровым – даже здоровее Николая и ростом и в плечах – был восемнадцатилетний Артем, сын кузнеца, и сам начинающий кузнец. Он еще не вступил в пору могучей зрелости. И тяжкий труд, к которому его приучал отец, пока не лишил парня подвижности. Так что, в их ежедневных пробежках он пока не отставал. Ну, а в поединках грудь на грудь, наверное, мог заломать молодого медведя. Не говоря о сотоварищах по тренировкам; включая самого боярича.

Рядом степенно ждал команды Курт, с которым обновленное сознание Шубина уже познакомилось достаточно близко. Этот бывший немчик был старше хозяина на год с небольшим. Еще боярич вспомнил те самые книжки, что сиротливо хранились на его столе. Так вот – как-то на боярича… года четыре назад – нашла, как сказал отец, блажь. Решил он наперсников своих уму-разуму поучить. По тем самым учебникам. Парнишки, конечно, приказу хозяина перечить не смели. Пыхтели, но учили. И даже выучили самый минимум потребного. Читать, там, считать; вычитать да складывать. До французского, правда, дело не дошло. А вот Курт как раз в книжки эти вцепился всерьез и, если не скрывать правду, осилил их содержание никак не хуже самого боярича. А скорее всего, и лучше. Но это, если судить по прежнему школяру. Теперь же…

Рядом с Шварцевым нетерпеливо переступал с ноги на ногу самый мелкий, и самый юркий «курсант» – Захарка, старший сын дядьки Миши. Почему, наверное, ему больше всех и доставалось. Как понял давно боярич, казак готовил из него верного Санчо Пансо.

– Если здесь Сервантесу дали написать его бессмертного «Дон Кихота», – чуть не рассмеялся в голос Николай, – да и я, в общем-то на роль благородного идальго никак не гожусь. В смысле, рыцаря. Надо будет всадить нож в спину врагу – всажу, не сомневаясь.

Вот на такой «оптимистической» ноте и начался их ежедневный кросс. Который поначалу пролегал по дороге, что была ничуть не хуже великого транссибирского тракта; разве что поуже… раза в три. Но это понятно – Одаренный Земли высокого ранга для своих земель сил не пожалел. Боярич поначалу поглядывал по сторонам – хозяйским глазом. Но пустые по воскресному утру пашни и какие-то всходы (озимые?) интереса не вызывали. А вот тренировать наблюдательность, чего требовал от всех четырех дядька, пришлось. Особенно, когда трасса их свернула на обычную тропу, что местами превращалась в лесную. Тут уже и потемнее стало, и места, где можно было ожидать вражескую засаду, появились. Хотя за те бесчисленные утра, и вечера, которые боярич пробегал по этой трассе, ни разу никакой угрозы так и не было выявлено.

Еще недавно юный герой даже жаждал, чтобы какой разбойник, или целая ватага сделала такую глупость – напала на боярича и его свиту. Ух, он бы им!

Теперь же, в свете вновь открывшихся обстоятельств, и того, что таковых могло быть гораздо больше, чем Шубин даже мог себе представить, опасаться следовало. И потому он прилежно вертел головой, готовый… ко всему. Еще и грудь, где под легкой курткой «прятались» ножи в перевязи, периодически поглаживал. Потому, наверное, и не заметил поначалу, что до заветной полянки, которая располагалась почти в самом центре вотчинных земель, и которая отстояла почти равноудаленно и от Ославского, и от Суворотского, и от Порецкого – трех населенных пунктов, что входили в боярский удел Шубиных – он добежал, даже не вспотев. Хотя еще три дня эти четыре версты, которые давно уже были равны каждая европейскому километру, добегал с заметным усилием – жирок мешал. Последние две деревни, кстати, были куда как мельче Ославского, и полностью были заселены свободными хлебопашцами; арендаторами боярского рода. Там юный боярич за свою жизнь если бывал по паре раз, так и то хорошо.

На полянке же этой, что располагалась посреди единственного на вотчине обширного хвойного леса, практически не росла трава. Хотя прогревалась она хорошо, да и почва тут была вполне годной для травосея. А не росла по причине того, что четыре «жеребца» каждый день, да по два раза, скакали тут – сначала в хитрых упражнениях, что шли от многовековой казачьей науки. Ну, а потом, и в поединках потешных; на кулачках, да на деревянных клинках. Потешные-то они потешные, но синяки от них были самые настоящие. Несмотря на то, что тут опытный казак Дементьев приглядывал за ними особенно пристально.

И опять Николай поразился, насколько легче и даже… приятней стали для него нагрузки, что предложил для всех дядька Михаил. А последний, кстати, что-то заметил. Может, по дыханию, или пластике движений боярича; а может, и по счастливой улыбке, что нет-нет, да наползала на губы парня.

– Хорош! – хлопнул казак нагайкой по сапогу.

Негромко, но вполне отчетливо. И круговерть на поляне тут же остановилась.

– Давай, боярич, – кивнул он, – покажи, что теперь умеешь. А ты, Артемка, не смей поддаваться?

– Поддаваться? – словно изумился кузнецкий сын, который действительно грешил этим, оберегая порой боярича от своих медвежьих объятий.

Но не сегодня! Сегодня, как оказалось, у Николая Шубина и силушки прибавилось, и ловкости, и… приемов борьбы, которым казак никого из четверки не обучал. И с каждым разом они получались у Николая все лучше и лучше. Он… его тело словно вспоминало давно вроде забытое, но так до конца и не покинувшее мастерство. И с каждым разом все смачнее впечатывался в утоптанную землю спиной, и другими частями тела громадный, и уже поглядывавший с мольбой на дядьку Артем.

Наконец, казак сжалился над ним, кивнул: «Теперь Захарка». Курту он даже предлагать не стал. Там все было понятно. А боярич, прежде чем схватиться с ловким, и прежде неуловимым для него партнером, успел заглянуть внутрь себя. И еще раз улыбнулся – картине того, как «работают» внутри искорки, сейчас заполнившие практически каждую мышцу, да все связки.

– Может, и кости заполнили, кто его знает? Для укрепления, так сказать. Но проверять не буду. Ах, ты ж!

Захарка опять изловчился, и едва не уронил боярича наземь. А вот нечего отвлекаться! Ну, теперь держись, паря. Ускорившемуся благодаря, скорее всего, обретенному Дару Шубину казачок не сумел противостоять от слова никак. Боярич же в запале хотел и отцу его кивнуть – мол, давай, попробуй и ты. Но… не решился вот прямо здесь, на глазах у троицы юнаков показать запредельный уровень владения телом. Ухватки новые, одним словом. Хотя что-то, конечно, они уже поняли – вон, как сынок кузнеца пытается прошептать на ухо Курту. Но не с его трубным голосом, и с острым, как никогда прежде, слухом Шубина:

– Что это сегодня с бояричем? Как это?! Он и меня, и Темку… считай, и без напрягу.

– Странно, – подумал Николай, отпуская из очередного захвата казачка, – я-то думал, что про мое пробуждение Дара уже вся округа знает. А оно вон как! Знать, только у Палыча в замке настоящая шпионская сеть есть.

Он тут же решил поделиться с парнями тайной, которая уже совсем скоро перестанет быть таковой. Поглядел на дядьку; со значением так. Но тот только плечами пожал. Вот и пойми его; понял ли он в свою очередь боярича.

– Вот что, парни, – сказал он таким тоном, что все – старый казак в том числе и даже, кажется, Серко, отпущенный пощипать свежей травки – застыли, словно превращаясь в пять огромных ушей, – скажу вам первым. Ну, почти первым. Так случилось, что пробудился во мне Дар. Поздно, но пробудился. Оттого и сильнее я стал чуток, и ловчее. Так что… придется вам постараться, чтобы догнать меня.

– Ага – «чуток!», – проворчал еле слышно, отвернувшись в сторону, Захар, – такого догонишь. Всю бочину отбил.

Курт воспринял слова боярича спокойно. Он – вспомнил Шубин – уже был и в курсе, и при делах: до позднего вечера вчера отцу пахать помогал. Почему громыхавшее на камнях чудо местного тракторостроения не навело остальных на нужные мысли… или навело? Шубин допытываться не стал. Только добавил, чтобы потом некоторым не было «мучительно больно»:

– Я еще и слышать лучше стал, и видеть, и многое что еще… наверное. Не разобрался еще.

– А!…, – выкрикнул было казачок, и тут же замолчал, закрыв для надежности рот ладонью, и виновато зыркнул глазом на отца.

Но боярич понял, и без слов показал «фокус». Поднял кверху палец, и выпустил наружу целый снов искр.

– Ух, ты!

Вот что читалось во взглядах парнишек. Но, лишь читалось; выкрикнуть теперь никто не посмел. А что именно – восхищение? зависть? любопытство? Не было пока у боярича таких умений, читать чужие мысли, как открытую книгу. Чувство распознать сильное – пожалуйста, а все другое, подвластное лишь Одаренным Разума высоких рангов, прошло мимо него.