Текст книги "Цвет жизни"

– Солдаты идут!

– Разгонять бу-дут!

Откуда-то вывернулся Бояринцев с гармошкой, перед тем храбро распевавший песни. Теперь он орал совсем другим голосом:

– Про-пали!.. Бежим!

Но сквозь плотно затертую толпой улочку пробиться было невозможно.

Бояринцев бегал взад и вперед, ища выход, как жирная крыса, попавшая в мышеловку.

Из толпы выскочил отец Тараса и грозно бросил:

– Куда?.. Не бежать, драться надо!.. Не посмеют стрелять!.. – Отец Тараса с такой твердостью и жаром оборвал трусливого детину, что несколько мужиков, которые уже бросились за Бояринцевым, вдруг остановились.

Тарас с удивлением взглянул на отца. Как же он изменился! На рябом лице вздрагивали желваки, голос властно гудел. «Вот какой у меня батя, солдат не боится», – с гордостью подумал Тарас.

Плотно сбившаяся толпа, настороженная и притихшая, угрюмо ожидала солдат. Серые колонны шли быстро, почти бежали. Штыки винтовок мерно качались над головами. Но, как показалось Тарасу, солдаты совсем не были страшны. С правой стороны колонны мелкой иноходью припрыгивал тонкий, перетянутый желтыми ремнями офицер.

Когда солдаты почти вплотную подошли к толпе, офицер громко, врастяжку рявкнул:

– Ра-асходи-ись!..

Офицер так широко раскрывал рот, что Тарасу стало смешно, в его голове мелькнуло: «Сам вроде скворец, а каркает, как ворона». Он заметил, что на пятерне офицера, сжимавшей револьвер, сверкал на солнце перстень. Офицер подозрительно дрожал, словно его била лихорадка.

Толпа вновь всколыхнулась, но в этот момент отец Тараса вышел вперед и, щуря глаза, хладнокровно спросил:

– А куда прикажете, ваше благородие, идти? Ежели по домам, то согласны, а ежели на войну, что ж вы-то туда не идете? А мы там чего не видали?

Офицер побагровел, стал орать еще громче:

– Ра-азойди-ись!.. За такие слова!.. Стрелять будем!.. За-аря-жа-ай!..

Как от вихря взметнулась толпа.

– Пугают… Не посмеют! – раздались уверенные голоса. Зловеще защелкали стальные затворы. Отец Тараса продолжал стоять впереди. Растерянный вид солдат еще больше придавал уверенности, что стрелять они не решатся. Из толпы отделились несколько человек и подошли к отцу. И все они вразнобой выкрикивали, глядя на солдат:

– Убивайте своих братов!..

– Что здесь помирать, что на войне…

– Стреляйте!..

Сжимая в кармане рукоятку револьвера и глядя на офицера, Тарас решил: «Пусть только попробует, первого уложу…»

Точно боясь упустить момент, офицер, изогнувшись, взвизгнул:

– Рота-а!.. Пли!..

В толпе кто-то вскрикнул и заголосил. Но не раздалось ни одного выстрела. Солдаты опустили винтовки к земле. Смущенные, они топтались на месте, нагнув головы… Офицер завертелся, словно ошпаренный. Размахивая револьвером, грозил солдатам:

– Я вам покажу, сволочи… Изменники!.. Назад, шаго-о-м… а-арш!..

Солдаты вразнобой, расстроенными колоннами двинулись обратно и скрылись за углом.

Доставшаяся победа опьянила людей радостью. Толпа, стиснутая на улице высокими домами, забурлила, как могучий водоворот. Гул голосов, то вспыхивая, то затихая, отзывался далеко в улицах. Еще больше появилось ораторов. Выше летели картузы, уверенней неслись крики.

– По до-ма-ам!.. Отвоевали!..

– Не пойдем!..

– Надо брать тюрьму!.. Выпустить политических!..

Из улиц и переулков со всех сторон прибывали новые группы мужчин и ребятишек. Люди бежали, как на пожар, торопились, еще не зная, в чем дело. Явились мелкие торговцы и, перебивая ораторов, кричали:

– Яблочки, яблочки первые!.. Пятак пара, три копейки штука.

– Пирожки горячие!

– Газеты, журналы! Союзники потопили турецкий крейсер… Последние известия!..

– Это что, малец? – спросила Тараса сгорбленная старушка – Крестный ход, что ли, собирается?

Тарас махнул рукой – какой, мол, бабуля, тебе тут крестный ход – и направился в другую сторону. Он увидел около ораторов людей со свертками. Появились листовки. Тарас взял одну и стал читать: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Долой самодержавие! Долой войну!».

– Квитко! – услышал Тарас свою фамилию. Обернувшись, неожиданно увидел круглое, разрумянившееся от жары лицо Нади Зотовой. Он растерялся и, теребя листовку, спросил невпопад:

– Тоже тут?

Зотова улыбнулась, но тут же посерьезнела, протянула Тарасу пачку листовок:

– Скорее раздавай… Да своим, рабочим… Понял?

Она так же неожиданно скрылась в толпе, предлагая направо и налево листовки. Проводив девушку широкой улыбкой, Тарас рванулся вперед.

– Долой войну! Царя долой!.. Дядя, прочитай, прочитай… Передай другому…

В этот момент вновь появились солдаты. Они шли по той же улице. Но команда была уже другая. Где-то скакали лошади. Цокот копыт о мостовую напоминал шум приближающегося ливня.

Неожиданно, и на этот раз без предупреждения, раздался резкий грохот винтовочных выстрелов. Взвизгнули пули.

Люди шарахнулись прочь. В охваченную смятением толпу врезался отряд казаков. Ударяя нагайками направо и налево, казаки давили людей лошадьми. Взмыленные кони фыркали, дыбились.

Тарас бежал, сам не зная куда. Он спотыкался, падал, снова вставал и бросался в сторону. Вопли, выстрелы, брань оглушали его.

Вот казак стеганул здорового грузчика. Но тот выдернул у него плеть из рук и с силой хлестанул лошадь по морде. Присев на задние ноги, лошадь подпрыгнула, и казак неуклюже свалился на мостовую. Грузчик пихнул его ногой и ударил по заду плеткой так, что у того лопнула штанина.

Тарас заметил отца, который бежал вместе с другими и, грозя кому-то кулаком, кричал:

– Сволочи!.. И мы будем стрелять!

Тарас бросился за ним, но тотчас же отстал. Припертый к ограде сквера, он снова увидел мордастого Бояринцева. Охваченный паникой, тот бежал с расцарапанной щекой. Гармонь выпала из его рук, но он продолжал тащить ее за ремень. Растянувшись, она прыгала за ним по камням мостовой, как пес, словно стараясь ухватить за икры.

Тарас нырнул в кусты сквера и притаился.

Расправа продолжалась несколько минут.

Точно чудовищный вихрь пронесся по улице… Повалял, поковеркал людей, как деревья, и исчез.

Когда все затихло, Тарас подполз к ограде и глянул на улицу. Она была усеяна ранеными, были и убитые… Отовсюду неслись стоны. Некоторые люди ворочались, пробовали подняться и вновь падали. Другие ползли, волоча ноги и руки, оставляя красные следы…

Вдруг Тарас увидел мать. Она с разбитой головой тащилась на четвереньках. Густые черные волосы распустились, смешались с кровью и пылью… Выбравшись из кустов, он бросился помочь ей встать на ноги. Но дорогу преградил бородатый солдат с винтовкой. Он схватил Тараса за шиворот, толкнул обратно:

– Пшел, щенок, пока цел!

Тарас отбежал в сторону, снова нырнул под забор сквера и, спрятавшись в кустах, наблюдал за матерью.

Он видел, как она, пробуя подняться, упала и замерла.

Вскоре появились подводы. Солдаты стали торопливо грузить в них раненых, словно мешки, бросили нескольких убитых…

Очередь дошла до матери. Ее взвалили на подводу вместе с мертвыми.

До этого момента Тарас смотрел на мать с еще большим страхом, чем когда-то на мертвого Павлика, лежавшего в гробу. Но теперь, когда подвода тронулась, Тарас почувствовал, как в груди поднялся горячий ком и застрял в горле. Он разревелся, как девчонка… «У, гад!..» – грозился он, размазывая кулаками слезы по лицу, полный ненависти к бородатому солдату. Вспомнив, что у него есть оружие, Тарас, не раздумывая, решил убить этого солдата и отомстить за мать. А там что будет. Он вытащил из кармана револьвер, неуверенно осмотрел его, нацелился в широкую спину. Но прежде чем нажать на курок, стал считать до трех.

– Раз, два… – шептал Тарас, но тут его кто-то потянул за рукав. Он вздрогнул и, обернувшись, увидел Надю Зотову.

– Ты что делаешь!.. – укоризненно качала она головой. – Дурак, прибьют тебя, и всё. Их не поодиночке нужно, а всех сразу…

Зотова была бледная. Под сомкнувшимися бровями метались возмущенные глаза.

– Как это… всех? – растерянно спросил Тарас, снова залезая в кусты.

Надежда, пытливо взглянув на Тараса, прошептала:

– Как во Франции коммунары, знаешь?

– Нет.

– Через революцию…

– Революцию… знаю, – подделываясь под тон Надежды, неуверенно сказал Тарас.

Ему стало стыдно перед девушкой, что он ничего не понимает в этих вопросах. Воспользовавшись замешательством Тараса, Зотова вырвала у него револьвер и твердо заявила:

– Молод еще, чтоб с оружием…

У кого-то другого Тарас с рукой оторвал бы свой револьвер, а здесь не посмел…

Часа через полтора, когда улица была очищена и возобновилось обычное движение, Тарас с Надей выбрались из засады. Они шли долгое время вместе, не разговаривая.

– Ну, вы что же… Не отдадите, что ли? – спросил Тарас, косясь на ученический передничек, в который был завернут револьвер. Зотова усмехнулась, подошла вплотную к Тарасу, покрутила пуговку ворота его рубашки.

– Подумаешь, обиделся! Отдам, но потом, сейчас он мне нужен. Хорошо? Ведь мы еще встретимся? Да? – И, улыбнувшись, она резко свернула за угол.

«Ну и девка…» – подумал Тарас, провожая ее глазами.

Глава вторая

Архангельская улица, как большой канал. Бурлит и пенится на улице толпа празднично разодетого люда. По тротуарам, мимо крепко вросших в землю купеческих особняков, магазинов и ресторанов потоками движется народ. Идут офицеры, окруженные стайками разряженных барышень. Прогуливаются степенные купцы и мелкие лавочники.

Одни волокут под руки жен, солидных и добротных, как ломовые битюги, другие семенят с суховатыми заморенными старушками. Важно вышагивают жандармы и городовые. С подскоком, бочком, стараясь не задеть более важных особ, пробираются чиновники, приказчики. Со смехом шныряют гимназисты и гимназистки.

Майские костюмы, шелковые платья, военные мундиры, блескучие пуговицы – все смешалось, и улица горит при заходящем солнце, как радуга.

Весь цвет города собирается здесь вечерами – людей посмотреть и себя показать. Иногда на поверхность этого сверкающего потока вдруг вынырнет откуда-то из глубины сукатая и неуклюжая, как карга, фигура нищего или солдата в заплатанной шинели.

Протягивая культю руки, солдат просит:

– Подайте… за отечество пострадавшему…

Но появляется полицейский и, подталкивая солдата в бок, ворчит:

– Ты, служивый, давай-ка ближе к церкви. Не разрешается здесь просить.

Иногда попадаются маленькие босяки. Одни из них, барабаня щетками о деревянный коробок, назойливо предлагают:

– Чистим-блистим сапоги… Кавалер, у вашей барышни туфельки забрызганы, разрешите смахнуть пыльцу. Один пятачок! Барышня вас за его лишний раз поцелует.

Другие босячата слоняются в толпе или заглядывают в витрины гастрономических магазинов.

Тарас врывается в эту толпу с кипой газет и журналов. Он громко выкрикивает:

– «Нива», «Родина», московские и местные газеты! Интересные сообщения: бой подводных лодок на Немецком море… Французский президент прибыл на фронт и раздает кресты и медали… В Германии голод, из убитых солдат делают колбасу… Карикатуры на кайзера и султана со стихами…

Затем Тарас, гримасничая, начинает кричать нараспев:

 
Ворчит султан калека:
Ох, эти доктора!
Больного человека
Все гонят со двора.
Мне в Азию убраться
Настойчиво велят.
В Европе оставаться
Вам вредно, говорят…
 

Рядом с Тарасом стоит солидный господин в шляпе и парусиновом костюме. Золоченая цепь изогнулась по брюшку. Господин слушает Тараса, раскрыв рот, словно боясь проронить слово. Под конец он с полной удовлетворенностью замечает:

– Как ловко с-сочинено, уморительно! Газетчик, дай мне журнальчик с этим романсиком.

Господина обрывает еще более солидная супруга, которая башней возвышается над ним. Воркуя, как голубка, она высказывает свое недовольство:

– Артурчик, опять ты покупаешь на улице журналы… Ты не принимаешь мои замечания в резон. Ведь здесь в три шкуры дерут!

Солидный Артурчик шепчет что-то супруге на ухо и, порывшись в кошельке, протягивает газетчику двугривенный. При этом он выжидающе глядит через очки, готовясь получить сдачу.

Тарас это заметил, но и виду не подал, что собирается отсчитать пятак. С деланой благодарностью он улыбается и раскланивается…

– Спасибо!

Сунув двугривенный в карман, Тарас мигом исчезает в толпе. Господин запоздало грозит толстой суковатой тростью вслед Тарасу и что-то брюзжит. А высокая супруга рычит без стеснения:

– Балда!.. Феофан!.. Мотыга!.. – крестит она своего Артурчика. Тот еле поспевает за супругой.

А Тарас уже далеко и продолжает выкрикивать:

– Журналы с красочными картинами… Газеты… Кто прочтет, ума наберет… Самая популярная, всегда нарасхват мировая газета, местные «Ведомости»!..

Худенький мужчина в потертой и выцветшей фетровой шляпе пробежал мимо Тараса и вернулся.

– Здорово ты рекламируешь! – признал он Тарасово мастерство. – Не хотел брать, все равно одни враки, но у тебя возьму… Нравится мне твоя предприимчивость.

Получив деньги, Тарас бежит дальше. Ему некогда слушать комплименты. Надо скорее наторговать семьдесят-восемьдесят копеек, иначе не на что будет ужинать с матерью сегодня и завтракать на другой день.

Уже около года прошло с тех пор, как Тарас потерял отца при разгоне бунтовщиков возле городского сквера. Отец тогда как в воду канул. Мать же, раненая, без сознания, попала в мертвецкую, а когда очнулась, ее перевели в больницу, где она лежала два месяца.

Тарас ясно помнит тот день, когда мать вернулась домой. Поздно вечером открылась дверь, и в кухню вошла худая сгорбленная женщина. Одной рукой она опиралась на палку, в другой держала узелок, похожий на нищенскую суму.

Тарас принял вошедшую за обычную побирушку.

– Не прогневайтесь, тетя. Сами по миру таскаемся.

Пришелица как-то странно, с удушьем закашляла и хрипло проговорила:

– Тарасик, ай не узнал мамку свою… – Покачнувшись, она села на скамью рядом с ведрами.

Тарас вздрогнул, как от удара, в груди вдруг больно заныло. Так больно, терпенья нет! Он вскочил со стула и в момент оказался около женщины.

Да, это была мать, хотя из-под платка незнакомо выбивались сильно пробитые сединой волосы, а один глаз был завязан серой полотняной тряпкой. Часто моргая, Тарас не знал, что сейчас нужно делать, как говорить. Он поднял с пола узелок.

– Куда его положить, мам?..

Но мать вдруг схватила Тараса, прижала к себе и заголосила на весь дом. Она кричала дико, сильнее, чем в тот день, когда рожала Павлика. На крик пришаркали старики из другой комнаты и привидениями встали над своей дочерью. Тарасу казалось, что они выглядят даже лучше, нежели его мать. Подпирая рукой крючковатый подбородок, бабка чуть не плачет:

– Бог-то что же, бог-то что смотрит!.. И что же он смерти мне не дает… Не глядели бы глаза на эту муку…

Но дед еще храбрится и утешает. Смахивая одеревеневшей ладонью слезу, он заикается:

– Б-б-ог-то б-б-ог… Да с-с-сам не будь д-дурак. П-по-пла-кала и б-будя… В-впе-ереди м-оже не т-то б-будет… Т-тон-кая н-нитка, он-на с-скорей рвется. Что их лить зря – за с-слезы х-хлебба не к-купишь…

Что было дальше, Тарас помнит смутно.

Умерли дед, бабка. У матери осталась одна надежда – сын.

Сначала Тарас на пристанях таскал чемоданы пассажирам. Но заработок был неровный. Иной день удачным выпадет – рубль сшибешь, а потом и два, и три дня пустые. Тарас перешел на другое: брал в киоске газеты, журналы и продавал их на копейку-две дороже за номер. Правда, занятие побеспокойнее, но день побегаешь – пятьдесят, а то и семьдесят копеек наверняка в кармане.

Проводя целые дни на улице, Тарас приобрел много новых товарищей-босячат.

Один из них, называвший себя Соловьем, часто учил Тараса:

– Плохая у тебя, парень, профессия. Ты торгуй газетами, а сам поглядывай, куда твой покупатель кошель закладывает. Если место ненадежное, – возьми и вытащи. Платок выглядывает – тяни его. Это дело повыгоднее газет.

Сначала Тарасу совсем не нравились такие предложения. Но когда особенно сильно начинал пробирать голод, он стал задумываться над советами Соловья и даже мечтать втайне, что однажды выхватит из буржуйского кармана сказочный кошель с сотней рублей…

Однажды, уже под вечер, продавая последние газеты, Тарас столкнулся с Надей Зотовой. Она вышла из магазина с зембелем, из которого виднелся каравай хлеба, торчала хвостом крупная селедка и еще какие-то свертки.

– Моё вам!.. – кивнул головой Тарас и широко улыбнулся.

– Ты продаешь газеты? А чего же мне не оставил? – шутливо сказала Зотова.

– Почем я знал, что встречусь с вами, а то бы оставил журнальчик с картинками.

Они оживленно говорили несколько минут, обрадованные встречей, и вдруг Надежда воскликнула:

– А что же мы не поздороваемся! – И крепко, по-мужски пожала руку Тараса.

Последний раз Тарас видел Зотову в сквере, когда она забрала его револьвер. С того времени Надежда сильно изменилась, стала превращаться в стройную барышню. Круглое лицо похудело и чуть вытянулось, но от этого стало только лучше. Глаза остались такими же решительными, тёмными, таящими какую-то тайну.

Встретившись теперь с Надеждой, Тарас почувствовал былую неловкость. Но прошло несколько минут, и он словно сбросил груз, стал говорить с ней совсем свободно, перейдя на «ты».

– Торопишься, Тарас? – спросила Надя, перекладывая зембель в другую руку.

– Нет. Газеты я продал.

– Пойдем в сквер, посидим. Мне нужно через час в аптеку зайти – лекарство приготовят к тому времени.

– Хоть два, – согласился Тарас.

Они зашли в боковую аллею и сели на скамью. Минуты две оба молчали. Надя отряхнулась, поправила платок, вынула маленькое зеркальце, оглядела лицо. Тем временем Тарас успел осмотреть деревья, безлюдную аллею и понаблюдать, как воробей подбирал в траве пушок, соломинки и, весело чирикая, улетел за кущи акации. «Тоже старается», – подумал Тарас и обратился к Зотовой:

– Ты что же, все учишься?

– Нет, исключили меня, – покачала она головой.

– Исключили! За что? – удивился Тарас и немного придвинулся к Наде.

– Да так…

– Нет, как же так? Поди, на отца Пантелеймона карикатуру нарисовала? Ты, я помню, мастерица была на такие штуки.

– Нет, – снова покачала головой Надежда.

– Училась хорошо… Тогда за что же?.. – не понимая, пожал Тарас плечами. И, вспомнив что-то, решительно предложил: – Давай погадаю на руке, зараз узнаю.

– Ладно, скажу. Да это и не секрет, многие знают. Только ты все-таки никому не болтай, – попросила девушка.

– Надька! – порывисто вскрикнул Тарас. – Что в воду, что в меня…

– Я знаю, что ты свой человек. У меня отец политический – вот за это и исключили.

– Как это, политический? – Уставился Тарас на Зотову.

– Ты что, в лесу вырос?

– Я понимаю… Но политических ведь в тюрьму сажают. Отец-то в тюрьме, значит?

– А я почем знаю, где он.

Тарас недоверчиво засмеялся.

– Как же это ты не знаешь?

– Видишь, – стала разъяснять Надя, – была забастовка на заводе. А потом пришли к нам домой жандармы арестовать отца, а его нет. Они туда, сюда, обыск сделали, брошюры, бумаги забрали и ушли. С тех пор отец домой не приходил. Вот я и не знаю, где он.

– Знаешь, – покосился Тарас.

– А вот и не знаю! – резко оборвала Надежда. – И больше меня об этом не спрашивай. Понял?! – с какой-то угрозой закончила она.

Наступило неловкое молчание. Тарас подумал-подумал, о чем бы еще заговорить, и неожиданно бросил:

– А револьвер мой ты куда дела?

Зотова вздрогнула, поморщилась и соврала, что жандармы его при обыске нашли и отобрали. Чувствуя, что Тарас не верит, резковато добавила:

– Черт меня надоумил взять его у тебя!..

– А что?.. – вздрогнул Тарас, впомнив, как у него появилось это оружие.

– Понимаешь, новая улика. Брошюры, наверно, запрещенные… А тут еще револьвер…

Снова замолчали. Тарас чувствовал себя виноватым перед девушкой. И когда молчание стало особенно тягостным, высказал первое, что пришло ему в голову:

– У меня отец тоже был политический.

– Политический? – удивилась Зотова.

– Да. Тоже забастовку устраивал, – многозначительно сказал Тарас.

– Расскажи, как это было? – Надежда ожила, оглянулась по сторонам и еще раз попросила, с детским любопытством заглядывая Тарасу в глаза: – Расскажи, мне это очень интересно. Только негромко…

От такого внимания у Тараса замерло сердце. И он, вроде выкапывая носком ботинка ямку в песке, начал:

– Я тогда маленький был, плохо помню. Но мне потом мать кое-что досказывала. Отец мой на станции Таволтанке служил. В тридцати верстах от Балашова. Во все стороны через эту станцию поезда идут. И на Москву, и на Саратов, и на Балашов, и еще куда-то. Узловая она. И вот на этой станции, значит, начальник вредный такой был человек. Взяли все служащие, стрелочники, сторожа, слесаря разные и пришли к вредному начальнику. Разреши, говорят, шпал взять старых. Мы землянку выроем и баню себе сделаем. А в баню мы ходили за семь верст в Кислое, село такое там есть, или на тормозных площадках в город ездили. А в этом Кислом речка есть, Хопер. Под мостом она глубокая, дна не достанешь. Щуки там во какие попадались. – Тарас широко развел руками. – Начальник подумал и говорит: «Раз хотите делать, делайте», – разрешил шпалы взять. Ну, рабочие, значит, в две недели сколотили баню. А начальник туда загнал свиней и запер замком. Ну у него и свинки были…. Здоровенные, звери, а не свинки! Не поверишь, одна свинья ребенка сожрала. Вот ей-богу! Провалиться мне сквозь землю! Пошла как-то Егориха, жена сторожа, к этому начальнику на его вредный огород картошку полоть, а грудного сосунка под кустом в холодке оставила. Спал он. Свинья и растерзала его… Увидала Егориха, и ум у ней за разум зашел…. А сторож-то, Иван Перепелкин, стал таскаться по судам да адвокатам, а начальник поет, дескать, это собаки заели. Так и отказался. А какие же собаки, когда все видели свиные копыта. Ну, тут все рабочие и говорят: «Натерпелись! Не будем работать». И давай бастовать. Не принимают поезда, и всё. А куда же паровоз пойдет, когда семафор закрыт и стрелочник не дудит? Поезда через Таволтанку проходили в час по нескольку штук. И грузовые, и с нефтью, и разные пассажирские. Гудят поезда, а семафоры закрытые, рабочие не велят никому открывать. В общем, остановка полная и суматоха. Вызвали жандармов, и кого куда. Кого плетьми стегали, а Перепелкина вовсе на каторгу как зачинщика. Многих посадили. А отца моего только уволили. Он переехал сюда и на завод поступил. Вот такая забастовка! Была. А отец у меня храбрый. Ему расстрел так расстрел, прямо идет! – с гордостью закончил Тарас.

Пока Тарас рассказывал про забастовку, Надежда слушала его затаив дыхание. А потом спросила:

– А ты как же, кем будешь?

– Я? Вот газеты продаю. Но все равно буду машинистом. Я уже слесарем могу работать, да сейчас никуда не принимают. Любой замок исправлю и ведро сделаю. Хоть с утором, хоть без утора. Как война кончится, так и поступлю работать.

– Я не об этом тебя спрашиваю… Ты книжки читаешь?

– Читаю, – решительно подтвердил Тарас.

– А какие больше любишь?

– С приключениями которые… Отец иногда забавные приносил. Про Степана Разина, про бога и про чертей. Хочешь, расскажу?

Надежда насторожилась.

– Давай.

– Пришел один черт к солдатам в окопы. Это дело было зимой, на австрийском фронте. И попросил у солдат разок затянуться. Давно, видать, не курил. У них ведь в аду табаку не продают. «Хорошо, дадим, – согласились солдаты. – Только ты за нас день-другой в окопах посидишь. А мы тем временем в деревню до баб слетаем, посмотрим, как наши жинки живут». Черт веки-вечные в аду сидит, надоело, ну и согласился он два дня в окопах посидеть. Оставили ему солдаты пачку махорки и отобрали у него метлу, на которой он прилетел. А у солдат была маленькая землянка в окопах. Вот они взяли и, согласно уговору, чтоб никто из этой землянки солдатских вещей не утащил за их отсутствие, привязали черта за хвост к дверям землянки. Пусть, мол, покараулит. Сели на метлу, и как взошел месяц, они и айда… Прямо как немецкий дирижабль. Сидит черт на привязи день, два, три и начинает беспокоиться. Не возвращаются солдаты. Сунется черт в землянку, а там на него тучей вошь да клопы. Вылетит он оттуда, как ошпаренный, а в окопах мороз, вьюга и от газов не продыхнуть. Он опять в землянку, а потом обратно. Кидался он, кидался, дверь за ним хлоп-хлоп, да и открутила ему хвост. Обрадовался он и бежать собрался. А куда ему бежать, когда ни метлы, ни хвоста нет. Сел он тогда на камушек и заплакал. Обледенел весь и примерзать стал к земле. В это время прилетают солдаты и спрашивают: «Ну как, чертик, живешь?» А у черта зуб на зуб не попадает. «Нет, – говорит, – лучше сто лет в аду сидеть, чем два дня в ваших окопах». Оседлал черт метлу и давай бог ноги. В ад удрал.

Только Тарас закончил, Надежда тут же предложила:

– Хочешь, я тебе завтра сюда книжку хорошую принесу?

– Давай, – согласился Тарас. – Только чтоб с приключениями и картинками.

У разгоряченного Тараса глаза светились озорством, и он, указывая рукой в сторону, вдруг зашептал:

– Гляди, гляди, подслушивают!

Надежда вздрогнула и глянула в ту сторону, куда показывал парень. А Тарас тем временем нагнулся к зембелю, что-то взял из него и рассмеялся:

– Какая ты пугливая! Пошутил я.

Поговорили еще кое о чем, вспомнили школу, и Тарас предложил:

– Хочешь, фокус покажу?

– Какой?

– А вот увидишь. Дай-ка платок.

После минуты уговоров Тарас уже помахивал платком с ловкостью бывалого фокусника.

– Гляди, нет ничего?

– Нет, – согласилась Зотова.

– Оп-па! – крикнул Тарас и вытащил вроде бы из уха Нади пятачок. – Гляди, нет? – снова спросил Тарас, показывая руки.

– Нет, – удивилась Надежда.

– Оп-па!.. – и Тарас вытащил из другого уха девушки гривенник.

Затем он находил у нее деньги в складках платья, в волосах. А под конец, помахав платочком, вытащил из своего рта кошелечек. Надя бросила взгляд в зембель.

– Да это мой кошелек!

– Правильно, – спокойно согласился Тарас. – Деньги тоже твои, сосчитай – все целы.

Оба долго смеялись.

– Ну что ж, мне пора в аптеку, – вздохнула Надя, когда стало темнеть.

– Давай провожу? – предложил Тарас и ухватился за зембель.

– Я дорогу знаю, – оборвала Надежда. И сама испугалась резкости. Мягко загладила: – Жди, завтра книжку принесу.

– Как хочешь, – согласился Тарас. Вроде бы случайно тронув девушку за плечо, тихо спросил: – Скажи… Что с тобой тогда Бояринцев хотел сделать?

– Когда? – вскинула свои решительные глаза Надежда.

– Не помнишь? Это когда я еще учился. А ты с ним по Слободской шла, около пустыря…

Зотова засмеялась и игриво, словно обиделась, легонько ударила Тараса по щеке.

– Я тебе это припомню! – И она побежала по аллее.

– Завтра журналы принесу, с картинками! – прокричал он ей вслед.

Надежда обманула Тараса и в аптеку не зашла. Темными улицами она направилась на окраину города, где скрывался ее отец. Она несла ему провизию.

На другой день, явившись в условленное время в сквер, Тарас просидел несколько часов, но так и не дождался Надю. Не пришла она и через день, и через два. Тарас обиделся и перестал ходить в этот сквер, но всякий раз, когда вспоминал Зотову, ему становилось не по себе…