Текст книги "365 и 1 день, чтобы рассказать сказку о любви"

В то лето Николай окончил школу и поступил Инженерно-технический институт. Все экзамены, выпускные и вступительные, были сданы на отлично, но никто особо не радовался и не поздравлял Николая, такие результаты воспринимались как само собой разумеющиеся. В конце июля Дмитрий Янович появился на даче и тихо скомандовал: «Собирайся, завтра едем в Крым». Николай не стал задавать ненужные вопросы.

Море Николай видел впервые – оно обрушилось на него бесконечностью своего совершенства. Дмитрий Янович с сыном остановились в одном из пансионатов, где прямо из окон комнаты можно было смотреть на МОРЕ. И без того молчаливый с отцом Николай весь ушел в созерцание, и первые два дня отец и сын почти не разговаривали друг с другом. Казалось, что в этой чудесной комнате, прекрасного пансионата с видом на море отдельно друг от друга существуют два параллельных мира и строго по эвклидовой геометрии никогда не пересекаются. Только жизнь сложнее и научная картина мира не дает ответа на вопросы существования. А закон жизни таков – отец и сын всегда связаны, переплетены прочными нитями их души, и никто не сможет этого изменить, даже если бы хотел.

Дмитрий Янович не просто так решил ехать с сыном в поездку: он предчувствовал, что это их первая и единственная совместная поездка, единственная возможность побыть вдвоем, сказать, что не было сказано, объяснить необъяснимое. Нет, предчувствие здесь ни при чем, скорее здравый смысл: за два последних года больше половины его бывших однокурсников в Москве и семь коллег на заводе было арестовано. Тринадцать расстреляны. Идет кроваво-стальной террор и в их город, уже подбирается.

На третий день отдыха вечером отец сына пригласил в ресторан. Настоящий ресторан, с официантами, музыкой, красиво одетыми женщинами, постоянно курящими мужчинами. Совсем как у Блока «и правит окриками пьяных, весенний и тлетворный дух» совсем непонятно откуда из сознания Николая выползли стихи плющом зацепившиеся за его советское школьное образование. Дмитрий Янович предложил семнадцатилетнему сыну выпить с ним коньяку. Николай не отказался, но после первой же рюмки почувствовал, как шурупом в правый висок ввинчивается острая боль. С удивлением отец и сын обнаружили, что у них много общего, их взгляды на жизнь одинаково прагматичны, их восприятие женщин одинаково романтично, их жизнь подчинена одному закону – делай, что должен. Только Николай увлечен красотой мира, которая, по его мнению, и являлась главным законом жизни. Красивое не может быть злом. На подобные высказывания Дмитрий Янович тихо вздыхал, не пытаясь спорить. Но в конце беседы, все же попытался скорректировать максиму, выдвигаемую сыном: «Не красота – суть добро, а добро – суть красота». После этого изречения над столом повисла тишина. Оба мужчины смотрели куда-то внутрь себя. Наконец, заговорил Николай. Конечно, отец прав, но иногда красота существует сама по себе, отдельно от всех человеческих категорий.

За философскими разговорами прошел вечер, и наступила ночь, как заботливая мать, укрывшая плотным покрывалом и ресторан, и море, и пансионат, и весь этот раскрашенный яркими красками город. Дмитрий Янович, осушив почти в одиночку бутылку коньяку, почувствовал, неожиданно для самого себя, свою бессмертность, теперь ему больше не было страшно, и его беспокойство по поводу возможного приближающегося ареста теперь казалось ему смешным и мелочным. Действительно, вот сидит напротив его сын, его плоть и кровь, а значит нет смерти для Дмитрия Яновича.

Через неделю отдыха, когда яркая красота приморского города перестала бить в глаза, когда жаркое солнце покрыло бронзовой краской тело, когда море открылось уже во многих оттенках красок и света, Николай стал немного скучать по дому, по сдержанной, акварельной красоте своего родного северного края. Однажды утром, когда Николай с альбомом и мелками брел по пустому каменистому пляжу, ему в море почудилась русалка. Она плыла в серебристо-холодном утреннем море и смеялась. От этого тихого смеха, похожего на звук колокольчика Николай вздрогнул. Он стоял как каменное изваяние и никак не мог понять, почудилось ли ему, или правда сейчас он увидит русалку. Она подплыла к берегу и вышла на сушу. Русалка оказалась очень молодой и очень красивой девушкой с длинными темными от воды волосами. Она посмотрела на него и улыбнулась. Николай улыбнулся в ответ, он был уверен, что знает ее. Где-то они встречались, скорее всего, даже знакомы, только никак он не может вспомнить ее. Никак не может вспомнить…

Русалка надела белый сарафан и пошла вдоль берега, держа в правой опущенной руке полотенце. Николай пошел за ней. Они шли и шли и было в этом какое-то бесконечное счастье – просто идти за русалкой. Наконец, Николай будто очнулся, спохватился, испугавшись, что вот сейчас она куда-нибудь свернет и уйдет, совсем уйдет, а он так ничего ей и не скажет. Он догнал девушку. И пошел рядом. Какое-то время они шли молча.

– Вы художник? – у девушки был тонкий, почти звенящий голосок.

– Нет, я студент, точнее буду им через месяц. Недавно поступил в Инженерно-технический институт. А вы?

– А я только в следующем году собираюсь поступать в педагогический. Меня, кстати, Марина зовут. А вас?

– Николай. А где вы живете? Здесь? В этом городе?

– Нет, что вы я живу далеко, на Урале.

– Просто вы так здорово плаваете, как русалка, вот я и подумал, что вы должны жить у моря.

Разговаривая, Николай и Марина уходили вдоль берега все дальше и дальше. Дальше от мира, дальше от реальности, дальше от детства – навстречу новой жизни.

Оказалось, что они живут в одном городе. Николай показывал Марине свои наброски, Марина читала ему свои стихи, пела песни. У нее был совершенно необыкновенный голос: высокий, звенящий, но при этом сильный. Когда Николай услышал впервые пение Марины, ему сразу вспомнилось детское ощущение от посещения церкви. Набожная Наталья тайком водила маленького Коленьку в чудом уцелевшую церковь на окраине города. Там его крестили, было тогда Николаю лет пять. И запомнился больше всего ему церковный хор. Он спросил у Натальи – кто так красиво поет, и заплакав женщина ответила – ангелы.

За две недели знакомства Николай и Марина поняли, что друг без друга жить они не смогут. Даже договорились пожениться, как только приедут домой. Марина отдыхала на море со своими родителями.

Первые их поцелуи будут сниться Николаю всю оставшуюся жизнь. Закат, шелест волн. Марина, такая хрупкая, что кажется если обнять чуть покрепче, то может сломаться. Горячие соленые губы и пронизывающее счастье июля.

* * *

1942 г.

У входа в серое мрачное здание военкомата была довольно большая очередь. Николай подошел и спросил у стоявшего ближе всего мужчины – кто последний. Тот вздохнул, посмотрел как-то обреченно и ответил – я. Встав в очередь, Николай начал наконец понемногу успокаиваться. Они потом поймут, не могут не понять – думалось ему. Николай вспоминал сегодняшние ссоры с отцом и Мариной.

Завтра защита диплома, Николай экстерном сдал все зачеты и экзамены на год раньше, а потом Николай собирался на фронт. Отец выбил для него бронь, как для перспективного молодого инженера. Но Николай отказался и решил идти на фронт добровольцем. По-другому он не мог. Многие из его однокурсников ушли на войну еще в прошлом году, пятеро уже погибли. Как он может оставаться здесь, в тылу, зная, что кто-то воюет за него. Он с большим жаром объяснял это отцу – тот отвернулся, как-то по-старчески сгорбился и заплакал. Николаю стало тоже трудно дышать, он вышел из квартиры, тихонько прикрыв за собой дверь.

Сел на трамвай, поехал к Марине. Она обязательно поддержит его. За те четыре года, что они вместе, между ними ни разу не было ни ссор, ни недопонимания. Почти сразу они стали друг другу по-настоящему близки, собирались пожениться еще прошлым летом, но началась война. Всем вокруг стало не до любви, не до жизни. Каждый день после лекций в институте Николай шел работать на завод. Марина тоже училась и работала – подрабатывала ночной нянечкой в яслях. Николай подошел к двери в квартиру, где жила Мрина с родителями – внутри все передернуло – на двери мелом написано: «Здесь живут фашисты» и нарисована свастика. Дело в том, что фамилия Марины и ее семьи – Шваленберг. Иметь немецкую фамилию во время войны стало опасно. Уже несколько раз Марина рассказывала Николаю о нелепых и страшных случаях, происходящих с ее семьей. На прошлой неделе отца Марины во дворе с гиком и улюлюканьем буквально закидали камнями мальчишки. А двумя днями ранее какая-то незнакомая женщина плюнула в лицо Марининой маме. Было много такого…

Отец Марины композитор и дирижер, в свое время считавшийся настоящим гением. В шестнадцатом году, после его заграничного турне о нем писала вся европейская пресса, называя его «русским Моцартом». Но принадлежность к аристократическому роду, столь невыгодная и ненужная после революции, вынудила Отто Шваленберга забыть о всемирной славе и столичных подмостках. По приглашению одного из провинциальных театров он перебрался в этот город, где по его собственному выражению «познал истинное счастье в служении искусству и любви». Он познакомился здесь со скромной медсестрой Галиной, которая и стала его женой, его музой, его соратницей. Марина был их единственной дочерью.

Николай, попытался тихонько оттереть рукавом надпись на двери. Но дверь почти сразу открылась. Марина стояла на пороге. Она была в желтом платье, на плечах старая черная шаль. Какая же она красивая – невольно подумалось Николаю. За столько времени он так и не смог привыкнуть к ее красоте. Эта красота постоянно менялась, преображалась, отражая пережитые эмоции Марины. Ее красота была разных цветов. Однажды Николай попробовал объяснить Марине, что когда она спокойна – ее красота синего цвета, а когда на что-нибудь сердится, то преображается и становится бордовой, когда Марина поет – ее красота становится невыразимо глубокого бирюзового цвета, как море на восходе солнца. Сейчас Маринина красота была грустного бледно-зеленого цвета. Николаю тоже стало сразу грустно. Они обнялись. Марина без слов поняла, что Николай почему-то поссорился с отцом. Эти редкие ссоры всегда были особенно больными для ее любимого, ведь Николай очень любил отца, и очень переживал, когда невольно его чем-то огорчал.

Николай рассказал Марине все: и про бронь, и про фронт, и про слезы отца. Рассказывал и старался смотреть в окно, чтобы чуть-чуть отстраниться и иметь силы рассказать и объяснить все до конца. Когда он закончил говорить и повернулся к Марине, то вздрогнул. У Марины было такое лицо, как будто ее ударили. Николай протянул к ней руки и хотел обнять, но она отшатнулась от него.

– Уходи – ее голос был совершенно чужим, Николаю даже на мгновенье показалось, что это не она сказала.

– Почему? Неужели и ты меня не понимаешь? Я рассчитывал на твою поддержку, особенно сейчас….

Николай замолчал, понимая, что Марина даже не слышит его. Она смотрела немигающим взглядом куда-то в себя, и чувствовалось, что ей страшно. Стояли друг напротив друга и молчали.

Потом Николай развернулся и ушел. Поехал к военкомату. И вот теперь стоит в этой очереди и смотрит на воробья, который очень громко чирикает, и занимается своими очень важными по воробьиным меркам делами. Нет, они поймут, не могут не понять – одна и та же мысль крутилась в голове у Николая бессчетное количество раз.

Через два часа ожидания Николай получил повестку. Оставалось три дня.

Сколько потом Николай не пытался, ему все никак не удавалось вспомнить эти три дня. Он на отлично защитил диплом и все его поздравляли, отец умудрился устроить ему по-настоящему роскошные по тем временам проводины в ресторане. К нему приходили его бывшие однокурсники и одноклассники, что-то говорили, что-то советовали. Николай собирал вещи. Потом почти весь день Николай спал. Но все это было все последующие годы в сознании просто как набор фактов.

И только ночь перед отправкой запомнилась Николаю в каждой мелочи. Запомнился каждый звук, запах, каждое слово, каждое движение. На фронте потом бывало стоило только Николаю закрыть глаза и вспомнить эту ночь, чтобы понять, что он есть и есть жизнь, есть в мире что-то, ради чего стоит дальше существовать.

В тот вечер они с Мариной долго сидели на скамейке в парке. Обнимались и молчали. Пальцы их сцепились, замкнув цепь, отгораживающую их от всего мира. Стало совсем темно. Марина поднялась со скамейки и пошла. Николай шел за ней. Они шли до дома Марины друг за другом, боясь, что если вновь коснутся друг друга, вновь обнимутся, то боль от расставания разрежет их существа на неровные и некрасивые кусочки. Даже у двери квартиры Марина не обернулась, просто вошла и закрыла дверь. Николай оперся спиной о стену, чтобы почувствовать реальность мира. Вышел из Марининого дома сел в трамвай, доехал к себе, принял душ и лег. Не мог заснуть, хотя не было никаких мыслей. Просто лежал на спине с открытыми глазами и смотрел в темноту. Вдруг отчетливо услышал стук во входную дверь. Сразу понял – она. Она пришла к нему. Открыл дверь. Марина молча вошла в квартиру, прошла к нему в комнату, разделась и легла в его постель. Они были вместе. Той ночью они были одним целым. Растворились друг в друге до самого конца, до донышка. Как только все заканчивалось и их тела на мгновенье разъединялись, тяжелая тягучая тоска наваливалась на их бедные существа, скручивала их чистые души и чтобы хоть как-то удержаться и не пропасть в этой трясине они хватались друг за друга вновь. Вновь сливались их тела, и они принадлежали только друг другу. И не было вокруг ни пространства, ни времени, ни людей, ни войны, ни страха, ни боли.

Утром Николай попросил Марину не провожать его на вокзал. Ему хотелось запомнить ее такой, какой она была сейчас – в свете солнечных лучей, пробирающихся сквозь занавески, с распущенными волосами, чуть припухшими губами, с надеждой в глазах.

Провожать на фронт Николая пришло довольно много людей. Было даже как-то весело. Все наперебой кричали, пели. Отец стоял рядом с Николаем и пытался улыбаться на глупые шутки молодежи. На перроне толпа растворила все мысли и все страхи. Построили отъезжавших. Когда поезд тронулся Николай поймал взгляд отца – в нем было столько боли, что Николаю пришлось резко отвернуться, чтобы перестать эту боль чувствовать и не думать о ней больше. Началась другая жизнь.

* * *

Марина

Началась другая жизнь. За ними закрылась дверь. Николай и его отец ушли. Марина стояла в коридоре напротив закрытой двери и никак не могла понять – что это, как это, зачем он так с ней поступил. До последнего момента Марина не верила, что он все-таки уйдет. Казалось, что война и горе и бесконечная работа, и то, что люди уже почти год совсем перестали улыбаться и постоянно уменьшающиеся пайки и даже болезнь отца – это все как бы происходит не с ней, а где-то снаружи в другом большом мире. А вот она и Николай, и их любовь – это внутри, в их маленьком мире. И вот сейчас он решил уйти. Просто взял и вышел из их мира. И ее тоже выпихнул туда – наружу, в этот серо-черный страшный мир. Плакать не хотелось. Что-то мешало этим детским слезам выйти. Оделась, застелила постель, вышла из квартиры. Шла домой пешком, хотелось побыть одной и не думать ни о чем. Мимо шли люди, шло время, происходила жизнь. Марина брела по знакомому с детства городу, который вдруг стал пустым, резким и холодным. Не разбирала дороги, просто шла и шла. Она не понимала, где находилась и сколько времени прошло. Но тут вдруг как-то резко стало тяжело идти. Села на какую-то скамейку, оглянулась. Оказывается, она сидела напротив небольшой церкви. Марина сразу почувствовала, что нужно сделать. Встала и пошла в церковь. У входа прямо под ноги к ней слетелись белые голуби. Марина на секунду остановилась. Какая-то непонятно откуда взявшаяся старушка потянула ее за локоть. Марина вздрогнула.

– Платок, – старушка явно обращалась к ней, но Марина не понимала, о чем она говорит.

– Что простите?

– Платок на голову надень, – старушка протягивала бирюзовый платок – так положено.

– Спасибо, – Марина машинально взяла протянутый платок. Повязала на голову. Обернулась на старушку. Та улыбнулась, посмотрела на икону, висевшую перед входом в церковь, и перекрестилась. Марина повторила ее движение. Никто и никогда не водил Марину в церковь и о религии у нее не было никакого представления, но почему-то ей казалось, что сейчас все с ней происходит правильно.

Войдя внутрь церкви, Марина оробела. Вокруг все было слишком необычно. Марина стояла и смотрела во все глаза, на мгновенье, забыв себя и свою печаль. Потом она заметила, что у некоторых икон в больших круглых подсвечниках стоят зажженные свечи. Марине тоже захотелось поставить зажженную свечку перед какой-нибудь из икон. Она купила в церковной лавке за две копейки свечку и подошла к одной из икон. Зажгла свечку, поставила в подсвечник, и только потом подняла глаза на икону. Тут же буквально остолбенела. На иконе был изображен какой-то пожилой мужчина и у него были синие глаза, точь-в-точь, как у Николая. Марине стало трудно дышать, закружилась голова. Она отошла и села на лавочку, стоящую у стены напротив иконы. Какая-то женщина склонилась к ней.

– С тобой все хорошо, милая?

– Да, все хорошо. Подскажите, вы не знаете, что это за икона?

– Николай Чудотворец это, милая – женщина грустно улыбнулась, погладила Марину по голове и ушла.

Марина сидела, не чувствуя ни рук, ни ног. В голове колоколом билась мысль: «Это не может быть просто совпадением». Николай Чудотворец – почти Николай Чудов и такие же глаза, и взгляд….

Сколько времени так просидела, не шевелясь, Марина не знала. Она очнулась, когда увидела, что поставленная ею свечка совсем догорела. Встала, вышла из храма. Хотела отдать платок той доброй старушке, что встретилась ей у входа, но ее нигде не оказалось. Сунула платок в карман и пошла домой. Марина точно знала, что сюда она вернется еще много раз. Внутри как-то стало светло и спокойно. Непонятно почему, но Марина поняла, что Николая не убьют, он будет жить. Совершенно точно он будет жить. И еще именно в тот момент Марина поняла, что она не одна, и никогда больше не будет одна, ведь у нее будет ребенок – их ребенок. Надо просто жить и ждать, ждать и жить.

* * *

Маруся

Надо просто жить и ждать, ждать и жить. А Марусе тогда было только одиннадцать и ей хотелось тепла, хотелось, чтобы ее любили. Вот поэтому она и принесла вчера домой этого котеночка. Она его еще в прошлом месяце нашла. Шла домой из школы и вдруг увидела большую собаку, та стояла у школьного забора и лаяла, подняв морду вверх. Когда Маруся подошла к забору вплотную, то увидела, что к забору на веревке привязан за шею маленький черно-белый котенок, у него подрагивали лапки. Ни секунды не раздумывая Маруся отогнала собаку и подошла к забору, осторожно отвязала котенка. Взяла на руки и понесла домой. Уже у двери поняла, что домой еe с котенком не пустят. Тогда она поднялась на самый верхний этаж, где не было дверей в квартиры, а только выход на чердак, и оставила там котенка. Потом принесла ему из дома коробку из-под старого конструктора, постелила в нее какие-то кукольные тряпочки, принесла мисочку молока. Она сидела с котенком в подъезде три часа. Гладила его, уговаривала громко не мяукать. Потом пошла домой, а вечером, перед сном, тихонечко выскользнула в подъезд, чтобы проверить своего питомца. Теперь у Маруси появился друг. Он уже три недели жил в их подъезде. Правда вчера все чуть было не рухнуло. Была суббота и Марусин День Рожденья. Мама подарила ей красивый красный берет, а бабушка новые домашние тапочки. Марусе очень понравились подарки, и она захотела рассказать об этом своему пушистому собеседнику, но когда она возвращалась из подъезда домой, то отчим, увидев, как она открывает дверь, с порога начал орать, что она «шляется по подъездам», и в таком возрасте уже законченная «б…ть». Маруся уже привыкла к подобным обвинениям, и в другой день конечно же смолчала бы, но ведь это ее День Рождения! Неужели нельзя не кричать на нее в ее День Рождения! Маруся еще и не закончила фразу, как уже получила оплеуху. Из носа потекла кровь. Отчим схватил ее за волосы и потащил в ванну, там велел ей достать из-под ванной ведро и тряпку и идти убирать в коридоре. Маруся смывала свою кровь с пола и плакала. А потом вылила воду, прополоскала тряпку. Поставила ведро на место, в ванну, надела новый красный берет и старенькое пальтишко, и тихонечко вышла из квартиры.

Поднялась к двери на чердак и легла на площадке. У Маруси от слез в голове было гулко и пусто, нос и щека болели от удара. Котенок выбрался из коробки и подобрался к ней, замурлыкал. Она обняла его и заснула. Ее обнаружила бабушка. Владислава Иосифовна уже почти неделю раскрыла секрет постоянных отлучек внучки, но как об этом сказать дочери и зятю не знала. Она с зятем старалась не общаться, чтобы «не нарываться на грубость», а дочь ее почти перестала слушать и воспринимать. Была сама по себе, в своих мыслях, куда ее уносила уже обеденная стопка водки. Странно, что на работе до сих пор не заметили эту «маленькую слабость» Ирэны, все-таки пьяные бухгалтеры, это большая редкость, чем пьяный слесарь или сантехник.

В тот вечер, обнаружив внучку, спящую в подъезде в обнимку с котенком Владислава Иосифовна решила проявить твердость и заявить зятю, что дальше так продолжаться больше не может, что они с дочерью не какие-нибудь забулдыги, а приличные люди. У нее была готова целая речь, отрепетированная в мозгу, четкая, хлесткая, логичная, но когда они с Марусей переступили порог квартиры и зять начал с порога орать и всех обвинять в непослушании, Владислава Иосифовна предпочла молча скрыться в своей комнате. Ей там вдвоем с ее гордостью было не одиноко и не страшно, подальше от пьяных криков. Оттуда, из своей комнаты Владислава Иосифовна услышала звонкий голосок Маруси, которая пыталась отстаивать право принести в дом котенка, хотя бы в качестве подарка на День Рождения.

– Это мой друг, он будет жить здесь, или я уйду вместе с ним!! – Маруся кричала и плакала.

Отчим посмотрел на нее мутными глазами и почему-то передумал орать, посторонился, пропуская в комнату Марусю с котенком на руках.

И вот теперь Маруся спряталась с головой под одеяло и придумывает имя для котеночка. Котенка она назовет Джеком (как Джек Лондон), ему суждено было прожить с Марусей девятнадцать лет и умереть старым, вредным и всеми любимым котом. Через девять лет он будет рядом с самым большим отчаяньем, через одиннадцать будет свидетелем полноценного счастья, через пятнадцать станет любимым другом для Юлечки – Марусиной дочки.

* * *

– Мы переезжаем! – голос мамы почему-то был напряженным, интонация – непреклонна. Может быть, она думала, что Маруся будет спорить. В последний год она и правда позволяла себе спорить с мамой слишком часто. Это происходило в основном потому, что она изо всех сил пыталась любить маму, отчаянно пыталась увидеть в этой постепенно спивающейся женщине ту, родную, теплую, с добрыми глазами и мягким голосом. Пыталась увидеть, но ее почти всегда не было. А переезжать или нет – это Марусе было все равно. Хуже не будет.

– Я без кота не поеду, – Маруся все равно опять начала спорить, сама не поняла почему.

– Конечно, возьмем мы твоего кота.

Переехали в небольшой районный городок. Отчим нашел здесь работу, на окраине сняли вполне приличную квартиру. Ирэне казалось, что вот теперь все начнется сначала. Решили оба бросить пить. Навсегда. Три месяца были очень тяжелыми. Ирэна не предполагала, что ей самой исполнить данный зарок будет настолько сложно. Хотя, честно-то говоря, не продержалась она эти три месяца. Уже через неделю, после переезда на работе отмечали чей-то день рожденья, и Ирэна придумала себе оправданье – ей ведь необходимо «влиться в коллектив». Но муж этой ее промашки не заметил, он как раз работал в ночную смену. Потом оставшиеся «месяцы трезвости» Ирэна всегда выпивала, только тогда, когда мужа не было дома, или когда он спал. «Ну кому будет плохо, если я немного выпью, – думала она – я устала, у меня тяжелая жизнь. Муж-тиран. Мне ни в чем не везет». Все эти три месяца Виктор был злой и орал на Ирэну и Марусю по любому поводу: недосоленный суп, недостаточно начищенные ботинки, крошки хлеба на столе, слишком долго горит свет в марусиной комнате, надо помыть батареи… Не было конца этим крикам и придиркам. Когда он ночью наконец-то засыпал, Маруся беззвучно плакала в подушку, Ирэна пила, сидя на кухне в полной темноте. Через три месяца Виктор снова начал пить, его опять уволили с работы. Все стало по-старому, только на новом месте.

Но Марусина жизнь, все же, потихоньку налаживалась. Человек привыкает ко всему. Особенно в детстве. Во-первых, прямо рядом с домом была библиотека, и можно было туда сколько угодно ходить, а во-вторых – школа. В этой школе все было несколько иначе чем, в той, в которой Маруся уже отучилась семь классов.

Школа была самая обычная. Только маленькая. В классах по десять-пятнадцать человек. В ее восьмом классе всего тринадцать. Уже первого сентября Маруся почувствовала себя как дома. К Марусе отнеслись сначала, как и положено, с преувеличенным интересом.

Но уже через пару недель перестали замечать. Маруся была «обычная». Она не пила, не ругалась громко матом, не бегала курить на переменах за школу. В ее прежней школе подобное поведение было скорее признаком, характерным для «белой вороны», но здесь, в этой школе, девочки почти все вели себя именно так. И после того, как к Марусе потеряли интерес, выяснилось в очередной раз, что друзей у нее нет, она опять одна. Уже в октябре Марусина тайная надежда на новую жизнь испарилась окончательно. Все было как прежде: отчим пил и кричал, мама плакала, Маруся была одна. В школу все же ей нравилось ходить больше, чем раньше, потому, что здесь учителя не орали как резаные, класс небольшой – на уроках тихо, а еще, потому что в школе работала Вероника Владимировна – учитель музыки. И еще она вела танцевальный кружок, на который Маруся тоже записалась, и была рада теперь вторникам и четвергам. Потому что в эти дни занятия кружка, а в четверг еще и музыка. Когда-то давно, в той жизни, еще до появления Виктора – ее отчима, Маруся вместе с мамой и бабушкой ездили в Сочи. Море было огромным и невероятным. Мама с маленькой Марусей были на пляже почти все время. Там по пляжу ходят (правда ходят, а не летают) голуби. Много голубей, они совсем не боятся людей. Марусе нравилось их кормить. И вот среди огромного количества этих бессмысленных раскормленных и наглых птиц был один голубь, не похожий на других – он был весь белый, а одно крыло серое. Этот голубь был всегда немного в стороне. Мама сказала, что это голубка. Маруся сразу поверила, усомниться в маминых зоологических познаниях пятилетнему ребенку просто не пришло в голову. Вот на эту белую с серым крылом голубку и была похожа Вероника Владимировна.

Как-то однажды, зайдя в кабинет, она оступилась и упала. Порвала чулок на колене. Смеясь, встала: «Я вот подумала, хорошо, что я не зуб выбила – особенно передний, это было бы крайне неэстетично». Маруся уже все знала про нее. Она замужем, муж прокурор. Ей было двадцать четыре, она проработала в школе всего три года. Она была красивая, невысокая, стройненькая. Совсем не умела кричать. Как-то на уроке попробовала повысить голос и прикрикнуть на бездельничающих мальчишек, но потом сама же с усмешкой сказала: «Да уж, эта профессиональная компетенция у меня явно неразвита, надо над ней работать, как-то почаще кричать что ли, или научиться делать страшные глаза, на худой конец». Маруся никогда не встречала человека способного к самоиронии, поэтому каждое слово Вероники Владимировны было для нее подарком. Она даже пыталась дома перед зеркалом копировать ее манеру говорить и улыбаться. Хотя глаза у Вероники Владимировны были всегда грустными.

А потом случилось чудо. Во время ноябрьских каникул Маруся как обычно – не знала куда себя девать. Дома мама и отчим опять ругались. Виктору нужны были деньги, чтобы купить «опохмелиться», а мама, закрывая грудью выход из комнаты, кричала, что если он сегодня пить начнет, то кто завтра пойдет на работу, и что если его опять уволят, то где он будет искать новую работу? На что Виктор гордо и громко парировал: «Хочу – пью, хочу работаю– не твое дело». Дальше начинался оскорбительный мат, так что Маруся стянула с вешалки куртку, надела беретик и с Агатой Кристи под мышкой вышла прогуляться. На улице оказалось холодно, но это еще полбеды, проблема была в том, что шел дождь. Маруся добрела до школьной беседки. Там было тихо и сухо. Только холодно, но час-полтора вполне можно просидеть с хорошей книгой, а потом домашний скандал наверняка уже утихнет и можно будет спокойно проскользнув к себе в комнату отогреться под одеялом. На моменте, когда Эркюль Пуаро случайно подслушал в поезде беседу между гувернанткой и отставным военным, Маруся услышала, что кто-то ее окликнул.

– Привет, что ты здесь делаешь? – это была Вероника Владимировна, она видимо шла с работы и увидела Марусю в беседке.

– Здравствуйте. Просто сижу. Читаю – Маруся сразу начала переживать, что интонация получилась какая-то грубоватая, это от того, что она замерзла и не ожидала никого тут увидеть. Но Вероника Владимировна будто и не заметила никакого намека на грубость. Наклонила голову набок, посмотрела на заголовок книги.

– Агата Кристи. Что ж, интересно– интересно. Ты же знаешь, что англичане почти не пьют кофе, а предпочитают в основном чай. Пойдем ко мне в гости, я тебя напою горячим чаем. У меня есть очень красивые фарфоровые кружки, как в лучших домах Лондона. – и почему-то рассмеялась. Действительно странная.

– Да я тут просто сижу– Маруся оторопела от неожиданного приглашения. Идти в гости к учительнице, это было что-то совершенно неслыханное.

– Да ладно тебе. Это ведь недолго. В конце концов, мне скучно одной пить чай. А так мы с тобой как две настоящие леди будем вести исключительно светские разговоры. Пойдем же, а то дождь уже больше похож на снег, и ты тут примерзнешь к скамейке. Будешь как ледяное изваяние и растаешь весной веселым ручейком.

Маруся невольно улыбнулась, губы от холода уже почти не слушались, сложно отказать в такой ситуации, тем более, когда отказывать совсем не хочется.

Дома у Вероники Владимировны было уютно и странно. На стенах висели разные странные картинки, совсем непонятно, что на них нарисовано, какие-то линии, фигуры, цветы, знаки. Но, почему-то картинки очень понравились Марусе. Мебель была обычная, но стояла как-то странно, почти все в доме стояло слегка под углом, не прямо, а слегка сдвинуто. Из-за этого пространство было непонятное. Даже было не ясно – большая комната или нет. И еще зеркала – два больших зеркала в гостиной они находились друг напротив друга, поэтому казалось, что пространство совершенно иное, искаженное.