Текст книги "Анатомия преступления: Что могут рассказать насекомые, отпечатки пальцев и ДНК"

Как быть с этим разнобоем факторов? Надо искать новые подходы. Уже многие годы над этим интенсивно трудятся в Антропологическом исследовательском центре при Теннессийском университете. Этот центр, известный под названием «Ферма тел», в 1981 году основал Уильям Басс для изучения процессов гниения. Это первый исследовательский центр, который стал систематически изучать гниение человеческого тела и его взаимодействие с окружающей средой. Ежегодно более 100 людей завещают свои тела для экспериментов, связанных с гниением мертвой плоти в разных условиях. Исследователи на практике пришли к выводу, что одна неделя на открытом воздухе соответствует восьми неделям под землей и двум неделям в воде.

Арпад Васс, адъюнкт-профессор судебной антропологии в Теннессийском университете, разрабатывает новый метод установления времени смерти. Его анализ основан на идентификации около 400 различных запахов, которые источает тело на разных стадиях гниения. Если понять, когда эти запахи возникают (в тех или иных условиях), можно будет устанавливать, когда человек умер, точнее, чем это удавалось до сих пор.

Разработки таких исследовательских центров, как «Ферма тел», понемногу проникают в мир практической криминалистики через журналы и монографии. Они предоставляют судмедэкспертам знания, позволяющие повысить качество расследования преступлений. Обычно патологоанатомы используют эти знания, осуществляя вскрытия в моргах и больницах. Как и почему умер человек? Что это: самоубийство, убийство, несчастный случай, старость или причины не известны? Ответить однозначно удается не всегда. Допустим, в голову попала пуля. Человек мог застрелиться или случайно нажать на спусковой крючок. А возможно, его застрелили.

Когда судебный патологоанатом входит в морг, ему нужно узнать очень многое, переходя от общих наблюдений к мелким деталям, а затем снова вернуться к общей картине (уже с учетом этих деталей). Последовательность, в которой осуществляется аутопсия, мало изменилась с начала ХХ века.

Когда тело привозят в морг, Дик Шеперд делает необходимые фотоснимки. Ассистент берет чехол, в котором лежало тело при транспортировке, и внимательно осматривает его: не остались ли в нем какие-либо улики. Дик снимает одежду, фотографирует ее, упаковывает и документирует. Затем берет биологические образцы: волосы, кусочки ногтей и половых органов. Снимает отпечатки пальцев. Это надо делать осторожно, убедившись, что у человека в руке не зажаты улики.

Затем Дик омывает тело, документируя все шрамы, родинки, татуировки и необычные физические особенности. «Каждый судмедэксперт идет своим путем, – объясняет Дик, – лично я начинаю с головы и всегда занимаюсь в первую очередь левой стороной тела. Осматриваю голову, грудную клетку, брюшную полость, спину, левую руку, правую руку, левую ногу, правую ногу. Все повреждения документируются и снимаются на пленку. Вот привезли тело погибшего в драке в пивнушке, а на нем 970 ссадин. У меня внутри все оборвалось. Разве нельзя написать, что на голенях множественные ссадины? Нет». Мало ли, как повернется дело. Иногда тщательность документации поистине бесценна, как было в случае с еще одной английской женой, умершей в ванне.

3 мая 1957 года, в 23 часа, Кеннет Барлоу, санитар из Брэдфорда набрал номер 999 и сообщил, что нашел жену лежащей в ванне без сознания. По его словам, он вытащил ее из воды и долго пытался оживить, а до этого в тот вечер ее мучили рвота и жар. Однако у полицейских вызвали подозрение два использованных шприца на кухне. Кеннет объяснил, что лечил у себя абсцесс пенициллином. Тесты подтвердили наличие пенициллина.

И все же у патологоанатома Дэвида Прайса оставались сомнения. В ходе аутопсии он исследовал с увеличительным стеклом каждый дюйм кожи миссис Барлоу. И в итоге нашел два крошечных следа, словно от шприца, по одному на каждой из ягодиц. А поскольку Кеннет упоминал, что его жена страдала от гипогликемии (пониженного содержания сахара в крови), у Прайса возникло подозрение, что женщине была введена смертельная доза инсулина. Тесты на инсулин в ту пору не делались, поэтому Прайс взял ткани вокруг мест укола и ввел их мышам. Мыши быстро скончались от гипогликемии. Барлоу обвинили в убийстве и приговорили к пожизненному заключению.

После тщательного внешнего осмотра начинается внутренний. Патологоанатом ищет внутренние повреждения и другие медицинские указания на естественную смерть. Дик Шеперд делает на теле Y-образный разрез от плеч до паха, рассекает реберные хрящи и вскрывает грудную полость, обнажая сердце и легкие. Исследует шею: не повреждены ли хрящи гортани? Это может указывать на удушение. Затем извлекает какой-то один орган (например, печень) или совокупность органов (допустим, сердце и легкие), изучает их поверхность и делает надрезы, чтобы исследовать их изнутри. Сохраняет образцы органов. «Сейчас Министерство внутренних дел требует, чтобы все основные органы изучались под микроскопом в любом случае, даже если это 18-летний подросток, погибший от удара бейсбольной битой по голове». Что ж, понятно: лучше перестраховаться. Полученные образцы Дик отсылает в лабораторию. Потом он делает разрез от уха до уха и снимает скальп. Распиливает череп и снимает крышу черепа, после чего осматривает мозг. Затем мозг также вынимается для более тщательного осмотра.

И наконец, Дик зашивает сделанные им разрезы на органах, возвращает их на свои места и зашивает большой Y-образный разрез. Наступает время поговорить со следователями и другими экспертами и высказать свое мнение: что вызывает подозрения и нуждается в дополнительном изучении. Очень часто впоследствии делается вторичная аутопсия, в ходе которой другой медик может проверить выводы Дика. После того как поступают отчеты от патологов всех мастей – костных патологов, невропатологов, педиатров-радиологов и т. д., Дик пишет отчет для коронера.

В крайних случаях делается несколько аутопсий. 23 августа 2010 года в ванне в одной из квартир в лондонском районе Пимлико полиция нашла красную туристическую сумку марки North Face. Квартира принадлежала валлийцу Гарету Уильямсу, талантливому математику и дешифровщику из MI6. Запертые молнии соединял навесной замок. Когда полицейские взломали его и открыли сумку, они нашли внутри нагое, разлагающееся тело 31-летнего Гарета Уильямса.

Полиция сочла смерть подозрительной. Семья Уильямса была убеждена, что здесь не обошлось без MI6 или иной спецслужбы: будучи частью команды, которая пыталась проникнуть в хакерские сети, Уильямс сотрудничал еще и с ФБР.

Дик Шеперд был одним из трех патологоанатомов, проводивших аутопсию. Все они согласились, что Уильямс умер около семи дней назад. Они не нашли следов удушения и физической травмы, но установить причину смерти затруднились из-за быстрого разложения тела: дело было летом, да еще все радиаторы в доме работали на полную мощность. Токсикологи не усмотрели следов отравления, но состояние трупа было таково, что исключить отравление не могли. Но более вероятным казалось удушение.

Аутопсии выявили небольшие ссадины на локтях Уильямса, которые могли быть результатом попытки выбраться из сумки. Дик Шеперд подытоживает ситуацию: «Когда молния заперта на замок, из сумки уже не вылезти. Остается вопрос: сам он запер ее или это сделал другой человек?»

Питер Фолдинг, бывший военный, который специализируется на спасении людей из запертых мест, сообщил дознанию в мае 2001 года, что 300 раз пытался запереть себя в такой же сумке North Face размером 81 х 48 см, но безрезультатно. По его словам, даже Гарри Гудини «было бы непросто запереть себя в этой сумке». То же самое 100 раз проделал еще один эксперт, однако и у него ничего не вышло.

Однако у Дика Шеперда было ощущение, что Уильямс задохнулся и, скорее всего, был жив, когда оказался в сумке. Он рассуждал так: едва ли тело перед трупным окоченением можно назвать гибким, и трудно представить, чтобы его кто-то втиснул в сумку… Ни один эксперт не вызвался проверить данную теорию. На дознании также выяснилось, что ДНК, обнаруженная на пальце Уильямса при первой аутопсии, не имеет отношения к таинственной средиземноморской паре, за которой уже год гонялась полиция. Сотрудник компании LGC, делавший анализ, ввел в базу неправильное описание ДНК. На самом деле ДНК принадлежала одному из следователей, работавших на месте происшествия. Компания принесла семье Уильямса «глубочайшие извинения» за ошибку.

В квартире Уильямса обнаружили дизайнерскую женскую одежду на 20 000 фунтов, а также женские туфли и парики. Кроме того, следователи нашли фотографии мужчин в женской одежде и свидетельства того, что Уильямс ходил по сайтам для любителей острых ощущений, которые связывают себя или запираются в закрытом пространстве.

Коронер Фиона Уилкокс постановила, что, хотя доказательств насильственной смерти нет, нельзя исключить, что кто-то запер Уильямса, еще живого, в сумке и поставил ее в ванну. Она добавила, что нет никаких свидетельств, указывающих на то, что Уильямс был трансвеститом «или интересовался подобными вещами».

Вскоре после вердикта одна 16-летняя девушка и 23-летняя журналистка независимо друг от друга попытались запереть себя в идентичных сумках North Face: они залезли внутрь, подтянули ноги, застегнули молнию почти до конца, просунули пальцы сквозь щель и приладили замок. Затем напрягли мышцы, и замок защелкнулся. Журналистка схожего сложения с Гаретом Уильямсом повторила этот трюк несколько раз, пока не научилась выполнять его за три минуты.

На Питера Фолдинга все это не произвело впечатления. «Все мои выводы остаются в силе. Девушка, залезшая в сумку, не дискредитирует следствие. Мы прекрасно знали о разных способах закрыть сумку, но ни она, ни кто-либо еще не в состоянии сделать это, не оставив на ванне своего ДНК и своих следов. А ведь в этом-то и дело».

Дик Шеперд остается при своем мнении. «Мне никогда не убедить коронера. Она была взбешена моей позицией, буквально кипела от ярости. Но одна из главных причин, почему я думаю, что Уильямс сам это сделал, – его уединенный образ жизни, то, что он носил женскую одежду, напряженно работал, был одержим математикой. Пусть это и не патология, но и не норма».

Поскольку коронер указывала на возможную причастность сотрудников MI6, в 2013 году Служба столичной полиции провела внутреннее расследование. К ноябрю Скотланд-Ярд получил его результаты: скорее всего, Уильямс погиб в результате несчастного случая, заперев себя в сумке. Таким образом, вывод Дика Шеперда подтвердился.

Для расследования загадочных случаев часто нужно воображение. Вспомним патологоанатома, который ввел мышам ткань с женских ягодиц, или журналистку, которая закрыла себя в дорожной сумке, хотя этого не мог сделать военный эксперт. Эти люди следовали первоначальному смыслу понятия «аутопсия»: хотели увидеть все своими глазами. И с каждой новой техникой наша любознательность возрастает. Новые технологии позволяют медикам-криминалистам проникать в недоступные прежде глубины человеческого организма, не закатывая рукава в буквальном смысле слова. В Швейцарии была разработана «виртуальная аутопсия» (виртопсия), которая соединяет КТ и МРТ, создавая из сканов мертвого тела компьютерную модель 3D. Немецкие патологоанатомы, использующие ее, обнаружили, что она выявляет разрывы тканей и кровоизлияния, незаметные при обычной аутопсии. Техника для виртопсии включает сканер высокого разрешения, позволяющий увеличивать изображение кожи, чтобы проверить, есть ли на ней ссадины и места уколов. Одно из достоинств виртопсии состоит в том, что она не так болезненно воспринимается живыми людьми, которым тяжело думать о надругательстве над телами их близких.

Некоторые ученые-криминалисты старой закалки относятся к виртопсии как к новомодному и неоправданному увлечению. Однако в лаборатории патологической анатомии приходят люди нового поколения, которые с техникой на «ты» и начинают ею пользоваться. К январю 2013 года три из 35 криминалистических институтов в немецких университетах были оснащены подобным образом. Правда, эксперты склонны прибегать к виртопсии лишь как к дополнительной мере. Тем не менее появляется все больше доказательств ее ценности. Взять хотя бы случай с альпинистом, разбившимся в Швейцарских Альпах: не потребовалось ни одного разреза, чтобы установить, что у него сломаны череп и голень и раздроблен поясничный отдел позвоночника.

Еще один плюс виртопсии состоит в том, что компьютерную модель могут исследовать разные специалисты независимо друг от друга, а при необходимости продемонстрировать в зале суда, чтобы присяжные составили собственное мнение. Возможно, Спилсбери это не понравилось бы, но его жертвы были бы довольны.

Глава 5
Токсикология

 
Вот так и в этом маленьком цветочке:
Яд и лекарство – в нежной оболочке…
 

Шекспир. Ромео и Джульетта (II. III)[6]6
  Перевод Т. Щепкиной-Куперник. Цит. по изд.: У. Шекспир. Полное собрание сочинений в восьми томах. Том 3. – М.: «Искусство», 1958. – Прим. пер.


[Закрыть]

Лекарства коварны. Небольшое количество дигиталиса (наперстянки) помогает при сердечной недостаточности. Однако при передозировке возникают тошнота и головокружение, есть опасность остановки сердца. Праотец современной токсикологии Парацельс в 1538 году заметил: все может быть ядом или лекарством; и то и другое определяет доза.

Яд – один из древнейших видов оружия, которые люди использовали друг против друга. По мере развития науки появилась профессия токсиколог. Токсикологи выявляют смертельно опасные вещества и ищут противоядия. Основателем токсикологии был Матьё Орфила́ в начале XIX века, который изучал медицину сначала в Валенсии и Барселоне, а затем в Париже. Исследуя действие ядов, Орфила три года испытывал их на нескольких тысячах собак, подвергая их страшным мучениям. (Обезболивающие средства появились лишь в 1840-е годы, да и вообще они исказили бы результаты опытов.) В возрасте 26 лет он опубликовал труд «Трактат о ядах, или Общая токсикология» (около 1813 года), в котором перечислил все известные минеральные, растительные и животные яды. Это 1300-страничное сочинение оставалось главным справочником по токсикологии в течение 40 лет.

В одном из важнейших разделов «Трактата» Орфила описал усовершенствованные им тесты на отравление мышьяком (веществом, которое у нас ассоциируется с отравителями XIX века). Он понял, что сильная рвота способна удалить все следы мышьяка из желудка. Однако, делая пробы тканей отравленных собак, ученый выяснил, что из желудка мышьяк разносится по всему организму. Кроме того, Орфила показал, что погребенное тело может впитывать мышьяк из окружающей почвы, в результате чего создается впечатление, будто человека отравили при жизни. Поэтому после выхода в свет «Трактата» эксгумацию трупов стали сопровождать исследованием земли вокруг могилы.

В 1818 году Орфила опубликовал «Руководство по лечению отравлений, выявлению ядов и примесей в вине, а также способов отличить настоящую смерть от кажущейся», дабы «в популярном виде изложить наиболее важные сведения из моего "Трактата о ядах"». Люди начали понимать, что своевременная и правильная помощь при случайном отравлении способна уменьшить или нейтрализовать действие яда. Орфила беспокоило массовое невежество в данном вопросе, в то же время он понимал, что на новой научной дисциплине можно делать деньги. Во вступлении к книге были такие слова: «Чрезвычайно важно, чтобы клирики, судьи, крупные чиновники, отцы семейств и вообще жители страны» имели познания в токсикологии. Многочисленные переводы книги – на немецкий, испанский, итальянский, датский, португальский и английский языки – укрепили репутацию Орфила. Если на суде требовались показания токсиколога, приглашали именно его (особенно после того, как он стал лечить короля Людовика XVIII).

В 1840 году Орфила принял участие в знаменитом судебном процессе по делу Мари-Фортюне Лафарж, обвиняемой в убийстве мужа. Со всей Европы стекались люди, чтобы посмотреть, как решится участь его хрупкой, утонченной наследницы.

Мари воспитывалась в парижском пансионе благородных девиц, и многие из ее подруг вышли замуж за богатых людей. К 23 годам желание девушки заключить такой же брак стало столь сильным, что дядя нанял профессионального брачного посредника. Задача последнего оказалась несложной: как-никак у Мари были молодость, красота и приданое в 100 000 франков. Посредник нашел холостяка по имени Шарль Лафарж, владельца монастыря XIII века в области Лимузен (Центральная Франция).

Поместье Лафаржа находилось в упадке, но Шарль был исполнен намерения восстановить его былое величие. Потратив уйму денег, он устроил литейную мастерскую, в которой использовал новые технологии. Но дело не пошло, и в итоге от затеи пришлось отказаться. В 1839 году бедолага был на грани банкротства и видел лишь один выход из положения: выгодный брак. Шарль связался с брачным посредником в Париже. Свои финансовые затруднения он утаил, но зато упомянул стоимость поместья (200 000 франков) и привел хвалебное рекомендательное письмо от своего священника.

Мари сразу невзлюбила Шарля. Нашла его грубым и записала в дневнике, что «и лицом, и фигурой, он похож на рабочего». Но ей хотелось жить в большом поместье, нежиться на роскошных диванах, гулять в благоухающих садах… И разве может владелец старинного монастыря не быть поэтом в глубине души?

После четырех дней знакомства было объявлено о помолвке, и вскоре экипаж уже вез их в Лимузен. Поездка оказалась непростой. Когда Шарль начал есть жареную курицу руками, запивая ее «Бордо» прямо из бутылки, Мари предпочла пересесть к вознице. Однако все это были пустяки в сравнении с шоком, которое она испытала по приезде. Родственники ее супруга были одеты «с худшим провинциальным вкусом», мебель оказалась «ветхой и до смешного старомодной», а дом кишел крысами. В первую же ночь, 13 августа 1839 года, Мари заперлась у себя в комнате и написала мужу весьма эмоциональное письмо, умоляя расторгнуть брак. «Или я приму мышьяк, который у меня с собой… Я готова отдать тебе жизнь. Но принимать твои объятия – никогда».

Успокоившись, Мари согласилась остаться с Шарлем, но при одном условии: она не станет исполнять супружеские обязанности, пока он не найдет деньги, чтобы привести поместье в порядок. Окружающим показалось, что молодожены поладили. Мари нравилось гулять у развалин готической церкви и монастыря. В своих письмах к подругам по пансиону она рисовала сцены семейной идиллии… Впрочем, о мышьяке, купленном ею от крыс, она не упоминала.

Потом Мари предложила мужу составить завещания в пользу друг друга – обычное дело для молодоженов. Но Шарль сделал хитроумный ход: втайне написал еще одно завещание, в котором все получала его мать.

Месяца через четыре после свадьбы, в декабре, Шарль отправился по делам в Париж, чтобы добыть деньги. Пока он был в отлучке, Мари посылала ему нежные письма, в которых рассказывала, как скучает по нему. А еще отправила домашний рождественский пирог. Когда Шарль отведал кусочек пирога, ему стало плохо, началась рвота. Все еще в ослабленном состоянии он вернулся в Лимузен, все-таки выручив немного денег. Мари встретила его участливо и настояла на том, чтобы он лег в постель. Кормила его трюфелями и олениной. Однако ему становилось все хуже и хуже. Позвали семейного врача. Тот не исключил холеру, что вселило панику в домочадцев.

На следующее утро у Шарля начались сильные судороги в ногах и ужасная диарея. Сколько бы он ни пил воды, он не мог ее унять. Позвали второго врача. Тот согласился с диагнозом «холера» и предложил подкрепить силы Шарля эггногом (напитком из взбитых яиц с сахаром и ромом. – Прим. пер.). Однако Анна, одна из женщин, ухаживавших за больным, заметила, как Мари подмешала в коктейль белый порошок. Она спросила, что это, и Мари ответила: «Флердоранжевый сахар». Все же у Анны остались сомнения, и она спрятала эггног в буфете.

Днем 13 января 1840 года Шарль Лафарж скончался. А Анна уже рассказала родственникам о своих подозрениях. Сдержанная реакция Мари на смерть мужа, поначалу казавшаяся проявлением достоинства, стала вызывать подозрения. На следующий день Мари отправилась к нотариусу с документом, который считала завещанием Шарля.

Между тем брат Шарля пошел в полицию. Через два дня после смерти Шарля в поместье приехал мировой судья. Он арестовал Мари и начал расследование. Местные врачи проверили эггног, желудок и частицы рвотной массы Шарля. Следы мышьяка были найдены в напитке и в желудке, но не в рвотной массе.

Казалось, дела Мари плохи. Однако у адвоката появилась идея. Он написал Орфила, «зная, что в таких вопросах М. Орфила – дока». В ответ Орфила объяснил, что местные врачи, делая тесты на мышьяк, использовали методики XVII века. А нужно было взять на вооружение модифицированный тест, разработанный четыре года назад английским химиком Джеймсом Маршем. Когда Марш опубликовал подробности своего очень эффективного метода, в Pharmaceutical Journal of London восторженно писали: «Самыми опасными свидетелями для отравителей теперь станут мертвецы». У теста Марша были свои недочеты, но Орфила устранил большинство из них. Два года спустя появился еще один тест: его придумал Гуго Райнш. Эти тесты оставались главным способом выявления мышьяка вплоть до 1970-х годов, когда им на смену пришли более современные методы: газовая хроматография и спектроскопия. Ссылаясь на письмо Орфила, адвокат дискредитировал первоначальный тест, и судья велел местным врачам сделать пробу заново и по новой методике Орфила.

Врачи провели новые тесты на желудке Шарля Лафаржа, его рвотной массе и эггноге. На сей раз они вообще ничего не нашли.

Однако обвинитель уже заполучил копию «Трактата о ядах» Орфила и внимательно ее прочел. Теперь он знал, что сильная рвота может удалить следы мышьяка из желудка. Но если яд там был, то кровообращение должно было разнести его по всему организму. Поэтому он заявил о необходимости эксгумировать тело Шарля и проверить остальные органы. Судья согласился, и местные врачи сделали еще один тест Марша (на сей раз в присутствии толпы зрителей, причем некоторые теряли сознание от «зловонных испарений»). И снова мышьяк не был найден! Узнав эту новость в суде, мадам Лафарж расплакалась от радости.

Но прокурор не сдавался: сколько раз в жизни эти врачи делали тест Марша? Ответ: нисколько. Тогда прокурор заявил, что столь важное дело нельзя доверять паре провинциальных лекарей. По его словам, единственным надежным экспертом может быть сам Матьё Орфила, крупнейший токсиколог мира. Добравшись до места скорым поездом, Орфила немедленно взялся за работу. Он исследовал то, что осталось от печени, сердца, кишечника и мозга. И на сей раз тест Марша дал позитивный результат. Более того, Орфила показал, что мышьяк не попал в тело из почвы, в которую был закопан гроб.

Мари Лафарж приговорили к пожизненной каторге. В 1841 году, находясь в тюрьме, она написала мемуары. В них она заявляла о своей невиновности, что и продолжала делать до самой смерти от туберкулеза в возрасте 36 лет.

Теперь тест Марша в исполнении Орфила считается переломным моментом в борьбе с отравителями, ознаменовавшим торжество судебной токсикологии. Но тогда у публики голова шла кругом: что такое судебная токсикология – наука, искусство или шарлатанство? Одна газета подытожила: «Сначала наука оправдывает обвиняемого, а через два дня она же осуждает его». То есть недостаточно запросить экспертизу судебного токсиколога. Нужно еще, чтобы токсиколог был правильный.

А ведь отравителей в XIX веке хватало. Ими двигали корысть и жажда мести, самозащита и садизм. Неслучайно французы прозвали мышьяк «порошком престолонаследия» (poudre de succession). По другую сторону Ла-Манша, в Англии и Уэльсе, между 1840 и 1850 годами состоялось 98 судебных процессов по делам об отравлении. Даже странно, что «десятилетие отравителей» последовало за внедрением в практику теста Марша (1836 год). Однако до появления этого теста смерть от мышьяка чаще всего принимали за смерть от «естественных причин».

Выявить действие мышьяка было очень сложно. Ведь он не имеет запаха, а вкус у него приятно-сладковатый. Продавался же на каждом углу. Он плохо выводится из организма, и при регулярных небольших дозах отравление мышьяком напоминает медленное развитие болезни. Клиническая картина может быть разной: среди симптомов – слюнотечение, боли в животе, рвота, понос, обезвоживание, желтуха. Из-за многообразия симптомов убийцы могли наносить удар неоднократно, не вызывая подозрений у местных врачей, которые в качестве диагноза предлагали то холеру, то дизентерию, то лихорадку с расстройством желудка. Наиболее хитроумные из убийц отравляли человека не сразу – чтобы не вызвать подозрения, – а постепенно, давая маленькие дозы в течение долгого времени.

В ответ на все это в 1851 году парламент издал Закон о мышьяке, затрудняющий покупку мышьяка. Продавцы должны были регистрироваться, а покупатели – ставить подпись и обосновывать покупку. Все препараты мышьяка, кроме предназначенных для медицинских и сельскохозяйственных целей, должны были подкрашиваться сажей или индиго, чтобы их нельзя было перепутать с сахаром или мукой.

Однако Закон о мышьяке и тест Марша остановили не всех убийц. Взять хотя бы Мэри Энн Коттон (в девичестве Робинсон), родившуюся в 1832 году под Даремом на северо-востоке Англии. Когда ей было девять лет, у нее погиб отец: сорвался и упал в ствол шахты. Для семьи настали нелегкие времена. Талантливая Мэри Энн еще подростком вела занятия в методистской воскресной школе. В 19 лет она забеременела от шахтера по имени Уильям Моубри, и они вместе ездили по стране в поисках работы. В этот период скитаний Мэри Энн произвела на свет пятерых детей, но четверо из них умерли (возможно, от естественных причин).

В 1856 году супружеская пара перебралась на север, где Мэри Энн родила от Моубри еще троих детей. Но дети скончались от болезни, среди симптомов которой был понос. Горе не помешало Мэри Энн получить за них выплату по страховому полису. Потом Моубри упал, повредил ногу и вынужден был уйти с работы. А вскоре и он заболел – врачи поставили диагноз «желудочная лихорадка» – и умер в январе 1865 года. Мэри Энн пошла в офис страховой компании Prudential и получила около 30 фунтов, на которые чуть раньше уговорила мужа застраховать свою жизнь.

В последующие 10 лет Мэри Энн стала самой успешной серийной убийцей-женщиной в Британии. Мы никогда не узнаем, скольких людей она отправила на тот свет. По-видимому, среди жертв были ее мать, трое из четырех мужей (еще один отказался страховать свою жизнь), любовник, восемь из 12 детей и семь приемышей – в общей сложности как минимум 20 человек.

В 1872 году Мэри Энн положила глаз на таможенника Ричарда Квик-Манна, значительно более обеспеченного, чем ее предыдущие мужья-рабочие. У нее на пути стоял лишь семилетний пасынок Чарльз Коттон. Она попыталась устроить Чарльза на воспитание к его дяде, но безуспешно. Тогда у нее возникла мысль сдать его в работный дом. Однако смотритель согласился взять его лишь с тем условием, что Мэри Энн сама там поселится. Она ответила, что мальчик хвор и умрет, «как остальные Коттоны», если смотритель не передумает.

В итоге она отравила Чарльза. Услышав о его внезапной смерти, смотритель приюта поспешил в полицию. Однако врач, лечивший Чарльза, не нашел при аутопсии следов отравления. Поэтому коронер счел смерть ненасильственной. Все же врач сохранил желудок и кишечник Чарльза и впоследствии выполнил тест Райнша. Так был обнаружен смертельный яд.

Эксгумировали тела недавних жертв Мэри Энн. Как выяснилось, они содержали высокие дозы мышьяка. Адвокат пытался доказать, что Чарльз надышался парами мышьяка, исходившими от обоев на стене комнаты. Однако под грузом улик – эксгумированные тела, показания свидетелей – Мэри Энн признали виновной в убийстве и приговорили к смерти. Сейчас, конечно, диву даешься, как долго она оставалась вне подозрений. Однако до отравления Чарльза она была чрезвычайно осторожной и действовала, пуская в ход и ум, и обаяние, меняя фамилии, а часто и дома. Кроме того, в те времена детская смертность в рабочей среде составляла около 50 %.

Ее повесили, и после смерти она обрела славу. Появился стишок, начинавшийся словами: «Мэри Коттон умерла, и в гробу она сгнила». Несколько месяцев история не сходила с газетных страниц. Убивала ли она из-за денег? Или ею двигали какие-то другие темные мотивы? Может ли такая история повториться? Почему убийца так долго уходила от возмездия? Может ли кому-то сойти с рук отравление?

Викторианцев завораживал образ отравительницы, милой и очаровательной, которая подкладывает мужу в чай лишнюю ложечку сахара… смертельную. Этот образ роковой женщины увлекал, пугал и волновал читателей. На самом деле более 90 % людей, осужденных за убийство супругов в Англии XIX века, были мужчинами. Но мужчины обычно душили или резали жен. Жены, если судить по судебным процессам, в два раза чаще прибегали к более осторожному способу: отравлению.

Разобраться в ситуации не всегда было легко. Ведь мышьяком часто пользовались в повседневной жизни. Мышьяк входил в состав красителя, который применяли и для детских игрушек, и для книжных обложек, и для занавесок зеленого цвета. Его включали в состав косметических средств. Он был ингредиентом в таблетках для восстановления мужской силы, кремах от прыщей и даже в дешевом пиве. Поэтому в случае неожиданной смерти токсикологи должны были внимательно оценить количество мышьяка в трупе, чтобы не отправить на скамью подсудимых невиновного.

Годами ядовитые вещества применяли при производстве самых разных изделий: иногда это делалось по невежеству, а иногда с расчетом на невежество покупателя. Однако в начале ХХ века деятельность двух врачей существенно осложнила жизнь и халатным корпорациям, и потенциальным убийцам.

В 1918 году появилась должность главного судмедэксперта Нью-Йорка, и ее занял Чарльз Норрис, который и создал эту первую в мире организованную судебно-медицинскую службу, ответственную за изучение тела в случае неестественной или подозрительной смерти. Ранее этим занимались «избираемые коронеры», по большей части парикмахеры, владельцы похоронных бюро, а то и случайные люди. Судебный историк Юрген Торнвальд подсчитал, что между 1898 и 1915 годами в Нью-Йорке на должность коронера избирались «восемь владельцев похоронных бюро, семь профессиональных политиков, шесть агентов по торговле недвижимостью, два парикмахера, один мясник, один молочник и два владельца салонов». Система была некомпетентной и коррумпированной. Но теперь главный судмедэксперт и его коллеги должны были быть дипломированными врачами, «квалифицированными патологоанатомами и микроскопистами».