Электронная библиотека » Вера Крыжановская » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Рекенштейны"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 20:34


Автор книги: Вера Крыжановская


Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Рекенштейны

© ООО «Издательство «Вече», 2013

* * *

Часть I
Габриела

Воспитатель

По одной из ухоженных дорог прирейнской Пруссии быстро мчалась щегольская карета, запряженная парой лошадей, которыми правил старый кучер в ливрее с графской короной на пуговицах. Сентябрь был на исходе, и осень уже давала себя чувствовать. Беспрерывно шел мелкий, частый дождь, и все кругом тонуло в густом сероватом тумане.

Дорога была гористая, окаймленная с обеих сторон сплошным лесом. Порой сквозь его прогалины открывались чудные ландшафты; но путник, сидевший в карете, казалось, был погружен в тяжелые думы и не обращал никакого внимания на местность, по которой проезжал. Ночной мешок, дорожный несессер и сундук на козлах показывали, что он едет издалека.

Путник был молодой человек лет 28, высокий, худощавый, но крепко сложенный; его характерное лицо с правильными чертами возбуждало симпатию. Он снял шляпу и откинул голову на подушки кареты; золотисто-русые волосы, короткие, но густые, мягкими прядями обрамляющие его белый широкий лоб, резко выделялись на синем фоне атласа; усы и небольшая борода были того же цвета. Брови, более темные, соединялись на лбу и оттеняли большие черные глаза, спокойные и строгие; в эту минуту они были отуманены сумрачной грустью, которая проглядывалась и в суровом выражении губ; но порой его мужественное лицо неожиданно озарялось отблеском энергии и гордости, граничащей с упрямством.

Барон Готфрид Веренфельс был последний отпрыск благородной и древней фамилии, обедневшей мало-помалу вследствие войн и несчастий. Отец его пытался поправить состояние спекуляциями, которые сначала удались, но потом окончательно разорили его. Подавленный этим несчастьем, старый барон застрелился, оставив своему единственному сыну лишь долги да заботу о матери и о молодой жене, с которой он едва только вступил в брак.

Более года Готфрид отчаянно боролся, чтобы сохранить маленькое имение, обеспечивающее ему скромное существование, но неожиданное банкротство лишило его этого последнего ресурса; смерть жены не менее жестоко поразила его сердце, и нервная болезнь приковала его к постели на несколько месяцев. Тотчас по выздоровлении молодой человек стал обдумывать, как создать себе новое положение. Он был разбит, но не уничтожен. С помощью одного из друзей Веренфельс поместил мать и свою маленькую Лилию, которой был тогда год и три месяца, к одной старой родственнице, своей крестной матери, а сам решился ехать в Америку попытать счастья. Он готовился к отъезду в Новый Свет, когда неожиданное предложение изменило его намерение.

Банкир Фридман, старинный друг его отца, не переставал оказывать доброе расположение молодому человеку; теперь он письменно просил его немедленно повидаться с ним по весьма важному делу.

Обменявшись поклоном с Готфридом, банкир сказал без всяких предисловий:

– Мой милый Веренфельс, я имею нечто предложить вам, и если вы согласитесь, то, по-моему, это будет выгодней, чем поездка в Америку. Я сейчас получил письмо от моего друга и клиента, графа Вилибальда Рекенштейна. Он просит меня рекомендовать ему человека умного, образованного, хорошего круга, а главное, энергичного, который взял бы на себя воспитание его сына, мальчика с испорченным характером, вследствие несчастных обстоятельств, ленивого и дерзкого до крайности. В течение полугода он вывел из терпения трех воспитателей.

Вы считаете выгодной должностью быть козлом отпущения у такого чудовища? – спросил Готфрид с усмешкой.

– Погодите. Кроме этого чудовища, которому едва девять лет, в доме его отец – такой симпатичный и благородный человек, какого можно только себе представить; к тому же больной и одинокий. Он живет уединенно в своем Рекенштейнском замке. Практическая сторона дела – значительное вознаграждение, которое граф предлагает тому, кого я рекомендую; оно равняется жалованью большой государственной должности. Это сейчас вывело бы вас из затруднительного положения и дало бы вам возможность обеспечить вашей матери и вашему ребенку удобства жизни. Вы могли бы даже откладывать на будущее; таким образом, вам было бы легко впоследствии попытать счастья в Новом Свете, когда вы исполните принятое вами обязательство, и маленький Танкред – согласно желанию отца – поступит в военную школу. Со свойственной вам энергией, я полагаю, вы справитесь с маленьким чертенком.

Готфрид опустил голову. Рассудок говорил ему, что его старый друг прав.

– А что так испортило этого несчастного ребенка?

– Это вина его матери, – отвечал Фридман. – Графиня, говорят, отчаянная кокетка, занята нарядами, жаждет всеобщего поклонения и отравляет всех, кто попадается в ее сети. Была она виновна перед своим мужем или нет, но только он имел дуэль с одним слишком ревностным ее обожателем. Графиня уехала от мужа и увезла Танкреда, которому было тогда три года. С тех пор она живет за границей, где ведет веселую жизнь, сохраняя, впрочем, внешнее приличие, так как возит с собой старую родственницу. Но сына своего она решительно развратила своим безграничным обожанием и потаканием его недостаткам.

Граф, серьезно раненный на дуэли, заперся с тех пор в своем замке, и только в прошлом году узнал, какое воспитание получает его сын. Он потребовал возвращения ребенка, и мать отдала его с условием увеличения ее годового содержания. Остальное вам известно. Я забыл лишь сказать, что, так как правая рука графа осталась слабой, вам придется помогать ему немного в его переписке.

Готфрид согласился принять предлагаемую ему должность, и мы застаем его едущим на место своего нового назначения. Какое-то тайное предчувствие теснило его грудь, а гордая душа возмущалась при мысли о подчиненном положении, которое ожидало его.

Глубоко вздохнув, он выпрямился, провел рукой по лбу, как бы желая отогнать докучливые думы, и, опустив стекло, стал глядеть в окно. Дорога в этом месте как бы надламывалась и довольно круто спускалась в долину, лежащую среди лесистых гор; в глубине ее, на холме возвышалось обширное здание, окруженное садами. То был Рекенштейн. Сердце молодого человека, неожиданно для него самого, почему-то сжалось.

Пока Готфрид рассматривал свою будущую резиденцию, карета въехала в аллею вековых дубов и повернула к золоченой решетке ворот, над которыми возвышался герб; затем, обогнув площадку, украшенную фонтаном, она остановилась у подъезда.

Два лакея выбежали встретить приезжего, и один из них, помогая ему выйти, почтительно сказал:

– Граф желает вас видеть, сударь, как скоро вы отдохнете.

– Проводите меня в назначенную мне комнату, я немного оправлюсь и тотчас пойду к графу.

Сопровождаемый лакеем, Готфрид прошел вестибюль, убранный цветами, откуда лестница с золочеными перилами, устланная ковром, вела в комнаты верхнего этажа; затем длинная анфилада парадных комнат привела его в прелестную маленькую залу, смежную со спальней, где слуги и сложили его вещи.

– Куда ведет эта дверь? – спросил Готфрид лакея, помогавшего ему переодеваться, указывая на полуспущенную портьеру.

– В комнату маленького графа; только теперь господин Танкред запер ее на ключ, так как он очень недоволен вашим приездом.

– Он сидит в запертой комнате?

– Маленький граф в саду. Он очень рассердился, когда доложили о вашем приезде; разбил большую китайскую вазу, положил ключ в карман и убежал.

Готфрид, окончив свой туалет, направился в комнаты владельца замка. Старый камердинер ввел молодого человека – доложив о нем предварительно – в кабинет графа. Обои и мебель темно-зеленого цвета придавали этой комнате суровый, мрачный вид.

Возле окна, в кресле с высокой спинкой, украшенной фамильным гербом, сидел человек лет пятидесяти. Ноги его, обложенные подушками, были укутаны одеялом; лицо, болезненно-бледное, сохраняло отпечаток замечательной красоты; темные глаза, отуманенные грустью, выражали доброту и страдание; волосы на голове, еще густые, начинали седеть.

– Добро пожаловать, господин Веренфельс! Мой старый друг Фридман писал мне о вас так много хорошего, что вы уже овладели моим доверием и моей симпатией, – сказал граф, протягивая Готфриду свою исхудалую руку и устремляя приветливый взгляд на красивую, атлетическую фигуру молодого человека.

– Благодарю вас, граф, постараюсь оправдать ваше доверие, – отвечал Готфрид, садясь в кресло, на которое указал ему граф.

– Тяжелую обязанность я взваливаю на ваши плечи, мой юный друг, – продолжал хозяин дома. – Характер Танкреда таков, что и я понять не могу, откуда он мог взять такие манеры. Его грубость и леность невообразимы; у него отвращение ко всякому труду. Никто до сих пор не мог побороть его упрямства, а когда он впадает в бешенство, то не помнит себя. А между тем когда вы его увидите, то пожалеете, как и я, что это маленькое существо, так богато одаренное, погибает нравственно.

– Я сделаю все, что человечески возможно, чтобы исправить вашего сына. Но разрешите ли вы мне, граф, употреб лять меры строгости, если я найду это нужным?

– О, конечно, даю вам на то полное право. Передаю вам, так сказать, мою отеческую власть. Наказывайте строго, секите его, если он того заслужит. Я сам давно должен был начать это делать, но мое болезненное состояние лишило меня всяких сил.

В эту минуту в соседней комнате раздался стук шагов, и в кабинет ворвался маленький мальчик в синей суконной матроске.

Готфрид с любопытством глядел на него и ему стали понятны и сожаление графа и его слабость к сыну. Никогда он не видал такого красивого ребенка. Бледное личико с тонкими и правильными чертами камеи, обрамленное длинными черными локонами с синеватым отливом, казалось идеалом, который мог создать лишь великий художник. Но пурпуровый ротик выдавал своеволие и упрямство, а большие синие, как васильки, глаза сверкали гордостью и дерзостью.

Увидев нового воспитателя, Танкред остановился и, не удостоив поклоном, смерил его презрительным взглядом.

– Черт его принес! – проворчал он. Затем отвернулся, бросился в кресло, положил ноги на стол и, схватив папироску, зажег ее и стал курить.

– Вот видите! – сказал граф с унынием, и в его голосе и жесте слышалось нервное раздражение.

– Я приступлю к воспитанию моего ученика и заставлю его уяснить, как он должен вести себя в присутствии отца. – Затем Готфрид спокойно подошел к Танкреду, взял у него папироску, бросил ее в пепельницу и, приподняв мальчика, поставил его на ноги.

– Маленьким детям не полагается курить, и я запрещаю тебе дотрагиваться до папирос, – сказал он строго. – И чтобы я в первый и последний раз видел, что ты позволяешь себе так непристойно держаться перед своим отцом и передо мной. Берегись не слушаться меня, если не хочешь быть строго наказанным.

Танкред на минуту как бы окаменел, затем, дрожа от злости, кинулся к отцу и, топая ногами, закричал:

– Папа, ни одного дня не смей оставлять здесь этого нахала, который позволяет себе дотрагиваться своими грязными руками до графа Рекенштейна и угрожать ему; прогони его тотчас же. Я этого хочу.

– Танкред, не стыдно ли тебе! Ты совсем не любишь меня, если причиняешь мне такие волнения, – проговорил граф слабым голосом.

Мальчик бросился к нему, обхватил его шею и зарыдал.

– Я не хочу никого слушаться, – твердил он сквозь слезы. – У мамы все делали, что я хотел. Учиться мне скучно. Если ты хочешь, чтобы я тебя любил, прогони этого грубияна.

– Будь благоразумен, дитя мое, – отвечал граф, целуя кудрявую головку мальчика. – Господин Веренфельс твой воспитатель; ты должен его уважать и слушаться. Будь вежлив, прилежен, и он будет к тебе добр. Графу Рекенштейну необходимо учиться; блестящий офицер, каким ты хочешь быть со временем, не может оставаться невеждой, не умеющим ни читать, ни писать.

Граф замолчал и, бледнея, откинулся на спинку кресла. Готфрид поспешно подошел и, отводя Танкреда, сказал:

– Видишь, как твое поведение огорчает отца. И как тебе не стыдно так плакать; большой мальчик рыдает от того, что надо учиться. Какой срам! Пойдем.

Танкред хотел было воспротивиться, но, встретив спокойный, энергичный взгляд своего нового воспитателя, опустил голову, дал взять себя за руку и покорно пошел за Готфридом.

Придя в свою комнату, Готфрид с тем спокойствием, которое, по-видимому, действовало внушительно на воспитанника, приказал ему отпереть замкнутую дверь. После минутного колебания, Танкред вынул из кармана ключ и молча, с угрюмым взглядом, подал его лакею. Дверь мгновенно была открыта.

С новым удивлением Готфрид вошел в спальню с голубой атласной обивкой на стенах и на мебели. Широкая кровать, украшенная кружевами, стояла на возвышении, покрытом мехом; рамка туалетного зеркала из массивного серебра изображала амуров, держащих свечи. Готфрид почувствовал неприятное смущение, и спросил лакея, не по приказанию ли графа была так убрана комната его сына.

– Нет, – отвечал лакей. – Это господин Танкред хотел непременно занять комнаты графини, а так как сам барин ни во что не вмешивается, то управляющий приготовил и для вас будуар и уборную матери мальчика.

В тот же вечер за игрой в шахматы с графом Готфрид попросил у него разрешения занять со своим воспитанником другое помещение, более соответствующее нуждам ученика.

– Конечно, – отвечал граф, – выбирайте какие хотите комнаты. Я отдам распоряжение управляющему устроить их согласно вашим указаниям.

На следующий день, осмотрев замок, Готфрид выбрал четыре комнаты, смежные со средней частью здания времен Возрождения; одна из них выходила на широкую террасу, ведущую в сад. Танкред был взбешен этой переменой. Он не смел выказывать своего неудовольствия, так как его воспитатель внушал ему невольный страх; но затаенная злоба кипела в нем и при первом случае вырвалась наружу.

Это было на третий день их водворения в новом помещении. Они были в классной комнате, смежной с террасой. Готфрид сидел у окна и читал газету. Танкред, стоя у дверей террасы с книгой в руках, не учился, а барабанил с досадой по стеклу. Вошел лакей и положил на стол большую пачку тетрадей.

– Возьми прочь этот хлам, который я видеть не хочу, и убирайся к черту, – крикнул Танкред, взглянув искоса на врагов своего спокойствия. Заметив, что лакей не обращает никакого внимания на его слова, Танкред побагровел, разбил ногой стекло балкона, подбежал к столу, схватил тетради и швырнул их в лицо лакею, осыпая его потоками брани.

Готфрид, молча следивший за этой сценой, встал и без раздражения, но как человек, обладающий непреодолимой властью, взял маленького графа за уши, поставил его на колени и сказал:

– Подними тетради и положи их в порядке; пока этого не сделаешь, не будешь обедать.

Такое обращение и такая угроза довели озлобленного мальчика до крайнего раздражения. Он вскочил на ноги, бросился на лакея, колотя его кулаками и ногами, ухватился за его жилет, оторвал от него карман и неистово закричал:

– Негодяй, каналья, я сверну тебе шею, если ты сию минуту не возьмешь его за шиворот и не вышвырнешь прочь. Если же послушаешься меня, я тебе дам десять талеров!

Готфрид, видя, что надо приступать к энергичным мерам, чтобы остановить зло в корне, взял камышовую тросточку, гибкую как хлыстик, и прежде чем маленький граф мог ожидать чего-нибудь подобного, он был схвачен и подвергнут примерному наказанию. Напрасно он вырывался из железной руки, которая его держала: силы и упрямство его были преодолены, что и сказалось потоком слез. В первый раз непокорный ребенок был побежден.

Чтобы дать своему ученику возможность поразмыслить в одиночестве о суровом уроке, который ему был преподан, Готфрид оставил его обедать одного в своей комнате. Но когда, отобедав сам с графом, Веренфельс возвратился к себе, то не нашел уже там Танкреда, он убежал и его нигде нельзя было найти.

– Должно быть, он побежал к судье, – сказал Петр.

– К какому судье?

– К уездному судье, Линднеру. Он живет в Рекенштейнской деревне, по ту сторону парка. У него много детей одного возраста с маленьким графом, и господин Танкред любит туда ходить.

Готфрид взял шляпу и пальто и, расспросив, какой дорогой идти, отправился искать своего ученика. Погода была великолепная. Маленькая боковая дверь в бронзовой решетке была открыта, и Готфрид вошел в аллею дубов и лип, в конце которой виднелись дома большого села и высокая колокольня церкви. Девочка, сидевшая с вязаньем на пороге первого домика, вежливо указала ему дом судьи, находившийся по ту сторону улицы, несколько в стороне и окруженный хорошо ухоженным садом и огородом. Широкий балкон, обвитый виноградником, белые занавеси и великолепные цветы на всех окнах придавали этому уютному жилищу свежий и изящный вид.

Перед верандой два маленьких мальчика, семи и девяти лет, играли с деревянной лошадкой; пятилетняя девочка нанизывала красные ягоды на длинную нитку.

– Дома ваши родители? – спросил Готфрид, кланяясь дружески детям.

– Отец вышел, – отвечал старший мальчик, снимая с головы свою соломенную шляпу. – Но мама там, в саду, с Танкредом. Он не захотел играть с нами, и мама велела нам уйти.

Молодой человек пошел по указанной аллее и вскоре увидел беседку из жимолости, под тенью которой на скамейке сидела молодая женщина в темном платье и белом переднике. Обняв рукой Танкреда, припавшего кудрявой головой к ее груди, она что-то тихо говорила ему, видимо, стараясь его успокоить.

Заметив посетителя, поклонившегося ей, госпожа Линднер протянула ему руку и приветливо спросила:

– Вы пришли, вероятно, за вашим маленьким беглецом?

– Да, сударыня. Но если позволите, я отдохну у вас немного.

Танкред быстро приподнялся и, увидев Готфрида, схватился обеими руками за голову и, топнув ногой, крикнул с комическим отчаянием:

– Даже сюда я не могу убежать, чтобы спастись от тирании. Ах, если бы мама знала, как я несчастлив, как меня мучают, она не отдала бы меня. Я всех ненавижу в замке, и папу и вас, которого он называет своим другом и которому поручил убивать меня.

– Танкред, можно ли так говорить об отце и о своем воспитателе, – перебила его госпожа Линднер.

– О моем тюремщике, о моем палаче! – возразил неукротимый мальчик.

– Замолчи. Я не хочу больше слышать ничего подобного. Ступай играть с Конрадом и с Франсуа. Иди, будь умником. Обещаешь ты мне это?

Танкред медленным шагом направился к своим товарищам.

Готфрид сел на скамейку, с которой госпожа Линднер сняла корзинку с детским бельем и со связкой ключей.

– Трудная ваша обязанность, господин Веренфельс! У Танкреда тяжелый характер, – сказала она, – это несчастный, заброшенный ребенок. Для матери он служил всегда игрушкой, предметом ее фантазий, ее прихотей; а голова француженок, приставленных к нему, была вечно занята интригами. Танкред всегда любил приходить сюда; гувернантки пользовались этим; предоставляя его мне, они свободно занимались своими любовными делами.

– Да, положение ребенка печальное, – сказал Готфрид, снимая шляпу и проводя рукой по волосам, – но нелегкое и для графа. Он, по-видимому, обожает своего сына.

– Конечно. Танкред – живой портрет графини, которую граф боготворил. Надо сказать правду, она такая красавица, что ей нет подобной; но при этом пустая светская женщина. Граф, должно быть, не раз пожалел свою первую жену, кроткую и любящую.

– У графа не было детей от первого брака?

– От покойной графини Хильды остался сын, граф Арно, которому должен быть теперь 21 год; его обширные владения находятся рядом с Рекенштейнскими землями.

– Танкред ничего не говорил мне о своем брате.

– Он никогда его не видел. Все в этой стране знают о семейном несогласии, возникшем вследствие вступления графа во второй брак. Его тесть и теща были тогда еще живы и решительно восстали против этого супружества, но напрасно, свадьба состоялась. Дед и бабушка взяли к себе маленького Арно и воспитывали его в столице. С тех пор он никогда не видел отца, а по смерти графа Арнобургского граф Вилибальд был устранен от опеки, и даже разрыв с графиней Габриелей не привел графа к сближению с сыном.

Приход судьи прервал рассказ Гертруды Линднер. Она пошла в дом, чтобы велеть подать кофе. Разговор мужчин перешел на другие предметы.

Готфрид чувствовал себя так хорошо в этой милой семье и внушил судье и жене его такую симпатию, что когда он стал прощаться, чтобы вернуться в замок со своим чертенком, то должен был дать обещание часто навещать своих новых знакомых.

Молодой человек охотно исполнял свое обещание, а несколько времени спустя дом судьи сделался для него еще более привлекательным. Однажды утром, когда пришел с Танкредом, чтобы взять с собой Конрада и Франсуа и пойти вместе в лес за грибами, Готфрид был очень удивлен, увидав на балконе молодую незнакомку, которая помогала госпоже Линднер заготовлять консервы. Это была девушка лет семнадцати; ее светло-русые волосы и кроткое, милое личико с голубыми, ясными глазами выражало невинность и доброту. Жена судьи представила ее, сказав, что это их племянница Жизель, дочь старшего брата ее мужа, и что она приехала помочь ей по хозяйству. Заметив вскоре, что Жизель была столько же образованна, как и красива, Готфрид все более и более находил удовольствие в ее обществе.

Прошло несколько месяцев; положение Готфрида еще улучшилось; его энергия и деятельность вполне расположили к нему сердце графа. После нескольких бурных сцен, нескольких чувствительных наказаний и сажания на хлеб и воду, Танкред покорился. Хотя неохотно, но все же он повиновался, и спокойный, строгий взгляд наставника имел такую над ним власть, что он не мог противиться ей.

Подчиненный полезному режиму, разумно занятый классным учением и телесными упражнениями, вставая и ложась в определенные часы, мальчик стал красивее и здоровее; бледность сменилась румянцем; он вырос и заметно развился. Готфриду оставалось бороться только с его леностью и затаенной враждой, которую он выказывал при каждом удобном случае.

Граф был в восторге от заметного улучшения в манерах и в физическом состоянии Танкреда и все более и более привязывался к Готфриду, который действительно был его правой рукой, его помощником в делах, его доверенным лицом в полном смысле этого слова.

Готфрид имел основательные сведения обо всем, что касалось управления имением. Он вскоре заметил серьезные беспорядки в пользовании лесом и в эксплуатации паровой мельницы, недавно устроенной. Он счел своей обязанностью сообщить это графу и добросовестно помогать ему вникнуть в злоупотребления и восстановить порядок. Преисполненный благодарности, граф еще более посвятил молодого человека в свои дела, наполовину увеличил его жалованье и объявил ему, что, как только сын его поступит в военное училище, он сделает Готфрида главным управляющим. Веренфельс чувствовал себя спокойным, счастливым и стал мечтать о будущем. Он заметил, что Жизель чувствовала к нему более чем простое расположение; и сам он привязался к этой милой девушке. Готфрид говорил себе, что, сделавшись главным управляющим, он будет в состоянии вновь обзавестись хозяйством. Жизель, простая, деятельная и хорошая хозяйка, может быть именно такой женой, какая ему нужна, преданной дочерью его старой матери, а для маленькой Лилии матерью и наставницей. Но несчастье научило его быть осторожным, и он не позволил себе пробудить в сердце Жизели надежд, которые вследствие каких-нибудь обстоятельств могли не сбыться. Он положил не приступать к решительному объяснению, пока его судьба не будет окончательно обеспечена.

Веренфельс вошел однажды утром в кабинет графа, чтобы дать ему подписать некоторые деловые письма; он нашел его сидящим у окна, с письмом в руках и всецело поглощенным своими мыслями.

Готфрид положил бумаги на стол и хотел молча уйти, но граф поднял голову и позвал его.

– Я получил сейчас известие, которое радует и удивляет меня, но вместе с тем оно вызвало во мне так много воспоминаний.

Граф медленно сложил большой лист, украшенный гербом.

– Мой сын Арно, – продолжал он, – пишет мне самым миролюбивым образом, сообщает, что скоро приедет ко мне, и просит забыть все, что так напрасно разделяло нас.

– Верьте, граф, я искренно счастлив, что сгладилось недоразумение, которое должно было так тяготить ваше отцовское сердце.

Голос и взгляд молодого человека выражали самое сердечное участие.

– Благодарю вас, Веренфельс. Садитесь, и побеседуем немного. Я не люблю говорить об этом печальном прошлом; но питая к вам особое уважение и дружбу, расскажу в коротких словах все, что произошло. Чтобы вы лучше меня поняли, я должен обратиться к тому времени нашей фамильной истории, когда в XIV веке род наш разделился на две ветви. Старшая ветвь, вследствие брака своего представителя с богатой наследницей из одного высокого рода, стала именоваться Рекенштейн Арнобург, а младшая, которой принадлежит замок, где мы находимся, приняла имя Рекенштейн – Рекенштейн. С течением веков многочисленные несогласия разделили эти две ветви, и старшая окончательно обрела фамилию Арнобург. Но в наше время от древнего рода оставалось два представителя – я и Хильда, единственная дочь графа Арнобург. Было решено соединить нас браком и при этом постановлено, чтобы наш старший сын назывался графом Рекенштейном, а второй носил бы и увековечил фамилию своей матери, унаследовав замок и большую часть владений, прилегающих к нему.

Брак мой с Хильдой, хотя и вызванный семейными соображениями, был самый счастливый, и лишиться жены, после десятилетнего супружества, было большим для меня несчастьем. Она оставила мне единственного сына – Арно.

Здесь я должен сказать, что во время моего пребывания в столице, где я служил в кирасирах, я подружился с молодым офицером, графом Девеляром, человеком весьма симпатичным, но легко увлекающимся. Несчастная страсть испортила ему карьеру. Он влюбился в молодую актрису, прекрасную как ангел, и женился на ней. Эта выходка лишила его службы и большого майората, который перешел к его двоюродному брату. Он вышел в отставку, и я потерял его из виду. Через два года, после смерти моей жены, я неожиданно получил письмо от Девеляра, в котором он писал, что, будучи несчастлив в супружестве, жил в провинции, обходясь кое-как малым остатком своего состояния. Чувствуя приближение смерти, он умолял меня взять на себя опеку над его единственным ребенком, пятнадцатилетней девочкой, находящейся в пансионе.

Я поспешил к нему, поклялся заботиться о его дочери и закрыл ему глаза. Затем я поехал навестить мою воспитанницу. Это свидание решило мою судьбу. Габриела была красива, как ее мать; я полюбил ее и решился жениться на ней.

Это намерение вызывало сильное неудовольствие в моей семье. Мне не могли простить, что я позабыл Хильду и даю мачеху своему сыну. Случайная встреча внушила моей теще сильную ненависть к Габриеле. У меня почти силой отняли Арно. Рождение Танкреда подняло настоящий ураган. Мысль, что сын ненавистной женщины будет носить имя Арнобурга, страшно возмутила мою тещу. Арно воспитывался в Берлине, во враждебном мне духе, назывался Арнобургом, стал моряком, чтобы быть дальше от меня, и после смерти деда и бабушки жил в Швеции у тетки. Теперь ему исполнился 21 год, и он должен приехать, чтобы вступить во владение своими землями. Я не рассчитывал увидеть его, так как он никогда не сделал ни одного шага к сближению. Его неожиданное письмо доставило мне большую радость. Я жажду обнять его и надеюсь, что он будет другом Танкреду, когда меня не станет.

Позвоните, пожалуйста, мой друг, чтобы мне позвали управляющего. Надо приготовить комнаты для блудного сына, который, впрочем, богаче меня. Танкред будет беден в сравнении с братом.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 | Следующая
  • 4.8 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации