Текст книги "Цвет жизни"

1

Барабан
Повесть

Обер-мастер электрической мастерской Федор Павлович Алексеев усадил свою плотную фигуру за стол, и пожилой стул сердито заскрипел под тяжестью. Солнечный светопад, врываясь в большой квадрат запыленного окна, ложился на стол, на пол, на толстого мастера и на его блестящую, точно полированную лысину.

Читая рапорты ночных смен, Алексеев сердито хмурился. Каждый день сменные мастера жаловались на нехватку рабочей силы, на недостаток запасных частей. Число простоев машин росло.

Прямо перед столом кластера встал человек. Он подал ярлык о зачислении его на работу. Маленькими глазами, спрятанными в широком холмистом лице, мастер прочел бумажку и поднял их на новичка. На лбу веревками переплелись крестообразные морщины и жилы.

На парне – широкая старая спецовка. На непокрытой голове сноп красных волос, как пламя. А лицо обсыпано просяными зернышками.

– Звать? – спросил мастер.

– Кирилл.

– Фамилия?

– Ранцев.

– Где работал?

– На гвоздильном, в трампарке, кончил ФЗУ.

– На какой разряд будешь пробу держать?

– Шестой.

– Шестой?

– Да.

– Ладно!.. Посмотрим, – выдавил мастер и, повернувшись в сторону вошедшего бригадира, добавил: – Глухов, дай ему что-нибудь сделать. Шестой просит.

Глухов, уходя, усмехнулся.

Мастерская была завалена моторами, реостатами, электрическими тормозами. Висели тали, блоки. На верстаках – груды поползушек, болтов. И все это – в мазуте. Слесари, тоже черные, выпачканные, стояли у тисков. В дальнем углу кто-то смеялся.

Ранцеву дали инструмент, указали на тиски. Бригадир Глухов принес из инструментальной старый погорелый рубильник и несколько кусков меди. Передавая, сказал:

– Надо будет сделать новый по этому образцу. Сумеешь?

Ранцев в ответ кивнул. Но прежде чем приступить к работе, он убрал с верстака обрезки и весь инструмент. Вытер верстак и тиски чуть не до блеска. Инструмент заправил на наждаке.

– Эй, красный! Тебе поручили пробу сделать, рубильник, а не верстак чистить! – крикнул парень, работающий рядом, удивленно следя за новичком.

Ранцев только улыбнулся в ответ и стал вытирать засученные по локти руки.

– Словно доктор к операции готовится, – съязвил сосед.

Больше получаса ушло на уборку. И только после этого Ранцев приступил к работе.

Он не торопился. Его приемы были четки и обдуманны. Казалось, что он уже давно работает здесь, хорошо знает, где что надо взять и как обращаться со станком и инструментом. В первую очередь на клочке бумажки набросал чертежик рубильника, обозначил размеры каждой части в отдельности. Метр, кронциркуль не выходили у него из рук, пока он размечал куски меди для обработки. Резал ножовкой точно по рискам, оставляя для обработки напильником как можно меньше припуску. Когда приступил к сборке рубильника, уж не пришлось ничего подчищать, подделывать. Детали точно отшлифованы на точных станках. Они подходили одна к другой. Сборка рубильника была окончена. Полированные пластинки красной меди блестели.

Мастер Алексеев вертел рубильник в руках, и по глазам было видно, что он любуется его отделкой. Он удовлетворен. Крестообразные морщины, не сходившие весь день со лба, превратились в параллельные. Сдерживая улыбку, он сказал:

– Хорошо, можешь оставаться работать. – А потом быстро, точно спохватившись: – Ну, а как рубишь?

Ранцев улыбнулся: он как раз и хотел, чтобы его спросили об этом.

Глухов разыскал болт в два пальца толщиной, нарезанный до самой головки, и передал его Ранцеву вместе с ручником и зубилом.

– Переруби, только резьбу не помни.

Теперь десятки глаз следили за красноголовым. «Зашьется или нет? Догадается ли?..» И всем хотелось, чтобы он догадался. Ранцев подобрал гайку, навернул ее на болт и тогда уже зажал в тиски намертво.

– Правильно! – одобрил кто-то.

А новичок, повертев в руках ручник, швырнул его на верстак.

– Таким молотком не в тисках рубить, а деревянные гвозди в сапоги вбивать.

Ему подали сразу же другой. Но капризный новичок забраковал и этот:

– Мне не кирпичи тесать.

Кто-то кинулся в инструментальную.

– Ручку подлиннее выбери, – бросили ему вслед.

Глядя на молоток с аршинной рукояткой, Ранцев снова растянул улыбку во все лицо.

– Ну вот, этот слесарный, – сказал он.

Плюнув в ладонь, он взялся за самый конец ручки и, описав в воздухе окружность, ударил по зубилу. Вторая окружность возросла в два раза. От третьего удара зубило въелось в железо, а рты зрителей раскрылись от удивления. У многих показались зубы, сильно похожие на сработанные шестерни. Но тут случилось самое неожиданное: молоток затанцевал на зубиле. Ни один артист, играющий на консервных банках и ложках, не выведет такой дробящей трели, какую вывел Ранцев молотком на зубиле.

Илья Макарович Козин вытащил было шепотку табаку, но рука так и замерла под носом.

– Вот так стерва, – шепотом проговорил он, – как рубит!

Ранцев медленно оглянул кружок зрителей и, тряхнув шевелюрой, закинул ее назад. Снова принялся рубить. Тремя последними ударами он сорвал головку с болта. Она отлетела выше защитной решетки и звякнула о стекло. Боек молотка, сорвавшись с зубила, ударил в руку. Зубило выпало. Ранцев застонал. Большой палец моментально покрылся кровью.

– Проводите его в скорую помощь! – крикнул кто-то.

– Дайте-ка я сама перевяжу вам руку.

Ранцев поднял глаза. Перед ним стояла девушка, точно безусый паренек, в брюках, в чеплашке. Лицо ее было белое, словно припудренное, а глаза, брови и волосы смолисто-черные, точно крашеные. В руках она держала коробку с домашней аптечкой.

– Дайте бинт, я перевяжу сам.

– Нельзя, у вас грязные руки.

– Но у вас они не чище моих.

Руки девушки были действительно не чище. Они были в масле, как и у него.

– Зато я – медик.

– Ну, ладно.

Девушка обильно полила ссадину йодом и, глядя в упор на Ранцева, спросила:

– Вам, конечно, не больно?

Он со смехом ответил:

– Нет!

– То-то же.

Глаза их опять встретились, и Ранцеву показалось, что в щелочках ее глаз мелькнули хорошие тени. Стало весело.

– Если не разболится – завтра выходи на работу, – сказал мастер и отошел.

Слесари, что стояли кругом, подошли ближе. Банка с табаком, которая является лучшим цементом всякого знакомства, обошла круг. Когда все задымили, стали задавать обычные вопросы: где работал, когда, сколько получал?

Ранцев отвечал коротко. Вот задрожали окна от мощного заводского гудка. Вместе с другими пошел домой и Ранцев. Двигался медленно, точно обдумывая каждый свой шаг. При переменах в жизни Ранцев любил покопаться в архиве прошлого. Оно бежало, точно в кино по экрану, то вспыхивая яркими красками, то заволакиваясь туманом. Повернул в проходные ворота. Вместе с ним шли рабочие, густо, как на демонстрации, взбивая облака пыли. И совершенно неожиданно чья-то рука вдруг крепко ударила его по плечу. Ранцев испуганно обернулся. На него смотрело смеющееся лицо чернявого парня. Тонкий большой нос разгораживал его лицо.

Ранцев где-то видел это лицо, но где? Рядом с парнем та девушка в чеплашке. «Медик» была уже в юбке.

Глядя на Ранцева, она смеялась, показывая словно выточенные из мела рядки зубов.

– Ну, как дела? Как поживаешь, Кирилл? – спросил парень.

– А ты откуда знаешь меня?

– Знаю давно. Я видел, как ты пробу сдавал. Рубишь артистически. Только на руку зачем осерчал? Познакомьтесь, – предложил парень.

Девушка перестала смеяться и серьезно, тревожась, сказала:

– Ольга. Да мы уже знакомы. Болит рука?

– Уже нет.

– Так и не узнаешь меня? – допрашивал парень.

Ранцев напрягал память, старался припомнить, где это они встречались с этим чернявым человеком, но так и не вспомнил:

– Нет.

– Дырявая у тебя память, вот что. Приходи сегодня в семь часов в садик. Там будет вечер изобретателей. Лишний билет у меня есть. Возьми. Может быть, на вечере вспомнишь.

– Значит, придете? Я тоже буду. – Девушка смотрела на него так, точно просила прийти.

Вечер. Аллеи сада политы водой. Воздух пропитался прохладой. Играет музыка. Ранцев пришел рано. Он несколько раз измерил окружность сада. На нем черный костюм. Медные волосы искрятся. Полуботинки, под цвет волос, отсвечивают, мягко поскрипывают. Разглядывая встречных, ловя на себе любопытные взгляды девушек, он видел, как вышли из боковой аллеи чернявый парень с «медиком».

– А мы думали, вы не придете! – обрадованно сказала она.

– Не мы, а ты. Я был уверен, что Кирилл придет, – заявил парень.

«Он знает меня, но кто же он?» – метался в Кирилловой голове вопрос. И вдруг, точно во время грозы молния осветила окрестности, в памяти вспыхнула картина из детства. Теперь ярко освещенный стоял этот чернявый парень.

– Антон!

– Он самый, который распинал тебя. Не ожидал встретить?

– Как это «распинал»? – тревожно спросила девушка.

– Э-э-э, история длинная. Кирилл как-нибудь расскажет тебе. Лицо Ранцева покрылось пепельным цветом. Он смотрел на Антона широко раскрытыми глазами, но видел другого Антона. Там, в деревне.

Через двор от Ранцевых у попа Сергея был большой сад. Деревья обвисали крупными грушами, румяными яблоками. Сладкие, они таяли во рту. Иногда Кирилл, забывая порку, которой его угощали в этом саду, пробирался туда. Однажды он пробрался к плетню со стороны луга. По краям сада росли высокие ветлы, кусты акаций, а дальше – яблоки, груши, сладкие, сочные. Сердце билось колотушкой. Чуть-чуть шуршал в ветлах ветерок. Кирилл прополз в сад. Ни души. Вот она, самая лучшая яблоня. Белые сахарные яблоки можно достать рукой. А голова кружится. Это от страха. Пазуха быстро оказалась наполненной, и Кирилл уже бросился было наутек, как вдруг удар палкой точно переломил поясницу, а четыре цепких руки потянули его обратно в сад. Тяжелые яблоки высыпались из-за рубахи.

Попович и Антон, поповский батрак, повалили Кирилла и впились в него, как собаки в пойманного зайца. Но Кирилл не хотел сдаваться. Если жизнь не научила его нападать, то он знал, как надо защищаться. Извиваясь под ними, он кусался, но за каждый укус он получал удары, силу которых можно было сравнивать лишь с ударами железных молотков. Его решили превратить в мясную котлетку. И когда все лицо было вымазано в крови, а рот был забит землей, попович скомандовал: «Распять!»

Кириллу завязали лицо женским фартуком и поволокли к высокой груше. Привязав к рукам веревку, перекинули концы ее за сучки. Кирилл пробовал сопротивляться, но было поздно. Веревки тянули вверх, врезываясь в тело. Повиснув в воздухе, он потерял сознание. А попович с Антоном, стянув с него штаны, стегали по голому заду. Кирилл уже не чувствовал жгучей боли и не слышал, как, харкая в лицо, попович хрипел:

– «Мефодий», прореки, кто в тебя плюнул.

Три месяца он вылежал после распятия…

– Знаешь, Кирилл, – говорил Горский, а руки беспокойно мяли газету, – забыть этот случай, конечно, нельзя. И друзьями мы, видно, не будем. Но я хотел бы сказать, как это вышло…

– Когда переезжаешь на новую квартиру, то на старой оставляешь все барахло. Мы, Антон, должны быть товарищами.

– Если так – то спасибо.

По саду уже второй раз рассыпалась дробь электрического звонка.

– Пойдемте! А то вы к покойникам подбираетесь, – сказала Ольга.

Помещение летнего театра гудело от голосов. Стены кричали яркими лозунгами. Оратор стоял за столом, точно врытый столб. Слушать его было так же приятно, как жужжащую под ухом пчелу. Наконец, раздался радостный гулкий вздох: докладчик кончил. Он говорил сорок минут. После доклада приступили к раздаче премий. Председатель вызывал на эстраду одного за другим героев вечера и рассказывал об их изобретениях. Под оркестр, под гром аплодисментов вручали премии.

Кирилл был впервые на таком вечере. На гвоздильном заводе, где он раньше работал, тоже существовали ячейки изобретателей, но на них там никто не обращал внимания. Хотя ему не раз уже приходилось вносить предложения, но их теряли там и не рассматривали. А здесь, на «Красном Октябре» – не то. Здесь один за другим выходят на эстраду старые и молодые рабочие-изобретатели, и им дают премии.

За красным столом появился старик.

– Илья Макарович Козин предложил заменить на однобалочных тележках медные троли железными, – объявил председатель.

– У нас сменным мастером работает, – шепнула на ухо Ольга, – более тридцати лет на заводе.

Громом взорвались аплодисменты. Старика знали все. Попав под обстрел любопытных глаз, он растерялся, не зная куда деться. Если бы дело происходило где-нибудь на кране, на завалочной машине, то Илья Макарыч нашел бы выход. А тут… тут было бурное море ревущих голосов. Козина сотрясало, будто через него проходил ток высокого напряжения.

Он тронулся было со сцены. Но решив, что этого нельзя сделать, снова вернулся. Ожидая, когда прекратятся аплодисменты, он вынул табакерку и захватил большую понюшку. Сделал это машинально и от растерянности. Но раз понюшка была в руках, он поднес ее по привычке к ноздрям и сразу же несколько раз чихнул. Аплодисменты раздались еще громче. Старик, махнув рукой, похожей на полено с необрубленными сучками, спрыгнул вниз и скрылся из вида.

Рука Ранцева сама собой залезла в карман. Он вытащил свою записную книжку. Там были занесены его прошлые предложения. На них ему было интересно взглянуть сейчас.

– Похоже, что вы тоже изобретатель? – спросила его весело Ольга, наклоняя голову к записной книжке и разглядывая чертежи.

– Нет! Это так, – сказал Ранцев, пряча книжку.

– Я, товарищи, хочу сказать… Это хорошо. Это хороший вечер, – говорил рабочий с лицом, заросшим волосами. Он зыркал по залу, словно кого-то искал. Шеи у него не было, но несмотря на это голова у него вращалась легко. – Я где-то читал, что изобрести легче, а вот сделать трудно. Может быть, и вправду так, не знаю. Но по-моему, самое трудное – это ходить в БРИЗ.

«Неужели и здесь то же самое?» – подумал Ранцев, слушая рабочего.

– Наши ячейки, как норовистые лошади: не хотят – не везут. А ударишь кнутом – лягаются. Я внес предложение насчет тормоза. Так вот уж три месяца хожу туда: один в отпуску, другой чертеж затерял, третий пошел согласовывать. Не БРИЗ, а кладбище.

Рабочий передохнул и хотел еще что-то добавить, но треск тысячи ладоней заткнул его сердитый рот. Он неумело мотнул головой в знак благодарности и исчез вместе с премией – новым полушубком.

Вслед за стариком на эстраду вылетел Антон.

– За изобретение контроллера для электромашин премируется…

Получив техническую библиотечку и чек на 500 рублей, Антон обратился к публике:

– Товарищи! За последний год благодаря рационализаторским предложениям наш завод получил экономии до двух миллионов рублей. В этом зале собралось до тысячи человек изобретателей. Разве это только пустая цифра? Разве могли организовать такую армию мертвецы, которые сидят в БРИЗе, как это утверждал предыдущий товарищ Назаренко, говоря, что БРИЗ – это кладбище? В семье не без урода. Но нельзя же, товарищ Назаренко, чернить всю организацию. Нельзя так рассуждать. Организация изобретателей растет не по часам, а по минутам. Лозунг – «Каждый ударник должен стать изобретателем» в основном у нас почти выполнен. И мы теперь говорим: не в год, не в месяц, не в декаду, а каждый день ударник должен давать рационализаторские предложения. Чем больше будет работать наша голова, тем меньше будут уставать руки, тем больше и лучшего качества дадим мы сталь.

Кирилл весь ушел в слух. Он жадно глотал слова Антона. Глаза его возбужденно горели.

Третья смена. Мастерская почти пуста. В том углу, где находится инструментальная, группа электриков расположилась на чем попало. Они только что вернулись из цеха с ремонта завалочной машины. Их лица, точно карикатуры, размалеваны мазутом. Черными, как смола, пальцами заворачивают они табак и с наслаждением покуривают. Над ними висят грушевидные тысячеваттные лампы. Они слепят глаза, как раскаленные до молочного цвета куски металла. В квадраты окон глядит черный грохочущий мрак. Это ревет мартеновский цех. Он будит уснувшую землю.

– Я говорил, что щетки стоят неправильно и угли нужны другие, – ругал слесарь Лебедев монтера.

Губастый Рудольф, монтер с мясистым носом, оправдывался. Он только что задержал машину в ремонте на полчаса.

– Искрить мотор может и от перегрузки.

– А я говорю, что все дело в щетках. По-твоему, какие надо было угли ставить, медные?

– Да.

– Давай спорить! Идем к Илье Макарычу, спросим!

– Идем.

Все поднялись и двинулись к конторке.

Илья Макарович сидел за столом, точно за баррикадой. Выслушав Лебедева и Рудольфа, он достал из кармана спецовки пузырек, насыпал на левую ладонь бугорок табака. Делал он это медленно, обдумывая свой ответ. А когда втянул в ноздри табак, то и без того сморщенное лицо превратилось в сплошные складки. Вместе с чихом мастера завизжал телефон. Девушка в чеплашке плотно прижала трубку к уху. И вдруг как вскрикнет, точно прислонилась к раскаленному железу:

– Второй стотонный с планкой стоит!

Эта фраза встревожила всех. Через две минуты печевые и сталевары видели, как вдоль мартена с инструментом в руках пронеслись слесари, монтеры, электрики. Прогремели кованые сапоги по железной лестнице. Под самой крышей над печами электрики перелетели в мартен и стаей черных птиц осели на стотонном кране. Кран напоминал железнодорожный мост, перекинутый через реку. Двумя лапами – толстыми крючками – он держал ковш с расплавленным металлом. Ковш походил на нефтяную железнодорожную цистерну. Внизу бегали люди, как беспокойные муравьи, у которых засыпали вход в гнездо. Люди отчаянно кричали, размахивали руками. Но вверху не обращали внимания на эти крики. Там тоже понимали, что двадцать-тридцать минут – и плавка в ковше застынет, застынут семьдесят тонн стали.

– В чем дело? – крикнул Рудольф.

– Каретка не работает, – прилетел ответ из кабинки. Все расползлись по крану. Ольга возилась с горячим мотором.

– Кирилл! Спички! Поскорей!

– Есть.

Спичка вспыхнула и утонула в моторе вместе с рукой. За второй, за третьей загорелась четвертая. И только теперь глаза Ольги что-то увидели. Подняв их на Кирилла, скомандовала:

– К машинисту, за предохранительной проволокой!

Кирилл шагнул в кабинку и, быстро вернувшись, спросил:

– Что с ним?

– Провод перегорел. Подкрепи муфту, болты шатаются, как пьяные. – Красное лицо Ольги обливалось потом. Снизу, от ковша, поднимался раскаленный жар. Он жег лицо, руки, калил спецовку. Щелки глаз, оторвавшись от мотора, сверкнули.

– Готово! Эй, машинист, пробуй! Рудольф, вылезай. Отойдите от тролей! Кирилл, бросай!

Машинист зазвонил в колокол. Мотор с гулом дернул и остановился. Потом, точно набравшись сил, загремел муфтой. Мост и каретка одновременно тронулись.

– Слезайте, сгорите! – крикнул Рудольф.

Люди торопливо исчезали с крана. Внизу Кирилл, вынув блокнот, записал: «Соединение мотора с редуктором».

– Что это ты регистрируешь? – спросила Ольга.

– Так, неполадки.

– Изобретаешь? Замечаю. Ну, а что-нибудь есть?

– Пока ничего.

Они шли через канаву. На самой середине канавы стояло несколько рядов изложниц. Квадратные чугунные формы были выше человека. Над ними висел ковш. Со дна в раскрытый запор била блестящая струя металла. Она жутко хлюпала, падая в центральную изложницу. По огнеупорным трубам, проложенным в самом низу, металл наполнял изложницы. Смотря на струю через синие очки, канавные рабочие держали наготове лопаты и длинные железные прутья с загнутыми крючками.

Наступала как раз самая тревожная минута. Ни в одном цирке не следят с таким напряжением за летающим под куполом человеком, с каким следили рабочие за сверкающей струей металла. И вдруг раздался крик:

– Да-ва-а-ай!..

Группа изложниц наполнилась металлом, и теперь надо было переехать к другой группе, которая стояла тут же рядом. Человек, защищая кожаной рукавицей лицо от жары и огненных брызг, нажал на рычаг запора, и огненная струя перервалась.

Тронулся по верху кран, и ковш поплыл над изложницами. Еще несколько команд криками и рукой, и ковш установлен.

Снова открыт запор, и вылетевшая струя металла рассыпалась дождем огненных искр. Но тут же стотонный ковш двинули на несколько сантиметров, и теперь струя без брызг поглощалась литником.

Разливка стали, несмотря на задержку крана, идет хорошо. Металл должен получиться плотным, не пузырчатым.

Кирилл с удивлением и восторгом глядел на дружную работу канавных, как ловко они руководят громадами железа, распределяя по канаве изложницы, убирая еще розовые, не успевшие остыть болванки.

И когда он, не отставая от Ольги, покинул канаву, до него долго еще доносились взрывы. Это с блюминга. Трещали шестерни на кранах, напоминая пулеметную дробь. Но эта дробь покрывалась ревом мартеновских печей.

Едва бригада успела вернуться в мастерскую, как Илья Макарыч крикнул:

– Ранцев, Круглова, на шихтовый кран! У барабана лопнула пружина.

Усталыми глазами глядел Кирилл на мастера: «Может быть, отдохнуть?»

– Давайте, давайте скорей. Кран стоит, – твердил мастер. – Возьмите с собой крановщика, больше у меня людей нет.

– Ну, айда, Кирилл, – сказала Ольга.

Кирилл махнул красной головой и, пряча усталость, крикнул бригаднику:

– Забирай веревку, пошли!

На дворе – светло. Еще невидимое солнце успело окрасить восток. Месяц побледнел, растаял в синеве неба. Вокруг него еще горят две-три звезды. Они – как электрические лампочки, которые забыли выключить. Облачко прячется за горизонт.

Вот и шихтовый двор, заваленный глыбами железного лома. День и ночь вываливают сюда «кости» отживших машин, станков и «объедки» машиностроительных заводов. Здесь же старые ухваты и таганки, древние сохи и плуги, кинжалы с замысловатыми узорами. Все это было когда-то новым, блестящим, а теперь покрылось ржавчиной. Шихтовый двор огорожен железными колоннами. Движутся мосты магнитных кранов. Внизу ныряют маленькие паровозики с длинными хвостами груженых вагонеток. Паровозики свистят пронзительно и резко.

Идет разгрузка платформ. Наверху громыхают краны, похожие на воздушные корабли. Они то и дело опускают якорь в черную реку металла. Тонет в реке большой круглый магнит. Но стальные тросы натягиваются и поднимают его. К нему липнут болванки, шестерни.

Медленно движется кран и сбрасывает над мульдами свою добычу.

Тележки с визгом поднимают мульды на десятиметровую высоту и отъезжают кормить прожорливые печи.

– Поднимай, – крикнул Кирилл вверх крановщику в кабинку.

Покачиваясь, стали подниматься. За изгородью завода теперь виднелся поселок. Вдали синела Волга. На ней – черные точки лодок. За Волгой – лес, а еще дальше – красный, вспыхивающий пожаром восток.

– Стоп! Приехали!

– Но чтоб зараз и крышка, – предупреждает Кирилл.

– Зараз так зараз, – подхватывает Ольга.

Ключи залязгали о железо. Ольга отдала провода, крановщик привязал веревку к барабану.

– Стерва проклятая!.. Когда только от тебя и отмучаешься! – ворчит крановщик. – Ведь каждый день пружина ломается.

Когда вынули последний болт, барабан повис на веревке. Его осторожно опустили вниз. Кирилл вынул блокнот.

– Что пишешь? – спросила Ольга.

Но вместо ответа Кирилл задал вопрос:

– Кто же додумался заменить барабан?

– Пока никто.

Кирилл радостно улыбнулся.

– Что же ты улыбаешься?

– Так, ничего, – Кирилл покраснел и проворно засунул в карман записную книжку. – Домой вместе идем?

– Нет. У нас сегодня собрание ячейки. Если хочешь, вечером съездим в город, в кино. Поедешь? – предложила Ольга.

– Хорошо, – согласился Кирилл.

Поселок уже проснулся, когда Ранцев после ночной смены вышел с завода. Некоторые дома еще слепыми окнами провожали людской поток из заводских ворот.

Да, сегодня на шихтовом кране особенно екнуло сердце Кирилла. Перед глазами и сейчас стоит шихтовый магнитный кран. И он, Кирилл, возится с барабаном.

На Совнаркомовской улице под самым ухом автомобиль гавкнул рожком. Кирилл едва успел отскочить, а шофер, выругавшись и сверкнув очками, промчался дальше.

Оказывается, разговоры с самим собой на улице имеют некоторые неудобства: Кирилл сегодня прошел мимо своей собственной калитки, не заметив ее; пришлось возвратиться назад. Вот она, его калитка.

Черный Волчок, точно веником, поднимает пыль пушистым хвостом. Тетка уже ушла на работу. Кирилл нашел в условленном месте ключ и отпер дверь, умывшись, сел обедать.

Проглатывая вареники с творогом, он продолжал разговаривать сам с собой, а сибирский кот и черный Волчок сидели на полу и внимательно следили за рукой Кирилла, в которой на вилке висел вареник.

– Черт, мы еще покажем! – крикнул Ранцев и, вскочив со стула, начал быстро ходить по комнате. Ему показалось, что он уже близок к разрешению гнетущей его задачи. Волчок радостно взвизгнул.

– Правда, Волчок?

Собака замахала хвостом и опять взвизгнула, проглотив слюну.

– На, ешь!

Но брошенный вареник схватил кот. Волчок знал, как остры когти у его товарища, и не полез драться. Он только протестующе зарычал. Кирилл бросил второй вареник. Собака в один момент проглотила его, облизываясь, подняла глаза с просьбой: «Нельзя ли еще?»

Окончив завтрак, Кирилл забрался в свой угол. В нем стояли койка и столик. Разложив на столе разобранный будильник, проволоку, замысловатые модели, Кирилл начал ножницами кроить консервные банки, выстругивать деревянные колеса. Но сегодня, как и всегда, лишь только дело подходило к концу, возбуждение быстро падало. Недовольные брови сходились на переносице, а неудачная модель летела в угол.

– Не пойдет и эта, – шепотом проговорил Кирилл и долго безразлично смотрел на брошенную модель, не видя ее. Пятерни погрузились в красные волосы. Голова опустилась на стол и долго лежала без движения. «Не выдумаешь, не выдумаешь. Мозги поточи!»

Но через несколько минут блеснула новая комбинация и совсем неожиданная. И опять, как всегда, зашагал Кирилл в угол, поднял брошенную модель и принялся за работу. А через полчаса модель опять летела в угол.

Быстро пробежал день, незаметно, а модель не была еще сконструирована, все чего-то не хватало.

Кирилл, сам того не замечая, кружился по комнате, когда тетка вернулась с работы.

– Неужели четыре часа? – спросил он.

– А ты думал? Ты что так рано встал?

– Не спится.

– Не заболел ли? – Лицо тетки сделалось ласковым.

– Нет, – ответил он и, засмеявшись, добавил: – Так, что-то нездоровится.

Тетка, не раздеваясь, загремела ведрами.

– Я схожу сам.

Внизу колодца – маленький квадрат воды. Кажется, что там не вода, а масло, черное, лоснящееся. К колодцу приделали ворот из обрезка бревна. Поворачивая железную ручку, Кирилл любовался, как веревка ровными рядами, точно нитка на шпульке, ложилась на ворот.

Подняв второе ведро до половины сруба, Кирилл остановился. Его лицо расцвело, как заря. Радость забила фонтаном. Можно было подумать, что он увидел не ведро с водой, а ведро с драгоценностями. Потом ворот закружился быстро-быстро. Ведро, раскачиваясь, билось о стены сруба. Но Кириллу теперь до этого не было дела. Расплескивая на ходу воду, он бежал домой.

«Барабан… Барабан и ворот… Ворот и груз… Да, да… ворот и груз…»

Кирилл бросился писать письмо Антону Горскому, который, закончив практику на заводе, уехал обратно учиться.

Перо скрипело, разбрасывая чернила. На середине письма, там, где он описывал свое изобретение, перо сломалось, образовалась клякса громадных размеров. Другого пера не было. Пришлось кончать карандашом. Но карандаш не убавил пыла. В потоке нахлынувшего счастья Кирилл прыгал и щелкал пальцами.

– Что ты, с ума сошел? – допрашивала тетка. – Никак белены объелся.

– Не белены. Я изобрел, понимаешь: и-зо-брел!..

Накинув костюм и застегивая на ходу пуговицы, Кирилл вылетел из дома.

Ноги под ним пружинили. Казалось, что мускулы были сделаны из хорошо вибрирующей стали. Кирилл шел, сам не зная куда, ему было все равно, лишь бы двигаться. Было не больше пяти часов. Он втиснулся в трамвай, награждая улыбкой каждого толкающего. Дал кондуктору рубль.

– Сдачу, восемьдесят копеек, подождите, – сказал кондуктор. Кирилл и на это только улыбнулся. Ему хотелось толкаться, шутить, спорить, говорить, без конца говорить И когда приехали в город, Кирилл вырвался из трамвая, забыв получить сдачу. А вспомнив о ней, не пожалел.

Времени было еще много, и Кирилл пошел в городской сад. Посмотрел на рекламах репертуар театров. Долго слонялся по аллеям и наконец направился в кино «Красноармеец».

Ольга должна была прийти в семь часов. Кирилл искал ее глазами по улицам. Первым подошел к кассе и взял два билета на первый ряд. В голове уже складывались большие речи, которые должен произнести Кирилл перед Ольгой. Но что же такое, почему ее нет? Кирилл выбегал на улицу, смотрел – не идет ли она. Но напрасно. Ольги не было.

Уже третий раз приглашал звонок занимать места.

Наконец сеанс начался, и двери закрылись. Подождав еще минут десять, Кирилл подумал: «Может быть, ослышался, может быть, она говорила о другом театре и там теперь ждет меня?» Ухватившись за эту мысль, он помчался в «Культсмычку».

Взял билет. Обошел весь зал, заглядывал в каждое лицо. Черных Ольгиных глаз он так и не увидел.

Обиженный вышел на улицу.

– Не хочет – не надо. Пусть узнает через людей.

Стоя у трамвайного вагона, он вспомнил, что еще не спал. В вагон ему удалось сесть. Не доехав до первой остановки, уснул. Когда вожатый разбудил его, пассажиров не было и Кирилл долго не мог понять, что произошло.

– Нет тока, товарищ. Уже около часа стоим. Идите домой.

Кирилл вылез и пошел по шпалам. Ночь была тихая. Луна, точно посеребренный глобус с ясными очертаниями материков, застыла среди иллюминированного неба. Тихо и ясно доносились вздохи завода. Над ним стояло зарево. А выше неровными гигантскими столбами поднимались трубы, выдыхающие тучи дыма. Кирилл, не заходя домой, прошел на завод.

В мастерской никого не было, кроме Алексеева и Бейгешева. Бейгешев – высокий, плечистый парень. Губы у него толстые, как куски сырой говядины. Когда он говорит, его левое ухо подергивается. «Может быть, они задержались на собрании?» – подумал Кирилл, глядя на Алексеева.

– Поставить ремень, и все. По-моему, это самое главное, – продолжал Бейгешев прерванный разговор.

– Нет, не пойдет, – возражал мастер.

Кирилл понял, что Бейгешев предлагал улучшить работу шихтового крана. Тревога холодком пробежала по сердцу. А что если предложить сейчас, тут же?

– Федор Павлович! У меня тоже есть предложение.

– А ну, давай.

Бейгешев въелся глазами в рыжего слесаря.

– Мой груз вполне заменит пружину. Он не будет требовать никакого ухода. Груз всегда будет держать привод в равномерно натянутом положении, – Кирилл кончил и не сводил глаз с мясистого лица мастера.

– Вот это дело! Можно будет передать в БРИЗ.

Неожиданно после полуночи подул ветер. Звездное небо покрылось тучами и разразилось ливнем. Небо трескалось под ударами грома, а сверкающая молния озаряла фиолетовым цветом окрестности. Дождь перешел в сильный ливень. Но в мастерской было сухо и тепло. Телефон трещал безостановочно. Козин брал трубку, кричал: