Текст книги "Анатомия преступления: Что могут рассказать насекомые, отпечатки пальцев и ДНК"

Глава 4
Патологическая анатомия

И, чтобы отнять у нее [смерти] главный козырь, изберем путь, прямо противоположный обычному. Лишим ее загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом.

Монтень. Опыты (I: 20)[5]5
  Перевод А.С. Бобовича. Цит. по изд.: Монтень М. Опыты. Книги первая и вторая. – М.: Наука, 1980.


[Закрыть]

Поэт Джон Донн напоминает нам: «Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством». Это благородные слова. И все же не будем отрицать: нас больше затрагивает чья-то внезапная и насильственная смерть, если она имеет какое-то отношение, пусть отдаленное, к нам самим. Так для меня было в случае с Рэйчел Маклин, которая училась в том же маленьком колледже Оксфордского университета для женщин, что и я. Мы никогда не были знакомы, но я не могу избавиться от ощущения некоторой причастности к ней и ее судьбе.

Девятнадцатилетняя Рэйчел Маклин училась в Колледже святой Хильды, когда за ней стал ухаживать Джон Тэннер. Через 10 месяцев отношений, 13 апреля 1991 года, он сделал ей предложение. Такую важную новость любая девушка сообщила бы всем друзьям. Но в следующие несколько дней никто из знакомых в колледже, да и во всем университете, не видел Рэйчел. Прилежная, дружелюбная, открытая – никто не мог поверить, что она взяла и уехала, никому ничего не сказав. Тэннер звонил ей домой и просил позвать ее к телефону, но соседка по дому отвечала, что не знает, где Рэйчел.

Руководство колледжа беспокоилось все сильнее и через пять дней уведомило полицию. Полицейские связались с Тэннером – он жил в Ноттингеме, где учился в университете, – и тот сообщил, что в последний раз видел подругу 14 апреля 1991 года в Оксфорде, когда уезжал на поезде в Ноттингем, а она помахала ему рукой с платформы. Длинноволосый молодой человек, с которым они познакомились в станционном буфете, предложил подвезти ее обратно на Аргайл-стрит.

Тэннер сотрудничал с полицией, помогал в поисках и даже принял участие в телевизионной реконструкции ее отъезда со станции в Оксфорде, чтобы освежить память тех, кто мог видеть Рэйчел. По-видимому, это был первый убийца, который участвовал в такой реконструкции. На пресс-конференции он взволнованно говорил друзьям и репортерам, что они с Рэйчел любили друг друга и собирались пожениться.

Однако полицейские заподозрили, что Тэннер что-то скрывает. Они подговорили репортеров задать ему провокационные вопросы, например: «Это вы убили Рэйчел?» То, как он отвечал – с глупой ухмылкой, без особых эмоций, убедило полицию, что он знает об исчезновении больше, чем говорит.

В доме на Аргайл-стрит, где Рэйчел жила вместе с подругами, был произведен обыск. Однако казалось, что все в порядке. Половицы никто не трогал, и ничто не выглядело подозрительным. Детективы почти отчаялись найти улики, которые позволили бы арестовать Тэннера или хотя бы надавить на него. Водолазы обшарили реку Червелл, а другие сотрудники прочесали близлежащие кустарники.

Тогда полиция попросила муниципальный совет выяснить, есть ли в доме на Аргайл-стрит подвал. Поступил ответ: подвала нет, но некоторые дома на этой улице построены на свайном фундаменте. А значит, под полом есть пространство.

Вооруженные этой информацией, 2 мая полицейские произвели в доме повторный обыск. И на сей раз нашли тело Рэйчел, частично мумифицированное, под лестницей. Тэннер просунул ее в 20-сантиметровое пространство внизу шкафа под лестницей и затолкнул в подпол. Хотя с момента гибели прошло 18 дней, тело почти не разложилось. Холодный и сухой воздух, проходивший сквозь пустотелый кирпич, высушил кожу.

Однако находкой тела заканчивается лишь первая часть расследования. После этого патологоанатом начинает собирать факты, которые лягут в основу обвинения. В случае с убийством Рэйчел Маклин эта задача была возложена на Иана Уэста, руководителя отделения судебной медицины в лондонской больнице «Гайс Хоспитал». В ходе аутопсии он обнаружил синяк размером 1 см слева от гортани Рахили и четыре пятнышка справа от гортани. Он сфотографировал их, а также петехии – точечные кровоизлияния на лице и глазах. Внутренний осмотр показал перелом хрящей гортани. Все эти травмы указывали на смерть от удушения. На голове также не хватало пучка волос. По мнению Уэста, он вырвался, когда Рэйчел пыталась ослабить хватку на своем горле.

Когда полиция предъявила Джону Тэннеру улики, основанные на данных экспертизы, он не выдержал и сознался в убийстве. На суде он сказал: «В ярости я набросился на нее и схватил ее за горло. Думаю, я потерял власть над собой, поскольку последующее помню лишь смутно». По его словам, он убил Рэйчел после того, как она призналась, что изменила ему. А потом провел ночь возле ее бездыханного тела. Утром же стал искать, куда бы его спрятать. Затолкал труп в зазор внизу подлестничного шкафа и сел на поезд до Ноттингема. Тэннера приговорили к пожизненному заключению. В 2003 году он был освобожден и вернулся к себе на родину, в Новую Зеландию.

Судебная медицина напоминает пазл. Патологоанатом должен зафиксировать все необычные детали, обнаруженные на теле и внутри тела, и на основании этих обрывков информации попытаться восстановить прошлое. Человек всегда хотел понять, почему умерли его близкие. Неслучайно само слово «аутопсия» восходит к древнегреческим словам, означающим «видение собственными глазами». Аутопсия – попытка утолить любопытство с помощью медицины.

Первый известный нам случай судебной аутопсии относится к 44 году до нашей эры, когда врач Юлия Цезаря сообщил, что из 23 колотых ран, нанесенных консулу, смертельной была только одна: между первым и вторым ребром. Во второй половине II века нашей эры греческий врач Гален создал очень авторитетные трактаты по анатомии, основанные преимущественно на диссекции обезьян и свиней. Несмотря на недостаточную солидность базы, его анатомические теории доминировали до XVI века, когда Андреас Везалий описал нормальное строение тела и отклонения, став предтечей современной патологической анатомии – науки о болезнях.

Эпохальный учебник Везалия «О строении человеческого тела» (1543) посвящен Карлу V – императору Священной Римской империи, в чье правление произошел прорыв в судебной медицине. Впервые в истории этого государства были введены правила уголовного судопроизводства. Они устанавливали, какие преступления считать серьезными (например, ведьм сжигали), давали судам полномочия распоряжаться о расследовании тяжких преступлений. Эти правила, вкупе именуемые «Каролинский кодекс», обязывали судей консультироваться с хирургами в тех случаях, когда кого-то подозревали в убийстве, что было важным шагом в развитии судебной медицины.

Каролинский кодекс был принят в значительной части континентальной Европы, и врачи играли все более заметную роль в залах суда. К числу этих врачей принадлежал Амбруаз Паре, «основоположник судебной медицины». В своих трудах он писал о влиянии насильственной смерти на внутренние органы, объяснял, как выявить смерть от удара молнии, утопления, удушья, отравления и апоплексического удара; показывал, как опознать насильственный характер смерти младенцев и как отличить раны, полученные человеком при жизни, от ран, причиненных после смерти.

По мере расширения знаний о человеческом теле происходило становление науки. В XIX веке многое для развития судебной медицины и в Британии, и в других странах сделал Альфред Суэйн Тейлор. Его главный «Учебник медицинской юриспруденции» (A Manual of Medical Jurisprudence, 1831) выдержал 10 изданий еще при жизни Тейлора. К середине 1850-х годов Тейлор выступил консультантом в 500 судебных делах, но узнал на своем опыте, что и судмедэксперты могут ошибаться.

В 1859 году Центральный уголовный суд в Лондоне рассматривал дело доктора Томаса Сметерста, обвиняемого в отравлении его любовницы Изабеллы Бэнкс. На суде Суэйн Тейлор заявил, что налицо улика: следы мышьяка в бутылке, принадлежавшей Сметерсту. Последовал смертный приговор, но позже экспертизу Тейлора забраковали: по всей видимости, мышьяка в бутылке не было. Изабелла Бэнкс давно болела и умерла, вероятно, своей смертью. Сметерста помиловали: пришлось только отсидеть год за двоеженство. В Lancet и Times и самого Тейлора, и смертный приговор разнесли в пух и прах, а судебную медицину стали называть «грязной наукой». На долгие годы ее репутация была испорчена.

Состязательная система английского правосудия с ее театральностью предполагала, что встать на защиту доброго имени судебной медицины должен был яркий, харизматичный человек. Такой фигурой стал неотразимый Бернард Спилсбери. Красавец и блестящий оратор, он никогда не появлялся на публике иначе как во фраке, цилиндре и гетрах. Его искусство не вызывало сомнений. Он одинаково владел обеими руками и работал с трупом очень быстро и точно, а о своих находках рассказывал ясно и не злоупотребляя терминами.

Спилсбери любили и присяжные, и публика. Для газетчиков он был оплотом закона, о который разбиваются козни негодяев и убийц. После смерти криминалиста в 1947 году журнал Lancet назвал его «уникальным и непревзойденным судмедэкспертом». Спилсбери представлял обвинение более чем в 200 делах об убийстве.

Впервые общественность обратила на него внимание в 1910 году, когда он выступил экспертом на сенсационном процессе по делу доктора Хоули Харви Криппена. Американский гомеопат и продавец лекарств Криппен жил в Камден-тауне со своей женой Корой, певицей мюзик-холла, известной под псевдонимом Белль Элмор. Брак не сложился, а спустя какое-то время друзья заметили, что Кора совсем перестала появляться на людях. Доктор Криппен говорил им то одно, то другое: то она умерла, то уехала выступать в Америку. Это вызвало подозрения, и они обратились в полицию. Полиция допросила Криппена, обыскала его дом, но ничего не нашла. Однако следствие вызвало панику у Криппена, и он бежал со своей юной любовницей Этель Ле Нев на пароходе «Монтроз» в Канаду. При этом Ле Нев оделась в мужскую одежду и выдавала себя за сына Криппена.

Их побег вновь разжег подозрения полиции. Впрочем, вторичный обыск в доме Криппена ничего не дал. Но сомнения остались, и полицейские провели третий обыск. Под кирпичным полом подвала были найдены человеческие останки: туловище, завернутое в кусок мужской пижамы.

Между тем капитан «Монтроза» обратил внимание на двух странных пассажиров на борту и, пока корабль не вышел из зоны связи, послал английским властям беспроводную телеграмму: «Имею сильные подозрения, что лондонский убийца Криппен находится среди пассажиров вместе с сообщницей. Сбрил усы, отращивает бороду. Сообщница переодета в мальчика. Манеры и телосложение, несомненно, принадлежат девушке». Тогда главный инспектор Дью из Скотланд-Ярда на быстроходном лайнере добрался до Канады раньше Криппена с любовницей и эффектно арестовал их, как только они прибыли. Это был первый арест, осуществленный с помощью беспроводной связи.

Для исследования останков полиция вызвала хирурга из лондонской Больницы святой Марии, а тот в свою очередь привлек к работе молодого Спилсбери. Спилсбери внимательно изучил записи врачей, лечивших Кору Криппен, и выяснил, что она перенесла операцию на брюшной полости. Аутопсия не определила пол трупа, но Спилсбери нашел следы токсических веществ.

На суде Спилсбери предъявил кусок кожи в формальдегиде, на котором был шрам, тело предположительно принадлежало Коре Криппен. Он передал его присяжным в стеклянном сосуде. В соседней комнате Спилсбери установил микроскоп. Так присяжные могли рассмотреть образцы ткани. Судмедэксперт, выступавший на стороне защиты, пытался доказать, что это не след от шрама, а кожная складка, поскольку на ней есть волосяные мешочки. Однако присяжные поверили Спилсбери. Криппена признали виновным в том, что он опоил и убил свою жену. Его повесили в Пентонвилльской тюрьме в Лондоне, а похоронили, как он просил, с фотографией Ле Нев, которую не признали соучастницей преступления и оправдали.

Образцы ткани поныне хранятся в Королевской лондонской больнице. В 2002 году их изучил профессор Бернард Найт. Он не нашел очевидных следов операционного шрама. Более того, ДНК этих материалов вроде бы не соответствует ДНК некоторых потомков Коры Криппен, а сами останки принадлежат мужчине. Таким образом, перед нами парадокс: именно в том деле, которое сделало Спилсбери символом медицинской криминалистики, он мог трагически ошибаться.

Через пять лет после того, как Криппена повесили, Спилсбери участвовал еще в одном необычном деле, справиться с которым ему не помог бы ни анализ ДНК, ни какой-либо иной современный метод.

В воскресенье 3 января 1915 года бакингемширский садовод Чарльз Бернем присел выпить чаю и открыл газету News of the World. Увидев заголовок на третьей странице, он ахнул: «Смерть в ванной: трагедия с невестой на следующий день после свадьбы». Из короткого сообщения следовало, что некую Маргарет Ллойд нашли мертвой в ее квартире на севере Лондона. «Медицинское освидетельствование показало, что инфлюэнца в сочетании с горячей ванной могли вызвать обморок» – так завершалась статья. А почти годом раньше в ванной умерла дочь Чарльза Бернема, дело было в Блэкпуле, вскоре после ее свадьбы… Бернем отправился в полицию, и оказалось, что мужем Маргарет Ллойд был Джордж Джозеф Смит: человек, который ранее был мужем Элис Бернем.

По поручению полиции Спилсбери провел аутопсию эксгумированного тела Маргарет Ллойд, а затем аутопсию тела Элис Бернем. Вскоре выяснилось, что была и третья женщина – Бесси Уильямс, которая также вышла замуж за Джорджа Смита и умерла при схожих обстоятельствах в своем доме в Кенте 13 июля 1912 года.

В первых двух случаях коронеры не нашли признаков насильственной смерти. Однако при повторном изучении дела полиция обнаружила, что смерть жен была выгодна Смиту: Маргарет застраховала свою жизнь на 700 фунтов, а Элис – на 506 фунтов. От Бесси же вдовец получил 2500 фунтов на трастовом счете (сейчас это эквивалентно сумме около 190 000 фунтов). Вырисовывалась закономерность, и Смит был арестован.

Исследуя трупы Маргарет и Элис, Спилсбери не нашел признаков насилия, яда или сердечного приступа. У Бесси же он обнаружил «гусиную кожу» на бедре, которая иногда указывает на утопление (хотя может быть вызвана и разложением после смерти). Спилсбери прочел записи врача, который первым осматривал труп Бесси, и заметил, что в руке она сжимала кусок мыла.

По его распоряжению все три ванны привезли в полицейский участок Кенти-тауна и поставили рядом друг с другом. Спилсбери внимательно исследовал их. Особенно его заинтересовал случай с Бесси Уильямс. Незадолго до смерти Смит водил ее к врачу по поводу симптомов эпилепсии. Смит сказал Бесси, что она страдает припадками, хотя она не помнила за собой такого, а эпилептиков в роду у нее не было. Может, в смерти виноват эпилептический припадок? Однако возникали сомнения: Бесси была 1 метр 70 сантиметров ростом и довольно тучной. Ванна же, в которой она умерла, была чуть больше полутора метров длиной и с пологой спинкой. Спилсбери знал, что первая фаза эпилептического припадка вызывает полную ригидность тела. А значит, с учетом формы ванны в случае припадка ее голова возвышалась бы над водой, а не погрузилась в нее.

Значит, дело не в эпилептическом припадке. Но в чем? Изучая вопрос, Спилсбери выяснил, что внезапный и резкий приток воды в носоглотку способен повредить блуждающий нерв и вызвать внезапную потерю сознания, чреватую летальным исходом. Часто при этом возникает внезапное окоченение (именно этим Спилсбери объяснял зажатый в руке Бесси кусок мыла).

В 1853 году Альфред Суэйн Тейлор категорически заявлял, что невозможно утопить взрослого человека, не оставив на трупе синяков: жертва отчаянно борется за жизнь. Десятилетиями это мнение считалось бесспорным. Однако инспектор уголовной полиции Нил решил провести до суда серию экспериментов, чтобы проверить гипотезу Спилсбери. Он нашел женщин-волонтеров, вызвавшихся оказывать сопротивление при попытке погрузить их под воду. Первой женщине, лежащей в купальном костюме в полной ванне, удалось ухватиться за край ванны и удержаться. Но когда Нил схватил ее за лодыжки и резко потянул их вверх, она ушла с головой под воду и потеряла сознание. У доктора ушло несколько минут на то, чтобы откачать ее. К счастью, она была жива. Этот опыт не был идеей Спилсбери, но Спилсбери знал о нем и выиграл от этого знания.

Джорджа Смита судили за убийство Бесси Уильямс. На суде Спилсбери высказывался очень авторитетно и легко убедил присяжных. Посовещавшись 20 минут, они нашли Смита виновным. Его повесили в Мейдстоунской тюрьме.

Этот миловидный мошенник и вор совершил первую кражу в возрасте девяти лет, в лондонском Ист-Энде. Повзрослев, стал носить золотые кольца и яркие галстуки-бабочки, мороча голову женщинам. Из-за Первой мировой войны и отъезда молодых англичан в колонии в 1915 году в Великобритании образовался «излишек» в полмиллиона женщин. Смиту было кем поживиться. Подогретый газетами интерес общества к «убийствам невест в ванной», как назвали эти преступления, был велик. Десятки журналистов, желающих поведать, как «ученый разоблачает серийного убийцу», осаждали дверь Спилсбери. Его слава оставалась в зените до самой смерти.

Неоднократно выступал он экспертом в делах о женоубийстве. Даже страшно, скольким из них сошли с рук злодейства, когда наука не умела доискиваться до правды! Все чаще газеты рисовали Спилсбери героем, посвятившим себя разгадке криминальных тайн по следам на телах беззащитных жертв, чтобы убийцы не ушли от правосудия и не нанесли новый удар. В 1923 году ему было пожаловано рыцарство. А годом позже его репутацию еще больше укрепило другое дело.

5 декабря 1924 года Элси Камерон, жившая на севере Лондона, уехала к своему жениху Норману Торну, хозяину птицефермы, в Кроуборо (графство Суссекс). Они были помолвлены в течение двух лет, но Торн завел новую подружку.

15 января 1925 года полиция обнаружила расчлененные останки Элси под куриным загоном на ферме, а ее голову в коробке для печенья. Сначала Торн утверждал, что Элси вообще не приезжала, но после обнаружения останков изменил показания: будто она приехала, сказала о своей беременности и настаивала на женитьбе. И будто в ходе ссоры он выбежал из дома, а когда вернулся два часа спустя, то увидел ее повешенной. Решив, что она наложила на себя руки, он скрыл тело: четвертовал его и похоронил.

Спилсбери провел аутопсию 17 января и в отчете для коронера сообщил, что смерть Элси была насильственной, а предшествовало ей, вероятно, избиение. Он нашел признаки восьми повреждений, в том числе на виске, не видимых снаружи, но заметных при аутопсии. Поскольку странгуляционная борозда, указывающая на повешение, отсутствовала, Спилсбери не изучал под микроскопом материал с шеи. Правда, на шее он заметил две отметины, но счел их естественными складками. На дознании коронер спросил, как можно исследовать труп человека, погибшего шесть недель назад, и Спилсбери уверил его, что гниение не составляет проблемы. Обвиняемый Норман Торн поставил выводы Спилсбери под сомнение на том основании, что снаружи кровоподтеки не заметны, и его просьбу о вторичном вскрытии удовлетворили.

Элси была эксгумирована 24 февраля. Аутопсию проводил Роберт Бронте в присутствии Спилсбери. Такие исследования должны делаться при ярком солнечном свете или в морге с хорошим электрическим освещением. Тут все происходило между полуночью и девятью часами утра перед толпой зрителей и журналистов в тускло освещенной часовенке на кладбище. Гроб был полон воды, и после предыдущего осмотра останков разложение продолжалось еще целый месяц. Все же Бронте заметил на шее отметины и взял образцы для анализа.

Суд над Норманом Торном занял пять дней. Соперничающие друг с другом патологоанатомы разошлись во мнениях. В ответ на вопрос обвинения, имеются ли на теле внешние отметины, указывающие на повешение, Спилсбери ответил: «Нет, никаких». Адвокат Джеймс Касселс пытался доказать, что Элси Камерон была еще жива, когда Торн снял ее с перекладины, получила синяки при падении на пол и умерла от шока 10–15 минут спустя. Так можно было объяснить отсутствие странгуляционной борозды: ее устранила циркуляция крови. Касселс раскритиковал Спилсбери за то, что тот не исследовал шею под микроскопом.

На протяжении процесса судья называл Спилсбери «крупнейшим из ныне живущих патологоанатомов», а резюмируя дело, сообщил, что Спилсбери, «без сомнения, дает самое квалифицированное заключение, какое только можно получить». Меньше, чем за полчаса, присяжные вынесли вердикт: «Виновен». У некоторых было ощущение, что мало внимания уделено разнобою в показаниях медиков-криминалистов и тому, что признаков насильственной смерти Элси Камерон не выявлено. Среди людей, недовольных слишком быстрым согласием присяжных с уверенными выводами Спилсбери, был сэр Артур Конан Дойль, живший неподалеку от Нормана Торна. По его замечанию в Law Journal, «сэра Бернарда должно несколько смущать, что присяжные с готовностью наделяют его папской непогрешимостью».

Нормана Торна повесили в Уондзуортской тюрьме за убийство Элси Камерон, хотя он заявлял о своей невиновности до самого конца. В его знаменитом письме отцу перед казнью есть такие слова: «Ничего страшного, папа, не волнуйся. Я жертва спилсберизма».

По мнению историков Иана Берни и Нила Пембертона, в ходе судебного процесса по делу Торна столкнулись две линии: Спилсбери эффектно выступал в суде во всем блеске своей славы, полагаясь на скальпель и интуицию, а Бронте, лабораторный патологоанатом, исходил из последних достижений криминалистической технологии. Они утверждают, что «виртуозность» Спилсбери в морге и зале суда «угрожала подорвать основы судебной медицины как современной и объективной дисциплины».

В своей книге «Летальный свидетель» (Lethal Witness, 2007) Эндрю Роуз высказывает мнение, что по вине Спилсбери как минимум дважды был вынесен приговор несправедливый и еще несколько раз – недостаточно обоснованный. Доказательств не хватало, но присяжные рассуждали по принципу: раз сэр Бернард Спилсбери считает обвиняемого виновным, значит, он виновен. В некоторых отчетах об аутопсии, а их было более 20 000, Спилсбери умалчивал о свидетельствах, противоречивших его версии.

Например, в 1923 году на основании показаний Спилсбери, молодого солдата по имени Альберт Дернли обвинили в том, что он связал и задушил лучшего друга. До казни оставалось всего два дня, когда начальник тюрьмы прочел письмо, написанное Дернли своей знакомой. Тональность письма обеспокоила его, и он убедил Министерство внутренних дел отложить казнь.

Истина раскрылась очень вовремя: смерть не была насильственной, а стала результатом случайной асфиксии во время садомазохистской гомосексуальной игры. Спилсбери, известный своей гомофобией, подозревал правду, но оставил ее при себе, считая, что извращенцу поделом.

И все же, когда в 1947 году Спилсбери покончил жизнь самоубийством, отравившись газом в собственной лаборатории в Университетском колледже Лондона – после долгих проблем с депрессией и здоровьем, не только Lancet назвал его величайшим судмедэкспертом своего времени. Осторожные оценки утонули в хоре славословий. Лишь постепенно в последующие годы репутация Спилсбери поблекла.

И уже в 1959 году судебный медик Сидни Смит написал: «Можно надеяться, что еще один Бернард Спилсбери никогда не появится».

В наши дни крупнейший судебный патологоанатом Великобритании – Ричард Шеперд. Однако он твердо убежден: он не «звезда» в зале суда, да и не хочет ей быть. И это при том, что ему доводилось проводить аутопсии в нашумевших делах. В частности, он участвовал в расследовании гибели принцессы Дианы и Джил Дандо, жертв теракта 11 сентября в Соединенных Штатах. Но ко всем делам он относится одинаково: аутопсия должна быть «объективной и научной оценкой фактов», кем бы ни была жертва.

А утром он встает на работу ради живых, а не мертвых. «Меня увлекает работа в связке с полицией, судом, другими людьми. Необходимо увидеть, понять и осмыслить проблемы и эту информацию передать остальным. Мне приходится абстрагироваться от разрушительных вещей, которые я делаю, и помнить, что все это – для семей умерших. Если они поймут случившееся, от этого не будет большого практического толка, но у людей появится возможность взглянуть в лицо правде и смириться с ней. Судебная наука шла неправильным путем, когда людям не говорили правды, иногда, возможно, чтобы не расстраивать родственников. Но это не работает».

Полиция должна принять непростое решение о том, какую информацию сообщить патологоанатому, прежде чем он возьмется за дело. Если он будет знать слишком много, это может лишить его объективности. Если же слишком мало, он может не заметить чего-то существенного. Дик Шеперд объясняет: «Если информацию фильтруют другие люди, они иногда утаивают важные вещи. А потом эти факты неожиданно всплывают на суде, и ты думаешь: "Так-растак-перетак". Адвокат спрашивает: "Если бы вам сказали это, вы бы сделали иной вывод?" "Да, иной". – "Спасибо, доктор Шеперд". И адвокат садится с самодовольной улыбкой на лице». Обвинение получает хорошую оплеуху.

Спилсбери редко наблюдал самодовольную улыбку адвокатов еще и потому, что почти всегда знал обстоятельства дела. А сейчас другие времена. Когда Дику Шеперду звонят из полиции или из офиса коронера, его обычно зовут не на место происшествия, а в морг. Такие задачи, как анализ крови и анализ ДНК, которыми раньше занимались судебные медики, возложены на других специалистов. На месте преступления младшие сотрудники упаковывают тело, чтобы защитить его от загрязнения и чтобы не потерялись важные следы (волосы, ворсинки, грязь).

Когда Дик попадает на место преступления – а «иногда это очень полезно, причем не столько для конкретных анализов, сколько для представления об общей картине», – он отмечает положение тела и близость к другой фактуре: оружию, отпечаткам пальцев, местам входа и выхода из помещения. Он всячески старается не потерять и не загрязнить вещественные доказательства, прикасаясь к телу и передвигая его лишь по мере необходимости. Как-то он принимал участие в таком расследовании: полиция полагала, что женщина, найденная у подножия лестницы своего дома, упала случайно. Дик отправился посмотреть, «где и как она лежала и не передвигали ли тело». И вот что он заметил: «Во время вскрытия я нашел повреждения, которые, как я думал, женщина получила, когда спускалась по лестнице и споткнулась. Но поскольку я побывал на месте происшествия, то позже смог объяснить царапины на ее боку тем, что они были получены, когда она повернула за угол».

Следователи всегда хотят узнать приблизительное время смерти. Эта информация способна поколебать, опровергнуть или подтвердить алиби подозреваемого. Чем позже обнаружено тело, тем сложнее определить, когда произошла смерть. И чем точнее оценка, тем полезнее она для следствия.

При осмотре трупа Дик Шеперд прежде всего измеряет ректальную температуру (если нет оснований подозревать изнасилование). Для этого он вводит градусник в прямую кишку. Когда-то считалось, что тело остывает со скоростью 1°C в час, пока не достигает температуры окружающей среды. Скажем, если человек со средней температурой 37°C умер в комнате, где температура воздуха составляет 20°C, потенциально имеется 17-часовой промежуток времени, в течение которого можно прикинуть время смерти. Однако исследования показали, что многое зависит от деталей: скажем, худое тело остывает быстрее полного; чем обширнее поверхность, тем быстрее идет остывание. Играет роль и то, вытянуто тело или лежит калачиком; в одежде или без одежды; в тени или на солнце; в воде или в сухом месте. Но как бы то ни было, если сразу провести четкий анализ, это может стать полезной отправной точкой. Влияние же таких факторов, как температура окружающей среды и вес тела, можно учесть с помощью графика под названием номограмма.

Следующее явление, которое интересует Дика, – трупное окоченение. Симптомы трупного окоченения представляют ценность для патологоанатома в течение примерно двух дней после смерти, поскольку существует определенный цикл. Сначала тело приходит в состояние полного расслабления. Затем, часа через три-четыре, начинают затвердевать небольшие мышцы век, лица и шеи. Обычно окоченение распространяется книзу, от головы к ступням, от маленьких мышц к большим. Через 12 часов трупное окоченение наступает полностью. Оно держится около 24 часов, после чего мышцы постепенно расслабляются. Исчезает окоченение в том же порядке, в каком происходит: сверху вниз. Еще через 12 часов мышцы достигают полного расслабления.

Несмотря на наличие строгого цикла, трупное окоченение нельзя считать хорошим индикатором времени смерти. Чем выше температура окружающей среды, тем быстрее протекает каждый этап описанного цикла. Кроме того, при сгибании и разгибании тела мышечные ткани разрушаются и окоченение нейтрализуется. Этим способом иногда пользуются убийцы, чтобы сбить следствие с толку.

За трупным окоченением следует наименее славный из всех этапов пребывания тела на земле: гниение. Это не очень эстетично, но судебным медикам приходится вникать во все это, чтобы добросовестно выполнить свою работу. Сначала зеленоватые пятна выступают в паховой области и вокруг пупка, это бактерии в кишечнике начинают процесс «самопереваривания». По мере разложения белковых веществ (под влиянием микроорганизмов) появляются гнилостные газы, тело раздувается – начиная с лица, причем язык может высунуться изо рта. Затем венозная сеть начинает просвечивать через кожу: красные кровяные клетки распадаются, высвобождая гемоглобин. Газы продолжают раздувать брюшную полость, пока не найдут выход, иногда взрывным образом. Они создают гнилостный запах. Тело обретает зеленовато-черный цвет, из носа и рта истекают жидкости, а кожа отслаивается, напоминая «гигантский гниющий помидор».

Тем временем в ходе «самопереваривания» внутренние органы превращаются в кашицеобразное месиво, сначала органы пищеварения и легкие, затем мозг. Мухи откладывают яйца через отверстия (глаза, рот, открытые раны), и личинки питаются плотью.

Ученые непрестанно изучают и уточняют способы определения времени смерти. И все же, как объясняет антрополог Сью Блэк, новые знания приходят с новыми проблемами. «Чем больше мы узнаем, тем яснее становится, насколько все неоднозначно. Нет двух тел, которые разлагались бы одинаково и одними и теми же темпами. Два трупа, лежащие в двух метрах друг от друга, могут разлагаться совершенно по-разному. Иногда дело в количестве жира, иногда – в лекарствах, которые человек принимал, или в одежде, которая была на нем, или в том, что один запах более привлекателен для мух, а другой менее привлекателен. Может быть все, что угодно».