Текст книги "Дьюи. Библиотечный кот, который потряс весь мир"

Глава 7
Гранд-авеню

Кризис 1980 года оказался очень тяжелым, но большинство жителей не верили, что Спенсер постигнет участь Монеты. Мы не верили, что город может сдаться, рассыпаться в тлен, исчезнуть, ведь всей своей историей он показывал стойкость и выносливость. Ни Спенсеру, ни его гражданам ничего не давалось даром. Все, что чем обладали, мы заработали.

Зарождению Спенсера способствовали мошеннические сделки. В 1850 году застройщик продал несколько крупных земельных участков у излучины реки Литл-Сиукс. Поселенцы надеялись увидеть здесь процветающий город, раскинувшийся в плодородной речной пойме, но этого не случилось. Здесь не оказалось ничего, кроме сонно текущей реки и единственной хижины, находившейся в четырех милях [около 6,4 км. – Ред.] отсюда. Город существовал лишь на бумаге.

Вопреки всему первые поселенцы решили здесь остаться. Вместо того чтобы перебраться в ближайший город, они создали общину на голом месте. Спенсер заявил о своем существовании в 1871 году; тогда община подала правительству петицию по поводу строительства железнодорожного вокзала; ждать пришлось без малого пятьдесят лет. В том же году Спенсер отвоевал место в законодательном собрании округа Клей у Петерсена, более крупного города, расположенного в тридцати милях [48 км. – Ред.] южнее. Спенсер был городом «синих воротничков»[3]3
    «Синий воротничок» – понятие, обозначающее принадлежность работника к рабочему классу, представители которого, как правило, заняты физическим трудом с почасовой оплатой.


[Закрыть]. Жители были не в претензии и знали, что именно здесь, на Великих Равнинах, надо расширяться, модернизироваться и расти.

В июне 1873 года на окрестности налетела саранча. Она уничтожила кукурузу на корню, после чего принялась за созревающее зерно. В мае 1874 года саранча вернулась. Она появилась вновь в июле 1876 года, когда зерно начало наливаться восковой спелостью и на початках созрели шелковистые нити. В отчете, посвященном столетию нашей общины, опубликованном в «Ежегоднике Спенсера», в частности говорилось: «Саранча съедала колосья и принималась за кукурузу, пока та не падала на землю под собственной тяжестью. Это была настоящая катастрофа».

Фермеры стали покидать эти земли. Горожане передавали свои дома и бизнес кредиторам и уезжали из округа. Те же, кто остался, объединились, чтобы поддержать друг друга и помочь пережить эту долгую голодную зиму. Весной они кое-как наскребли кредиты для покупки семенного зерна. Саранча, уничтожая все на своем пути, продвинулась от западной границы округа Клей примерно на сорок миль [около 64 км. – Ред.], но дальше не распространилась. Урожай 1887 года был рекордным для этого района. Саранча больше о себе не напоминала.

Когда поселенцы в первом поколении состарились и не могли больше работать на земле, они перебрались в Спенсер. К северу от реки они выстроили маленькие домики, в которых занимались ремеслом и торговлей. Когда наконец была проложена железная дорога, местным фермерам уже не приходилось запрягать лошадь в повозку, чтобы проделать пятьдесят миль [около 80 км. – Ред.] и попасть на рынок. Город отметил приобретение расширением дороги от реки до железнодорожного вокзала. Эти восемь кварталов, названные Гранд-авеню, стали главной торговой улицей города. Здесь располагались сберегательные кассы и кредитные учреждения, а также фабрика попкорна на северной стороне рядом с площадью для ярмарок, завод по производству цемента и кирпича и лесопилка. Однако Спенсер нельзя назвать промышленным городом. Здесь не было крупных предприятий. В этих краях так и не объявились увешанные драгоценностями финансовые магнаты, которые прикуривали от 20-долларовых купюр. Не появились особняки в викторианском стиле. Здесь простирались поля, жили фермеры, и имелось восемь деловых кварталов под невероятно синим небом Айовы.

И тут грянуло 27 июня 1931 года.

Стояла сорокаградусная жара. В 13:36 восьмилетний мальчик зажег бенгальский огонь возле аптеки Отто Бьорнстада, что находится на углу Мейн-стрит и 4-й Западной улицы. Кто-то закричал, и от неожиданности ребенок бросил бенгальский огонь в большую витрину с петардами. Они взорвались, и огонь, разносимый горячим ветром, распространился по улице. Через несколько минут пламя охватило обе стороны Гранд-авеню, и немногочисленная пожарная команда Спенсера была бессильна справиться с напором огня. Четырнадцать близлежащих городов направили команды и оборудование, но воду из реки пришлось качать насосами. Когда пламя достигло пика, пылала даже мостовая на Гранд-авеню. К концу дня сгорели тридцать шесть строений, в которых располагались семьдесят две коммерческие фирмы – это почти половина того, что имелось в городе.

Не могу представить, о чем думали эти люди, глядя как дым тянется над полями и тлеющими останками их родного города. В тот день жители северо-западной части Айовы должны были чувствовать себя одинокими и всеми покинутыми. Город умер. Деловая активность застыла, а люди покидали насиженные места. Уже три поколения основной массы семей в Спенсере с трудом зарабатывали себе на жизнь. И теперь, в преддверии Великой депрессии (она уже дала знать о себе на побережье, но до внутренних районов, таких как северо-западная часть Айовы, добралась лишь к середине 1930-х годов), сердце Спенсера лежало во прахе и пепле. Урон от бедствия составил более двух миллионов долларов по курсу того времени. Эта трагедия до сих пор остается самой масштабной рукотворной катастрофой в истории штата Айова.

Откуда все это мне известно? В Спенсере все об этом знают. Огонь стал нашим наследством. Он и определил нашу дальнейшую жизнь. Единственное, чего мы не знаем – это имени того мальчика, что устроил пожар. Разумеется, кому-то оно известно, но было принято решение не предавать огласке имя ребенка. Главное – мы остаемся городом. И мы едины. Так что давайте не будем ни на кого указывать пальцем. Лучше займемся своими проблемами. Мы назвали это прогрессивным подходом. Если спросить у кого-нибудь из жителей Спенсера о их городе, то вам ответят: «Он развивается». Это наша мантра. Если вы попросите пояснить, мы ответим: «У нас есть парки. Мы работаем добровольно. И стремимся к совершенствованию». Если вы копнете глубже, то на минуту мы задумаемся, а потом скажем: «Ну, здесь был пожар…»

Однако наши действия обусловлены вовсе не пожаром. Спустя несколько дней собралась комиссия, которая должна была предложить план по созданию нового делового центра, современного и максимально защищенного от несчастных случаев, даже если на первых порах магазинам придется торговать под открытым небом. Все согласились. Никто не сказал: «Давайте воссоздадим все как было». Лидеры нашей общины отправились в крупные города Среднего Запада, такие как Чикаго и Миннеаполис. Они познакомились с планировкой городов и изящным стилем таких мест, как Канзас-Сити. Через месяц был готов план деловой части города в стиле современного ар-деко, который присущ процветающим городам. У каждого сгоревшего здания имелся владелец, но в то же время каждое строение было частью городского ансамбля и формировало облик города. Владельцы одобрили план. Они понимали, что нужно жить, работать и существовать сообща.

Если вы сегодня посетите деловой центр Спенсера, вам не придет в голову даже сама мысль по поводу стиля ар-деко. Архитекторы были в основном из Де-Мойна и Сиукс-Сити, и они строили в стиле прерия-деко. Здания, преимущественно кирпичные, были малоэтажными. На некоторых красовались башенки, как на здании миссии в Аламо. Прерия-деко – стиль практичных людей. Спокойный и одновременно элегантный. Неброский и без всякой вычурности. Он ориентирован на нас. Нам нравится современный дух Спенсера, но мы не привыкли быть объектом внимания.

Когда вы отправляетесь в деловой центр, возможно, за кондитерскими изделиями в пекарню Кэролла или за покупками в «Хен-Хаус», то, скорее всего, не обратите внимания на удлиненные безупречные линии фронтонов. Вероятно, припаркуете машину где-нибудь на Гранд-авеню и пройдете под широким плоским навесом вдоль витрин магазинов. Вы увидите металлические фонарные столбы и узорную кирпичную кладку на мостовой, длинный ряд магазинов и подумаете про себя: «Здесь здорово! Этот город живет и трудится».

Наш деловой центр стал наследием пожара 1931 года и в то же время – отголоском фермерского кризиса 1980-х годов. Когда настают трудные времена, вы или сплачиваетесь, или разбегаетесь. Это справедливо применительно к семьям, городам и даже отдельным людям. В конце 1980-х годов Спенсер опять ощутил себя единым. И вновь преображение города началось изнутри, когда торговцы с Гранд-авеню, многие из которых были продолжателями семейного бизнеса с 1931 года, решили, что город нуждается в улучшении. Они наняли бизнес-менеджера для реконструкции розничных магазинов в центре города, усовершенствовали инфраструктуру и вложили средства в рекламу, даже в тех условиях, когда у них, казалось, уже не оставалось свободных средств.

Колеса прогресса начали медленно вращаться. Пара местных жителей купила и начала восстанавливать «Отель» – самое большое историческое здание в городе. Это полуразрушенное строение прежде было у нас как бельмо на глазу; оно служило немым укором, но теперь стало источником гордости, надеждой на лучшие дни. Владельцы магазинов на Гранд-авеню платили за лучшие витрины, за более удобные тротуары и за развлечения летними вечерами. Они искренне верили, что Спенсер ждут хорошие времена, и, когда публика стекалась в центр, чтобы послушать музыку или прогуляться по новым тротуарам, люди тоже верили в это. И если этого казалось мало, то в южной части делового центра, сразу за поворотом на 3-ю улицу, должно стоять чистое, гостеприимное, реконструированное здание городской библиотеки. По крайней мере, так мне это представлялось. И как только в 1987 году я стала директором библиотеки, немедленно принялась настойчиво искать деньги для перестройки библиотеки. В городе не было администрации, и даже мэр работал на полставки, выполняя в основном представительские функции. Все решения принимались городским советом. Вот туда я и ходила – снова, снова и снова. Городской совет Спенсера представлял собой классический образчик тесной компании, в которую входили давние приятели, политические воротила, встречавшиеся в «Сестерс-Мейн-стрит кафе». Оно находилось всего в двадцати футах [около 8 м. – Ред.] от здания библиотеки, но не думаю, чтобы кто-то из этой компании хотя бы раз переступил наш порог. Разумеется, я не относилась к завсегдатаям этого кафе, поэтому проблема казалась мне неразрешимой.

– Деньги на библиотеку? Чего ради? Нам надо работать, а не книжки читать.

– Библиотека – это не амбар и не склад, – возражала я совету. – Это важный центр общественной жизни. У нас есть база данных вакансий, помещения для проведения встреч, а также компьютеры.

– Компьютеры?! И сколько мы на них потратили?

В этом-то и заключалась опасность. Едва начнешь просить деньги на библиотеку, как кто-нибудь скажет: «Кстати, а зачем библиотеке нужны деньги? У вас и так достаточно книг».

Я объясняла им:

– Новые мощеные дороги – это прекрасно, но не они поднимают дух нашей общины. Другое дело теплая, гостеприимная библиотека, которая охотно принимает всех. Что может быть лучше для морального облика города, чем библиотека, которой можно гордиться?

– Скажу честно, – слышала я в ответ. – Не понимаю, в чем разница даже между самыми красивыми книгами.

Почти год все мои обращения оставались без ответа. Я едва сдерживала раздражение, но не сдавалась. И тут приключилась забавная вещь: мои аргументы получили весомость благодаря Дьюи. В конце лета 1988 года в Публичной библиотеке Спенсера произошли перемены, заслуживающие внимания. Количество посетителей заметно возросло. Люди больше времени стали проводить в библиотеке. Они уходили счастливыми и довольными и уносили с собой добрые чувства в семьи, школы и на рабочие места. И общались на эту тему.

– Побывал в библиотеке, – мог сказать прохожий, шагая вдоль новых сверкающих витрин на Гранд-авеню.

– Дьюи видел?

– Конечно.

– Он садился к тебе на колени? Он всегда устраивается на коленях у моей дочери.

– На самом деле я про кота забыл, а когда полез за книгой на высокую полку, то вместе с книгой в руке у меня оказался Дьюи. От удивления даже выронил книгу.

– И что Дьюи сделал?

– Он засмеялся.

– В самом деле?

– Во всяком случае, так мне показалось.

Должно быть, этот разговор продолжился и в «Сестерс-Мейн-стрит кафе», потому что члены совета наконец-то обратили взоры в нашу сторону. Их отношение начало постепенно меняться. Сначала они перестали посмеиваться надо мной, а потом стали прислушиваться.

– Вики, – однажды сказали в городском совете, – возможно, библиотека действительно нуждается в переменах. Сейчас, как вы знаете, финансовые затруднения и денег у нас нет, но если вы организуете какой-нибудь фонд, то мы окажем вам поддержку.

Должна признать, ожидала большего, тем не менее это был максимум того, что библиотека получила от города за многие, многие годы.

Глава 8
Лучшие друзья Дьюи

Легкий шепот, который в 1988 году раздавался в городском совете, не имел ко мне отношения. Это звучали голоса людей, к которым обычно не прислушивались: городские старожилы, матери и дети. Кое-кто из попечителей стал заходить в библиотеку, чтобы посмотреть книги, почитать газеты, полистать журналы. Другие их коллеги постоянно посещали библиотеку. Им нравилось проводить у нас время; здесь они отдыхали и набирались сил. Каждый месяц таких посетителей становилось все больше. Дьюи уже не был диковинкой; он стал неизменным атрибутом общины. Люди приходили в библиотеку, чтобы увидеться с ним.

Дьюи вовсе не относился к тем животным, которые ко всем без разбора льнут. Он вовсе не кидался навстречу всякому, кто появлялся в дверях. Он просто располагался недалеко от входа, и любой желающий мог пообщаться с ним; в противном случае человек обходил его и шел по своим делам. В этом заключалось тонкое различие между собаками и кошками, особенно такими, как Дьюи: кошка может нуждаться в вас, но она никогда не станет навязываться.

Если приходили постоянные посетители, а Дьюи их не встречал, они обычно отправлялись на поиски кота. Сначала они осматривали пол, полагая, что Дьюи укрылся где-то в уголке. Затем пробегали взглядом по верху книжных стеллажей.

– Вот ты где, Дьюи! А я не заметил тебя, – говорили они и протягивали руку, чтобы погладить его.

Дьюи вежливо подставлял им голову, но не следовал за ними. У посетителей был немного разочарованный вид.

Но стоило им забыть о его присутствии, Дьюи прыгал им на колени. Вот тогда я замечала, как человек расплывался в улыбке. И не потому, что Дьюи минут десять-пятнадцать посидел с ними, а потому, что уделял им особое внимание. К концу первого года пребывания кота в библиотеке множество посетителей говорили мне: «Знаю, Дьюи всех любит, но нас связывают особые отношения».

Я кивала и улыбалась в ответ: «Совершенно верно, Джуди», – считая, что и с ней, и со всеми остальными, кто приходит в библиотеку, у него ровные отношения.

Если Джуди Джонсон (или Марси Макки, или Пэт Джонс, или любой другой поклонник Дьюи) слишком долго искала его, то она, конечно, испытывала разочарование. Подобные разговоры я затевала множество раз. Через полчаса на лице моей собеседницы, которая уходила из библиотеки, появлялась улыбка при виде Дьюи, сидящего на коленях у кого-то из читателей.

– Ох, Дьюи, – говорила она с укоризной, – а я-то думала, что ты дружишь только со мной.

Она смотрела на кота несколько секунд, но Дьюи не удосужился взглянуть на нее. В тот момент она улыбнулась. Я догадывалась, о чем думала Джуди: «Что ж, это его работа. Все равно он любит меня больше всех».

К нам приходили и дети. Чтобы понять роль Дьюи в жизни Спенсера, достаточно посмотреть на детей: их улыбки, когда они входили в библиотеку, радостные поиски кота и восторг, когда они находили своего любимца. Сопровождавшие их мамы тоже улыбались.

Я знаю семьи, в которых есть дети-инвалиды, и для многих из них времена были нелегкими. Родители никогда не обсуждали эти проблемы со мной или с кем-то из коллег. Полагаю, они не вели таких разговоров даже со своими близкими друзьями. Наша задача была иной, и мы стремились никого не нагружать своими личными делами, какими бы они ни были: хорошими, плохими или обычными. Тем не менее мы все понимали. Один мальчик носил старую куртку еще с прошлой зимы, а его мать перестала пользоваться косметикой и носить украшения. Мальчик любил Дьюи и относился к нему как к настоящему другу, и его мать всегда улыбалась, когда видела их рядом. Примерно в октябре мальчик и его мать перестали приходить в библиотеку. Как оказалось, эта семья покинула город.

Это был не единственный мальчик, который этой осенью носил старую куртку, и, разумеется, не он один любил Дьюи. Все они хотели его внимания, даже боролись за него в той мере, настолько позволяли приличия во время «часа истории», если поблизости находился Дьюи. Каждый вторник утром ребята перешептывались в Круглой комнате, где проходили занятия, которые прерывались внезапным криком: «Дьюи пришел!» И все сломя голову одновременно бросались навстречу Дьюи, чтобы погладить его.

– Если вы не успокоитесь, – говорила им наш детский библиотекарь Мэри Уолк, – Дьюи придется уйти.

Пока дети занимали свои места, в комнате воцарялась тишина, и они старались приструнить свое возбуждение. Когда все наконец успокаивались, Дьюи начинал прохаживаться, касаясь ноги каждого ребенка и вызывая хихиканье. Дети хватали его и шептали: «Посиди со мной, Дьюи. Посиди со мной».

– Дети, не заставляйте меня снова делать вам замечание! – строго предупреждала Мэри.

– Да, Мэри. – Дети всегда звали ее по имени. Она так и не смогла привыкнуть к обращению «мисс Уолк».

Дьюи, поняв, что маршрут прогулки закончен, прекращал свой обход и сворачивался на коленях у какого-нибудь счастливчика. Кот никому не позволял хватать себя и насильно втаскивать на колени; он предпочитал сам выбирать, с кем понежиться. И каждую неделю выбирал кого-нибудь другого.

Как только Дьюи облюбовал чьи-то колени, он обычно затихал, пока не начинался фильм. Тогда он запрыгивал на стол, ложился, поджимая под себя лапы, и внимательно смотрел на экран. Если сюжет ему не нравился, он начинал скучать и покидал стол. И прежде чем дети успевали спросить: «А где Дьюи?» – тот уже исчезал.

Был только один ребенок, которому Дьюи никогда не мог отказать. Этой девочке было всего четыре годика, когда Дьюи появился в библиотеке, и она каждую неделю приходила сюда в сопровождении матери и старшего брата. Ее брат любил Дьюи. А девочка боязливо жалась, стараясь не приближаться к коту. Ее мать однажды призналась мне, что девочка боится всех четвероногих животных, особенно кошек и собак.

Вот так возможность! Я знала, что Дьюи может сделать для этой девочки то, что уже делал для других детей с аллергией на кошек, и в конечном счете их родители заводили кошек. Я предложила осторожно познакомить ее с Дьюи; для начала она посмотрит на него через окно, а потом мы устроим им знакомство.

– Это идеальная работа для нашего доброго и ласкового Дьюи, – сказала я ее матери. Я с энтузиазмом подобрала для девочки самые лучшие книги, чтобы помочь ей преодолеть свой страх.

Но женщина не одобрила мой план, и я согласилась с ней. Когда девочка входила в двери и здоровалась, мы запирали Дьюи в моем кабинете. Кот терпеть не мог сидеть запертым, особенно тогда, когда в библиотеке находились читатели.

«Ты не должна так поступать! – слышалось в его завываниях. – Я знаю, кто она! Я к ней и близко не подойду!»

Мне была глубоко ненавистна необходимость запирать Дьюи, равно как и невозможность дать ему шанс сделать радостнее жизнь этой маленькой девочки. Что я могла поделать? «Не переживай, Вики, – подбадривала я себя. – Все наладится».

Мысленно я планировала скромно отметить первый день рождения Дьюи: пирожное из кошачьего корма для Дьюи и угощение для посетителей. Мы не знали точную дату его появления на свет, но доктор Эстерли прикинул, что, когда мы нашли его, ему было около восьми недель, поэтому мы отсчитали дни и остановились на 18 ноября. Ведь мы нашли Дьюи 18 января, в счастливый для него день.

За неделю до праздника мы разослали открытки с приглашениями. Через несколько дней их уже набралось более сотни. В следующий «час истории» дети рисовали картинки с пирожными ко дню рождения кота. За четыре дня до праздника мы развесили рисунки в зале. Затем эту историю напечатали в газете, и к нам стали поступать поздравительные открытки по почте. Я не могла поверить – люди по почте посылали поздравления коту!

Во время праздника дети плясали и прыгали от радости. Другой кот, без сомнения, испугался бы, но Дьюи воспринимал торжество с привычным спокойствием. Однако он не стал крутиться вокруг детей, а зорко следил за подарками: пирожное в виде мышки, покрытое толстым слоем жирного йогурта, которое приготовила Джин Холлис Кларк. (Диетические продукты Дьюи не любил.) Пока дети смеялись и прыгали, я смотрела на взрослых, обступивших ребят. Они сами радовались как дети. И в очередной раз я поняла, насколько необычен Дьюи. Мало какой кот сумел бы иметь столько поклонников. И еще кое-что стало мне понятным: Дьюи производил сильное впечатление на людей; его воспринимали как члена общины, и хотя я проводила с ним весь день, никогда не отдавала себе отчета в том, какие именно отношения у него складывались с ласкавшими его людьми. Дьюи не стремился к роли чьего-нибудь фаворита; он одинаково любил всех.

Впрочем, я не совсем точно выразилась. С отдельными персонами у Дьюи были особые отношения, и я хорошо запомнила его отношение к Кристел. На протяжении десятилетий в библиотеке проводился специальный час занятий для школьников младших и средних классов. До появления Дьюи дети вели себя скверно. В течение недели для них это была единственная возможность почувствовать свободу, и они приходили в крайнее возбуждение: шумели, галдели и прыгали. Но детям дали понять, и они уяснили: если будут слишком шумными и непослушными, Дьюи уйдет. И дети старались изо всех сил, чтобы Дьюи находился рядом с ними. Через несколько месяцев те же дети стали вести себя настолько спокойно, что в это трудно было поверить.

Дети не могли как следует приласкать Дьюи, потому что среди них было много инвалидов. Для Дьюи это не было помехой. Как только ребята успокаивались, Дьюи весь час проводил с ними. Он прохаживался по комнате, терся об их ноги и запрыгивал им на колени. Дети порой были так сильно поглощены котом, что больше ничего вокруг не замечали. Даже читай мы им телефонный справочник, они бы не обратили на это внимания.

Кристел, возможно, самая болезненная девочка в группе, была красивым ребенком одиннадцати лет, однако она не говорила и у нее были парализованы руки и ноги. Она сидела в инвалидной коляске, у которой спереди был закреплен деревянный пюпитр. Когда она появлялась в библиотеке, обычно ее голова была опущена, а взгляд был устремлен на этот пюпитр. Учительница снимала с нее пальто или расстегивала курточку, при этом она не шевелилась, как если бы ее здесь вовсе не было.

Дьюи сразу же обратил внимание на Кристел, но контакт между ними не сложился. Похоже, он не вызывал у нее интереса, к тому же вокруг было множество детей, которые всячески добивались внимания кота. Как-то раз Дьюи прыгнул на пюпитр, закрепленный на коляске Кристел. Девочка вскрикнула. Она годами посещала библиотеку, и я даже не подозревала, что она способна произносить звуки. Этот крик был первым звуком, который я услышала из ее уст.

Дьюи стал постоянно посещать Кристел. И каждый раз, когда он оказывался на пюпитре, Кристел вскрикивала от удовольствия. У нее был высокий и звонкий голос, однако Дьюи это не пугало. Кот понимал, что означает такая реакция. Он улавливал ее радость или, может быть, реагировал на ее мимику. При появлении Дьюи Кристел буквально светилась от радости. Прежде ее глаза всегда были безжизненными, а теперь они засияли.

Вскоре ей стало недостаточно просто наблюдать за Дьюи, когда он оказывался на пюпитре. Стоило учительнице ввезти коляску Кристел в библиотеку, девочка тотчас оживлялась, а увидев Дьюи, ожидающего ее у входа, начинала произносить невнятные звуки. Обычно голос у нее был высоким, но сейчас он звучал более низко и глубоко. Уверена, что она таким образом разговаривает с Дьюи. Должно быть, он тоже так считал: заслышав голос девочки, он направлялся к ней. Когда коляску останавливали, он запрыгивал на пюпитр, и Кристел вся светилась. Она стала что-то напевать, и вам трудно себе представить, какой широкой и радостной была ее улыбка в этот момент. У Кристел лучшая улыбка в мире.

Обычно учительница брала Кристел за руку и помогала гладить Дьюи. Эти прикосновения, когда она чувствовала его шерстку под своими пальцами, всегда вызывали громкие, радостные звуки. Готова поклясться, однажды она подняла глаза и наши взгляды встретились. Она была так переполнена чувствами, что ей хотелось с кем-то поделиться своей радостью, а ведь эта девочка годами упорно смотрела вниз. Как-то я сняла Дьюи с пюпитра и устроила его под курточкой Кристел. Она даже не вскрикнула, а просто в изумлении смотрела на него. И была очень счастлива! И Дьюи тоже был счастлив. Перед ним была грудь, к которой он мог прильнуть, ему было тепло, и рядом находилась та, кого он любил. Он даже не пытался выбраться наружу. Он оставался с Кристел минут двадцать, а может, и дольше. Остальные дети в это время рассматривали книги. Дьюи и Кристел вместе сидели перед столом. Автобус уже стоял возле библиотеки, и все дети уже заняли свои места, но Дьюи и Кристел продолжали сидеть на том же месте. Улыбка девочки в этот момент была дороже всех сокровищ мира.

Я не имела представления о том, как живет Кристел. Не знала, что она чувствует, оказываясь среди других людей, или чем занимается. Но уверена: когда Кристел попадала в нашу библиотеку, в обществе Дьюи она была счастлива. Думаю, такое безграничное счастье мало кто из нас испытал. И Дьюи знал об этом. Ему хотелось, чтобы она познала такое счастье, и любил ее за это. Разве не это качество должно присутствовать в каждом коте или человеке?

Ниже представлен список, который был написан на большом оранжевом листе бумаги и прикреплен над круглым столом Публичной библиотеки города Спенсера во время празднования первого дня рождения Дьюи 18 ноября 1988 года:

ЧТО ЛЮБИТ И ЧЕГО НЕ ЛЮБИТ ДЬЮИ