Текст книги "Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже. Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом"

Хотя, чему удивляться. Вон, когда она трудилась в начале девяностых в агентстве недвижимости, у нее такой ценный человечек был – участковый милиционер, а на участке у него: Марата, Боровая, Стремянная, Кузнечный, даже кусок Невского от Марата до Лиговки. Сладкие места. Он там всех алкашей и наркоманов знал и немало их в славный город Сланцы отправил, ну а комнатки их продавал, конечно. И совсем не по той цене, что они доставались ему. Господи, а какие шикарные квартиры у него под расселение стояли! Вероника даже одному клиенту своему у него на Стремянной в модерновом доме покупала. Комиссионные супер были. Если уж тот участковый ей сверх положенного тысячу выплатил, то сколько же он заработал. Неудивительно, что первый белый «Мерседес» в начале девяностых Вероника именно у него увидела, а не у банкира какого-нибудь. Теперь этот участковый живет в тихой Чехии, тоже недвижимостью занимается, правда, сильно скучает о том времени. Еще бы. Шальные деньги, опасность, романтика. Наверное, как во время революции, только там больше об идеях говорили, а в начале девяностых – о деньгах. Хотя идея тоже была, демократией называлась. Для самой Вероники символ нашей последней революции – бывший мэр, господин Собчак. Вернее, его дочка. Именно за этим папаша, похоже, на митингах о высоком народу вещал, чтобы дочка красиво тусоваться могла. У еще одного великого демократа – Гайдара – дочка как-то идейно, при политике, а тут все без лицемерия. Хотя еще неизвестно, где деньги главнее: в политике или в гламурной тусовке – просто тут они на виду, а там идеями прикрыты.

За рассуждениями Вероника чуть не проскочила свой поворот с Каменноостровского на маленькую улицу, в глубине которой стояло свежеотстроенное здание из стекла с какими-то принтами в виде отделки. Здесь на третьем этаже аукционный дом арендовал помещение для офиса и хранилища, а в конференц-зале проводил аукционы.

Самого на месте не было, он еще продолжал где-то поглощать свой бизнес-ланч. На месте только Маргоша. Она была при параде, то есть в какой-то умопомрачительной кофточке с блестками, перьями и кружевами. Что-то в стиле «сицилийская вдова». Вероника даже подозревала, что это были настоящие блестки и кружева от «Дольче и Габбана», а не те, что продаются в бездонных закоулках «апрашки». Она догадывалась о том, сколько может получать секретарша, но, наверное, эффектная девушка, оказывающая определенные услуги своему шефу может себе позволить маленькие радости. Нет, не то чтобы Вероника была ханжа, просто каждый зарабатывает себе на свой кусок сам, как может. И это был выбор Маргоши. Для провинциалки, окончившей бог знает какой профсоюзный вуз, о дипломах которого ходят анекдоты, она сделала неплохую карьеру. И сама она в шоколаде, и квартира у нее есть. Интересно, это съемная или очередной поклонник расщедрился? Не папочка же музейный работник оставил ей наследство и, конечно, не мама, которая работает у нее бухгалтером в детском саду где-то далеко за Уральскими горами. Впору Маргоше помогать семье, а не наоборот.

– А, Никочка Васильна… Сейчас шеф будет, он звонил и сказал, что уже заказал десерт, а я тут в клуб собралась по случаю пятницы. Надо в порядок себя привести.

Маргоша сидела за столом, обильно заваленным косметикой, и в очередной раз поправляла ресницы, тени на веках и подкрашивала губы разной помадой, желая добиться нужного оттенка. Наконец она еще раз сбрызнула лаком стоящую, как пружинки, челку и сгребла свои сокровища в безразмерную сумку. То же не из дешевых, украшенную дорогими для каждой девушки инициалами. Интересно, это тоже оригинал или турецкая подделка за 300 долларов?

– Ой, Никочка Васильна, а вы меня не отпустите перекурить? Я бы мигом, а то шеф не разрешает оставлять офис.

– Давай, я покараулю, пока отзвонюсь куда надо.

– Ой, а вы телефон только не занимайте долго, а вдруг клиент или Анатолий Николаевич.

– Не переживай, я со своего.

Пока Вероника сделала кучу полезных звонков: успокоила маму, проконтролировала сына, поздравила еще одну интеллигентную старушку с именинами, а заодно поинтересовалась, не созрела ли она до нужной кондиции, чтобы расстаться со своей вазой молочного стекла. Похоже, что созрела, что ж, ваза отменная, середина 19 века, с голубыми полями, с цветочной росписью в картушах и, главное, без единого скола. Ее можно, пожалуй, купить за свои деньги и зимой отвезти в Москву.

На все разговоры-переговоры ушло почти полчаса. Телефон заметно потеплел, а Маргоши до сих пор не было. За это время можно выкурить не одну, а штук пять сигарет. Да, не бережет себя девушка. За весь день, поди, тянулась. Наконец она вернулась, подправила еще раз губы и застыла вся такая красивая и благоухающая туалетной водой, готовая сорваться с места, вспорхнуть и получить порцию законного отдыха. Наконец вернулся шеф, поглотивший свой десерт. И куда он ему? И так брюшко торчком. Явно был лишний.

– Все, Марго, ты свободна. Завтра, как всегда. Черт, завтра суббота, ну до понедельника. Ты пригласительные билеты разослала? А в понедельник с утра на почту. Ну ладно, время есть. Только давай не позже 11. И я к этому времени буду, а нет, мне бухгалтер звонила, просит в понедельник с утра в банк подъехать, там подпись на карточке нужно поставить. А потом еще нужно встретиться кое с кем. Так что раньше часа не буду. А ты чтобы как штык. Офис нельзя бросать. Пока. Если что-то срочное – позвоню.

– Слушаюсь, шеф. – И Маргоша выплыла из-за стола, виляя бедрами, словно уже слыша бодрую танцевальную музыку.

Анатолий Николаевич подождал, пока за ней закроется дверь, пригласил Веронику в свой кабинет, но садиться в свое кресло не стал. Прошелся молча вдоль кабинета, подошел к окну, выдержал трагическую паузу и только затем сел за стол.

– Ну-с, Вероника, Вы, надеюсь, понимаете, что нам с Вами поговорить нужно, объясниться, так сказать. Я вами все время доволен был, да и платил прилично, все по-честному. Но вот эта история… Получается, что Вы меня в блудняк какой-то вписали. – Анатолий Николаевич даже скорчил скорбное лицо. Видно, что, произнося эту речь, он изо всех сил старается быть именно Анатолием Николаевичем, преуспевающим хозяином бизнеса, а не мелким фарцовщиком Мелкачом, который из-за копейки готов глотку рвать. – Интересно, ради чего весь этот спектакль?

– Вы к чему это клоните, Анатолий Николаевич? Это в какой-то я вас блудняк втянула?

– А что мне приятно, что ли, слушать все эти милицейские бредни? Чего только стоят их фантазии о том, что, мол, мне скандал выгоден, чтобы скандал вокруг картин и уничтожение остальных, чтобы взвинтить стоимость картин на аукционе. Чушь какая-то. И где они это только вычитали?

– Ну, Анатолий Николаевич, за те деньги, что вы получили с этих картин, пару слов потерпеть можно.

– Да какие деньги – копейки.

– Ну, вы мне-то эту историю про покупку по телефону не рассказывайте. Я-то знаю прекрасно реальную стоимость этих картин.

– Да ты что, еще и большие деньги хочешь за них получить? Ну, наследница, тоже мне. Втравила меня в блудняк, а тут права качает! Стоимость ей не нравится. Да я на тебя вообще за такие дела штраф могу наложить.

– Чего уж там штраф. Давайте вы их мне верните, а я вам деньги все до копеечки вместе со штрафом. А я сама как-нибудь с ними разберусь, в крайнем случае, на стену повешу или в музей подарю, могу себе позволить. Нужно в нашей теме уметь делать красивые жесты, не колготками и капустой, чай, торгуем. А то в блудняк я его втянула. В общем, картины я заберу и штраф выплачу, только больше мы с вами не работаем и моих старушек вы не увидите.

Нет, нет, Вероника, давайте как-нибудь по-хорошему. Этими картинами серьезные люди заинтересовались. Не я – они, – Анатолий Николаевич поднял указательный палец вверх, – тебе этого не позволят. Я тебе еще по штуке за каждую выплачу, но на большее не рассчитывай. И забудем обо всем. Лады? Вот только расписку мне напиши, что, мол, я как наследница претензий к аукционному дому не имею. На вот бумагу. – Он открыл сейф, достал деньги, отсчитал пять тысяч долларов, затем достал бутылку породистого коньяка, плеснул в бокал и жестом предложил Веронике. Она отказалась, махнув рукой.

Увидев, что она уже заканчивает писать расписку, он подвинул в ее сторону стопку денег и протянул руку за бумагой.

– Так-то лучше, вот и все решили.

– Да нет, не все, Анатолий Николаевич…

– Ты чего, мы же обо всем договорились?

– Я поставлю подпись, вы не переживайте, только сначала я вам кое-что расскажу.

– Ну, давай.

– Только вы дайте мне слово, а лучше расписку, что то, о чем я расскажу вам, – будет у нас 50 на 50. Ваших вложений тут нет, не беспокойтесь.

– Какую такую расписку? Знаешь, если что-то серьезное, то мы с тобой решим, а так загадки разгадывать я не буду. Ну не тяни.

Вероника рассказала ему историю с покореженными картинами и о своей находке.

– Я считаю, что до аукциона нужно вскрыть картины. Мне кажется, что там должно что-то быть.

– Ага, а мне потом на реставратора тратиться.

Вероника молча отделила от своей стопочки пятьсот долларов и подвинула в его сторону.

– Хм, ну а чем вскрывать будем? У меня ничего, кроме Маргошиных бумажных ножниц.

– Ничего, у меня кое-что с собой есть.

– Тогда пошли.

Он открыл дверь, которая вела в хранилище. Там, в темном бронированном помещении, на полках и полу стояли вещи, приготовленные для аукциона. Картины Юдина стояли в сторонке. Они перенесли все пять работ, положили их на стол, и Вероника начала действовать. Сначала вынули из рам. Фанера, которой были заделаны задники, отошла сразу. Видно, в хранилище было суховато, клей окончательно рассохся, и задники держались на креплениях рам. Специальными кусачками Вероника аккуратно отогнула три крепления медной пирамидки первой работы. Внутри оказались две ювелирные коробки, переложенные какими-то старыми листами бумаги, исписанными чернилами. В первом было украшение-подвеска из трех крупных сапфиров – кабошонов, закрепленных в глухую кастовую оправу и скрепленных один над другим при помощи цепочек. Вероника уже видела это украшение на фотографии Матильды Феликсовны с сыном, а браслет, лежащий в другой коробочке – крупная цепь с бриллиантовой застежкой – был на ее руке на фотографии, сделанной на даче в Стрельне, когда ее снимал сам Сергей Михайлович. Так что версия о том, что, будучи пламенным революционером, Юдин приобщился к драгоценностям великой Матильды, подтверждалась.

Так же осторожно она вскрыла и остальные работы. Даже на реставратора этому Мелкачу тратить не придется. А вот то, что было в них, повергло в шок не только ее, но и немало повидавшего на своем жизненном пути спекулянта-фарцовщика Анатолия Николаевича. Из цилиндров, квадрата, трапеции и параллелепипеда на стол посыпались небольшие холщовые мешочки. В паре из них были золотые монеты царской чеканки, так, мелочь, штук тридцать, не больше, а вот все остальные были забиты бриллиантами, причем чистыми и крупных размеров – от трех карат. Их было так много, что они образовали на столе сверкающую пирамидку. Нечто подобное Вероника видела только в фильмах про Джеймса Бонда.

Тишина образовалась прямо звенящая. Было страшно ее нарушить. Казалось, что с появлением звука сокровища исчезнут. Вероника аккуратно, стараясь не разрушить эту тишину, собрала картину, так же аккуратно перенесла их в хранилища. Потом села. Она завороженно смотрела на эту горку сверкающих камешков. В их волшебных гранях отражалась сладкая жизнь, безбедная старость на каком-нибудь европейском курорте, особняк в Комарове, роскошное авто, поездки на шопинг в Милан или на премьеру в «Ла Скала», путешествие в Восточном экспрессе первым классом, да всего и не перечислить, что было в каждой из 57 граней этих волшебных камешков. Видимо, это впечатлило и бывалого фарцовщика. Он налил себе полный фужер коньяка и выпил его так, будто это был не дорогой «Хеннесси», а бормотуха, которой баловался по молодости. Он почти не поморщился и закусил, нет – занюхал рукавом. Потом закурил.

– Слушай, Вероника, ты ведь не справишься с этим. У нас в Питере да и в Москве каждый крупный камень на виду. Просто так не продашь. Колобка-то помнишь? Я тебе хочу сказать, что все разговоры о бабах – это фуфло. Камни – вот в чем причина. А ведь какой человек был – наверно, лет тридцать в теме крутился. Еще на железке скупщиком стоял. Он и правда как колобок был: и при КГБ выжил, и при ранних бандитах, а тут, видно, серьезным людям дорогу перешел. Камни – это тебе не вазочки. Там «графы» разные, «де бирсы». Это только вывеска одна, а попробуй мимо их кассы столько камней на рынок кинуть – пальчик откусят. Так-то.

– Ладно, Анатолий Николаевич, не надо меня лечить. Ваше предложение.

– Короче, ты этих камешков не видела. Нет, я тебя не кидаю, не вопи раньше времени. Ты цацки возьми. Оденешь как-нибудь. Золотишко можешь тоже забрать. Такие вещи и бабушка могла тебе оставить. Тем более ты со многими дружишь. Ну и денег я тебе добавлю. Он открыл снова сейф и начал аккуратно выкладывать перед ней пачки долларов, перетянутые резиночками. Всего 12 штук, потом подумал и две положил назад. Видно, себе на карманные расходы оставил.

– Вот смотри: сотня – хорошие деньги, дорогая. И забудь то, что здесь видела. Ну что молчишь? Мало?

Вероника не могла так сразу ответить. Да, такая удача выпадает только раз на пути антиквара. Она всегда об этом знала, мечтала, верила, и вот это случилось. Они притягивали к себе, эти камешки, манили, но все это как сладкий торт во время диеты, как мороженое во время ангины. Хочется, но нельзя категорически.

– Хорошо, но с условием. Одним, маленьким. Думаю, вы согласитесь.

– Давай, – его рука снова потянулась к стакану.

– Я хочу четыре камешка. Ну, самых маленьких. На сережки и колечки. Должна же я в сорок с лишним лет походить в бриллиантовых серьгах.

– А че, тебе уже сорок? Круто. Выбирай, ладно.

Порывшись в этой куче, Вероника отобрала четыре камня на серьги, кольцо и один ограненный в виде капельки на подвеску. Ну, теперь все. Она положила их в платочек, завязала узелком и в сумочку положила. Туда же коробочки, золотые монетки и деньги. Подумав, она смахнула и исписанные бумажки, которыми перекладывались коробки.

– Да оставь – вон в урну их выкини.

– Ага, а потом уборщица будет удивляться, что это мы тут делали с вами, я их дома выкину.

– Логично. Погоди, не уходи, я с тобой.

Он сгреб камни в шкатулку, где хранились сигары, и они наполнили довольно большую емкость доверху. Поставив коробку в сейф и закрыв его, встал из-за стола. Слегка пошатываясь, он прошел за Вероникой на первый этаж.

– Слушай, может, тебя проводить, я договорюсь с охраной.

– Да нет, не надо.

– Слушай, Миша, – он обратился к охраннику, – ты меня сегодня не отвезешь домой? А то я что-то расслабился…

– Да, вы только подождите минут тридцать, у меня сменщик придет к 18 часам, и я вас отвезу.

– Все, окей, я пока поднимусь к себе, а ты мне отзвонись, и я спущусь. Давай, Вероника, не забывай об аукционе. Мы тебе всегда рады. Пока.

Выйдя из здания, Вероника поначалу вроде испугалась, что зря отказалась от охраны, но на улице стоял еще один охранник и курил, и ее страхи прошли. Она села в машину и отъехала со стоянки, только направилась не домой, а в банк.

Деньги, которые ей заплатил Анатолий Николаевич, были и большие, и маленькие. Маленькие, даже мизерные, учитывая стоимость всех бриллиантов, обладателями которых он стал. Она даже предполагала, что он так же забудет об их существовании, как советовал ей, и никогда, ни при каких обстоятельствах не поделится подобной информацией со своими вышестоящими товарищами. Затихарится годика на полтора, а потом уйдет на покой и всплывет где-нибудь, доживая спокойную старость, в уютном особнячке в Марбелье или еще экзотичней – на Гоа с юной спутницей типа Маргоши, хотя нет, Маргоша для него будет уже не тот уровень.

Ну да ладно, завидовать не будет, потому что, положив руку на сердце, сто тысяч для Вероники были просто огромными деньгами. Она, конечно, побегала очень много, чтобы прийти к сегодняшнему благополучию, и многие ее знакомые могут ей завидовать. За эти годы она выползла из коммуналки, попросту отселив всех своих прежних соседей, сделала ремонт, ездит на приличной машине, даже очень приличной, каждый год отдых на море и обязательный осенний моцион в Чехии на водах вместе с мамой. Да что говорить – сына вон на ноги поставила, в университет поступила и, конечно, на черный день какая-никакая копейка есть, и сама еще ничего, и одета не с Троицкого рынка, да, глядя сейчас на эту внешнюю благополучную жизнь, можно позавидовать. Вон недавно звонила ее приятельница – милая дама из Эрмитажа, ныла о тяжелой жизни экскурсовода, ну а Вероника ей очередной статьей похвасталась. Знаете, что она сказала?

– Ну конечно, у тебя сейчас вон какая востребованная тема. Антиквариат – это так актуально. – Да можно подумать, ее, эту тему, Веронике на блюдечке с голубой каемочкой принесли. Еще десять лет назад, когда она только устроилась работать в антикварный магазин, эта же самая милая дама зашла к ней поболтать. – Фи, ты стоишь за прилавком… – Ну да, она же экскурсовод в самом Эрмитаже. И при этом все ее будущее было расписано на сто лет вперед: низкая зарплата, работа до пенсии и лет еще двадцать как минимум после. Страдальческий взгляд на жизнь, что, мол, вот я отдала все музею, а что имею. Хотя с самого начала было ясно, что будешь иметь. Но проторенной дорожкой идти легче, а вот рисковать, попытаться что-то изменить в своей жизни – это уж нет. И никто не видел, как ее учила жизнь все эти годы, а результат, конечно, впечатляет. И эти деньги – большое подспорье, ведь неизвестно чем еще этот кризис обернется.

Именно жизнь научила быть расчетливей, и она подсказала сделать правильный выбор. Теперь нужно только грамотно распорядиться свалившимися на нее деньгами. Бурная экономическая деятельность начала девяностых сделала ее расчетливой. Она решила поступить прямо по совету правительства: разбить их на несколько вкладов, чтобы деньги не пропали в случае банкротства банка, положить под проценты и получать свои дивиденды. В принципе, даже если совсем будет плохо, будет на что пережить застойные времена. Но она наделась, что этого не предвидится, в кризис обычно люди весьма активно начинают продавать свои ценности, а вот те, кто может купить, тоже стремятся вкладывать деньги в вечные ценности, пытаясь хоть что-то спасти от инфляции.

Ей пришлось объездить пять контор, в которых она открывала попеременно рублевые и валютные депозитные счета, и даже один золотой. Расправившись с наличностью, Вероника поехала в крупное отделение вполне солидного банка на Фонтанке, чтобы арендовать сейфовую ячейку, куда сдала на хранение золотые монеты, бриллианты и те пять тысяч долларов, что ей заплатил Анатолий Николаевич. Подумав, положила и украшения, присовокупив к ним браслет. Пусть лежат пока здесь, целей будут. По крайней мере, в ближайшие дни они ей не понадобятся, за границей тоже, а оставлять в пустой квартире не очень хотелось. Надо бы завтра сюда елочку перевезти.

За всеми этими хлопотами Вероника не заметила, как и пролетело время. А прошло почти три часа. Так, на дворе девятый час, а она опять ничего не поела. Да что за жизнь! Придется себе кое-что позволить на ужин. Печально. Но сегодня она возвращалась домой не с тем подавленным настроением, как вчера, все-таки деньги хоть на чуть-чуть способны нас сделать счастливее, и, приняв душ, пожевав салат с яичницей, она позволила себе еще и чашку кофе со сливками. Она любила не лить сливки в кофе, а припивать из стакана. Такие холодные и вкусные. Вредно, но ладно. Зато вкусно.

И опять она заснула с мемуарами Кшесинской. Опять спектакли, бенефисы, обеды и прогулки в Стрельне. Удивительно легкий она была человек. Ведь даже когда описывает страданья. Ну-ка представьте себе милую барышню с Рублевки, если ей придется пару лет, до дыр занашивая, не снимать одну юбку. Или экономить на стакане кофе. И при этом ни надрыва, ни истерики и сожаление только о потере писем, гибели Сергея Михайловича. Какой-то удивительный взгляд на жизнь. Я не думаю, что кто-то из нынешних содержанок способен будет сохранить любовь к человеку, потерявшему все, как это было у нее к Андрею Владимировичу. Она ведь до старости преподавала, а могла бы отправить мужа торговать на рынок, к примеру, но нет – все основано на высочайшей любви и уважении к нему.