Текст книги "Раскрыть ладони"

Любопытно, что возникает в воображении людей, когда они слышал про медные головы? Наверняка сразу же представляют, что горстка домов, причудливо рассеченная узкими переулками, получила свое название из-за проживающих там людей. Мол, медные, стало быть, тупые. Что ж, возможно, доля правды есть и в таком предположении, но в действительности все гораздо проще. По крышам квартала проведены водостоки, каждый из которых заканчивается звериной головой. Вроде бы прежний владелец домов находил в подобных украшениях прелесть… А впрочем, не все ли равно? Сначала были одни только водостоки, ощерившиеся страшноватыми мордами, потом добавились еще и статуи, вызывающие в сумерках труднопреодолимое желание держаться ближе к середине улицы. В общем, ночная прогулка по кварталу Медных Голов – развлечение еще то. Особенно принимая во внимание его теперешних обитателей, сплошь нелюдимых отставников воинской службы, про которых поговаривают, что их клинкам никак не найдется времени заржаветь в ножнах…

Хм, надо было спросить точное место. Не бродить же мне по всему кварталу в поисках заказчика? Тяжесть сумки внушает некоторую уверенность в собственных силах, но, сказать по правде, мне ни стрелы, ни кинжал пользы не принесут, если придется спасать свою жизнь. Только помешают. Да уж, немного обидно делать для других орудия убийства и сознавать полную бесполезность отточенного острия и наложенных чар для самого себя. Но, наверное, в этом и состоит главный смысл жизни, иначе зачем бы люди были нужны друг другу?

Шурх. Шурх. Шурх. Надо же, он и не думает прятаться! Идет как ни в чем не бывало, вразвалочку, только что не насвистывая какую-нибудь похабную песенку. Хотя… Так и стоит себя вести в по-настоящему опасных местах. Если делать вид, что ничего не боишься, тебя вполне могут принять за смельчака и тем самым совершат серьезную ошибку, ведь трус гораздо опаснее, чем храбрец. Потому что заботится об отражении атаки с любой стороны.

– Что-то ты раньше времени!

– Да и вы ждать не заставляете.

Обмен любезностями на ночь глядя. Глупо мы, наверное, выглядим… Но это трудности тех, кто подглядывает за нами. Если таковые вообще имеются.

– Вот, подумал, что надо бы тебя встретить. Мало ли что.

– Спасибо за столь… неожиданную заботу.

Хочет сказать, волновался о моей безопасности? Раньше надо было начинать, еще когда назначал место и время.

– Вот ваш заказ.

Убийца спрятал футляр со стрелами под плащом, даже не проверяя содержимое, зато кинжал вытащил из ножен и крутанул в пальцах.

– Зачаровал, значит? И насколько хорошо?

– Попробуете – увидите.

– Предлагаешь попробовать?

Он сделал многозначительную паузу, намекающую, по всей видимости, на то, что в качестве пробы вполне могу быть использован именно я. Тоже мне, пугатель нашелся!

– Ваше дело.

Тусклый свет фонаря не позволял рассмотреть выражение глаз, зато рассыпал блики на маслянистом узоре, не прерывающем движения по лицу Тени.

– Не боишься?

– Чего?

– Ты ведь никому не сказал, куда направляешься? Я угадал? И если не вернешься, искать не будут знать где.

Устало вздыхаю.

Вот за что не люблю оружие, так это за его волшебную способность внушать своему владельцу беспочвенную уверенность во всемогуществе и безнаказанности. Стоит любому сопляку заполучить остро отточенную железку, как он начинает мнить себя древним героем, а потом выходит на проезжую дорогу с целью убедить в своих силах всех остальных. Кстати, у некоторых сие на удивление успешно получается. Но я предпочитаю общаться с теми, кто признает главенство за содержимым головы, а не железом, ее покрывающим.

– Не боишься? – повторяет вопрос убийца.

Скучно все это. Навевает тоску и уныние. Первая встреча застала меня врасплох, но теперь было время подготовить мысли и чувства к обороне. Бояться? Было бы чего!

– Вы не станете меня трогать.

– И почему, скажи на милость?

Опять начинает какую-то странную игру? Ему определенно что-то от меня нужно. А раз нужно, убивать не станет уж точно.

– Во-первых, моя работа стоит не так дорого, чтобы ее не оплачивать. Во-вторых, вы еще не знаете, насколько она хороша, а потому вряд ли будете торопиться от меня избавиться. В-третьих…

– Есть еще и третья причина?

Ехидничаешь? Ну-ну.

– Есть, а как же! Раз уж я пришел в назначенное место, довольно опасное для жизни, то у меня должны иметься способы остаться в живых.

Он ждал именно этого признания, потому что оживленно подхватил:

– И как? Имеются?

– Да. Но вам о них знать необязательно.

Убийца помолчал, прошелся взад и вперед мимо меня, потом заявил уже хорошо знакомое:

– Совсем не трус. Но откуда о тебе пошел такой слух, а?

– Надо спрашивать у того, кто его пустил.

Лукавлю, конечно. Все гораздо проще. Я никогда: ни в юности, ни уже после гибели отца – не ввязывался в сомнительные дела в обход законов. Да и не дрался на улицах. А как называют парня, который избегает мордобоя и рискованных забав? Правильно, трусом и называют.

– Тоже верно… – не слишком охотно согласился убийца. – Но свои деньги ты заслужил. Держи!

Кошелек звякнул неожиданно громко, и я, запустив туда руку и пересчитав монеты, покачал головой:

– Здесь слишком много.

– Разве?

– Мы договаривались о двух «орлах», а вы даете три.

Убийца возмущенно фыркнул:

– Ну, с головой у тебя точно не все хорошо! Считай, третья монета за усердие. Пойдет?

– Я всегда работаю одинаково.

– Обиделся? Да я не хотел сказать, что ты можешь что-то делать спустя рукава! Я просто хочу накинуть сверху от оговоренной цены. Желание у меня такое. Не имею права?

– Имеете. Только если ваше желание возникло из-за жалости…

Крюками пальцев он зацепил меня за плечо и притянул к себе:

– Гордый, да? Нищий, но гордый? Так ты никогда в люди не выбьешься!

– А я и не собираюсь. Мне не нужно место среди людей, которые лгут друг другу и воруют друг у друга.

Шумный выдох прямо в лицо едва не сбил мне дыхание, а миг спустя Тень уже оказался в нескольких шагах поодаль.

– Дурак ты.

В обращенных ко мне словах явственно слышалось сожаление, но происхождение его оставалось неясным: то ли были обмануты ожидания заказчика, то ли его удручала моя упертость.

А ведь все просто. Для меня. Стоит только уступить и взять деньги сверх договоренности, привыкнешь получать больше, чем заслуживаешь. И с каждым разом будешь требовать прибавки все настойчивее, забывая о том, что Дар нуждается в непрерывном совершенствовании… Пока не застынешь на одном месте, разучившись двигаться вперед.

Жить богато? Заманчиво. Но мне пока еще хочется жить достойно. Не стыдясь своей работы. Не стыдясь самого себя.

– Может, и дурак. Но лишнего все равно не возьму.

Я метнул лишнюю монету в сторону убийцы, и, судя по отсутствию звона, деньги благополучно вернулись в руку владельца. Ну и славно, можно возвращаться.

– Эй, но еще заказ-то примешь, если понадобится? – задали вопрос моей спине.

– Приму.

– Лады! Тогда до встречи!

Я не стал прощаться, зябко передернув плечами и ускорив шаг.

Да, я обиделся. И что? Если бы мы оговаривали надбавку за срочность или другие услуги, я бы принял плату. Но просто так? Не люблю чувствовать себя обязанным, потому никогда не беру деньги вперед. И ненавижу подобное проявление жалости. Я могу заработать себе на жизнь, понятно? И мне хватает того, что у меня есть. Пока хватает. Вот перестанет хватать, тогда и… Буду чесаться о большем. Но не надо лезть ко мне с жалостью! Не надо!

– Господин желает развлечься?

Ну вот, стоило свернуть за угол, тут же наткнулся на гулящую девицу. Нет, милочка, с уличными красотками сводить знакомство поостерегусь. А то потом никаких денег на лекарей не хватит!

– Господин не желает.

– Совсем недорого! Всего десяток медяков!

Еще и за рукав хватается… Пытаюсь высвободить одежду, но девица прижимается плотнее и начинает шарить руками по моему телу. Похоже, намереваясь вовсе не доставлять мне удовольствие, а наоборот.

– Брысь отсюда!

Грубо обращаться с женщиной – последнее дело, но расставаться с честно заработанными деньгами не собираюсь. Девица отшатывается, теряет равновесие и падает, тут же принявшись оглашать округу скорбными жалобами на дурно воспитанного господина. Я не совсем понимаю смысл воплей посреди безлюдной и беспробудно спящей улицы, но, как только от стены дома отлепляется крепко сбитая фигура, все становится ясным. Должно быть, они за мной следили и теперь рассчитывают поживиться. А на случай, если сюда доберется патруль Городской стражи, мужик заявит, что я сам приставал к, скажем, его родной и безмерно любимой сестрице, а он вступился за честь семьи.

Да, примерно так и окажется. Самое смешное, мне было бы безопаснее и проще отдать им деньги и остаться целым и невредимым, но… Нет уж. Не сегодня. Да, я ни разу не участвовал в уличных драках. Но кто сказал, что я не умею драться?

– Ты это… Зачем девку тронул?

Говоря по правде, трогать первой начала она. Но моего новоявленного собеседника установление истины не интересует, а потому нет смысла растекаться в извинениях и объяснениях.

– Тебя не спросил.

– Дык за потрог монету гнать надобно… Смекаешь?

– Было бы что трогать!

А девица, кстати говоря, не самого приятного вида. Тощая, от одежды шибает таким ароматом, что хочется зажать нос. И заступничек не лучше… Здоровый, зараза. Но ничего, каким бы он ни был, управа найдется. Особенно если упорно искать.

– Не заплатишь, стало быть?

– А ты смекалистый малый!

Продолжать обмен угрозами и колкостями больше не было нужно: здоровяк бросился в атаку, видимо, намереваясь вмять меня в стену и оглушить, а потом спокойно обшарить неподвижное тело.

Занавеси качнулись, липкой паутиной зацепились за движущуюся фигуру, натянулись парусами, вдоль которых так удобно скользить, не задевая никого и ничего…

Он не ожидал, что я смогу увернуться, но первая же неудача настроила нападающего на серьезный лад, коротко скрежетнул извлекаемый из ножен клинок, и темно-серая тень лезвия полукругом метнулась ко мне.

Трудно мериться силой с тем, кто превосходит тебя весом чуть ли не вдвое, но вовсе незачем это делать. Достаточно последовать за рукой, держащей нож, войти в ритм чужого выпада, перехватить запястье, долю мгновения двигаться вместе с ним, потом плавно изменить направление – совсем ненамного, но рука здоровяка уже выворачивается, заставляя чужое тело изменить свое положение относительно моего, открывая бок и прореху на подмышке, убедительно доказывающую, что этот участок плоти беззащитен… Остается только ударить. В моем левом кулаке нет оружия. Но оно мне и не нужно, потому что мои пальцы в этот момент сами себе оружие.

Кажется, что под кожей озверевшим пульсом бьется расплавленная сталь, но плоть становится еще горячее, когда кулак вонзается в бок здоровяка, сминая пучок тех невидимых соломинок, из которых сплетено человеческое тело. Они рвутся, растопыриваются во все стороны, раздвигаются, позволяя удару проникнуть глубже, чем можно было бы представить.

Острия сломанных ребер выскакивают наружу, и мой противник, захлебываясь кровью из разорванных легких, падает на мостовую. Все, он уже не жилец. Но сам виноват, нечего испытывать судьбу, приставая к ночным прохожим. Надеюсь, впечатленная его примером девица не станет…

Глухой чмокающий звук за спиной. Еле слышный. Оборачиваюсь, как раз чтобы успеть уклониться от падающего тела, а потом с легким удивлением смотрю на выкатившийся из женских пальцев нож. Клинок поменьше, чем у здоровяка, но при умелом обращении способен наделать бед. Я был на волосок от смерти, оказывается… Но ведь девица не сама передумала нападать и мирно улеглась рядом с подельником?

Наклоняюсь, провожу ладонью над телом. Так и есть, в гнездышке спутанных волос курочка снесла яичко… Воспользовавшись любезно предоставленным в мое полное распоряжение ножом, выковыриваю из затылка девицы стальной шарик. Надо же, череп пробит с одной-единственной попытки! Умелец бросал, не иначе. А вот эту штучку, пожалуй, заберу с собой, негоже оставлять следы, даже чужие, если они спасли твою жизнь. Только ототру кровь и мозги, чтобы не пачкать сумку.

Хм… Света недостаточно, чтобы рассмотреть подробности, но мои пальцы всегда были чувствительнее глаз. И способность удивляться никак не хочет меня покинуть. Но… почему? Я же твердо сказал, мне не нужна жалость. И казалось, мои слова были поняты ясно. Значит, есть что-то еще. Что-то, не известное мне. Но я тоже упрямый и все выясню! А пока… Поспешу вернуться домой, поглаживая бок шарика, лишенный гладкости одной примечательной деталью.

Вытравленное в стали клеймо. Руна «ар», означающая движение, но не атакующее. Защитное. Я видел этот рисунок совсем недавно и, честно говоря, удивился выбору, странному для того, кто по сути своей вроде бы нападает, а не оберегает.

На рукояти кинжала убийцы стояла точно такая же руна.

* * *

– Динли-динли-динли-дон! Господин ждет на поклон!

Такую фразу следовало бы пропевать звонким ребячьим голоском, а не надсадно шипеть. Впрочем, у моего утреннего посетителя было в распоряжении лишь подобие голоса.

Не открывая глаз, свешиваюсь с кровати и шарю по полу в поисках чего-нибудь поувесистей. Первым на пути попадается ботинок – предмет, вроде бы не предназначенный для полетов, но… Для умелых рук нет ничего невозможного. Локоть останавливается, передавая запястью всю накопленную коротким движением силу, пальцы разжимаются, пушистые Занавеси прогибаются, принимая в себя неуклюжий комок кожи, презрительно выталкивают обратно…

Есть! Звук удара и недовольное:

– Пш-ш-ш-ш-хр-р-р-р!

Раскаленные капельки Силы, брызнувшие во все стороны, добираются и до меня, угольками прижигая голые плечи.

Выжидаю еще минуту. Ровно столько времени требуется на подготовку к оглашению всем известного и не вызывающего сомнений вывода:

– Маллет – злой!

Ага. Злой. Особенно когда утром просыпаюсь не от поцелуя любимой женщины, а от мерзких напевов существа, появление которого означает неприятности, всегда и только их одних.

А, ладно. На самом деле я не сплю, хотя ночная прогулка добилась своей цели и принесла крепкий, не отягощенный красочными или кошмарными видениями сон. Можно было выбраться из постели и раньше, но не хотелось нарушать покой сомкнутых век. В темноте так уютно… Она – единственное, чего я не боюсь. Вернее, чего не могу испугаться, потому что мое зрение поровну поделено между глазами и подушечками пальцев. Отсутствие света вовсе не мешает мне ощущать рядом чужую близость: Келли всегда удивлялась тому, как я в кромешной темноте каждый раз точно, без лишних движений находил на ее теле именно то местечко, где…

Все. Нет больше никакой Келли. Есть дьеси Каелен, почти уже замужняя, богатая и достойная госпожа. И есть Маллет, по-прежнему не выбившийся в люди. Между нами больше не может быть ничего общего. Наута просила меня забыть? Исполняю просьбу. Со всем возможным прилежанием.

– На поклон!

В требовании слышатся испуганные нотки вопроса: мол, а собираюсь ли я подчиниться? Ведь на случай отказа посыльный не наделен средствами, способными заставить меня отправиться к «господину». А осечка в выполнении приказа может больно ударить по…

Черно-серой пушистой шкурке феечки.

– Иду.

Еще полминутки в постели. Перевернуться на спину. Потянуться. Сделать глубокий вдох. Выдохнуть. Раздвинуть веки и медленно сесть.

Мохнатый посыльный темно-вишневыми бусинами глаз настороженно наблюдает за мной с краешка стола. Приручение faye, мелких природных духов, не слишком сложное занятие. По уверениям магов, разумеется, потому что лично я не знаю даже, с какой стороны подступаться. Возможно, в отцовских записях и есть намеки. Хотя… Сам он никогда не пробовал ловить феечек. Говорил, негоже принуждать живое существо следовать чужой воле. А разве оно живое? Если верить наставлениям учителей – одна видимость.

Слегка смазанные очертания фигурки создают впечатление пушистости, на самом же деле плоть faye слабо ощутима для людей. Для всех. Кроме меня. Я чувствую прикосновение когтистых лапок так же ясно, как если бы они были вырезаны из дерева или выкованы из стали. Я чувствую их тепло – горячее дыхание Силы, ручейки которой и составляют тело феечки. Слабенькие, негодные для творения заклинаний, а потому мало полезные в волшбе, но… восхитительно живые. По ним пробегают волны, так напоминающие пульс человеческого тела. Они постоянно меняют свою теплоту, не остывая до тех пор, пока феечку не отпускает на свободу пленивший ее маг, тогда иллюзорное тельце тает в воздухе, растекаясь невидимыми лужицами, и возвращается домой, становясь горстью пушинок в одной из Занавесей, колышущихся на ветру времени…

– На поклон!

Уверенности в шипящем голоске становится все больше и больше по мере того, как я натягиваю штаны, завязываю шнурки ботинок, просовываю руки в рукава рубашки, шлепаю по чердаку к умывальне, состоящей из тазика и вечно полупустого кувшина, и пытаюсь прогнать последние остатки дремоты, плеща себе на лицо застоявшуюся воду.

– Идем-идем, я же сказал…

Феечка довольно кивает, вспархивает со стола, расправляя сотканные из дымных клочков крылья, делает корявый круг между стропилами и плюхается мне на плечо. Уффф-ф! По летней жаре, да еще и с грелкой… Но делать нечего. Раз господин желает, остается только подчиниться.

Конечно, с моей стороны все это – очередное проявление трусости. И, по-хорошему, следовало бы прогнать феечку взашей, плюнув на требования человека, одна мысль о котором вызывает непреодолимую гадливость.

Следовало бы. Наверное, однажды я так и поступлю. Смело скажу ему прямо в лицо все, что накопилось. Но только прежде мне нужно действительно хоть «что-то» накопить. Собрать денег и выкупить отцовское наследство. Разобраться в запутанных записях. Набить руку на плетении заклинаний. В общем, стать самостоятельным и независимым. А до той поры придется прятать и гордость, и презрение, и все прочие чувства подальше, поглубже, понадежнее. И феечку жалко: ни за что ни про что получит нагоняй от своего повелителя, а вместе с наказанием – продление срока службы еще на несколько лет. И виноват буду только я.

Хотя шествовать через город с закопченным уродцем на плече то еще удовольствие. Всем регистровым известно, кому служат огненные faye: есть лишь один маг в Саэнне, снизошедший до кислого дымного аромата, мгновенно пропитывающего воздух и напоминающего о подгоревшей копченой колбасе. Женщины предпочитают пользоваться услугами водяных или воздушных феечек, мужчины – по большей части земляных. Вода – это красиво. Воздух – изящно. Земля – надежно и весомо. Огонь же… Коварная стихия. Самая непредсказуемая из всех. И, главное, никогда не поймешь, окончательно ли потухли угли или под одеялом из пепла еще теплится огонек, способный взметнуться в небо столбом всепоглощающего пламени.

Простым горожанам, конечно, плевать, кто продирается через толпу, только морщат носы, пытаясь понять, откуда и почему пахнет дымом. А вот каждый встретившийся на пути маг криво усмехается, заметив остренькую черную мордочку, любопытно возвышающуюся над моим плечом и без устали вертящуюся по сторонам. Потому что любой чародей Саэнны, прежде чем заслужить право быть включенным в Регистр, проходит через тернии Попечительского совета, старшим распорядителем которого и является господин, находящий извращенное удовольствие в моих визитах.

Изначально Попечительский совет Анклава вершил судьбы лишь осиротевших юных магов и прочих детей, не знающих имен своих родителей, но с течением времени распространил свое влияние на всех несовершеннолетних чародеев. Более того, все магические семьи Саэнны поголовно отдавали наследников в обучение вне дома, тем самым вручая заботу и присмотр за своими чадами именно Совету. Наверное, один лишь я избежал участи быть оторванным еще в детстве от родителей: отец отказался отдавать меня учиться на сторону. Собственно, подобное обучение и не принесло бы плодов, поскольку ни один маг Анклава попросту не нашел бы способа чему-то меня научить. Но доводы разума не помогли избежать зарождения вражды, и, сколько себя помню, ни разу не видел обращенной в мою сторону искренней приветственной улыбки. Да не очень-то и нужно. Зато все боятся. Правда, не меня, а моих родственных связей.

– Господин ждет! – торжественно напыжившись, объявила феечка стражам моста, ведущего в Обитель.

Головы каменных драконов не шелохнулись, только золотистый отблеск пробежал по пустым глазницам. Нас и так пропустили бы без лишних слов, потому что медальон, подтверждающий мое нахождение в Регистре, сам по себе разрешение пройти в крепость, охраняющую спокойствие достойнейших из избранных – верхушки Анклава.

Жить в Обители мечтают многие, но только считаные единицы добиваются права осесть в нежной прохладе молочно-белых, с виду неимоверно хрупких, но непробиваемых оружием стен. А вот я бы не согласился здесь жить. Ни за какие сокровища мира.

Дворец, вырванный из земли, – такое впечатление с первого же дня знакомства вызывала у меня Обитель. Наверное, когда-то так и произошло, построенное обычным способом здание силой магии было вздернуто в воздух, и теперь ленточки фундамента, истончаясь к своим кончикам, как настоящие древесные корни, неподвижно замерли в пустоте над бездной ущелья. Сначала была только одна, главная башня, потом рядом с ней воспарили другие, все меньше и меньше походящие на творения человеческих рук. Ажурные, почти прозрачные или отражающие свет, подобно зеркалу, слепящие глаза или пугающие непроглядной туманной белизной… Говорят, каждый новый глава Анклава самолично строил одну из башен. Если так, можно уверенно утверждать: среди волшебников, правящих бал в Саэнне, было мало по-настоящему сильных, не боящихся ничего людей. Только самый первый, давно ставший легендой, тот, кто построил главную башню, вот тот жил по своему разумению, очень простому и понятному. И если бы случилось чудо и меня допустили бы для проживания в Обитель, я, не колеблясь, выбрал бы старые, с потрескавшейся штукатуркой, щербатые, мудрые стены, по которым весело вьется плющ…

Но до них еще надо добраться в прямом смысле слова, потому что единственный путь над пропастью – мост, протянутый от края ущелья к главным воротам Обители и сохраняющий свой вид и незыблемость лишь посредством заклинаний.

Уходящее далеко вниз пространство, не заполненное ничем. Сразу хочется схватиться за перила, почувствовать под пальцами твердость камня и холодную уверенность железа. Хочется. Но если уступлю своим желаниям, будет только хуже, ведь плоть моста пронизана тысячами гладких Нитей, щерящихся острыми гранями раскаленных узелков. Чем ближе подношу ладонь, тем страшнее становится, поскольку путаница чар, внешне выглядящая неприступной и необоримой, на самом деле невероятно уязвима. Стоит потянуть вот за тот кончик, ослабить вот этот узелок, распотрошить пучочек совсем рядом, и… Арка, ведущая в Обитель, рухнет, на лету рассыпаясь осколками, как разбитый хрустальный бокал.

Неужели Анклав считает себя всемогущим? Какая самонадеянность! В народе говорят: где тонко, там и рвется. Даже я легко найду в сети защитных чар Обители тонкие места, которые смогу разорвать одним движением. Но помимо волшбы, камня и железа есть люди. И в каждом из них – свои тонкости.

* * *

– Не поприветствуешь родственника?

Вопрос задан мне, но улетает под своды высокого зала вместе с колечками дыма из длинной трубки, ради изготовления которой наверняка пришлось безжалостно извести молодое и вовсю плодоносящее вишневое дерево.

Нет, не поприветствую. Знаю, что невежливо и непристойно, перешагнув порог чужого жилища, молча остановиться и ожидать от его хозяина первых слов беседы. Но я пришел не по доброй воле и не исполненный радужных надежд, а всего лишь подчинился повелению. Как обычный слуга. А слуге не пристало первым заговаривать с господином.

– Впрочем, твои манеры всегда оставляли желать лучшего, – со скорбным сожалением вздыхает черноволосый мужчина, занимающий просторное кресло – единственное место для сидения посреди кажущегося безграничным зала.

На вид этому человеку можно дать не более сорока лет, но, поскольку моей матери и его младшей сестре исполнилось девятнадцать, когда я появился на свет, прекрасно знаю, что возраст Трэммина давно перешагнул за пять десятков. Густые, длинные, безупречно блестящие локоны, гладкая кожа, тронутая морщинами лишь в тех местах, которые выгодно подчеркивают благородную зрелость своего обладателя: уголки глаз, повествующие о терпеливости и снисхождении, середина лба, заявляющая о твердости и неподкупности, но не более того. Остальные признаки старости тщательно отставлены в сторону. Когда старший распорядитель Попечительского совета займет место его главы, понадобятся и величественная седина, и прозрачная мудрость глаз, а пока можно и нужно делать все, чтобы считаться одним из самых красивых мужчин в Саэнне.

Да, мой дядя красив. И, что самое мерзкое, я похож на него. Не как две капли воды, но достаточно, чтобы подтверждать родство. Следует ли из этого утверждения моя привлекательность? Увы. Потому что нет ничего хуже красоты, подпорченной изъяном. Совершенство тем и хорошо, что состоит из тщательно подогнанных друг к другу мелочей, но если хотя бы одна из них становится несуразной, вся картина теряет стройность, превращаясь в нелепую мешанину. Проще и приятнее быть заурядным, ведь тогда твои недуги никому не бросаются в глаза и никого не отпугивают.

– Как поживаешь?

Можно подумать, он не знает! Уверен, следит почти за каждым моим действием, за каждым заказом. Я и поручение Тени согласился принять только потому, что получил уверения в сохранении тайны. Конечно, моя прогулка в квартал Медных Голов могла быть отслежена, но убийце важнее было оставаться незамеченным, нежели мне, значит, намеренных свидетелей быть не могло, только случайные. Впрочем, те двое, собиравшиеся поживиться моей выручкой, не дожили до рассвета, потому волноваться не о чем. Патруля Городской стражи я дожидаться не стал, зато прислушивался к каждому шороху и могу быть уверенным в отсутствии любопытных глаз, так что с этой стороны мне ничего не грозит.

– Может быть, не будешь заставлять дядюшку повышать голос и подойдешь поближе?

Да мне и тут хорошо, у самых дверей. Но раз уж дядюшка просит… Тьфу. Не припомню, чтобы во времена моего детства Трэммин часто посещал дом Нивьери. Только много позже, когда совершеннолетие стало неотвратимым событием, господин старший распорядитель начал изъявлять свое расположение к юному племяннику. Правда, делал это крайне осторожно и ненавязчиво, потому что с моим отцом так и не смог завязать приятельских отношений. Да и матушка не слишком привечала старшего брата… Наверное, она и предпочла сбежать при первой же возможности именно из-за опасений, причину которых успешно скрывала. И, пожалуй, у меня не хватит смелости ее винить. За последние годы я узнал о своем дядюшке столько всего интересного, что и сам бы с удовольствием покинул Саэнну, только бы оказаться подальше от остатков семьи.

Но есть еще одна странность, безмерно удивляющая меня и, как догадываюсь, доводящая до бешенства господина старшего распорядителя. Я его не боюсь. Хоть тресни. Хоть лопни. Хоть удавись. Не могу бояться и все. Ненависть, презрение, брезгливость… Что угодно, только не страх. Впрочем, мне-то известно, почему так происходит. Потому что в моей жизни было нечто похуже нечистого на руку дядюшки. Нечто настолько ужасное, что даже по прошествии лет, когда тень воспоминания задевает меня своим краешком, кажется, я снова прижимаюсь к стене, силясь отодвинуться подальше, боясь сделать лишний вдох и выдох, неистово желая закрыть глаза, но не могу заставить себя это сделать, потому что видимая взгляду оболочка – все, что осталось от отца, и если зажмурюсь, именно невольное движение моих век окончательно убьет того, кто и так уже мертв…

Дядюшка может испортить мне жизнь, это верно. Но изменить мою смерть он не способен. Потому что мне было обещано.

Я иду за тобой… Жди…

Жду, госпожа. С нетерпением. Только уж и ты дождись, хорошо?

– Ты меня слышишь?

Снимаюсь с места и подхожу к столику, поверхности которого хватает лишь для того, чтобы примостить курительную трубку и костяную шкатулку для писем.

– Вы желали видеть меня?

– Должен же я уделять внимание своему единственному племяннику?

О, сколько в этом голосе искренней, трогательной и нежной заботы! Здорово наловчился на воспитанниках Анклава, ничего не скажешь. Но зачем расходовать талант на меня? Все равно не поверю. К тому же, если бы дядя хотел заручиться моей верностью и преданностью, мог бы подкидывать заработка побольше, чем выходит с разгребания магических завалов ежегодных экзаменов юных чародеев.

– Премного благодарен.

Темно-синие глаза, единственная черта, резко отличающая нас друг от друга, укоряюще расширились:

– Ты всегда торопишься, Маллет. Это дурная привычка, подлежащая…

Подхватываю:

– Непременному искоренению под вашим чутким присмотром!

Ну не боюсь я его, что поделать?! И не могу заставить себя поиграть в заискивание, как бы я ни лебезил, мое положение не изменится.

– Ай-яй-яй, ну зачем же так грубо? Дядюшка не желает тебе ничего плохого, Маллет.

И хорошего, что любопытно, тоже. Осталось выяснить, чего именно дядя «не желает» сильнее.

– Прошу прощения за резкость.

Коротко киваю, изображая намек на поклон. Трэммин снисходительно вздыхает, между делом поправляя на левой руке кружевной манжет рубашки, пронзительно белеющей в прорезях строгой распорядительской мантии.

– Ты неисправим.

– Это огорчает дядюшку?

Он не отвечает. Хотя бы потому, что сказать «да» не достает наглости, а сказать «нет»… Пока я дерзок и непокорен, мои действия предсказуемы. Вот если бы племянник вздумал вдруг подольститься к дядюшке, следовало бы насторожиться и огорчиться.

– Вы велели зайти. С какой целью?

– Я не «велел». Я всего лишь прислал приглашение. – За попыткой перейти к делу следует мягкая поправка, исполненная сожаления об ограниченности моих представлений.

Ну да, приглашение. Которое невозможно не принять. Если начну отказываться, буду лишен ежегодных объедков с господского стола, а тогда мне вовсе нечем окажется выполнять заказы: хороший доход дают остатки от праздников Середины Лета и Середины Зимы, но второй случится еще очень нескоро, а первый надо сначала встретить, а потом дождаться, пока гуляния и увеселения закончатся. Во все же остальное время мне достаются на растерзание неудачные опыты учеников чародеев. Благодаря участию дядюшки, конечно же. И, кстати, сейчас мне настоятельно требуется новая порция негодных к употреблению заклинаний, потому что предыдущие запасы счастливо закончились.