Текст книги "Фломастеры для Тициана"

Инвалид
_{гейнсборо}

Инвалидскую книжку Леонид Иванович не хотел получать, размышляя так: «Справка об инвалидности – это какой-то залог временности. Ведь мне станет лучше, и инвалидность снимут. Зачем мне временная инвалидская книжка? Обойдусь справкой».

Инвалидом он стал случайно. Жил себе жил, работал инженером-преподавателем в институте электромеханики. Зарплата так себе. Семья… когда-то был женат, развёлся. Дочь уже давно выросла, вышла замуж и уехала жить в другую страну. Однажды, по приглашению дочери, он съездил в эту далёкую страну. Вернулся расстроенным. Там была какая-то другая жизнь, построенная на уважении человека. Маленькая зарубежная страна оберегала всевозможными социальными пакетами своих сограждан. Даже к людям безработным относились, как к категории больных, выплачивая пособия, на которое можно и пропитания полный холодильник иметь, и помощь медицинскую получить и книжку любимую купить, и даже к другу в соседнее государство съездить.

Леонид Иванович внезапно заболел. Обнаружили язву желудка. А во время операции поставили уже другой диагноз – рак. Потом закрутилась-завертелась какая-то обрушившаяся на него совсем иная жизнь – с больничными режимами, химиотерапией, ожиданиями и горстями лекарств. А потом сообщили, что необходимо получить инвалидность.

Друг говорил, подбадривая:

– Да, брось ты выдумывать эту свою болезнь! Какой ты инвалид? Представь, что у тебя ничего нет!

Леонид рад был бы представить, если бы не последствия химии. Для его сорокавосьмилетнего возраста услышать от врача фразу:

– Для вашего возраста это нормально, – было дикостью.

Неужели появление болей в костях, суставах – можно назвать нормой. Но, раз, лечащий врач так считает, как ей не верить – она же имеет опыт. Но боль становилась всё более явной. Особенно стал беспокоить позвоночник. С трудом придя на приём, Леонид Иванович высидел огромную очередь, и стал просить у врача какое-нибудь действенное обследование.

– Ну, что вы, Леонид Иванович, вы же понимаете, что это ваш возраст сказывается. По моему профилю у вас удалили опухоль, после курса химиотерапии анализы в пределах нормы. Обследование области желудка показывает, что всё чисто. Вы обратитесь со своими жалобами к своему терапевту. А я вам советую соблюдать диету и избегать переохлаждений…

Леонид Иванович еле доплёлся домой. Голова кружилась. Надо было бы поесть. Но в холодильнике на пустых полках было чистенько и светло от яркой лампочки. Леонид Иванович развёл кипятком прибережённый, как НЗ – кисель, остудил, выпил и лёг от бессилия немного перевести дух.

Ни на следующий день, ни через неделю Леонид не смог пойти к терапевту – сил не было. Друг Жанат принёс кое-какие продукты, рассказал о последних новостях в институте и о том, что на место Леонида взяли молоденькую аспирантку.

– Смазливенькая девчонка, шустрая, далеко пойдёт, но энергетическую диаграмму двигателя самостоятельно высчитывать не умеет…

– А ты сам-то, вспомни, когда её научился правильно считать?… – поддел Леонид.

– Ладно тебе… Я тут продуктов принёс. Ты звони, хорошо? А то я вечно замотаюсь в делах, а уже глядь – на часах ночь, и не хочу беспокоить – вдруг ты спишь…

Леониду так хотелось сказать: «Ты звони! Беспокой меня, я только так чувствую, что я нужен… ещё пока хоть кому-то нужен…».

Но неловко ему было рассказывать о своих проблемах. На следующий день Леонид пошёл в поликлинику. А там новые правила ввели – сначала нужно записаться на приём, и если номерков нет, то только – по записи на последующие дни. Повезло – номерок был на «десять пятнадцать». Но вот врача не было – ни в десять тридцать, ни в одиннадцать. Планёрка, говорят. О, это могущественное слово – планёрка! Терпеливое ожидание очереди стало понемногу перерастать в бурные обсуждения порядков:

– Да, сидят, поди, чаи гоняют! – возмутилась женщина, укутанная шалью в области спины.

– Ну, что вы так сразу, – возразила интеллигентная дама, поправив очки, – Может, у них консилиум, какой-нибудь неординарный пример разбирают…

– Ну, вот и разбирали бы в свободное от приёма время, здесь-то нас надо разбирать, а то уж и разбирать будет нечего…

– У меня вон, соседка, ей за восемьдесят уже… вызвала, значит, скорую, а те приехали и в больницу отказываются везти, говорят, что престарелых не возят. Врача, говорят, вызывайте. А на следующий день-то выходной – какого тут врача вызовешь. Ну, она и померла к вечеру воскресенья. Вот так!

А тут подошла молодая девушка, и, мимо очереди, – прямиком в кабинет. Тут на неё все своё внимание переключили. А она:

– Да мне только справку подписать! Я быстро!

– Какую справку! Мы тут сидьмя сидим уже битых два часа, а она, ишь, без очереди…

Леонид наблюдал за шебуршащей очередью и размышлял: «Одни бабы в очереди. Чего я тут делаю? Или мужики не могут позволить себе снизойти до стояния в очереди? А ежели приспичит? А у меня, вроде, отлегло… Пойду-ка я домой…».

Еле передвигая ногами, дошёл до дома, а там в почтовом ящике – квитанция о переводе денег, от дочери. Леонид прослезился, вспомнив, как с внучкой – Майей – они в последний приезд ходили в аквапарк, и там уж девчонка нарезвилась, скатываясь на водяных горках в бассейн. Ох, и визгу было… И, радости – ах, аж в животе щекотало, как будто бабочки там летали… Тогда он ещё работал и даже мог позволить себе оплатить это удовольствие для внучки. А теперь… На пособие по инвалидности ни то, что на квартплату не хватало, даже на еду. А тут и обувь промокать стала и куртка совсем прохудилась. Так что перевод от дочери ко времени.

На выходных решил он на ближайший рынок съездить.

– Возьмите, хорошая куртка – кожаная! Всего за двадцать тысяч, но я уступлю, – честно глядя в глаза, вещала продавщица отдела кожаных изделий, – Посмотрите, на плисе, тёпленькая! Да мы только для работников рынка такие привозим, а тут последняя осталась…

Прощупал её Леонид, швы просмотрел – аккуратненькие…

– Ай… была не была, давайте вашу куртку, дочь вот деньги выслала, чтобы я оделся…

Дома уже он стал рассматривать куртку пристальнее, спичками решил проверить кожу, и выяснилось – никакая это не кожа, а денег уйму отвалил. Обидно стало.

«В каком мире живём?! Каждый норовит облапошить другого. Врачи вот той скорой, про которую в очереди слышал, поступаются совестью, отбывая своё дежурство. Видят ли они за своей работой человека? Продавщица продала подделку, а может, она и сама не ведала, поскольку её задача – продать. Дома-то небось дети, их кормить каждый день надо. А откуда деньги приносятся – так это не важно. Не пахнут деньги – так, кажется, говорят…».

Думал обо всём этом Леонид. Долго думал, вспоминал и свою жизнь – как однажды пошёл наперекор совести. Был у него студент. Посредственный студент. Но папа его занимал высокий пост, причем в этой же структуре – электромеханической. Леонид что только не предпринимал – и дополнительно занимался с оболтусом, и пытался заинтересовать занимательной механикой – всё бесполезно. И однажды не выдержал и влепил студенту «неуд». Что тут началось! Вызовы в ректорат, отчитывание перед сослуживцами, даже отстранение от преподавания в этой группе… И, что самое досадное, настоял-таки ректор, чтобы Леонид Иванович переделал ведомость и поставил положительную оценку студенту. Спустя же семь лет Леонид Иванович встретился со своим бывшим учеником в одном деканате, где Леониду Ивановичу представили нового преподавателя в лице молодого перспективного аспиранта.

Всю ночь промучился Леонид с болью в костях.

Утром выпал снег.

Долго звонил телефон. Потом долго звонили в дверь. Потом над телом Леонида стоял Жанат, и тряс его за окоченевшие плечи. Потом комната наполнилась разным народом – знакомыми, незнакомыми людьми. Под голову Леонида соседка подложила подушечку с опилками, а через руки, сложенные на груди зачем-то перекинула ленточку с какой-то надписью. И всё так аккуратно… «А ведь она тоже, как и я, одинокая… Почему я на неё не обращал внимания?..».

Душа Леонида долго ещё разглядывала лица тех, о ком он вспоминал в свои последние часы жизни. Потом снег падал на лицо. А потом стало темно. И, одновременно, где-то там впереди, замаячил притягивающий свет. К нему и потянуло Леонида, как сквозь серебристый тоннель, как в аквапарке, куда Леонид с внучкой ходил, где – ах, да и только… и радость, как бабочки в животе.

Любка
_{базальт}

Любка терпеть не могла справлять свои дни рождения. Юбилей – куда ни шло. Вот, на пятидесятилетие, понятное дело – сродственников, сотрудников, подружек надо будет созвать. Но это через два года ещё. А сегодня позвонила подружка Сонька, поздравила с днюхой и напросилась на ужин. Любка хотела отпраздновать по-тихому, со своим новым другом таксистом.

Жизнь у Любки как-то не задалась. После школы пошла на швейную фабрику. Думала, год-другой поработает, а там в техникум поступит. Но работа затянула. Как вступительные экзамены подоспели, поняла, что школьную программу запамятовала. На первый-то экзамен сходила. Письменный был. Почитала задание, покрутила ручкой перед чистым листком, поглядела на молоденьких старательных выпускников и решила – не для неё эта учёная жизнь. А и чего учиться? Ей уже комнату в общаге дали, зарплату хорошую назначили – вон прошлой зимой себе дорогущее пальто справила. Драп новый завезли – изумрудного цвета, в крупную клетку, такое отменное пальтецо вышло. Не-ет, учёность не для неё. Встать и уйти с экзамена не решалась. Досидела до конца. Потом затесалась в толпе сдающих работы, да и прошмыгнула по-ти/хонькому на улицу. Так и распрощалась с учёбой. А потом жизнь круговертью пошла – на работе в передовики выбилась, даже грамоту дали и на доску почёта портрет повесили. А там в кооператив вступила на квартиру. Деньги в банк положила на МММ, да «сгорел» банк, а вместе с ним и денежки тю-тю. Но кооператив худо-бедно выплатила. Теперича было самое время семью заводить. Но вот, больно, смущалась Любка при виде парней. С детства считала себя дурнушкой, и обзывали её в классе почём зря – то тряпкой, то кляксой. Смирилась Любка с такой своей долей, и всё мечтала – вот закончит школу, переберётся от бабки в город и заживёт новой жизнью. Уехать-то уехала. И, как вишь, добилась уже много чего. Ан, нет, семейная жизнь не заладилась. Сначала с одним познакомилась – так он Любку просто-напросто обокрал. Все побрякушки нажитые унёс. Второй – тихий был, кошки не обидит. Но пить начал. Любка его и из вытрезвителей вытаскивала, и по наркологическим больницам возила. Всё думала – очухается. Не очухался. Однажды палёной водкой траванулся – не откачали. Скорая до больницы не довезла – помер. А потратила на него Любка целых десять лет.

И вот недавно ухажёр появился – таксист. Ну, не так чтобы настоящий таксист, а как по ихнему говорят – бомбила. Любка нарадоваться не могла мужику в доме. А он и кран отремонтирует, и утюг починит. И такой умный – вечно газеты читает. Лежит на диване и читает, читает. Любка с него пылинки сдувает. Пирожков настряпает, котлеток нажарит, холодца наделает. Всё лепетала вокруг него – Васенька да Васенька.

– …Сонька звонила уже. Васенька вечером приедет, к шести часам, и вы с мужем подходите, – протелефонировала Любка ещё одной подружке Алле, и поставила в духовку курицу.

– Батюшки, – у меня ж сока никакого нет, – всплеснула руками, быстренько стащила передник, схватила сумку и помчалась в магазин.

В магазинчике, что рядом с домом – одна кола, да спрайт. А в четырёх кварталах всего – новый гастроном открыли. Любка туда. Сок уже выбрала, к кассе подошла. В это время три мужика в масках ворвались, кричат:

– Всем на пол!

Один – тот, что повыше других к кассе подбежал и кассирше приказал:

– Руку одну подняла вверх! Другой быстро деньги в пакет!

У Любки как будто вся жизнь перед глазами пробежала. Она голову в пол уткнула, и тут её всю как встряхнуло – в духовке ж курица. Любка, сама не понимая, что делает – соскочила, ей в маске крикнул что-то, а она и не услышала ничего. Сок на полу бросила, к двери кинулась, а там ещё один дорогу перегородил и грозно заорал:

– На пол! Легла на пол!

Любка с испугу остановилась. Что-то промелькнуло в груди от услышанного голоса. И даже как будто этот в маске замешкался. Любка воспользовалась заминкой и – было – к двери. В этот момент и почувствовала острый удар в спину. Боль ошпарила тело. Ноги подкосились. Любка только и успела проговорить:

– В духовке курица… – и повалилась на пол.

В себя Любка пришла от толчка. Перед глазами совсем близко медленно проступал потолок машины и сбоку послышался голос:

– Пришла в себя. Пять кубиков кетонала.

– Э-э-э… – Любка попыталась шевелить языком, но рот был закрыт каким-то кляпом.

Из глаз выкатились слёзы.

– Потерпи, милая… – услышала Любка и отключилась.

В палате, куда Любку перевели после реанимации, свободная кровать стояла около двери. Зашёл молоденький доктор:

– Ну, что, героиня, сходила в магазин? Говорят, как на амбразуру, кинулась на грабителей. Хорошо, что нож прошёл по мягким тканям.

– У меня курица… была… что теперь с квартирой… – Любка еле выговорила…

– К вам следователь, ответьте на вопросы. Только, пожалуйста, недолго, – сказал доктор, обращаясь к стоящему за ним человеку. Следователь представился и показал корочки.

– Любовь Викторовна? Крохина?

– Мг… – Любка кивнула головой, – Вы мне скажите, что с квартирой? – пролепетала она.

– Вы только не переживайте, по документам у вас в сумочке мы нашли ваш адрес, туда поехал участковый, а там у вас и застал двух грабителей…

– Как это, у меня?

– Одного успели задержать около магазина, а двое скрылись. Задержанный дал показания. Наряд милиции поехал на задержание, а там ваш участковый уже. И, как выяснилось, это ваша квартира. Любовь Викторовна, в каких отношениях вы находитесь с Василием Соколовым?

– Ну, это, мой… мой… муж гражданский…

– Знаете ли вы о том, что Соколов Василий имел судимости?

Любка еле сглотнула подступивший к горлу комок: «Как же: Васенька и судимости?».

В памяти проскользнуло знакомство с Васенькой, его уклончивые ответы на тему прошлой жизни…

– А что с квартирой-то? – Любка умоляюще посмотрела на участкового и представила себе самую ужасную картину – выгоревшую, пустую, с выбитыми стёклами квартиру, и схватилась рукой за сердце.

– Всё, всё, прекращайте беседу, – доктор тронул следователя за плечо.

– Вы скажите мне, что с квартирой-то? – требовательно закричала Любка, приподнимаясь на кровати…

– Люба здесь Крохина? – из-за двери выглянула голова Соньки, – Любонька, звёздочка ты наша, – Сонька кинулась обнимать Любку, – Вот изверг-то твой оказался, а?! Это ж он тебя ножом-то… Ты не переживай, всё дома нормалёк. Участковый вовремя успел, вот ещё бы немного и…

Сонька тараторила и тараторила. А Любка наконец-то вздохнула успокоенно:

– Сходила за соком…

Мамины тапочки
_{вердепеш}

«Надо встать и умыться. Так всегда говорит мама. Ну и что, что сегодня она не разбудила меня. И вчера. Ей плохо. Она лежит на диване и отвернулась. Наверное, я её обидела. Я обязательно умоюсь, и зубы почищу».

Наська на цыпочках подошла к маме.

– Мам… мааам… – Наська притронулась к плечу и потормошила, – Я иду умываться.

Наська услышала, или ей показалось, как мама промычала: – Мг…

Она поправила ровненько тапочки около, носками к дивану. Отошла, посмотрела на них. Вернулась и развернула носки в другую сторону.

На столе в кухне стояли, валялись множество бутылок, открытая консервная банка, из которой Наська ещё вчера доела остатки.

В сахарнице на кухонном столе оставалось пять кубиков. Наська взяла один, медленно опустила его в стакан с водой, чуточку подтемнённый спитой заваркой. Сахар не растворялся, и так хотелось поддеть его ложечкой, а она там, над мойкой. С трудом слезла с высокого, не по росту для четырёхлетки, стула. Подставила табурет к раковине, вскарабкалась, достала из сушки ложечку, потянулась к хлебнице, прибитой высоко к стенке, пошатнулась, но удержала равновесие, откинула крышку. В хлебнице лежал скукоженный кусок засохшего чёрного хлеба. Наська достала хлеб, вздохнула, глядя на него, покосилась на дверь из кухни и положила сухарь обратно. С высоты табурета осмотрела кухню. Снова достала хлеб, и спустилась на пол. Сухарь пах едой. Наська втянула запах и представила стол, заставленный тарелками, над которыми тоненько струится пар. Такое было на празднике. Мама улыбалась, даже смеялась. Потом сняла фартук и кормила Наську из ложечки вкуснятиной. Еда стекала по губам. Мама смеялась, вытирала уголки губ дочери и продолжала кормить.

В своей комнате Наська достала детскую посудку, усадила кукол в кружок и, помешивая игрушечным черпаком в маленькой пластмассовой кастрюльке, стала воспитывать кукол:

– Вот не будете есть и заболеете… На… – она протянула черпак ко рту одной куклы, потом другой, – Мц, неряха, – вытерла тряпочкой уголки губ кукле, – А когда вы поедите, мы пойдём гулять…

За окном раздался шум. Наська соскочила и подбежала к окну. Из окна высокого этажа видно, как по дороге ездят машины, ходят люди. Тепло. Солнышко греет.

«Мама говорила, когда мне будет четыре года, я пойду в садик. И вот мне четыре года. Праздник был. К маме пришли друзья, они поздравляли меня и пили водку. А дядя Витя подарил мне тапочки. Они, правда, большие, и я их отдала маме… Потом все ушли, только дядя Витя остался. Они с мамой ещё долго спорили на кухне и даже сражались. Но я уже пошла спать. А теперь мама болеет. Вот выздоровеет, и мы пойдём в садик…».

Наська сощурилась, глядя в небо. Прикрывая то один, то другой глаз, рассматривала что-то вверху. Потом закрыла оба глаза и наощупь, вытянув перед собой руки, пошла от окна. Шла, шла, пока не наткнулась на шкаф. Открыла резко глаза. Голова закружилась. В животе урчит.

Наська сходила в туалет. А оттуда – решительно прямиком направилась к маме.

– Маа-ам, я кушать хочу…

Мать зашевелилась. С трудом развернулась и уставилась мутным взглядом на дочь. Замерла, в покачивании, на минуту, потом снова плюхнулась на подушку, но уже наполовину развернувшись.

– Голова гудит… Воды дай… – тихо проговорила, не открывая глаза.

Наська не расслышала, глядя на мать.

Женщина открыла медленно глаза и, напрягаясь, повысила тон голоса:

– Кому сказала?! Воды принеси!

Наська побежала в кухню. Схватила впопыхах первый попавшийся бокал со стола, и не удержала. Бокал упал, не разбился, но откололись несколько осколков.

– Чём там? – гудела из комнаты мать, – За смертью тебя посылать!

Наська села на корточки и стала собирать бокал из разбившихся частей. Острый край больно вонзился в ладошку, потекла кровь. Наська смотрела на стекающую красную жидкость и от боли потекли слёзы.

– Маам… – тихо заскулила Наська, и сжала ладошку.

– Чё ты там застряла? – услышала она крик матери.

Наська, вздрогнула и, всхлипывая, полезла на табурет, раненую руку прижимая к груди. В мойке стояла старая зелёная эмалированная кружка, в которой плавали окурки. Наська вылила содержимое в раковину, открыла воду, и, со страхом разжимая раненную ладонь, подставила её под воду. Окурки забили сливное отверстие и набирающаяся вода, окрашенная в красный, булькала и шипела. Наська с ужасом смотрела на всё прибывающую красную жидкость, и её охватил такой страх, что она с криком ужаса свалилась с табурета и заревела навзрыд.

Шарахаясь из стороны в сторону, на шум и крик пришла мать. Оценивая обстановку, продолжая качаться, мать выдохнула:

– Ну, бахнулась… Чё орать-то так?!

Подошла к раковине, закрыла кран:

– Чё, затопить решила?! Фу, говно какое… – пошурудила в грязной воде, рукой очищая засор и стряхивая мусор в ведро, – Воды не допросишься у родной дочери…

Она достала с верхней полки чистый стакан, наполнила водой и пила, жадно заглатывая.

Наська уже успокоилась, сидя в той же позе и прижимая раненую руку.

Мать глянула на дочь:

– Вставай давай… Не/чего на полу сидеть… – она сделала шаг и наступила на осколок бокала, – Ёптить…, – взвыла мать.

– Мама, мамочка… – подскочила Наська, – Тебе больно?

– А…. – стонала мать, подтягивая одновременно ногу и глядя на предмет её ранения.

Наська обняла мать.

– Да, уйди ты!.. – сквозь зубы выдавила мать, отталкивая дочь.

Тут она увидела, что из маленького кулачка Наськи струится кровь. Мать плюхнулась на табурет.

– Иди ко мне, доча… Иди ко мне… Чего у тебя там?

Мать расправила ладошку, и припала к ней губами. Взяла дочь на руки и обняла. Покачиваясь, они обе замерли в пространстве этой точки, этой квартиры, этой улицы, этой страны.

Наська откинула голову и посмотрела на задумавшуюся мать:

– Мам… Я сейчас…

Она ловко спрыгнула с колен, убежала в комнату и вернулась, держа в руках тапочки, и поставила их носками к матери, но тут же развернула.