Текст книги "Зона отчуждения"

Зазвонил мобильник:

– Ты куда пропал? – взволнованно спрашивала Наталья.

– Я не пропал. Может быть, я напротив, только-только нашелся… нашел себя…

– Из чего я понимаю, что ты – пьян. В машину не вздумай садиться. Если немного подумать, то ты сейчас на даче…

– Может быть, – сказал Николай, и уж совсем ни к чему хихикнул, чем вселил недоверие Натальи в свою версию.

И она со злости отключила мобильник. Ну вот, теперь начнет придумывать разные истории, в которых я буду фигурировать не в самых выгодных для меня образах: в жутких эротических сценах, но это уже зависит от ее фантазии, – додумал свою мысль до конца Николай, – не нужно было будить в ней зверя, зная, какая она ревнивая… Он попытался позвонить ей, чтобы нормально всё объяснить, но абонент был недоступен. Вот она – еще одна зона отчуждения – недоступности: «Вне зоны доступа, мы не опознаны…» – крутилась в голове песенка. Как просто человек закрывается. Раньше хоть какая-то иллюзия была: где-то есть некто, кто думает о тебе, скучает, потому что ты ему нужен… И по времени бежит, бежит эта связь, как по проводам невидимым, небесным. А тут: «абонент вне зоны действия сети». Что ж, блин, ваша сеть такая никчемная, маленькая, рвется все время, такая слабая, что человека удержать не может: шаг в сторону – и уже недоступен… Отражение нас самих. Мы легко уходим, бросаем, удаляемся, закрываемся, отстраняемся, отключаемся. Мы расстаемся, даже еще не расставшись, а так – потихоньку – каждый день – по капельки истекаем и исчезаем вовсе… И вот: просыпаешься утром, идешь на кухню, а там кто-то стоит у стола и чай разливает, и ты понимаешь, что она – жена, ты знаешь, как ее зовут, но ты уже не чувствуешь ее своей. Вы вместе пьете каждый свой чай, с сырниками, и сырники имеют вкуса больше, чем вся эта натянутая ситуация вдвоем. А рассказать об этом ты не можешь, потому что это какой-то другой уровень и другой язык должен быть, иначе все получится банально, и ничего на самом деле не объяснит: так – заготовка фраз, не более:

– У тебя кто-то есть?

– С чего ты взяла?

– Ты не пришел ночевать. Где был – не сказал…

– Если бы я сказал, где был, тебя бы это как-то успокоило?

– Что ж ты все время пытаешься увильнуть, когда тебя прямо спрашиваешь?

– Потому что прямая линия не всегда является наикратчайшим путем…

– Ненавижу! – кричит она.

И ты почему-то рад этому, рад, что она сказала первая…

7.

Он и сам не всегда понимал, зачем нарывался на ссоры с Натальей, когда чувствовал, как его хотят поставить в четкие рамки. Может, и правду говорят некоторые ученые, что природный ландшафт и географическое положение того места, где ты родился, как-то влияет на характер человека и даже целого народа, из которого ты вышел… Воля и вольница когда-то были неотъемлемым условием жизни Войска Запорожского еще до образования самого понятия «Украина». Люди, жившие вдоль берегов Днепра, явились носителями этого особого менталитета, да и возникновение самого казачества было возможным только на бескрайних степных раздольях. Другим же народам с территорией повезло меньше: они жались друг возле друга, окруженные границами, и разгуляться им было негде, и бежать некуда, в том случае, если твои взгляды на жизнь резко не совпадали с общими правилами и законами. Лучше, чем сказал об этом Гоголь, не выразить, – подумал Николай. Он специально взял перечитать «Тараса Бульбу», и еще раз убедился, что это было именно так: вот описание разговора Тараса с сыновьями, когда батя советует им, пока что молодым и не обремененным семьей, вкусить ту самую волю-вольную – садиться на коней и скакать в Сечь. И уже в Сечи после пьянок-гулянок, у них начинаются раздумья. Внимание! О чем? Да всё просто на самом деле: куда пойдем, кого будем грабить и брать в полон… Романтика. Но главного не услышали казаки – того, что говорил им Тарас Бульба, (пусть и вымышленный персонаж, но как точно вобравший в себя национальный дух своих собратьев, словно предвидя наперед тот предательский разлом, который случится): «Бывали и в других землях товарищи, – говорил он казакам перед боем, – но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей… Нет, братцы, так любить, как русская душа – любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе… Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей: думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи…. Свои своего продают, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество!». Не понимали и сейчас не понимают на Украине, в Европе, в Америки, как можно идти умирать за других не в качестве наемника, не за деньги, а за идею – за справедливость, за своих, как поступают русские добровольцы на Донбассе. Зачем питерскому потомственному интеллигенту – человеку немолодого возраста идти туда воевать? Теперь, вернувшись, он гордо ходит в военной форме с нашивкой ДНР и с удивлением говорит, что правый сектор и наемники – это какие-то другие существа, они – не люди: привязывать к танку женщину, сочувствующую ополченцам, и возить по дорогам, пока не умрет, такое человек не может делать, по его мнению. И Николай был с ним согласен. А ведь эти пришлые с запада Украины – совсем чужие там, они, жившие веками под австрийцами и поляками, понятия не имеют, что такое русский дух (ведь мы никогда не были в рабстве у иноземцев), как не знают они ничего и про волю казацкую.

Воля вольная казацкая… Прискорбно только то, что эта вольница сослужила плохую службу и самим казакам, и соседям их: русским, полякам, крымским татарам. Но кто тогда об этом думал? И кто сейчас думает об этом? – скривился Николай от такой мысли. Руина – она и есть руина – сплошной развал, раздрай, разруха. Такое не раз случалось здесь. Само же название «руина» возникло во времена Запорожской Сечи, в гражданскую войну, как сказали бы сейчас, которая шла с 1655 по 1687 год. Поразительные аналогии он провел. Ведь тогда Речь Посполитая, Русское царство, Османская империя и Швеция имели свои интересы к той территории, которую «окучивали» казаки и гетман, выбранный ими. Такой своеобразный Евросоюз (но с другими участниками). Здесь можно вспомнить и времена более близкие к нашим – Полтавскую битву, когда перед казаками встал вопрос, какой сделать выбор: примкнуть к Западу или идти под защиту московского царя. И вроде бы уже решили – идти на Запад, но тут выяснилось, что на самом деле уверенности в том нет. Вектор не определен. Вот оно, – подумал Николай, – ведь было уже это, было! А потом, когда решились, выбрали все-таки в 17 веке, оказалось все равно плохо, опять не то выбрали. И уже в 1862 году Вербицкий, чьи стихи частично вошли в гимн Украины, правда, без этих слов, которые, однако, бандеровцы с радостью бы вставили, чтоб не лишать истинной сути стихов: «Ой Богдан, Богдан, славный наш гетман, зачем отдал Украину москалям поганым?». Они пожалели о своем выборе. Да, что там поэт, и Михаил Грушевский, который, кстати, был поляком, родившемся в 1866 году в городе Холм Царства Польского, так вот именно он, выражая мысль националистов-либералов о том же переживает-сокрушается, сожалеет и оправдывает принятое предками решение тем, что сам, мол, Богдан Хмельницкий «не думал о создании какой-то прочной и тесной связи с Москвой, а лишь использовал Москву в борьбе с поляками, как непосредственными угнетателями (так же, как и крымского хана)». Ключевое слово здесь «использовал», – подумал Николай, – это истинные намерения на все времена, и для политиков-казаков тогда тоже, если на минуточку забыть этническую принадлежность украинского освободителя (как же этот факт выпал из внимания радетелей за чистоту крови истинных патриотов?). Что же касается «опрометчивого» поступка Хмельницкого, то приемлют его с одной оговоркой, что в борьбе за Украину он потерял свободу этой самой Украины. Но от истории не скроешь ничего: всех он «имел в виду» этот гетман, родившийся в семье мелкого польского дворянина – шляхтича, исповедовавшего православную веру, что правда, то правда. По судьбе родиной его была Польша, а по духу – чисто поле, конь, сабля и ветер в спину. Хоть и обучался в Иезуитском коллегиуме в маленьком польском городе Ярославе, и знал хорошо, кроме польского, латынь, ученым человеком он не стал. А к казакам попал еще в молодости по причине того, что отец его был сотником – воином казаков в польской армии, только, истины ради, в Польше они назывались «козаками» (через букву «о») – разница не существенная. К тому же в то время этнической истерии еще не было, как и самого украинского государства, и однородности национальной не существовало ни в Сечи Запорожской, ни на западной стороне, где кто только не жил в то время. Однако тот факт, что Богдан Хмельницкий повлиял на выбор народа, живущего на левой стороне Днепра, отрицать не приходится, независимо от его расовой чистоты.

А сейчас из-за этого помутился разум до такой степени, что рушатся семьи. Хотя, Николай вполне мог понять такого рода истерию, посмотрев, что показывает и говорит украинское телевидение о русских: вот – бегущие в ужасе женщины и дети, за кадром загробным голосом звучат слова: «разве достоин этот ребенок смерти своих родителей, крови по колено?», а вот – пытки, и такой же голос вещает: «их не кормили несколько дней, а за стенами они слышали крики, и думали: следующим буду я». Это какую безумную средневековую фантазию нужно иметь в своем мозгу, чтобы такое придумать! Или, когда националистка Фарион кричит о том, что с «этим ворогом нужно было заканчивать еще в 1654 году», она что совсем не знает историю, и того, как долго просились они под защиту московского царя? История этого не забыла, она многое помнит:

«Найяснейший, велможный i преславный цару московский а нам велце милостивый пане i добродею. Подобно с презреня божого тое ся стало, чого мы самы собе зычили i старалися о тое, абыхмо часу теперешного могли през посланцов своих доброго здоровья вашей царской велможности наведити i найнижший поклун свой отдати. Ажио бог всемогущий здарив нам от твоего царского величества посланцув, хоч не до нас, до пана Киселя посланих в потребах его, которых товарище наше козаки в дорозе натрафивши, до нас до войска завернули. През которих радостно пришло нам твою царскую велможность ведомым учинити оповоженю веры нашое старожитной греческой, за которую з давних часов i за волности свои криваве заслужоние, от коралей давних надание помира[ем] i до тых час от безбожних ариян покою не маем. [Тв]орець избавитель наш Icyc Христос, ужаловавшис кривд убогих людей i кривавых слезь сирот бедных, ласкою i милосердем своим святим оглянувшися на нас, подобно, пославши слово свое святое, ратовати нас рачил. Которую яму под нами были викопали, сами в ню ся обвалили, же две войска з великими таборами их помог нам господь бог опановати i трох гетманов живцем взяти з иншими их сенаторами: перший на Жолтой Воде, в полю посеред дороги Запорозкой, комисар Шемберк и сын пана краковского не з одною душею не втекли. Потом сам гетман великий пан краковский из невинним добрим человеком паном Мартином Калиновским, гетманом полним коронним, под Корсуном городом попали обадва в неволю i войско все их квартянное до щадку ест розбито; мы их не брали, але тие люди брали их, которие нам служили [в той ме]ре от царя крымского. Здалося теж нам и о том вашому [царскому] величествуознаймити, же певная нас ведомость зайш[ла от] ¹ князя Доменика Заславского, которий до нас присылал, о мир просячи; и от пана Киселя, воеводи браславского, же певне короля, пана нашего, смерть взяла, так розумеем, же с причини тих же незбожних неприятелей его и наших, которих ест много королями в земли нашой, за чим земля тепер власне пуста. Зычили быхмо собе самодержця господаря такого в своей земли, яко ваша царская велможность православный хрестиянский цар, азали бы предвечное пророчество от Христа бога нашего исполнилося, што все в руках его святое милости. В чом упевняем ваше царское величество, если бы была на то воля божая, а послах твуй царский зараз, не бавячися, на панство тое наступати, а мы зо всем Войском Запорозким услужить вашой царской велможности готовисмо, до которогосмо з найнижшими услугами своими, яко найпилне ся отдаемо. А меновите будет то вашому царскому величеству слышно, если ляхи знову на нас схотят наступати, в тот же час чим боржей поспешайся i з своей сторони на их наступати, а мы их за божего помощу отсул возмем. И да исправит бог з давних веков ознаймленное пророчество, которому мы сами себе полецевши, до милостивых нуг вашему царскому величеству, яко найуниженей, покорне отдаемо.

Дат с Черкас, июня 8, 1648 року. Вашому царскому величеству найнизши слуги. Богдан Хмельницкий, гетман з Войском его королевской милости Запорозким.

«…з Войском его королевской милости Запорозким» – не о каком обособленном государстве он не говорит, казаки в то время находятся на службе у польского короля. А само письмо написано почти на древнерусском языке, с употреблением польских слов, и диалектных форм, которые в дальнейшем перерастут в украинский язык, вобрав в себя немного венгерского и несколько других языков, отчего получится он весьма благозвучным. Украинцы же считают это древнеукраинским языком, как будто не видят, что история складывалась так, что их территории западные находились под Речью Посполитой, а левобережная часть то под крымским ханом, то входила в русское царство. И этот факт не мог не сказаться на языке, ведь даже сейчас в западных частях Украины слышно больше польских слов, и эта речь отличается от литературной формы языка, сложившегося в основном от выговоров срединой и восточной Украины, не говоря уже о том, что со временем на востоке и юге стал более распространен, так называемый, «суржик» – языковая смесь. И спорить с этим бесполезно, если ты сам жил в этих местах. Засилье западного варианта речи Николай отметил в 90-х годах, приезжая в свой город на отдых, но заметить это можно было не на улицах, где по-прежнему говорили на плохом русском, а по телевизионным программам, где слово «так», как и в польском, стало означать «да», а в школе он учил другой украинский язык. Болезненное желание доказать всему миру свою «незалежнiсть», приводила до абсурда подачи самой истории. Теперь, глядя на майдановский разгул, он задавался вопросом: почему же за все эти годы они так и не стали свободными, о чем мечтали веками, будучи всегда под кем-то? Со временем они забыли, что поляки запрещали даже говорить на мовi, зато теперь мне пытается какой-то пацан на сайте рассказывать, что русские запрещали в советские времена в Одессе, а особенно в Славянске говорить на украинском, – удивлялся Николай. Смешно и страшно одновременно, потому что я учился в те времена в школе и изучал язык и литературу украинскую, а в городе существовало две школы с полным обучением на рiдній мовi. До чего же они заморочены ложью – эти дети, а если ответить, то пошлют на…, и еще добавят трехэтажный мат русский, на котором, надо отдать им должное, они научились говорить, выбрав из великой русской литературы именно этот мусор, что ж – на культурных помойках прошло их воспитание, чего ждать… Свобода… Но почему они опять руководимы чей-то чужой волей, и принимают это за благо: Америка, Евросоюз, да хоть черт в ступе, лишь бы не «москалi поганi»? История повторялась, менталитет, как проклятие какое-то, не давал им быть самими собой. А почему я так решил? – спрашивал себя Николай, – может быть, как раз в этом они и есть такие, как есть? Ведь за эти годы независимости, они ничего не создали, только разрушили то, что досталось от «проклятого советского прошлого», в отличие от Белоруссии, где не ищут врагов и не устраивают революций… Он понимал, что для украинцев революция, это уже как алиби для того, чтобы перевести стрелки на кого-то и отвлечь людей от разрухи и обнищания, от миллиардных долгов и душевного опустошения. Что ж, это тоже выход для олигархов, увозящих золото скифов в Америку. Что выбирает народ? Кого он выбирает? Одних меняет на других – таких же, и не видит, ничего не видит как будто, уставившись в «ящик», из которого им показывают, как русские нападают, нет, уже напали, нет, уже последствия нападения: одинокий ребенок среди выжженного поля. Фантасмагория. Но если вернуться к прошлому, из которого, как известно, растут корни…

17 век. Русские не спешат с ответом Хмельницкому, и правильно делают, потому что метания гетмана из стороны в сторону еще не раз заставят его предать и русского царя, и польского короля, и татарского хана. Как ветер подует, так и будет. До этого он боролся в польской армии с турками, успел побывать в плену, откуда был освобожден по обмену, что широко применялось в те времена. А в начале 30-х годов пан Хмельницкий воевал в составе польской армии со шведами, а так же против армии русского царя Михаила Романова и Шеина под Смоленском. И за это героическое сражение был награжден лично королем Владиславом IV именным оружием – золотой саблей. Так что к моменту написания просительного письма царю Алексею Михайловичу, и в пору восстания запорожских казаков, Богдан Хмельницкий находился на пике военной карьеры: вполне успешный и славный, даже героический польский воин, и к тому же, обеспеченный 53-летний человек. Что же заставило его так резко изменить свои убеждения? Политическая хитрость? Нет, как это не покажется странно в столь важном историческом вопросе, дело было просто в личной обиде на польского короля, а предшествовало этому любовь к женщине, как часто случалось в этом мире и до того, и после… Греческая Елена, египетская Клеопатра, француженка Помпадур, Марина Мнишек, и примеров таких множество… Из-за женщин происходили войны, менялась политика держав, случались измены и много глупостей, вписанных в страницы истории. Гражданскую жену Хмельницкого звали Еленой, она была всего лишь наемной помощницей, присматривающей за его младшим сыном, оставшимся с ним после смерти матери и соответственно жены Богдана – Анны. Но во время своей длительной отлучки, когда он с казаками был в походе, его сосед шляхтич Чаплинский увел красавицу Елену и женился на ней по обряду католической церкви. Видимо, сожительница гетмана не слишком этому сопротивлялась, потому что какая же женщина откажется от церковного брака взамен неопределенной роли гражданской жены… Но беда еще была и в том, что одного из сыновей Богдана, который противился и протестовал, не желая принять этот брак, Чаплинский жестоко высек розгами да так сильно, что мальчик после этого еще долго болел. Когда Хмельницкий вернулся с похода и обнаружил такое предательство, он был не просто оскорблен (это слишком мягко объясняло бы его характер) – он пришел в ярость, в бешенство. Но его жалобу суд даже не стал рассматривать, потому что брак был законным и придраться не к чему: всё как положено. Вот тогда он и обратился к королю. Однако, король не хотел вмешиваться в личные дела шляхты, и посоветовал гетману «самому судить своей саблей», если уж тот считал себя правым, проще говоря, умыл руки. А зря, он плохо знал своего храброго воина, и представить не мог на что он может быть способен, когда задета честь (о, эта ядерная смесь – «чешьчь польска). Но кто же мог подумать, что из-за какой-то женщины и за отказ помочь ему ее вернуть, он до такой степени обидится, что решит отомстить за несправедливость так глобально – всей Польше и лично королю Владиславу… И вот в декабре 1646 года вместе со своим старшим сыном Тимошей он отправляется в Запорожскую Сечь для того, чтобы поднять казаков на войну против короля польского. А в начале 1647 года едет к самому злейшему врагу Польши в Константинополь – в Османскую империю к туркам, чтобы султана Ислама Гирея III подбить идти на поляков. Тот предложил ему армию перекопского мурзы Тугай-бека. А когда Богдан Хмельницкий явился в Сечь с 25-ти тысячной татарской армией, его там сильно зауважали и даже сделали гетманом, хотя до этого только польский король имел право назначать гетмана. И вот у реки Желтые воды он вступил в переговоры с Потоцким, требовавшим отпустить недовольных казаков, которых Богдан арестовал, гетман как будто согласился, потребовав за это у Потоцкого пушки и артиллерию, что тот и сделал. После чего Хмельницкий напал на польское войско сзади и разгромил его, это была вторая измена королю, который для разгрома казаков послал после этого уже 30-ти тысячное войско. Но когда под Корсуном оно атаковало гетмана, то Микита Гапаган предательским путем завел армию Владислава в лес, где в засаде их уже ожидали татары, расправившиеся с поляками. В самой же Польше бурлила гражданская война. Обиженные и недовольные казаки и простой люд стали собираться в армию Хмельницкого, увеличивая ее. Ободренный этим обстоятельством, гетман с войском, перейдя на правый берег Днепра, подошел к богатому и хорошо укрепленному городу Львову, потребовав выдать ему всех львовских евреев (для этого у него были свои причины, но не о том речь). Богдану предложили деньги, много денег, что вполне успокоило его военные амбиции, тем более, что на пути лежали и другие польские города, которые можно было грабить. В ноябре 1648 года он подошел к городу Замостью и взял его в осаду, но случилось так, что в это время в Речи Посполитой избрали нового короля Яна Казимира, которого гетман знал еще со времен героических сражений против «москалей» под Смоленском, к тому же к нему у Хмельницкого не было никакой личной обиды, никаких претензий, видимо по этой причине он внезапно вспомнил, что является подданным и слугой польского короля, чем просто ошарашил казаков и примкнувших к ним крестьян, составлявших ополчение. Он просто и доходчиво объявил им, что все отныне должны повиноваться всем приказам короля польского. Сие происходило после письма московскому царю, и это уже было предательством по отношению к тому, у которого он недавно еще просил помощи и защиты от ляхов. Но главным для Хмельницкого являлось в тот момент не политика: по его мнению он восстановил справедливость – отобрал у Чаплинского супругу Елену, и обвенчался с ней уже в православном храме, не смущаясь нисколько тем фактом, что сама Елена официально становилась при этом двоемужней. Такого шляхта простить ему не могла, да и сам Хмельницкий догадывался, что добром это не кончится, поэтому он быстро собрал 70-ти тысячную армию, написав свое знаменитое письмо к турецкому султану с просьбой о помощи, чтобы опять идти на Польшу. И была кровавая сеча, в которой полегло много казаков. Но случилось невероятное, чем в очередной раз он удивил всех собравшихся и оставшихся в живых соратников, союзников, поверившим ему: Богдан решил подписать перемирие с королем, по которому тот должен был поставить 40 тысяч казаков на денежное довольствие. Хмельницкий для Польши был какой-то внутренней неизлечимой болезнью, – думал Николай, продолжая пересматривать исторические документы и пытаясь найти в далекой истории корни того, что происходило сейчас на Украине. Череда предательств, – думал он, – хитросплетенные и откровенно подлые. В середине 1650 года султан прислал Богдану кафтан и грамоту, в которой звал казаков служить Османской империи, соответственно, за деньги (по-другому казаки не служили), и соответственно, беря их под свою защиту. Предложение хоть и было заманчивым, но после того, что натворили турки и казаки вместе с ними, грабя население, когда король по глупости сказал Хмельницкому: «возьми всё – что сам возьмешь», положение у гетмана было сложное. Этот развеселый грабеж и насилие привел к тому, что многие люди со своими женами и детьми стали убегать на север (в теперешние южные области России), и территория оказалась словно выжженной и почти безлюдной. А против самого Хмельницкого встала и армия, и чернь, ненавидевшая его. Гетман искал выход. Не понятно, что двигало им в то время, или из двух зол он выбрал третье, но его непредсказуемость опять удивила всех: он пригласил стать королем подвластной ему территории, трансильванского князя. Тот был, вероятно, умнее Богдана, и отказался, не желая оказаться крайним между Польшей и Османской империей. Вот тогда-то ничего больше не оставалось, как обратиться к Алексею Михайловичу Романову, чтоб уговорить уже нового русского царя идти на войну с Польшей. Но не вышло, потому что Россия за 200 лет навоевалась уже с ляхами. И тогда, используя последний козырь, Хмельницкий предложил совсем перейти «под московского царя»: с людьми своими и со всей территорией. И, соблазненный прибавлением земель и народа к своему государству, царь пообещал прислать ему в защиту своих воинов. Но идти на глобальные решения все же опасался, потому что это бы означало – опять ввязываться в войну с Польшей. Для того он и созвал Земский Собор, чтоб посоветоваться с народом. Вначале решили: всё это слишком хлопотно да и опасно, но чтобы сохранить политес, в защиту православных отправили к королю посольство с Репниным-Оболенским с тем, чтобы в обмен на миролюбивые отношения с Россией, он пересмотрел договор с гетманом. А пока суть да дело, Хмельницкий не сидит сложа руки – он шлет послов к турецкому султану с извинениями и всевозможными обещаниями, и тот прощает неверного, и идет со своим войском под место Берестечко. Но Богдану не до того: у него снова личная драма. Он получает известие об измене своей любимой жены. Вскакивает на коня, и мчится к ней, где увидев всё собственными глазами, вешает ее вместе с любовником, на чем и заканчивается вся любовь. А война еще продолжается. Это злосчастное Берестечко! За три дня там гибнет огромное количество людей, и особенно большие потери несут татары, но когда убитым оказывается Мурза Тугай-бек – друг Богдана, татары, посчитав это дурным предзнаменованием, в самый разгар сражения оставляют поле битвы и бегут. Но неожиданным для казаков явилось не это, а то, что вместе с татарами ускакал и гетман (потом он будет говорить, что хотел вернуть татар назад, и что они его два месяца держали в плену). Однако, непонятным в этом рассказе останется вопрос: как же они отпустили его? Не иначе как по доброте душевной… Но это всё будет потом, а в тот момент казаки пытаются спастись сами. По приказу нового гетмана Ивана Богуна, они делают настил через болото, якобы для того, чтобы на другом берегу покормить лошадей, но ночью он вместе с ближайшими казаками переплавляется через болото, бросая войско. Предательство, вероятно, считалось нормой… Утром казаки, решив последовать за ним, пытаются перейти по настилу, но тот не выдерживает, и многие из них тонут в болоте вместе с лошадьми, а остальных добивают поляки. Это случилось в конце июля, а уже в сентябре, появившийся вдруг и оправдавшийся перед казаками Хмельницкий, подписывает под Белой Церковью новый договор с комиссаром польского королевства гетманом Потоцким, то есть, с теми, кто несколько месяцев тому назад разбил казаков… И еще, он разрывает союз с крымским ханом, так милостиво отпустившим его из плена. За что войско проливало кровь? Это вопрос без ответа… Поляки возвращаются в свои брошенные имения, а казаки наконец-то начинают понимать, что их предали: «Ты, гетман, ведешь трактаты с ляхами и нас покидаешь, себя самого и старшину спасаешь, а нас знать не хочешь, отдаешь нас под палки, батоги, на колы да на виселицы! Нет, прежде, чем до этого дойдешь – и ты положишь голову, и ни один лях отсюда живым не уйдет!» Гетман выходит к толпе, чтобы напомнить о том, что послов нельзя трогать, но крики не прекращаются до тех пор, пока он своей булавой не разбивает головы особенно буйных казаков. Наступает парализующее молчание. Но гетман хорошо понимает, что если на этот раз его самого не тронули, то это не означает, что в следующий раз толпа не растерзает его. Он снова мечется, не решаясь ни на битву с поляками, ни на подписание договора. Спасает его только то, что на это время случается моровое поветрие и в Польше, и в казацком лагере, и казакам становится не до политики… А Хмельницкий скачет к полякам, чтобы подтвердить свои благие намерения, но там, по всей видимости (как говорят сами польские историки) его хотели отравить. Каким образом гетман догадывается об этом? Или он был кем-то предупрежден? Праздничный ужин не удался, да и сам вечер переставал быть томным: вина он пить не стал, а быстро собрался в обратный путь к своему войску в Сечь. Но вскоре деньги перестают течь в казачью казну, потому как польские магнаты присягают шведскому королю. Естественно, казаки «без грошей» начинают рассматривать другие варианты. И снова этот нескончаемый выбор, до сих пор нескончаемый, – думает Николай, пораженный, как странно переплетает свои нити история. У казаков был выбор: идти под крымского хана, под турецкого султана или к московскому царю, или все-таки подождать – чем всё закончится в Польше и вернутся к королю. Майдан был бурным: с криками, дракой, кровью – всё, как всегда…

21 марта 1654 г.

«…Божиею милостию великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичи) всея Великия и Малые России самодержцу твоему царскому величеству Богдан Хмельницкий, гетман Войска твоего царского величества Запорожский, и все Войско твоего царского величества Запорожское до лица земли твоему царскому величеству челом бьем.

Приемше весть подлинную от ляхов о их лукавстве и неприязни к тебе, великому государю нашему твоему царскому величеству, с универсала князя Радивила, гетмана польного княжества Литовского, что они всю честь богоданную твоему царскому величеству умаляют и безчестят и на твое царское величество враждуют всеконечне. В тот час мы, Богдан Хмельницкий гетман Войска твоего царского величества Запорожский, тот же универсал Радивилов з грамотою нашею войсковою отпускаем к тебе, великому государю нашему к твоему царскому величеству, дабы твое царское величество лучше уразумел и известился о таковом безчестии великом и дурном деле их. Что они твоему царскому величеству безумне и враждебне, как врази лютые, наносят, покушающе и подстрекающе не утвержденных в вере с Войска Запорожского и зо всего народу росийского, ищуще отвратити их от веры, которую по непорочной заповеди христовой учинили тебе, великому государю нашему твоему царскому величеству, и польскому королю и Речи Посполитой служити подущают, что им Бог да не поможет в сем деле лестном, и лукавом, и неприязненном.