Текст книги "Зеркала не отражают пустоту"

Грэсли не мог объяснить себе одного – почему на этой планете некоторые государства, объединенные в некий союз, обвиняют во всем Империю, ведь до того, пока туда не вошли ее войска, там уже многие годы шла гражданская война, и никто из нынешних обвинителей, словно не замечал этого. Да, она происходила на территории уже не принадлежащей Империи, но каким терпением нужно было обладать, чтобы видеть, как погибают те, кто не захотел становиться манкуртами добровольно, кто не предал память своих предков, оставаясь ментально близкими к тем, кто жил в Империи. Ведь именно за это их уничтожали. Но дальше всё могло быть еще хуже, потому что угроза оказалась настолько реальной, что речь уже шла о существовании самой Империи. Можно ли было не прореагировать, не прекратить эту гражданскую войну? Хотя, он назвал бы ее, кроме всего прочего, и ментальной, и этнической, ибо преследование языка и навязывание чуждой идеологии, выводит ее уже на другой уровень, когда речь идет не просто о захвате территорий, а о невозможности существовать вместе. Это – война на уничтожение, на стирание ментального кода, что равносильно исчезновению твоей культуры, или, если говорить шире, твоей цивилизации. Позволить разрушить то, что досталось от отцов и дедов, от далеких предков, проливавших за эту землю свою кровь? Такого нельзя было допустить.

Он знал, для чего нужна была внешняя помощь этим манкуртам, вначале просящим, а затем уже требующим ее от своих покровителей и надсмотрщиков в одном лице. Потому что сами они не способны были уничтожить Империю. А для них это стало основной идеей, навязчивой, больной, схожей уже с паранойей, как это объяснял для себя Грэсли. Некой надстройкой, фундаментом для построения собственного государства. А также для сколачивания и склеивания своей национальной идентичности, распадающейся, как во все времена, на части, ибо никогда не было у них государства, и понимания того, как жить в нем – не было тоже, да и в ментальности их этого попросту не заложено, за неимением подобного исторического опыта. Но еще сложнее было соединить то, что сшито из кусков на скорую руку да еще гнилыми нитками, которые все время расползались по швам. Вот и сшивали, как придется, и создавали путем лжи, продажности и незыблемой во все времена ненависти, текущей в их крови, как будто впитанной с молоком матери. Периодически возрождаясь, эта антиутопия, построенная на зависти, хронической обиде и вечного недовольства, особенно обострилась, будто психическая болезнь, в то время, когда они начали противопоставлять себя Империи, придумывая свою историю, в которой являлись главными, и до такой степени возвеличивали себя, что получалось так, будто весь существующий мир произошел от них. Уже в этом месте сборки можно было бы поставить точку, то есть, установить диагноз, определив, что это – болезнь, которая нарушает когнитивные функции мозга и приводит к тотальной дебилизации крупных социальных групп.

Он вспомнил о своих разработках по теме мутаций и попыток найти мутаген, приводящий к ним. И вдруг его осенила мысль: «Мутации в генах, влияющие на агрессивное поведение, могут усиливать ее во много раз». Да, он когда-то нашел химический природный мутаген, который ведет к слабоумию, но ведь это и есть та почва, на которой легко возникают психические мутации. Это похоже на то, как на ослабленный организм легко воздействуют любые вирусы. Вирусы, – повторил он. Конечно, как я не додумался до этого раньше? Мыслевирус. Это же и есть те самые ключи доступа в интегральном нейропрограммировании: вначале происходит отзеркаливание, то есть, точный повтор движений, мимики, поз, интонации собеседника, так называемым, подопытным, хоть и грубо, но верно. Далее – работа с местоимением «мы», то есть «я – это толпа» (психология толпы хоть и сложная вещь, но вполне решаемая), затем – разрыв шаблона, переключение внимания (в данном случае поиск врага и перекладывание на него всех проблем), и наконец – мыслевирус и подстройка к манипулируемому. Известно, что при вербовке в секты или в преступные сообщества, или в другие неформальные группы, даже в террористические организации, жертвами, то есть, участниками их, как правило, становятся индивидуумы с некоторыми ментальными особенностями. А именно: с низким интеллектом или с суицидальными наклонностями. Бывает, что это просто слабохарактерные индивиды или находящиеся в глубокой депрессии. И, конечно, с невротическими расстройствами, или просто слишком инфантильные, или очень наивные и доверчивые. Таких типажей достаточно легко можно выдернуть из толпы и начинать обрабатывать. Он имел информацию о том, что к началу нового века на той территории насчитывалось тысячи общин сектантского толка и других всевозможных течений, в основном протестантских, и плюс неоязыческих. В любом случае это была мощная сила, включившая механизм отдаления и отхода от традиций своих предков (как часть работы при создании манкуртов). Отсюда недалеко было и до боевого интегрального программирования с использованием всевозможных психотерапевтических техник, применяемых с целью агрессивного и глубокого воздействия на субъект, то есть, откровенного манипулирования, в результате чего получаются зомби, которые, не раздумывая выполнят любой приказ, вплоть до самоликвидации. Но, где и когда произошел надлом в их сознании? – спрашивал себя Грэсли. И снова вспомнил о том массовом жертвоприношении на площади. Отречение от Христа и возвращение к древнему языческому богу, а он у них это – не Любовь, как в христианстве, которое исповедует большая часть на той планете. Их же бог – это средоточие зла и страдания. Он унижает и подавляет, делает агрессивными, потому что без этого они не пойдут убивать и погибать сами, а без гибели не попасть в герои. Круг замкнулся.

Да, их бог не несет Любовь, он несет смерть и разрушение. Поэтому в историческом времени на этой территории после подобных агрессивных бурь, оставались руины, на которых они, а вернее, другие для них отстраивали и воздвигали что– то новое, которое они со временем вновь разрушали, как, например, сейчас – наследие прошлого. Это действие мог наблюдать он в видеоряде, когда под слом шли не только памятники настоящим героям, которые были общими для двух народов, но и памятники писателям, композиторам, ученым. К его общему удивлению прибавилось еще то, что они сжигали книги классиков не только живших на «вражеской» территории, но и цвет мировой культуры вообще, только потому, что они были переведены на тот язык, с которым эти манкурты боролись. Сожжение книг уже случалось на этой планете в прошлом веке, и делалось как раз теми, чьими последователями чувствовали себя эти нынешние разрушители всего того, что создавали не они сами, ибо эти процессы неведомы им, способным только разрушать. Наука? Культура? Им больше это было ненужно. Зачем, лишенным разума, опустившимся на самое дно эволюции, какая-то мысль или какое-то искусство, которого они не могут понять или почувствовать, потому что нечем там чувствовать, по причине отсутствия такого органа. Но почему они выбирают всегда на своем историческом пути именно такой образ бога, и, соответственно, для себя – роль жертвы, то есть, те стандарты поведения и жизненной ориентации, где во главу угла поставлена ненависть, страдание и смерть? Было очевидным, что понятия любви и благодати напрочь отсутствуют в этой пещерной идеологии. Хотя правильнее было бы назвать ее мифологией, придуманной ими же. Ничего другого они придумать не могли, как будто в самом менталитете их понятие созидания не существовало. Петь скорбные гимны, стоять на коленях, страдать, как подобает жертве – вот модель их поведения. Но по поводу чего это страдание? Грэсли не смог удержать в себе то, что крутилось в его голове: «Страдание по поводу своего скудоумия», иначе он не мог расценить подобные действия. У него складывалось впечатление, что без культа скорби не будет и этой нации. Не потому ли их литературный гений так нуден, скучен и печален, а его герои все время плачут и жалуются на свою жизнь, и причитают, мучаясь под чьим-нибудь гнетом. Обязательно необходим гнет, чтобы чувствовать себя жертвой и убедить в этом всех, кто должен за это их жалеть, кормить и поить. Слезы и кровь. И как обратная сторона медали, будто в отместку за то, что им так не повезло в этой жизни, созданной, впрочем, собственными руками, появляется в их головах желание уничтожить весь род своего врага, который, по их мнению, во всем виноват. И понятно, почему в основном уничтожают женщин и детей, потому что женщина рождает новую жизнь, а дети – чисты и радостны, то есть, всё, в чем есть жизнь, должно быть уничтожено, потому что богиня смерти требует крови и жертв, и, если нет чужих, то их собственных жизней. Небывалая жестокость и полное отсутствие хоть какого-то сострадания, присущего всем разумным существам – это признаки деградации, как считал он. Ведь никому не придет в голову демонстрировать части тела своего врага или изображать, как он ест мясо убитого им, пусть даже это показное, но сама мысль об этом вызывает отвращение. Звериная жестокость подчеркивала некую преемственность, как будто они шли по следам своих предков, вернее, той части их, кто во время Большой войны служил врагу настолько преданно и с таким остервенением, что приводил этим в ужас даже тех еще упырей – своих хозяев. Излюбленной пыткой и умерщвлением было забивание в голову жертвы огромного гвоздя или распаривание живота беременной женщины и запихивания туда битого стекла. Грэсли не думал, что такое может вообще существовать, что это может делать существо, наделенное разумом. Он хотел бы забыть навсегда то, что увидел, прокручивая исторические файлы зеркальной планеты, понимая, что корни зла, пущенные когда-то, проросли сейчас. И, конечно, глядя на все это, он не смог оставаться нейтральным, как того требовал закон его планеты.

Шизофрения и дихотомия в одном флаконе, потому что они одновременно и жертвы, и герои, – рассуждал он. Ведь дихотомия как раз подразумевает две непересекающиеся части, противоречащие друг другу: они не просто исключают друг друга, но и несовместимы между собой логически. Однако больше всего его мучил один вопрос, на который не было ответа: почему большая масса индивидуумов, живущих там сейчас, перед чьими глазами происходят эти чудовищные вещи, с видом оскорбленной невинности утверждает, что ничего этого нет на самом деле, и что всё это выдумка и пропаганда врага? Попробуйте поговорить с ними, и увидите, что они смотрят на вас, как на идиота, и скажут, что это вы зомбированы. Он вспомнил свой разговор с Крислином, и провел аналогию. Почему они не видят ничего, словно им закрыли глаза? Вот ключевое слово – «закрыли». Вероятно, та часть населения, которая легко поддается программированию и готова кидаться на всех, кто думает иначе, не требует больше никакой корректировки поведения, а тот, кто не настолько подвержен подобному манипулированию, должен видеть то, что не может вызывать в нем отторжения, если у него еще остались хоть какие-то моральные принципы. И поэтому, по логике этих сектантов, он должен «видеть» то, что нужно, и напротив – не видеть того, что не нужно, чтобы это не всколыхнуло в нем внутренний протест, и не отбросила его от всей этой зомбированной толпы. Но делается это дольше и тоньше, а результат – налицо: в иллюзорном мире такого индивида всё хорошо и ничего ужасного не происходит. Вы не пробьетесь к его сознанию, оно уже отформатировано. И самое простое, что для этого было предпринято – это выключение эмпатии, то есть, чувства сопереживания и других тонких эмоций. Они были исключены, словно выключены из их психики навсегда. Осознанное сопереживание, то есть, способность понять умом, душой, чем еще там, состояние других и выразить свое отношение к этому (адекватное для нормальной: психически здоровой личности) уже не присутствовало в этих существах. Грэсли, конечно, знал, что всё происходит, с научной точки зрения, при помощи зеркальных нейронов, которые имеются в коре головного мозга и позволяют отражать чувства и эмоции другого живого существа, может быть даже зверушки, паучка или еще кого-нибудь. Какая там зверушка, если даже на себе подобных плевать? Вместо этого – полное равнодушие. Об этом он думал, когда видел, как своих же соотечественников привязывали к столбам полуголыми и избивали их на глазах у всех. Да, именно на глазах проходящих мимо. И было страшно смотреть на их безразличие. Они, казалось, были абсолютно отстранены от происходящего. Бездушные твари, – не выдержал Грэсли, произнеся эти слова, которые никогда в своей жизни не произносил, потому что никогда в своей жизни такого не видел. Он знал, что подобные индивиды называются социопатами, но на его планете это считается заболеванием. Предположить социопатию можно на основании следующих проявлений: 1)враждебность, перерастающая в насилие. 2) невозможность заключений, основываясь на негативном опыте, 3) безразличие к чувствам окружающих, 4) игнорирование норм и правил, 5) выраженное отрицание, 6) невозможность взаимоотношений и их поддержания, 7) необоснованность постоянных обвинений, 8) провоцирование конфликтов. Если это переложить на состояние тех индивидуумов, которых он наблюдал на зеркальной планете со стороны враждебной Империи, то все сходилось до последней точки. На его планете – это готовый диагноз. Ведь тот, кто отказывается от чувств, переживаний, считая, что все это просто мешает ему жить, не может считаться здоровой личностью, с точки зрения морали и этики. А здесь? Такой тип даже не думает хорошо или плохо поступает, он просто делает все, что хочет. Но что, если он захочет убить? Ведь творя зло, он даже не считает его злом, потому что из-за бесчувствия в нем нарушены границы дозволенного, с точки зрения не только закона, но и внутренних тормозов, заложенных в самой психике. Грэсли учитывал еще и тот факт, что на почве комплексов неполноценности и обиды на всех, этот индивид с удовольствием будет причинять боль любому, во-первых, из чувства мести, так как в своей гребаной – неудавшейся жизни он винит всегда других, а не себя, а во-вторых, потому что ему просто нравится это делать. Собственно, так он переходит в разряд психопата, что в принципе одно и то же, как считал Грэсли, потому что большая часть серийных убийц являются именно социопатами и психопатами, получающими удовольствие от того, что убивают и мучают своих жертв. Значит, те, кто с безразличием наблюдает за экзекуцией избиения, в какой– то возникшей ситуации будут способны убивать сами? И когда в Империи говорят о том, что народ, населяющий окраины, не виноват, ему кажется это странным. Не виноват в чем? Он молчаливо соглашается с тем, что творит власть и силовые структуры, избивая на его глазах невиновных ни в каких преступлениях соотечественников. Может быть, они живут с ним на одной улице или в одном доме, и при этом его самого нужно еще жалеть, как это делают те, кто не видит ничего предосудительного в таком издевательстве. Возможно, к подобной психопатии, как это называют на планете Грэсли, их привел страх за собственную жизнь, и в связи с этим возникло желание как-то отстраниться и быть незаметным и незамеченным, чтобы не оказаться самому на месте того избиваемого. Это было понятно. Но где хоть какое-то сопротивление мыслящего и чувствующего существа, способного в критический момент бросится в ледяную воду, чтобы спасти даже животное, забыв всякий страх самосохранения? Но речь идет о чувствующем индивидууме. А в их случае – более не чувствующем, – определил он для себя, понимая, что это не вяжется как-то с его собственными выводами, сделанными им до того, по поводу внешнего нейролингвистического влияния и коррекции с использованием фальшивых установок. Паралич воли. Вот – точное определение. Они не видят, как будто их взгляд все время попадает в «слепую точку», есть такое понятие и такое явление, характерное для зрения. Удивительным для него было то, что живущие в Империи не испытывали к этим жителям, в отличие от них, такой лютой ненависти, и вообще – никакой: не проклинали весь их род, как делали те, особенно теперь, когда шла война. Как же можно было считать себя с ними одним народом, чей менталитет совершенно отличается от их собственного менталитета, как будто является полной противоположностью его? – спрашивал он, делая выводы из своих наблюдений. Здесь Грэсли опять противоречил сам себе, потому что именно он настаивал на одном генетическом коде этих этносов. Теперь же он понимал, что в этом его утверждении большая роль отводилась химии. А менталитет – это определенный склад ума, включающий в себя культурные особенности, духовные ценности, понятия, установки, основанные на морали, характерной для какой-то этнической группы или нации. И это всё не дается при рождении, а создается внешними причинами: взглядом на мир, воспитанием и многим другим, включая готовность поддаваться чужому влиянию, что связанно и с интеллектом в том числе, и с духовной устойчивостью: с тем, что называется силой духа, которая мешает изменить цивилизационный код при ментальных войнах. А он отчетливо видел в создавшемся конфликте попытку изменить культурный код той части населения, которая не желала быть управляемой теми, кто нес иное мировоззрение: страшное по своей сути – с нацистским подтекстом и культом смерти. Это было очень опасно, ведь когда меняется культурная Матрица, вы уже не можете отторгать чуждое вам, как это делали раньше, не можете сопротивляться даже на подсознательном уровне, потому что не видите больше разницы между противоположными установками. А это означает, что вы уже ментально перепрограммированы, переделаны по другим лекалам, перепрошиты, и не замечаете, что это всё – не родное, не ваше вовсе. Именно культурное воздействие наиболее опасно для сознания, ибо оно менее всего заметно. Это искусственное управление происходит посредством живого общения, но в основном через интернет-пространство, что весьма распространено на той планете, (как успел заметить Грэсли), и оно навязывает другие ценности методом подмены. Вполне возможно, что ментальная война началась на окраине Империи не 30 лет назад, а вероятно еще раньше – до того времени, когда эта территория откололась от Империи, и вполне логично, что именно в результате этой войны и откололась. Изменение массового сознания, уничтожение общих духовно-нравственных скреп или того, что называется национальным кодом, привело к стиранию памяти о своем месте в этом мире и о своем роде, если смотреть глубже. Вот таким образом и создают манкуртов. В этом у него уже не было никаких сомнений.

8.

В кабинете Мэрдона он всё еще не мог отойти от своих ночных кошмаров, как называл он свою работу по ночам в Лаборатории, где просматривал программу «зеркальная планета» и особенно один из ее разделов «память». Но Мэрдон об этом не знал, и поэтому его интересовала память самого Грэсли в отношении того, что удалось ему узнать в ходе своей командировки. У него же всё это каким-то образом сливалось воедино, потому что он относился к зеркальной планете с особым чувством, словно лично находился там, а не наблюдал со стороны. Такая эмоциональность восприятия была связана с тем, что он пережил в своей поездке, и теперь постоянно находил аналогии между двумя планетами, переходя от одной к другой свободно, и в своем сознании не чувствовал никакого внутреннего сопротивления, будто он жил и там, и здесь одновременно.

– В чем-то ты оказался прав, – наконец произнес Грэсли, понимая, что и так слишком долго молчит. Мэрдон может подумать, что он испытывает его терпение, а он просто думал, что сказать ему, вернее, о чем вообще можно говорить, если на западную территорию попасть так и не удалось, и по этой причине информации было слишком мало.

– И что же именно я угадал в своих предположениях? – поинтересовался Мэрдон.

– То, что мы опоздали, и вместо нас это сделали другие…

– А подробнее?

– Там, похоже, военная диктатура, по крайней мере за колючую проволоку меня не пустили.

– Но ты ведь показал им документы, в которых говорится, что твоя миссия сугубо научная?

– Кому «им», Мэрдон? Я вообще сомневаюсь, что со мной общались разумные существа, а не биороботы.

И он передал ему свой разговор с патрульными, или как там они называются у них…

– Меня и близко не подпустили к тому месту, где я хотел взять пробы почвы. А о том, чтобы побеседовать с каким-нибудь представителем их администрации или комендатуры, в данном случае и говорить не приходится. Это – полный бред, Мэрдон.

– Ну, пробы мы тебе добудем. У меня есть там свои…

– Агенты что ли?

– Нет, разведка – не по моей части, ты же знаешь. Но, насколько мне известно, у них еще работают некоторые научные лаборатории, хотя, после твоего рассказа, я начал сомневаться в этом, однако проверить можно. Только что тебе это даст? Ну, получишь ты пробу, ну, выявишь нехватку каких-то элементов и даже напишешь о влиянии на живые «мыслящие организмы» этого химического мутагена. А дальше что?

– Я пойму, с каким мутагеном связана эта мутация.

– Опять мутация! Ты достал, Грэсли, всех! Знания, конечно, великая вещь, но это всё теория.

– А ты хочешь спасти мир? Вот так взять и сразу сделать это? Спасатель хренов. Съезди сам, поговори с одним из тех болванчиков на границе. Мне лично хватило. И дело не в том, что я гонюсь за славой первооткрывателя, мне просто нужны факты для того, чтобы создать реальную картину: какой она видится изнутри. Нужна первопричина – исходная точка, от которой уже можно было бы двигаться в обратном порядке к тому, что привело к нынешней ситуации. И главное – почему? Мы же не понимаем, что с ними там случилось. Ты не думал, что это может быть и радиация? Что-то же у них там было когда-то… Видел, какие физические уродства могут проявляться у рожденных от облучившихся родителей? А почему ты считаешь, что только физические – внешние изменения возможны? Кто занимался этим серьезно, в смысле – воздействием радиации на психику?

– Да я вообще об этом не думаю. Мне кажется, что в данном случае, не мы с тобой, ученые, должны заниматься этим, а уже совсем другие ведомства.

– Тогда распространение и влияние этого явления в недалеком будущем пойдет еще дальше, захватывая территории, а именно – на восток и юг, если мы с тобой хотя бы не попытаемся остановить эту эпидемию.

– В каком смысле эпидемию?

– В смысле ментального заражения. Слышал о таком?

– Смутно себе представляю. Это же не вирусы…

– Еще какие вирусы: похожие, правда, на компьютерные.

– Не понимаю тебя, Грэсли. Виртуальщина какая-то.

– Оттуда – из западной части рассылаются идеологические бомбы. Ментальная война. Так понятней?

– Более конкретней можешь?

– Они живут уже в другой реальности, по крайней мере, часть из них.

– В чем это выражается?

– В том, что мы – враги для них, враги, которых нужно уничтожить, и пока они этого не сделают, по их гребаной философии, всё у них будет плохо. Помнишь, как этот придурок на границе сказал, что я – угроза?

– А причина?

– Причина – мы с тобой, Мэрдон: они – свет, а мы – тьма.

– Борьба света с тьмой? Это какие-то древние сказки, фантазии, мифы. Начитались.

– Наслушались и насмотрелись: им вещает их учитель, бог или, кто он там… А, вспомнил – Поводырь.

– С ума сойти.

– Уже сошли, Мэрдон, они… Хотя, я еще надеюсь, что это поверхностное зомбирование, что-то вроде гипноза: можно попробовать разбудить. А пока они, по сути, видят сны, принимая их за реальность.

– А что ты предлагаешь?

– Я думаю…

– Нашел там кого-нибудь из знакомых?

– Нашел, но он меня не помнит. Он вообще ничего не помнит, кроме своего имени и того, что в 14.00 ровно ему нужно запустить эту долбаную программу, в которой какой– то «продвинутый» псих-манипулятор будет рассказывать, как ему жить и что нужно конкретно делать для того, чтобы победить тьму, то есть, нас, как ты понял.

– Послушать бы…

– Я тоже хотел, но с Крислином случился нервный припадок: началась истерика по поводу того, что я из другого мира – чужой и неправильный, поэтому не должен и не смею этого делать. Вид у него был устрашающе решительным при этом. Не применять же насилие против него?

– Так вот почему ты сказал, что я прав? Значит, нас пытаются достать изнутри, начиная с окраин, постепенно сжимая в кольцо? Слушай, Грэсли, а что, если изъять у них эти говорящие головы?

– Как? Будешь ходить по домам, по городам и проверять у каждого наличие этой программы?

– Нет, конечно. Он же сказал тебе в какое время они все чуманеют, то есть, слушают этого Поводыря чертового. В этот момент могут возникнуть, например, помехи: картинка исчезнет вместе со звуком. И на тебе – «бог оставил нас!». Паника, судороги…

– И здравствуй психушка? Ты подумал, что эту ломку они могут не пережить?

– Кто-то рассказывал мне, что в древности у нас в медицине использовалась шоковая терапия – удары током определенной частоты. Жуть, конечно. И всё похоже на то, что ты прав. Наверное, нужно еще подумать. А ты напиши мне подробный отчет об этом. Я соберу консилиум. Возможно, понадобится комиссия для повторной поездки туда, вместе с тобой, конечно. Нужно перекрыть канал программирования.

– А что с западной частью?

– Это еще сложнее. Я пока не могу ничего сказать. Думаю, что шеф должен обсудить это с различными структурами, потому что здесь уже не нейролингвистическое программирование, а нечто другое, судя по ситуации. Но возможно, что начиналось всё тоже с этого умопомрачительного Поводыря – проводника в «высшие миры», и мы благополучно пропустили тот момент.

– Да, безусловно, что вся зараза идет именно оттуда, и я думаю, что уже давно.

Грэсли не мог рассказать Мэрдону о том, что он знает о зеркальной планете и о происходящих там событиях. Он обещал шефу молчать, хотя не понимал к чему такая секретность, ведь решить возникшую проблему без подключения сюда зеркальной планеты, невозможно, потому как может оказаться, что истоки этого одни и те же. Или, говоря научным языком, один и тот же мутаген, вызывающий мутацию. А то, что это именно так и есть, он был почти уверен. Не зря же мы зеркальные планеты по отношению друг к другу, – рассуждал он. Но чтобы еще дальше углубляться в тему, необходимо было поставить в известность шефа. Стипол, конечно, не придет в восторг от такого, да еще, если вывалить ему на голову всё разом: зеркальную планету, мутацию с мутагеном и боевое НЛП, которое уже явно прослеживается на западных окраинах. Такое заключение он сделал, исходя из наличия зомби-солдат и колючей проволоки, которая особенно потрясла его воображение, и не давала ему покоя, словно он уже находился по ту сторону, то есть, за ней.

А ведь я давно говорил о таком развитии сюжета, но меня никто не слушал, пусть теперь увидят, – думал он. Нет, Грэсли не злорадствовал, он был в полном отчаянии от того, что его прогнозы начали сбываться и от того, что раньше не сумел доказать свою правоту, которая была на тот момент всего лишь теорией, но она была. Ведь все в науке когда-то является теорий, а когда становится практикой, оказывается иногда, что уже слишком поздно. Он так много увидел за последнее время, что хотел бы кое-что из этого забыть. Конечно, можно было бы сходить к доктору и нехитрым психотерапевтическим действием отодвинуть это «кино» на задний план его сознания, дав возможность отдохнуть мозгу. Нет, не забыть совсем, а именно отодвинуть, чтобы достать, когда это вдруг понадобится для дальнейшей работы. Но зная о такой возможности, он немного не доверял гипнозу и прочим штукам, воздействующим на его сознание. И по старинке слишком дорожил своей индивидуальностью и своим «Я», чтобы впускать кого-то к себе внутрь – в голову. Несмотря ни на что, как ученый, он хорошо знал цену своим опасениям, считая, что это, конечно, ненаучно. Но душа или то, что было больше него самого, а главное – выше, то есть, находящееся вне Матрицы, мешало ему относиться к своему телу с той беспечной легкостью, свойственной молодому поколению. Они с таким рвением, достойным лучшего применения, вживляли под кожу чипы, чтобы всегда знать – который час, не нося часов при этом, или записных книжек с адресами и некоторыми данными, которые необходимы были по работе и просто по жизни. А жили они по звонку напоминающего устройства или по голосу, так называемого, помощника, который знал всё на свете и любую информацию выдавал в считанные секунды прямо в ухо, если ты носишь прикрепленный к нему «жучек» – такую маленькую, едва заметную кнопочку, похожую больше на обычную родинку. Он же, как говорил сам, был старорежимным. И отключал в своем доме всю автоматику, как только переступал порог. Ему хотелось оставаться самим собой и наедине с самим собой, и слышать только свои собственные мысли. Так случилось и сегодня вечером, когда он добрался домой и, растянувшись на широкой кровати, не думал ни о чем, считая, что эта такая роскошь – просто быть, как говорила Никия.

За последние годы наука ушла далеко вперед, делая свой рывок в высоких технологиях, основа для которых была заложена еще отцами-романтиками, как называли то поколение, к которому относился его отец. Сейчас, он вспомнил о том, что давно не виделся с ним. Да, в последний раз это было в то время, когда Грэсли отправлялся в космическую командировку в качестве эксперта биотехнологий начальных ступеней, существующих на живых планетах. Живыми планетами они называли их, используя профессиональный сленг, чтобы не употреблять длинное научное название. И так было понятно, что разговор шел о планетах, где присутствовала биологическая жизнь, в независимости от того, как внешне выглядели те, кто их населял. Главное, что это были разумные существа, и иногда у них было чему поучиться. А его научное любопытство порой толкало даже на риск, о котором Грэсли в такие минуты не думал вовсе. Отец говорил, что он обуян страстью, имея в виду, конечно, не противоположный пол. Но когда Грэсли рассказал ему о том, куда он собирается отправиться, то оказалось, что отец не любит это место, именно потому, что хорошо знает его, так как в бытность своей космической юности ему приходилось там бывать. Собственно, и Грэсли было известно об этой странице его биографии. Однако намерения сына взволновали его по причине того, что эта планета имела некоторые нюансы, как говорил он сам – сюрпризы, довольно опасные. О чем и вспомнил, разговаривая с сыном.

– А отказаться нельзя? – спросил он, чем очень удивил Грэсли, так как никогда не был замечен в осторожности, а тем более в трусости, когда дело касалось работы.