Текст книги "Казачья старина"

Можно назвать и другие имена иногородних, но я думаю, что и приведенного перечня достаточно, чтобы убедиться, какие неограниченные возможности умственной и творческой деятельности открылись перед ними благодаря равноправию. Но неприязнь к ним со стороны местного казачьего населения наблюдалась еще долго, даже в 40-, 50-, 60-и 80-е годы. Иногородние, чувствуя защиту советской власти, платили тем же. Об этом уроженка хутора Скулябного (Алексеевского района) Л. Н. Зоткина (1919 г. р.) сказала так: «Когда хохлы, белорусы осели и пустили корни на казачьей земле, если б можно и будь их воля, то об нас, исконных казаков, они ноги, да что там вытерли – в ногах столочили бы, топорами порубили». И только в наше время грань между казаками и хохлами (мужиками) мало-помалу стерлась, как и само слово «иногородние», и от того пренебрежительного отношения к ним, что было прежде, не осталось и следа. Иногородние, как и все, стали полноправными людьми нашей страны.

Глава 5
Земледелие и борьба с вредителями

Дележ земли, дальние наделы

В мирное время основным занятием казаков было земледелие. Мы знаем, что среди казачьего сословия не было крепостных. Испокон веку – до образования колхозов – земля у них была общинная, которая выделялась на весь юрт, то есть всю станицу с входящими в нее хуторами. Во времена первых поселенцев землю, говорят, пахали кто, где и сколько хотел. Позднее, когда население в хуторах и станицах увеличилось и повсеместно началась распашка привольных степей, землю стали делить на паи. Земельный пай получали только казаки, достигшие семнадцатилетнего возраста; женщинам-казачкам – «ведь они царевой службы не несут, значит, и давать им земли незачем», – детям и иногородним он не выделялся.

«Периодически через пятнадцать-семнадцать лет, по указу наказного атамана Войска Донского, в казачьих округах проводилась земельная ревизия. Специальная комиссия выясняла, сколько на данный период приходится десятин[1]1
  Десятина – старая русская мера земельной площади, равная 1,09 гектара.


[Закрыть] на пай в том или ином юрте, причем пригодной для земледелия, для выращивания хлебов почвы. Если комиссия обнаруживала, что в каком-нибудь округе или юрте катастрофически уменьшился земельный пай казака, то атаман Войска

Донского издавал указ уладить земельный вопрос: отнять от общего количества часть земли и прибавить к меньшему (иначе произойдет обеднение хлебороба-казака, а на него была вся надежда правителей Войска Донского: казак-хозяин, получая доход от обрабатываемой им земли, покупал себе строевого коня и все боевое снаряжение и обмундирование. Это выгодно было и российским монархам)[2]2
  Хорошев З. С. Первооснова жизни казака // Победа. 1990. 15 дек.


[Закрыть].

Последняя ревизия, по данным из книги донского писателя Евлампия Петровича Савельева (Савельев Е. П. Земельный вопрос в связи с казачеством. Новочеркасск, 1917), была в 1913 году, перед началом Первой мировой воины. В этой книге подробно говорится о земле, принадлежащей Войску Донскому: в таблицах указано, сколько было в каждом казачьем округе земли, пригодной к земледелию, лесных и луговых угодий, сколько было монастырских и церковных земель. Если в каком-то округе недоставало лесных и луговых угодий, то эта недосдача компенсировалась выделением земельных площадей в степных пространствах с таким расчетом, чтобы казаки могли косить степное сено для лошадей, коров и овец, выгуливать молодняк для продажи на рынке».

Половину или одну треть доставшейся земли станичники или хуторяне оставляли под выпасы для скота (для «отдыха», во время которого она накапливала плодородие), а остальную делили.

Нарезал или делил землю осенью на весь юрт наемный землемер. Заранее с ним сладятся, за сколько он сделает это дело. Дележ проходил так: на одинаковых бумажках писали номерок или имя-фамилию, складывали их в шапку и тянули жребий. Тот кто вытягивал очередной номерок или свою фамилию, тот и становился хозяином нарезанного участка. Казаки за землю не платили, а вообще она стоила девятнадцать копеек десятина.

В каждом округе из-за неравномерности населения десятин на пай приходилось по-разному. Вспоминает И. В. Апраксин: «На казака Федосеевского юрта Хоперского округа, достигшего восемнадцати лет, выделялось десять десятин земли, тогда как в Усть-Медведицком округе приходилось по восемь-девять десятин». Во время последнего раздела, сделанного, по словам стариков, в 1913–1915 годах, по Федосеевскому юрту на пай (с толокой, под бахчу и пастбище – на чего хозяева хотят) выходило шесть-семь десятин, из них деловой – от трех до четырех с половиной десятин – как раз средняя казачья семья могла обработать столько земли своими силами; маломощные же семьи зачастую объединялись в складчину. Каждый казак (крестьянин) независимо от того, обрабатывал ли он свой надел или участок сам, своей семьей или в супряге с соседом, всегда старался получить побольше урожай – на это и жили.

Обрабатываемые или возделываемые поля в большинстве случаев находились недалеко от хуторов. Так, поповские, евсеевские и глуховские земли тянулись на юг до грани Слащевского юрта, а на запад – до Федосеевского конского отвода.

За Федосеевским конским отводом была холомкинская земля.

Ольховская и грушевская земли были кругом Малого и Большого Вязового – по грани Федосеевского и Зотовского юртов – мимо хутора Грушева – примерно посередине Грушева байрака и (за Холомкинской балкой) по Афонину балку (по ней опять грань).

Кузнечинская земля была по правую сторону Едовли.

Однако не всем, особенно прихоперским казакам, возле своих хуторов хватало земли. Поэтому им выделяли так называемые дальние наделы. Например, вблизи хутора Глухова (от слащевской грани) была лутковская земля; за хутором Холомкиным, вблизи Ольховки и Грушева были наделы «пешечным» хуторам (левобережье Хопра). Филинским нарезали сперва наделы к хутору Рябовому: в Чищеватой балке (что за Афониной балкой), а потом им отвели земли ближе – за Второй (Купецкой) балкой, – что находится в окрестностях Ольховки. А по словам уроженца хутора Луткова Е. И. Луткова, (1909 г. р.) «наделы, какие я помню после Гражданской войны были: филинская и сомская земли, начиная от Кузнечинской гати, над хутором Поповым, по обе стороны Евсеевской балки».

За Каменной балкой, через Едовлю, напротив хутора Грушева дали земли блинковским и чернышенским жителям.

Ольховские дальние наделы были по Сухо-Песковатской балке (за хутором Андреяновским).

Но зачастую дальние наделы попадали в другие руки. Так «пешечные» жители – из-за отдаленности – своей землей возле х. Холомкина почти не пользовались, а потом и совсем стали продавать ее ближним хуторам. Почти не пользовались землей «пешечные» и филинские жители за Второй (Купецкой) балкой – чаще всего по 15 копеек за десятину покупали ее для сенокоса местные зажиточные ольховские казаки, такие как Василий Северьянович Ульянов и другие. В свою очередь, ольховцы свои дальние наделы (по Сухо-Песковатской балке) тоже продавали тамошним людям по четвертаку (25 коп.) за десятину. Позднее, при ликвидации Зотовского конского отвода (за Дьяконовой балкой) желающие могли купит себе целины – цена одной десятины была четыре-пять рублей.

Дальние наделы сроком на десять лет докупали (арендовали) также богачи Ребенко из Троицка, что за Борисоглебском, Богомаз из Криушей и др. Покупали по пятнадцать копеек за десятину. Купленную землю они использовали под посев хлеба. Для сева, уборки и обмолота они нанимали местных казаков. Также нанимали их возить хлеб на станции. На бычью подводу грузили обычно тридцать пудов. Цена до города Калача, до которого от нас было сто километров, была двадцать копеек за пуд, в Филоново дешевле.

На весь Федосеевский юрт, у хутора Малая Андреяновка (он же Сухо-Песковатка) был так называемый «возрастковый фонд». Из него давали пай земли подросшим молодым казакам, из него же забирали пай умерших казаков, впрочем иногда делали исключение. Так, И. В. Апраксин рассказывает: «У моей бабушки не было семьи, и за умершего мужа-казака ей оставили полпая. Молодым казакам нарезали землю не обязательно в «возрастковом фонде», ее могли дать вместо умершего казака в другом месте, а если была возможность, то рядом с хуторянами.

При единоличном хозяйствовании земля разделялась полосами. В подавляющем большинстве полоса в нашем юрту была длиною в 160 погонных саженей, очень редко в 100 и 200 саженей (сажень равнялась 2,13 м). 240 квадратных саженей составляли одну десятину. Четыре десятины составляли круг».

Луговые и лесные угодья

Помимо пахотной и пастбищной земли на территории Области Войска Донского были земли, занятые луговыми и лесными угодьями. Их казаки также делили на паи. Для сенокоса измеряли площадь луга и лесные поляны, и полученное количество десятин по жребию делили на количество паев в станице или хуторе; эту работу проводили каждый год.

Лес землеустроителями был поделен на 70 делян с таким расчетом, чтобы через 70 лет лес в вырубленной деляне вырос и стал пригоден на постройки. Кроме сплошной вырубки в одной деляне, проводилось периодическое прореживание молодняка во всех делянах – такой древостой шел на топливо, на изгородь, отчасти на строительство скотских помещений, лес рубили и прочищали все казаки того юрта, которому он принадлежал, глубокой осенью, пеньки оставляли над землей низко (до 10 см), закругляли их острым топором, чтобы молодые побеги пускали корни свои в землю глубже и обретали мощь. Рубка леса проходила под наблюдением лесников, не спеша (леса приходилось на пай понемногу), его возили по домам целым хуторским юртом на быках, зачастую с казачьими песнями. Эта своеобразная «лесная», или «дровяная», страда была самая веселая у казаков, и ее до сих пор помнят старики.

Севооборот

Какую же культуру и после какой сеяли в единоличных хозяйствах, какого севооборота придерживались в старину в нашем крае?

Самыми главными возделываемыми долевыми культурами были: из зерновых – яровая и озимая пшеница, ячмень, яровая и озимая рожь, овес; из бобово-крупяных – горох, просо; из масличных – подсолнечник, конопля, лен, гортал, рыжик; из бахчевых – арбузы, дыни.

Полевые культуры. Зажиточные крепкие хозяйства землю под них в подавляющем большинстве обрабатывали сами, а маломощные – в складчину или супрягой. Сев любой культуры в старину производили в основном тремя способами: 1) по пахоте, с последующей заделкой семян «аравой»; 2) по жнивью, с последующей заделкой семян «аравой»; 3) если вспаханная под зиму зябь весной была твердой, то семена на этом поле сразу запахивали плугом-букером в два лемеха.

Посев проса производили, как правило, весною по вспаханной целине. Осенью просяное поле пахали под зябь и на следующий год весной сеяли пшеницу. Если целинного поля было недостаточно, то просо сеяли опять по просяному полю или по жниве озимой ржи. Но чаще всего по просяному полю на следующий год сеяли озимую и яровую рожь. Ячмень и овес сеяли как по прошлогодней стерне, так и по весновспашке. После этих культур и после трех лет непрерывного посева землю оставляли для передышки года на три, то есть поле просто оставляли под траву. Такой севооборот именовался «трехполка». С 1925 года ввели в правило вспашку залежной земли под пары, так называемые «майские». Пахали паровое поле после весенней посевной, но до покоса трав, в свободное время, в так называемую «глухую пору». Эта работа совпадала в самую пору мошки и овода, по-нашему «жигуна-крючка». По парам засевали обычно озимую рожь. Урожайность ее была в два раза выше, чем при посеве под «араву» или при вспашке «букером» (т. е. когда не было паров). После снятия урожая ржи ржаное поле осенью распахивали под будущий посев пшеницы. Озимая пшеница по парам не засевалась – сеяли лишь яровую рожь. Зерно у нее желто-беловатого цвета и чуть полнее, крупнее озимой ржи. После яровых сеяли горох.

Урожайность зерна при единоличном хозяйствовании была не всегда одинаковой, потому что один год был дождливым, другой засушливым; зажиточные хозяйства обрабатывали свою землю лучше, маломощные – похуже; рознились и семена. В среднем хорошей урожайностью считалось 25–30 мер намолоченного зерна с десятины (в мере пуд – 16 кг). Тогда можно было слышать такой разговор стариков: «О нонешний год – на зерновые хороший урожай сам – шесть!» Это значит, посеяли пуд, собрали – шесть. Иногда не брали и этого, а в хорошие годы брали до пятидесяти мер. В некоторые годы, например 1909-й, 1919-й (можно сказать, в десять лет раз) усердные хлеборобы собирали даже по сто мер с десятины. Например, ольховский житель Андрей Фарафонович Калинин после ликвидации Зотовского конского отвода прикупил по десять рублей десять десятин земли и взял с нее тысячу мер хлеба.

Борьба с вредителями

Немаловажное значение придавалось борьбе с сорняками и вредителями полей. А их было немало. Сразу после посева начинают одолевать сорняки: молокан, и особенно осот. Прополку их проводили вручную, мотыгами и так называемыми «тычками» – широкой, в ладонь, железкой, прикрепленной на деревянную ручку. Если просо было посеяно по истощенной земле (после ячменя или овса), одолевали другие сорняки: повителка (повитель), барок (мокрида) и трава «куколь», у которой были горькие семена.

Очень часто на зерновых, и особенно пшеничных полях, появлялась богом данная, вернее бы сказать, чертом данная козявка: жук-кузька. В то время его на зерновых было так много, как ныне колорадского жука на картошке. Размерами они сходные, но если у колорадского жука полосы черно-зеленоватые, то у жука-кузьки черные полосы чередовались с красными. Особый вред жук-кузька наносил созревающим хлебам в налив: в большом количестве они слетались тогда на колоски и начисто «высасывали» содержимое зерна. Борьбу с ним вели примитивными способами: путем ручного съема его с колосков в кувшин с водой или веревкой. Бечеву длиной метров пятнадцать два человека растягивают между собой и тянут ее по колосьям через все поле туда-сюда. Верно, жук слетает с хлеба и летит под ветер. Ну а какой от этого эффект получается? Я согнал со своего поля, жук перелетел и сел на поле другого хозяина; тот согнал его со своего поля, а он опустился опять на поле своего соседа или даже, если переменился ветер, опять на мое поле. Если бы все одновременно гнали его под ветер, тогда другое дело.

Кроме ручного сбора и сгона бечевой в большом количестве жука-кузьку собирали скворчиные стаи, и люди их никогда не сгоняли с полей.

Большой вред посевам зерновых наносили грызуны, и в особенности суслики, которых очень много раньше было в степи. На полях хлеб суслики выстригали целыми кулигами.

Каждая семья на своем поле вела борьбу с ними в основном общедоступным и самым простым способом – выливанием. Наливали в бочки воды и везли ее к своим полям, возле которых и выливали. Такая борьба проводилась обществом. До революции и вплоть до коллективизации их морили еще сероуглеродом. (До революции срок такой работы назначал атаман, а после – предсовета.) Привозили его в железных бочках и каждому хозяину наливали бутылку, а если надо, и по две. На палочку наматывали конопляный шарик, окунали в бутылку, зажигали спичкой, опускали в нору и засыпали ее землей – суслики от газа задыхались.

Изредка появлялась летучая саранча. Перелет она делала большими тучами, закрывала даже свет солнца! и, где осядет, всю зелень, в том числе и хлеб, сжирает. Но такое в наших местах было редко. Борьба с саранчой была в основном такая. Делали плугом борозду по траве и метлами сгребали саранчу и засыпали землей.

Масличные культуры

Наряду с зерновыми повсеместно в нашем крае возделывались масличные культуры: конопля, лен, подсолнечник, гортал и рыжик – трава, похожая на гортал, но меньше семенами и сама по себе. В севооборот масличные не входили: их сеяли или каждый хозяин на клочках, или на одном поле, которое потом делили. Коноплю, лен высевали после зерновых и бахчевых, последними, обычно одновременно с просом. Сеяли их по водотоку в хуторе Евсеевом, по логам и Едовле. Изо всех масличных культур особенно много хлопот было с коноплей, потому что помимо маслосемян ее волокнистые стебли шли на изготовление нужных в повседневном быту вещей.

В конце августа – начале осени чаще всего бабы дергали коноплю руками. Потом вязали их снопочками (как камыш для кровли) и раскладывали для просушки. Как высохнет, так обмолачивали цепами. Применялся и другой способ, про который мне рассказал уроженец хутора Попова директор Белогорской средней школы В. Г. Шапров (1948 г. р.). В хуторе Белогорском он встречал шестиугольные каменные катки. Такими катками, по словам местных старожилов, при единоличестве обмолачивали коноплю. Отделенные семена пропускали потом несколько раз через веялку. После молотьбы стебли конопли везли мочить: степные хутора – в пруды, приедовленские и прихоперские – в Едовлю или займищные музги. Дней двенадцать они мокнут. Потом их везут домой, сушат, а в свободное время на специальной мялке мнут – получается волокно. Затем коноплю надо было потолочь. Для этого применялась специальная «поножная ступа». Она предоставляла собой толстый дубовый чурбан, выдолбленный в виде кадушечки. По бокам ступы крепились намертво два деревянных бруса, скрепленные на конце поперечиной. На нем, посередине, свободно крепилась длинная жердь. Один конец ее был короткий и предназначался для упора ноги, на другом, удлиненном конце – как раз над ступой – крепился «клевак», или «пехтиль». Пехтиль – это гладкий объемистый дрючок килограммов шесть, а то и в полпуда весом, чем ни тяжельше, тем лучше.

Мятую коноплю порциями клали в ступу. Человек одной ногой нажимал на упор и быстро убирал ногу. Пехтиль от ноги поднимался, а потом под своим весом сам с силой падал в ступу на коноплю. И так другой раз, третий, четвертый… Бывало, коноплю толкли сразу на двух, рядышком укрепленных ступах, с двумя пехтилями. Ухватится такой работник в сарае за что-нибудь руками, повиснет и начинает ногами поочередно на рычаги-упорины нажимать. Поглядишь сбоку – человек высоко поднимая ноги, пляшет или как бы идет, только на месте.

Время от времени коноплю переворачивали, вытряхивали и удаляли «кострику» (отходы) и опять толкли. После толчения конопляное волокно делалось мягким. Его собирали в куделю, насаживали на большой деревянный гребень и вычесывали гребенкой. На гребне оставались лишь хлопья, отходы шли в основном на растопку дров. Правда, изредка кое-кто из хозяев, по бедности, делал из них бечевы, но хлопяные бечевы были неважные. Расчесанная конопляная куделя делалась мягче женского волоса, ее казачки пряли на прялке. Потом пряжу сматывали на «лычки» – клубочки, подлиннее кулака, сучили или ссучивали – получались крепкие нитки. «Лычки» затем везли в «хохлы», и тамошние хохлушки из них ткали рядна, или полога – на них веяли хлеб, мешки; иногда хохлушки наезжали со своими станками в наши края и нанимались ткать на них холстину, из которой казачки шили рубахи, юбки, штаны, зипуны. Впрочем, со временем ткацкие станки стали появляться и среди местного населения, но мало. Еще пряденые конопляные нити употреблялись сапожниками для шитья обуви: из нескольких скрученных нитей делали одну дратву любой толщины, которую смолили, в конец вкручивали свиную щетину и шили или подшивали обувку: из выделанного товара – сапоги, из сыромятного – чирики, валенки. Из той же пряденой конопли вязали сети, вентеря для ловли рыбы, делали завязки, ими латали. Из той же конопли специальным станком хохлы-бечевники вили бечевы, налыгачи для быков; конопляные веревки служили лет десять. Многие люди вымоченную и высушенную коноплю везли на базар и там меняли на готовую холстину, но в начале XX века конопляной холстины было уже мало.

Разновидностью конопли является ее дикий сородич – «поскань», растущая и доныне по окраинам полей, заброшенным подворьям и навозным землям. Стебли у нее тоньше, чем у культурной конопли и к осени становятся белее. Ее дергали отдельно, так же мочили и шла она в основном на нитки для дратвы. Семена поскани в пищу не употреблялись, даже сами семенные головки небезопасны для здоровья человека. «Один раз, – вспоминает моя бабушка по отцу, С. Д. Апраксина, – на выселке, в Березовой балке, чтобы не умереть с голода, я насмыкала семенных головок «поскани» и напекла из них бурсаков, так мы с них все, кто ел, поослепли, правда, потом прошло».

Из семян культурной конопли, а также подсолнечника, льна, гортала и рыжика на кустарных маслобойках выжимали, или, как говорили тогда, «били» масло. Лен и коноплю возделывали и «били» масло какое-то время и с коллективизации колхозы, но потом это дело сошло на нет, и ныне этим не занимается в нашем крае ни одно хозяйства.

Бахчевые

Рассказывая о зерновых и масличных, нельзя обойти и бахчевые: арбузы и дыни. Под них подбирали чаще всего песчано-солонцеватые (толочные) земли; предшественниками бахчевых обычно были яровые. Располагалась бахча одного хутора, как правило, в одном или двух местах. Придерживались срока: сажали бахчевые на сто первый день от Нового года по старому стилю (25 декабря). На посадку выходили все, так как на каждый двор выделялось земли по равной доле. Поповские бахчи до коллективизации располагались обычно от Ясеновенького байрака к Малиновому байраку и над Дьяконовой балкой (восточнее балки Тоненькой). Ольховские жители сеяли бахчу за балкой Большой или Длинной Грушевской балкой, а также на полугорье западного конца хутора Ольховки.

Раза три-четыре за лето бахчу пололи. Обществом нанимали сторожа, иногда двух – последние нанимались охранять бахчу обычно до Сдвижни (до 14 сентября ст. ст.).

«Дыни раньше не только ели, но и сушили на зиму, – вспоминает моя бабушка. – Сделаем поветь из дощек, на них положим резанные на дольки дыни – они вялятся. Один год насушила два коробка дынь. Зимой сладкие.

И арбузов почти в каждом дворе столько, что девать некуда было.

Ели свежими сколько хотели, кто солит на зиму, кто мед из них варит. В арбузы сахара и не надо, и после варки арбузное варенье делалось на вкус сладким, а цветом – черным. Всю зиму с блинами его ели».

Огородные культуры

Кроме вышеперечисленных культур в большом количестве в нашем крае в старину выращивали огородные культуры: картофель, початки, свеклу, фасоль, горох, репу, редиску, огурцы, помидоры (баклажки), бут, лук, капусту, морковь, горчицу и тыквы (казаки называли их «тыклы»). Тыквы были разных сортов: так называемые русские (красные), белые и с шишками, которые так и назывались «шишкарки». Все они разнообразили стол человека и шли на корм скоту и свиньям. Кроме этих сортов понемногу, можно сказать, для красоты, сажали сплюснутые, наподобие пасок, только с узорами тыквы и тыквы-кубышки. Последние, то есть кубышки, шли в дело. У них срезали шляпку, из нее и самой тыквы выбирали мякоть и семена до самой «шкорки», которую и высушивали. Получалась легкая и крепкая посудина с крышкой. С кубышкой обычно ходили за ягодой (клубникой, ежевикой), за вишней, а поедут куда или пойдут – наливали воды, которая долгое время оставалась свежей.

Из прочих культур сеяли мак, сеяли его в поле, больше по бахче. Когда он поспеет, на арбу расстилали самотканную мешковину и, срезая головки, клали на нее и вытряхивали семена. Мак мололи на мельнице, муку разбавляли кипяченой водой и полученную кашицу употребляли в еду с пампушками; маковые зерна добавляли в булки. То же самое делали и с хорошо прожаренными тыквенными семечками; кроме того, из них били масло.

Казаки себе на курево сеяли табак, из которого делали табак-самосад. Иван Трофимович Саломатин (1920 г. р.) хорошо помнит, как делал до колхозов такой самосад его отец Трофим Федорович Саломатин (1880 г. р.).

«Сеял он табак в грядках. Отрастет с палец, или с полчетверти, рассаживает по одному стебельку: сантиметров тридцать-тридцать пять один от другого. Зорь шесть-семь, а то и двенадцать надо отливать, чтобы принялся. Но и потом, хотя изредка, а надо поливать. Начинал табак цветки выпускать – отец срывал их, или, как он говорил, «холостил». Стебель выбрасывает боковые семенники – «дитятки», их он вообще выламывал. Следил чтоб ни цвету, ни «дитятков» не было. Где-то в августе каждый стебель отец колол ножом пополам – он развалится наземь и недели две лежит так. За это время «вата», что находится в середине стебля, пропадает. Остается одна жилка с листками. Через две недели отец стебли срезал и табачин по 20–33 клал в кучки. Стебли аж «вспотеют» – тронешь их, а середка мокрая, как бы сгорается. Тогда отец брал их по одной и втыкал в сарае под решетины. Там табак высыхал, не желтел, а так зеленым и оставался. Такой табак уже можно курить. Обрываешь лист, сушишь на печи и на сито сеешь. Стебель тоже подсушиваешь, толчешь в ступе и тоже просеваешь. Всякую табачную пыль удаляешь. После этого крошево листа и стебля смешиваешь вместе. Табак крепкий, но почему-то жжет во рту и курить нельзя. Чтобы этого не было, отец хорошо смачивал готовый табак водой, наталкивал в горшок или кастрюлю и – в русскую печь, в «вольный дух». Табак там парится с утра до ночи, залезешь рукой – она аж не терпит. Затем горшок вытаскиваешь, вываливаешь табаки тонким слоем на разостланную газету или тряпку, где он хорошо высохнет. После этого крепость в табаке немного поубавится, но пропадет горечь и он делается приятным. Для запаха в него добавляли немного донничка или одеколончика. Сухой табак отец обычно хранил в ящичке или мешочке. С собой отец, как и все казаки, носил самосад в расшитом, с махрами вокруг, кисете».

Садовые культуры

По нашему краю особенно славились грушевские сады. По воспоминаниям уроженки хутора Грушева М. А. Апраксиной мне удалось записать старинные сорта тамошних фруктовых деревьев.

«В саду у нас и соседей, – говорит она, – были в основном груши. В зависимости от формы и вкуса у них были свои названия. Так, груши желтого цвета мы звали «желтушки». Очень вкусные, их всегда сушили на компот (взвар).

Ранние дули. Нежные, очень вкусные, мягкие и сильно пахучие. Обычно поспевали на ветках, делались, как улежанные, – упадет, так сразу разбивалась о землю. Их обычно срывали. На сушку не годились. Ныне такого сорта нет.

«Колясочки» – круглые и сдавленные (в виде колесика) груши. Мякоть рассыпчатая, на вкус – кисловатые. Ранний сорт, шел на сушку.

«Пахучки» – ранний сорт. Как поспеют, делаются очень пахучие. Формой они, как дулечки, ели из-под дерева; шли на сушку и мочку. В настоящее время такие груши есть в х. Ольховке, в кондрашовом саду.

«Баргомоты» – сорт груш, которые как только подрастут от цветка, уже можно есть. Размера они среднего, формой округлые, цветом зеленые, сперва грубые, а как поспеют, делаются мягкие и очень вкусные.

«Климовские» – осенний сорт в виде дули, только помельче. Висели до глубины осени.

«Песчанки» – эти груши спели под осень. Формой круглые, вкусом – рассыпчатые, как песок, а улежатся – делаются, как медом налитые. Шли на сушку.

«Зеленки» – эти груши спели еще позднее (под самую осень). Цветом они были зеленые, величины средней, а когда улежатся, мягкие и до того сладкие, что аж губы слипались.

«Дроновские» – крупные в виде дулей груши, только побольше их размером. Озимый сорт, шел на мочку.

«Панша» – пресные яблоки, есть их начинали от цветка. Из себя крупные, с розовыми полосами. Шли также на сушку.

«Фунтовки» – ранний сорт яблок, вкусом кисловатые, свое название получили от того, что весом бывают по фунту (400 г).

«Колясочки» – яблоки в виде колесика. Ели также от цветка. Мякоть кисловатая, хоть и твердые, но вкусные, и оттого, что хрустели на зубах, бабушка называла их еще «трескучки». Сушили.

«Белые» – средний и крупный сорт яблок. На вкус – кисловатые, нежные, такие как «белый налив», но погрубее него.

«Желтые» – яблоки с румянцем в крапинку. Из себя круглые, приплюснутые – в виде пышки, на вкус – кисловатые. Что за сорт, не знаю, сейчас не встречала таких.

Розовые в полоску яблоки – не знаю, какой сорт. Из себя некрупной величины, но сочные и нежные, светились наскрозь.

«Красные» – крупный сорт яблок. Сперва они были твердые и горьковатые, а к осени становились вкусные, поверхность делалась очень красной, аж бордовой. Теперь я таких яблок не видела.

«Осиновый сок» – осенний сорт. Сперва эти яблоки были горькие, но к осени становились крупные, вкусные, как пресные, правда немного с горчинкой.

«Желтые» – твердые и кислые, они висели на яблони и зимой. Их мочили, при солке капусты клали и в нее, отчего называли их также «капустницы».

Кроме груш и яблок у нас и в других садах росли другие фруктовые деревья.

Вишня простая.

Вишня-сыпучка. Растет кустами и пригибается к земле. Спеет под осень. Сама вишня – крупная, косточка мелкая, цвет – алый. Шла на мочку.

Отойдет вишня – начинает поспевать крупный сладкий терн, алыча.

Сливы двух сортов: красноватые и синеватые.

Осенний чернослив кубышечками и круглый.

Терн простой, то есть кислый.

Терн (алыча) мелкий, сладкий.

У некоторых были орехи.

Почти все сады в хуторе Грушевом были в балках – выше или ниже прудов. Размножали фруктовые деревья саженцами и прищепами. Фрукты в большом количестве ели свежими, сушили на поветях, крышах и в печах, в больших кадушках помногу мочили на зиму – и все поедали. Родили сады не каждый год, но червивых яблок, груш, вишни, слив, и терна не было».

Замечательные сады и садоводы были и в других хуторах. Так, по словам Е. Я. Багреева, в хуторе Поповом большим авторитетом пользовался садовод Николай Арефьевич Филин. Садоводством он занимался не только дома, но и у своих хуторян. По их просьбе он прививал к яблоням и грушам культурные сорта, причем на одно яблоневое дерево прививал несколько разных веточек – сортов. Вырастали прекрасные плоды.

В нашем крае занимались и виноградарством. Вот что рассказал мне в 1975 году уроженец хутора Луткова Терентий Устинович Блинков.

«Внизу Белой горки, лет под семьдесят назад был виноградник. Принадлежал он жителю названного хутора Павлу Михайловичу Потапову. С северной стороны виноградник защищали высокие меловые горы, с юга его окаймлял лес из вербей, хвороста, росли даже исчезнувшие ныне березки и вязы. На зиму виноградник утепляли соломой и навозом. Сейчас на этом месте нет и признака виноградника».

По сведениям уроженца х. Попова И. Ф. Патрина, «в хуторе Филинском у Абрамова Тихона, по-уличному Меркулич было даже два сада, где также выращивали виноград; из последнего делали даже вино и продавали его населению».