Текст книги "Отрочество"

Одиннадцатая глава

«– Нахальный какой!» – Полина, поджав тонкие губы, сердито поправила платок, – «Ишь, подмигивает!»

Р-раз! И нахальный мальчишка подбросил в воздухе серебряный рубль, потом два, три…

«– Рублевиками играется!» – раздражённо подумала девушка, невольно замедляя шаг. Нечасто такое увидишь! Обычный, уличный, ничем не примечательный. И такое вот!

А мальчишка, будто дразнясь, небрежно подбрасывал и ловил всё большее количество монет, собрав чуть не десяток. Потом еле заметно движение кистью, и монеты ссыпаны в карман. И снова – одна монетка… золотая?!

Девушка сама не заметила, как отстала от подруг, замедлив шаги. А нахальный мальчишка снова подбросил, и снова… потом движение подбородком в сторону, и Полина, как заворожённая, двинулась за ним.

«– Заманивает», – мелькнуло у девушки, но мальчишка один, моложе её года на два, а сбежать она завсегда… Уж закричать-то она сможет! Так завопит, што все сбегутся, со всево Николаева!

Шаг, ещё шаг, и вот уже они на пустыре. Девушка было запаниковала, завертев головой по сторонам, но мальчишка спокойно сидит на земле, скрестив ноги по-туркски, и только монетка в руке. Золотая!

– Хочешь? – монетка текуче прокатилась меж пальцев.

– Я… я не такая! – девушка сделал шаг назад. Не слишком, впрочем, решительно.

– Мне без разницы, какая ты, – и улыбка едва заметная, – Так хочешь?

Меж пальцев начало прокатываться уже две монетки, потом три.

– Я… што делать-то надо?

– Ничего, – снова улыбка, – такого, о чём ты подумала.

– Ишь охальник какой! – рассердилась девушка, в глубине души немножечко даже и разочарованная.

– Есть дело, да не до твоего тела, – и снова подмигивание. Нахальное!

– Похабник какой! – рассердилась та, – Ну, говори!

– На фабрику пройти надо, – монетки взлетели вверх.

– Так мало ли кому надо?! – насторожилась девушка, – Керосинщик какой нашёлся! Мне из-за тебя на каторгу неохота!

– Какая каторга!? – изумился мальчишка, начав плести что-то нелепое о репортаже. Придумал бы хоть што другое!

Полина решила сделать вид, што верит. Вот честная она, доверчивая! Так на суде и скажет, ежели што вдруг. С рыданиями! Кому в здравом уме сахарный завод нужон, читать про такое? О простой жизни!?

Оно про Государыню, которая Ливадию посетила, это да! Событие! Такие все чины придворные, даже которые дамы. В мундирах мущщины все, да при орденах. Авантажные!

Или реклама одёжки от «Мюр и Мерилиз», тоже интересно. Она такие заметки вырезает и хранит в баночке из-под леденцов, выпрошенной у гордячки Тамарки. Ей часто ухажёры дарят всякое такое!

Перебирает иногда резаное, и себя в одёжках таких представляет. Или в Ливадии, фрейлиной при Дворе. Может, она тоже эта… дочка графская! Выкрали в младенчестве цыгане, да подкинули на воспитание. А потом её найдут, в объятиях у маменьки с папенькой поплачется всласть, да замуж за одного из этих, с орденами. Ва-ажной бы стала дамой, да небось не хужей прочих!

– Сколько, говоришь?

– Пока не говорил, – усмехнулся вредный мальчишка, – мне в нескольких цехах побывать надобно. Смогёшь? Так, штобы не просто мимобегом в ночи, аки тать, а за работой понаблюдать.

– За работой, – Полина понимающе кивнула, и в душе её будто расправилось што-то. Как же, репортёр! Конкуренты небось наняли, штоб прознать всё! Наняли и наняли, не её то дело. Не керосинщик, и то ладно.

– В нескольких? – девушка закусила закровившую губу, с трудом собирая непривычные к тому мысли, – можно…

– Не слышу в голосе уверенности! – оскалился нахалёнок.

– Да можно! – затараторила девушка, – Договариваться только придётся. Делиться! Никак не меньше ста рублей за такое!

Сказала, и дыхание затаила. А ну как и даст? Без торговли? Там всей делёжки – сторожу казёнку принести, в знак уважения вроде. А уж нору устроить этому мальчишке, она и сама! Пусть хоть обсмотрится. Но если вдруг што, то знать ево не знает!

Попросится у мастера лишнее поработать, а там и ночевать при заводе останется. Не она первая, не она последняя! Тогда-то водка сторожу и пригодится. Вроде как уважение.

А сто рублей, то оно и ого! Приданое!

– Сто, говоришь? – мальчишка задумался, и Полина напрочь перестал дышать. Странноватая усмешечка, и кивок, – А пожалуй, што и да.

Девушка выдохнула…

– Уговор, – продолжил он, – но с условиями!

* * *

Мокрое от пота мальчишеское тело двигалось медленно, замирая иногда на пару секунд. Сквозь стиснутые зубы вырывалось иногда сиплое дыхание. Последний судорожный рывок… и подбородок коснулся перекладины.

– Тридцать два, – подытожил я вслух, спрыгивая вниз, – неплохая проходочка! Завербованная девушка вызывает у меня некоторые сомнения, но увы и ах, возраст накладывает немалые ограничения.

Условились на авансе в двадцать рублей, и вся надежда только на жадность Полины. Проинструктировал вроде, но сомнения точат червяками. Ни разу не интеллектуалка, н-да… Впрочем, интеллигентные и артистические люди без надлежащего опыта, в таких делах как бы не опасней натур примитивных.

– Ванятка! – певуче позвала меня хозяйка, – Иди сюды, шти готовы!

– Чичас, Степанида Федотовна, помоюсь только!

Хозяйка ко мне благоволит, но не забывает брать двадцать копеек каждый день за койку и весьма постную пищу. Она не местная, привезённая давно покойным мужем из центральной Расеи, да так и не переняла здешнего говора и обычаев.

– Как с местом? – поинтересовалась она, когда я выхлебал щи. Скудноватая пища для начала дня, но чем, как говорится, богаты!

– Сиводня встречаемся, смотреть меня будут.

– И то! – Степанида Федотовна мелко перекрестилась и начала допытываться подробностей. Скушно! Дети у ней давно взрослые и живут своими домами, вполне благополучно и сыто. Но не близко! Зовут мать к себе, но баба понимает, што здесь-то она хозяйка, пусть даже и с внуками не тетешкается, а в чужой дом приживалкой придёт.!

– Ну, ступай! – отпустила она меня наконец, – Совсем меня, старую, заговорил!

Я заговорил!? Но спорить с бабой, а тем паче глупой, самому дураком надо быть. Только пятки мои грязные сверкнули через порог.

Забор штурмовал, когда до смены рабочей час ещё оставался.

– Позже ещё не мог?! – прошипела на меня Полина, хватая за рукав, едва я перевалился в заводской двор в условленном месте, – Пошли!

«– Противолодочные зигзаги» – выдало подсознание, и вместо ответа, што же это такое, дополнив песней про жёлтую подводную лодку.

Запоздало захотелось сказать Полине, што времени ещё пяти утра нет, и до смены рабочей чуть не час, но передумал. Известное дело, баба!

В высоком цеху стальным лесом высится переплетение железных балок с установленными на них механизмами, изрядно обросшими чем-то ракушечным. Промеж балок и механизмов балочки поменьше, а ещё брус и доски – ходить, значица. Ну и харахура всякая навалена.

– Давай, давай, – торопила она меня, зло подпихивая в зад острым кулачком, – лезь! Вон мешки наверху, я там раздвинула в серёдке, пролёзешь!

Взобравшись наверх, я пробежал к мешкам, зачем-то сутулясь в напрочь пустом цеху, и ввинтился в серёдку.

«– Зря ел» – мелькнула запоздалая мысль, – «и воды надо было побольше выпить».

Гудок, и цеха начали наполняться работниками. Ещё гудок…

… и час спустя я проклял всё на свете! Читывал, што в сахарном деле применяется известь, но как-то не додумался, а каково оно? Провести так хотя бы несколько часов?

Внизу перетаскивали известь, гасили её в ёмкостях, разбалтывали… Работники внизу замотаны наподобие мумий, даже и глаза не видны. Пыль, мельчайшая известковая пыль и водяная известковая взвесь, заполнили помещение цеха. Столбом, под самую крышу! Засаднило горло, не спасает и заготовленная повязка. Глаза ажно режет, будто иголочками тычут маленькими, и тело всё обчесалось – его-то тканями не обмотал! Ух, сколько открытых места нашлось. Да и закрытых… как только в штанах зачесалось да зазудело, то думаю – всё! Терпеть невмочь, и была не была, вылез!

Где на четвереньках, а где и по-пластунски – к одному из продухов. И жду, што вот-вот… обошлось, не закричали. Не смотрят они наверх-то, да и где там што разглядеть, в тумане этаком?

Голову в продух высунул, и дышать, дышать! Гадость всякая известковая вьётся в воздухе, но уже – мёд и мёд. Продышался, и вылезти захотелось, ан шалишь! Далековато до земли, а зацепиться по дороге некуда.

Ну, куда деваться? Пополз… чудом, не иначе, по балкам в соседний цех попал, они там неплотно к стенам примыкают, есть зазоры. Ввинтился. Голова еле-еле, ну и я весь за ней протиснулся.

А вонь! В костопальню[13]13
  Для сахарной промышленности пережигали костяной уголь, отсюда и костопальня.


[Закрыть] попал. Пылища чёрная, угольная, сразу на зубах заскрипела. Жар! Вонища из соседней квасильни[14]14
  Костяной уголь заквашивали.


[Закрыть] шлейфом тянется! Не то што до блевоты, а чуть не обморока.

Я по балкам дальше, как гордый лев – на четвереньках. Вниз даже и глядеть не хочу, только «Зря полез, зря полез!» в голове крутиться. И никаких мыслей больше!

Пересилил себя, репортёрское взыграло. Ретивое. Поглядел всё-таки. Дети внизу, даже и совсем маленькие есть, чуть не меньше десяти годков. Кто крупку горячую дробит, кто таскает што-то.

Из костопальни удалось таки вылезти на крышу, здесь она покатая мал-мала. Продышался, отошёл малость, и того… писюн обмыл сцаками. Как исхитрялся-то, и вспомнить стыдно, но стыдно не видно, а жжёт оно сейчас!

Отдышался, и всё-таки – надо! Зряшно, што ли, всё это было? Надо дела до конца доводить, просто для самоуважения.

На четвереньках по крыше металлической двигаюсь, для незаметности и нетопотливости. Да сам радуюсь, што облачно сегодня, а то как на сковородке карасём.

В квасильню заглянуть попытался, но так и не смог, около продуха ещё рвать начал. В желудке-то ничего, даже и воды нет. Думал, сам желудок и выблюю! И это я-то, который в больничках горшки ночные выносил, и от говна да гноя людей обмывал.

Заглянул в одно, а там прачечная. Жар, влажность, духота из продуха шибает, как из парной, когда туда солдат после учений битом набили. И девки голые.

А эротики порнографичной, ну вот ни на копеечку! Замотанные все вусмерть, салфетки от сока свекловичного в известковой воде отмывают. Кожа, даже и сверху, через пар видно – полопавшаяся, в язвочках.

Какая эротика-то? Слёзы… вытер их рукавом, да и думаю – всё, нагляделся по самое горлышко.

Поползал ещё по крыше, место нашёл, да и слез благополучно, а там и через забор. Да бегом! Долго потом в море отмывался, да одёжку отстирывал от извести и угля, от вони этой. А потом пил, пил, пил… никак напиться не мог. Вся вода тут же через пот вылезала. То ли нервы запоздало шибанули, то ли ещё што. Допился до тошнотиков, но ничего, оклемался.

Дошёл до хозяйки, да и наврал ей наскоро с три короба, будто место нашёл. Вещи забрал, да сразу и ушёл, от лишних расспросов. Не хочу.

Переоделся поприличней, штоб хожалые[15]15
  Нижние чины полиции, жаргон.


[Закрыть] не цеплялись, да и по городу побродил. Экскурсия вроде как. Ну… красиво, хороший город, но настроения ни на копеечку. Еле вечера дождался, да к пустырю.

Полина эта как увидела меня, так чуть не бегом, только подол по ногам хлещет. А ну как не отдам? Я из кармана не глядя – на!

– Насмотрелся, – говорю, – до тошнотиков.

Девка монеты в кулак, сжала его добела, и на меня, как на диво-дивное, глаза пучить удумала. А потом бегом! Ну как передумаю?

Снова курить захотелось – привет такой из прошлой жизни, достал. Да так захотелось, што ухи опухли. Остановился было у разносчика папиросного, и по карманам зашарил.

А нетути! Всё, оказывается, до копеечки отдал. То-то она глаза пучила, там куда как больше оговоренного!

«– ЗОЖ!» – разродилось подсознание. Ну да это переводить не нужно, знаю уже!

Смешно почему-то стало, и легко на душе. Вроде как деньгами этими я какой-то грех с себя снял. Не знаю, какой, но очень тяжкий!

Привычно уже зайцем проник, разве только по летнему времени на крышу, а не в собачий ящик. Тронулся состав на Одессу, а я бездумно в небо синее гляжу. Никаких мыслей!

А потом, под стук колёс, в голове само будто:

«– Надо што-то делать! Надо што-то делать!»

Завод этот чортов в голове, потом фабрика суконная, на которую меня запродали. И понимаю: надо! Не знаю пока, што именно, но буду. А начну со статей.

Двенадцатая глава

Второй карандаш уже сгрыз, а всё не пишется. Не то! Даже разложил перед собой вырезанные из давнишних газет статьи на такие вот темы, социально-заводские. Образцы вроде как, для правильного и лёгкого слога.

С полдюжины уже вариантов накатал, ну вот ни разу не хуже! Но и не лучше. Такое всё, ровненькое и правильное, как у всех.

А не хочу! Не хочу как у всех! Хочу, штоб читатель на моей статье глазами разом споткнулся, да и не отрываясь, не мигая. А потом – обсуждать, да спорить с другими до хрипоты! Да кулаки штоб сжимались и сердце останавливалось.

Вот тогда да! Статья настоящая. А это… гляжу уныло на вырезки… одно слово, заметки! Статистические данные, да описательное такое. От господ, которые даже и не понимают, каково это: не ужасаться со стороны, а потом котлеты с антрекотами под водочку-селёдочку, а самая што ни на есть жизнь.

Мишка в гостиной на машинке стрекочет, Фира с ним рядышком, с открытым для многих почему ртом. Учится. И, умненькая, не даёт брату в мысли уйти.

Завтра ему к докторам, ногу ломать и резать. Сидит такой, с прозеленью немножечко, от страха и опаски. Вот работой и спасается, взялся за тёти Песины вещи. Какие перешить напрочь, какие ушить или надставить.

Санька там же, рисует их. Он всё больше по дворам любит пройтись, за котами с мольбертом охотясь, но тоже – понимает. Как Фира замолкает, так он што-нибудь начинает, только штобы не молчать.

– А-а… – скомкав лист, выбрасываю его в угол, на растопку пойдёт. Вскочив, начинаю мерить шагами комнату, и как-то так получается, што и в гостиную вышел.

Покрутился, похмыкал, послушал. А руки своей жизнью живут – то ткани потеребить, то потрёпанный томик Майн Рида с закладкой открыть-закрыть. Нервничаю, значица.

– Рассказал бы поподробней, как там дело было, – покосился на меня глазом Санька, – а то вчерась, по приезду, скомкано всё.

– Ну… – захотелось было сказать, што занят и вообще – муки творчества, а потом на Майн Рида глянул, и ка-ак меня понесло! Приключенисто.

Начиная с проникновения, когда через забор лез, и потом – такое всё, будто пластун в тылу вражеском. Фирка с братами слушают так, што и о делах забыли, и только огоньки в глаза!

А меня это только распаляет! Особенно когда у Фирки огоньки. Такая в эти минуты красивая становится, ужас просто! Звёзды в глазах, будто в небо безлунное через них глядишь.

– Здоровски! – подытожил наконец Чиж, – Тебе бы романы писать!

– Ну… – а потом я и задумался, а почему бы и не да? Зачем я у господ беру глупости описательные? Там и чернуха есть, но такая тоже… глупая. Видно, што человек не в теме, да и о рабочих как-то так думает, што вроде как и да… но неправильно! Не люди, а персонажи не то лубка глупого, не то из Житий.

– Ну, – повторил я, вцепившись озадаченно в подросшие вихры, – попробую! Роман не роман, а рассказ… хм…

Такую себе буссенарщину с майнридовщиной начал, носугубо на реальных событиях! Проникновение на завод без упоминания девушки, балки эти чортовы, известь душительную, крышу и такое всё, как было. Но приключенисто!

А потом править сел и перечитывать. Такая себе статья получилась, што и не статья будто, а между романом сыщицким, рассказом Эдгара По и немножечко – «Фракнекштейном» Мэри Шелли. Такой себе обыденный ужас, когда и дыхание перехватывает, но и врак притом никаких. Необычно! Но интересно вышло. Разве только опечаток да ошибок много, я даже в запарке подписался, так и здесь ошибся. Хотел «Капитан Сорви Голова», а вышел «Копетан». Похихикал сам над собой, а потом и задумался. А может, и оставить? А што? Такая себе фамилия молдавская получается. Или жидовская. Как там…

«– Нет такого слова, которое не могло бы стать еврейской фамилией[16]16
  Фраза эта (с небольшими изменениями) кому только не приписывается – от Чехова начиная, заканчивая собственно еврейскими «классиками»


[Закрыть]» – неожиданно послушно откликнулось подсознание. Ну и подписался! Копетаном.

Захотел было сразу в газету, а потом и тово, передумал. Владимир Алексеевич после Харькова обещал постараться через нас, так вот ему и передам.

Што-то мне подсказывает, што Копетану лучше инкогнито сохранять. Потому как проникновение, это уже немножечко статья, ну или рядышком где-то. Взрослому, оно бы и ерунда – штраф, да пару недель в тюрьме при худшем раскладе.

А у меня возраст ещё не вполне, да дееспособность взрослая вроде как и есть, но и не совсем. Вместе с церковными неприятностями может интересно аукнуться. Не только мне притом, но и дяде Гиляю, как неответственному опекуну, а через это и неприятности у Саньки могут. А ну как опеку кому иному передадут?

Вслух прочитал, и молчание такое… а потом разом! Мишка обниматься, Санька по индейски што-то, Фира визжать восторженно за компанию.

– Дети! Дети! – послышался через стенку голос Фаины Ярусской, – Мине надо тревожиться за вас, или можно таки немножечко сердиться?

– Всё, тётя Фая, – звонко отозвалась Фира, – мы таки всё, перестали радоваться жизни через вашу грусть!

– Никому! – повторяю, делая страшные глаза. У девочки непонимание и вопрос на лице. Разъяснил за свои проблемы, поняла сразу.

– Тётя Песя знает, когда молчать, – выдохнул Санька, – привыкла за непростым мужем. Да и мы…

– Мы можем сдуру! – перебил его Мишка, – Бывало? Бывало! Сколько раз говорили, не убедившись в отсутствие ух в стенах? Пора такое прекращать!

– Здрассте вам! – раздалось жизнерадостное снизу, когда мы обедали на тёти Песиной веранде.

– Семэн! – всплеснула та руками, роняя половник на отпрыгнувшего кота, – Ты ли это, и почему?

– Фирочка, доча! – не обращая внимания на половник и вылизывающегося кота, тётя Песя положила руку ей на плечо, – Это Семэн Васильевич, лучший друг твоего папеле! Ты его не помнишь за молодостью, но в детстве не раз сидела на этих самых коленях!

– Ой… помню! – выдохнула та, – Дядя Сёма!

И прыг! Как обезьянка на пальму, даже ногами его обхватила. И реветь! Но тихо так, и без соплей, просто слёзы из глаз.

Она реветь, я сопеть… а што она! Дядька какой-то! Ишь, обнимается!

Набычившись, нашариваю в кармане…

– Егорка! – оторвалась наконец Фира от дядьки, и хватая меня за руку, – А это Егорка! Мой… мой…

И краснеет.

– Жених, – закончил я за неё, мрачно глядя на новоявленного дядю. Ишь, нарисовался! Не старый ещё, а туда же, обниматься!

– Уважаю, – сказал он серьёзно, – и не претендую! Мир?

Я подал протянутую руку и мал-мала успокоился, сев обратно за стол и взяв Фиру за руку. Есть левой рукой неудобно, но штоб видел!

Тётя Песя, счастливая и ничего не замечающая, хлопочет вокруг. А я так гляжу на него, и понимание приходит, што если мы с ними и тово, то бить нужно только ножом, и сразу на поражение. Серьёзный мужчина. Настолько, што дядя Хаим рядом с ним не то штобы совсем пацифист и толстовец, но уже и не главный хищник в лесу.

Среднего вполне роста и худощавый, но плечи притом широкие, запястья массивные, а двигается ну чисто кот дворовый. Сэр Хвост Трубой практически. Очеловеченный.

– Рад за вас, – снова улыбнулся он золотыми зубами, не пытаясь мериться взглядами. И кажется… искренне? Меня малость отпустило, кивнул в ответ. Кажется, не врёт.

… – гостил у нашего доброго царя в чертогах северных, подземных, – ёрнически рассказывал он, умело чередуя псевдорусский стиль повествования с одесским местечковым, – хлеб-соль там ел, водой болотной запивал, што другое только издали видел.

– И как? – выдохнула тётя Песя, сидящая с мокрыми глазами.

– Сперва совсем плохо, а потом за деньги, – криво усмехнулся он, – не хочу сейчас рассказывать.

Песса Израилевна закивала быстро, и подхватилась за пейсаховкой, выпив заодно с дорогим гостем рюмочку.

– … заместо Фимы сейчас, – рассказывал он, не забывая о еде, – в курс дел потихонечку вхожу. Зевнув, он неожиданно перекрестил рот.

– Русский, – пояснил Семэн Васильевич, поймав мой недоумённый взгляд, – бабушка только со стороны отца из здешних, да дедушка со стороны матери из детей черкесских. Н-да… А так русак!

– По паспорту и вероисповеданию, – дополнил он чуть погодя, усмехнувшись он чему-то своему.

– А по жизни? – поинтересовался Мишка, остро щурясь.

– Считаю себя одесситом, – коротко ответил гость.

Поесть не успели, как начали заглядывать сперва соседи, а потом и всякие незнакомые.

– Дела, – развёл руками Семэн Васильевич, чуть виновато глядя на тётю Песю, – в другой раз поговорим, ладно?

– Канешно, Сёмочка, – закивала та, – заходи! В моём дому для тибе всегда найдётся поесть, выпить и спрятаться!

– Егор? – новоявленный дядя вопросительно поглядел на меня, и встал. Я понятливо вышел вслед за ним.

– Это от Фимы, – протянул он запечатанное письмо, – мандат, так сказать.

Вскрыв сургуч, я пробежал глазами текст, который мог написать только дядя Фима, и только для меня лично. Киваю, и хм… дядя Семэн двинулся вниз с веранды.

– Просто как подтверждение полномочий, – легко сказал он, не напрягаясь моим возрастом, – штоб если вдруг да, то сразу и ко мне. А сейчас не составишь ли мине компанию для обхода и демонстрации флага?

– Почему бы и не да!?

Вернулся с обхода поздно вечером, когда браты уже спали. Помылся в тазу заготовленной водой, ухитрившись не разбудить их, да и лёг.

По недавней привычке начал вспоминать день, такое себе упражнение для тренировки памяти. Сперва хронометраж с подробностями, потом отдельно – Семёна… или Семэна? Раз представили Семэном, то пусть так!

Его слова, жесты, мимика… неважно получается, если честно. Но получается! Такая себе копилочка знаний, которые по мере накопления можно будет немножечко проанализировать. Очень уж необычный человек.

* * *

Оглушительный стрёкот кузнечиков и стрекоз нарушало лишь цвирканье птиц. Полное безветрие, не шелохнутся даже кончики былинок, торчащих над травяным ковром. И оглушительный медвяный запах раннего русского лета. Луговое разнотравье, молодая листва на деревьях, скошенная трава во дворах, да ранние цветы на клумбах.

В этот одуряющий клубок травяных запахов вплетались нотки выпечки, тонкими ручейками тянущиеся с дач, да лёгчайший, еле уловимый парфюм молоденьких девушек. Запах юности и лета, от которого кружатся головы и снятся горячечные сны.

Придерживая рукой шляпку, Лиза Елбугова проводила взглядом пролетевший в небе ветролёт, упавший вскоре во дворе одной из бутовских дач.

– А знаете, – сказала она с еле уловимой ностальгической улыбкой, тщательно отрепетированной перед зеркалом, – я нашего бутовского робинзона видела в Одессе! Важный такой, с красивой еврейской девочкой под руку. Решила было, что перепутала, но нет!

Краем глаза девушка отслеживала реакцию Вольдемара. Тот старательно делал равнодушный вид, но вздувшиеся на миг жилы на шее и раздувающиеся ноздри говорили об обратном.

– Подробностей не знаю, – продолжила она, – слышала только, что история его похождений несколько криминальная.

– Бойкий мальчишка, – засмеялась подруга, – такой далеко пойдёт! Или купцом первогильдейским станет, или главарём разбойничьей шайки!

– Какой хороший день сегодня, – закрыла опасную тему Лиза, – может, устроим пикник?

– И в фанты сыграем! – ломающимся юношеским баском предложил один из кавалеров.

– Да, да, – заторможено кивнул Вольдемар, – непременно!

Лиза засмеялась заливисто, и подхватив подругу под руку, бросилась бежать. Мужчины! А она – вот так, чужими руками… За унижение – мстят!