Текст книги "Нахимов. Гений морских баталий"

Турецкий снаряд разорвался на батарейной палубе линейного корабля «Ростислав». Огонь подбирался к крюйт-камере, где хранились запасы пороха. Дорога была каждая секунда. Мичман Н. Колокольцев бросился к пороховому погребу и, пренебрегая жизнью, быстро ликвидировал опасность. Корабль был спасен. «За особенное присутствие духа и отважность, оказанные во время боя», адмирал Нахимов представил мичмана Колокольцева к боевой награде.

Линейный корабль «Три Святителя» вступил в борьбу с фрегатами «Каиди-Зефер» (54-пуш.) и «Низамие»; первыми неприятельскими выстрелами у него перебило шпринг, и корабль, повернувшись по ветру, подвергся меткому продольному огню одной из береговых батарей, причем сильно пострадал его рангоут. Снова заворотив корму, он очень удачно стал действовать по «Каиди-Зеферу» и другим судам и принудил их броситься к берегу.

Во время Синопского сражения русские корабли умело взаимодействовали между собой и помогали друг другу. Когда командир корабля «Ростислав» капитан 1-го ранга А.Д. Кузнецов заметил, что береговая турецкая батарея наносит сильные повреждения кораблю «Три святителя», то огонь «Ростислава» был сразу же перенесен на эту батарею. Совместными усилиями двух кораблей сильные береговые укрепления противника на правом фланге были подавлены.

Иная картина наблюдалась в турецкой эскадре. В самом разгаре сражения английский советник А. Слейд на пароходе «Таиф» снялся с якоря и ушел в Константинополь, поскольку опытный англичанин еще в начале боя понял, чем он кончится, и не желал разделить печальную судьбу своих сослуживцев, к которым он относился довольно прохладно. Бегство англичанина дало повод последовать его примеру турецким офицерам: оставил свой корабль Измаил-бей – командир парохода «Эрекли», Ицет-бей – командир корвета «Фейзи-Меабуд» и др. Спустя три часа после начала сражения ни один из неприятельских кораблей не оказывал сопротивления русской эскадре. Вскоре были подавлены последние береговые батареи.

Первые турецкие залпы раздались в полпервого дня, а через два часа с небольшим уже все было почти кончено (а окончательно закончилось еще через час с минутами). За это время русская эскадра выпустит 16 800 снарядов с точностью, не ожидаемой противником, в разгар сражения делая до 200 залпов в минуту, чего ни один флот мира не мог повторить. Видимо, инстинктивно это чувствуя, население Синопа бежало в горы еще в самом начале боя, а ближе к его концу к бежавшим присоединятся и более тугодумные городские власти и сухопутный гарнизон.

Командам кораблей и войскам на них повезет значительно меньше: три четверти команд погибнет. Равно как и все корабли (кроме «Тайфа»), на которые еще перед боем Осман-паша и велел погрузить эти злополучные войска, уверенный в успехе, с приказом занять русские корабли после победы над ними.

Корабли Осман-паши один за другим взрывались, садились на мель, бросались – горящие – своими командами. В результате сражения все пятнадцать турецких кораблей и их береговые батареи были уничтожены.

Все вверенные Осман-паше войска были либо уничтожены, либо взяты в плен, включая и самого турецкого адмирала. Но убитых было гораздо больше, чем пленных, – бой был слишком горяч. Тем удивительнее, что эскадра Нахимова потеряла всего 38 убитыми и 240 ранеными. Даже не удивительнее, а поразительнее – ибо за этим стояли талант флотоводца, искусство командиров и высокая выучка экипажей.

В конце боя к Нахимову подоспело дополнительное подкрепление – на помощь пришел его командир, начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал В.А. Корнилов (пароходо-фрегаты «Одесса», «Крым» и «Херсонес»). Они сразу вступили в бой, но он уже затухал. Корнилову осталось лишь поздравлять своего подчиненного с блестящей победой. Оценивая значение победы, Корнилов отмечал в письме жене: «Имею времени только тебе сказать, что 18 ноября произошло сражение в Синопе. Нахимов с своей эскадрою уничтожил турецкую и взял пашу в плен. Битва славная, выше Чесмы и Наварина… Я с отрядом пароходов пришел вначале и потому был свидетелем великого подвига Черноморского флота. Ура, Нахимов! М.П. Лазарев радуется своему ученику!»

Один из офицеров Корнилова сделал зарисовку картины, раскрывшейся перед ними в Синопе: «Большая часть города горела, древние зубчатые стены с башнями эпохи Средних веков выделялись резко на фоне моря пламени. Большинство турецких фрегатов еще горело, и когда пламя доходило до заряженных орудий, происходили сами собой выстрелы, и ядра перелетали над нами, что было очень неприятно. Мы видели, как фрегаты один за другим взлетали на воздух. Ужасно было видеть, как находившиеся на них люди бегали, метались на горящих палубах, не решаясь, вероятно, кинуться в воду. Некоторые, было видно, сидели неподвижно и ожидали смерти с покорностью фатализма. Мы замечали стаи морских птиц и голубей, выделяющихся на багровом фоне озаренных пожаром облаков. Весь рейд и наши корабли до того ярко были освещены пожаром, что наши матросы работали над починкой судов, не нуждаясь в фонарях. В то же время весь небосклон на восток от Синопа казался совсем черным».

Уходя от турецких берегов, Нахимов направил письмо находившемуся в Синопе австрийскому консулу, в котором объяснял причины нападения на турецкую эскадру, и просил сообщить о ней местным властям.

Русские корабли все нуждались в починке, но ни один из них не затонул. 20 ноября Нахимов закончил ремонтные работы и отошел от Синопа. Поврежденные русские суда вели на буксире пароходы.

После синопской победы П.С. Нахимов получил послание от Николая I:

«Высочайшая грамота

Нашему Вице-Адмиралу, Начальнику 5-й Флотской дивизии, Нахимову

Истреблением турецкой эскадры при Синопе вы украсили летопись Русского флота новой победой, которая навсегда останется памятной в морской истории

Статус военного ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия указывает награду за ваш подвиг, исполняя с истинной радостью постановление статуса, жалуем Вас кавалером Святого Георгия второй степени большого креста, пребывая к вам Императорскою милостью Нашею благосклонны.

На подлинной Собственною Его Императорского Величества рукою написано:

Николай

С.-Петербург, 28-го ноября 1853 года».

В рапорте А.С. Меншикову 29 ноября Нахимов писал: «Поставляя непременным долгом своим свидетельствовать пред в. с-тью об отлично-усердной службе вообще гг. офицеров и команд на судах, состоявших в нынешнем лете под моим начальством, и о примерном мужестве, храбрости и искусстве, оказанных ими во время истребления отряда турецких судов и батарей в Синопе, имею честь покорнейше просить ходатайства в. с-ти о награде отличившихся гг. флагманов, командиров судов и офицеров, как в прилагаемом у сего списке значится. Нижним же чинам вообще за истинно русскую храбрость и присутствие духа во время боя… почтительнейше прошу исходатайствовать денежное награждение для всех и знаки Георгия Победоносца… Осмеливаюсь присовокупить, что таковое ходатайство в. с-ти поставляю выше всякой личной мне награды».

Ныне 1 ноября является Днем воинской славы России – Днем победы русской эскадры под командованием П.С. Нахимова над турецкой эскадрой у мыса Синоп.

22 ноября русская эскадра с триумфом возвратилась в Севастополь. Здесь эскадру Нахимова торжественно встречали моряки и горожане. Все были веселы и счастливы. За некоторым исключением, в которое входил и Нахимов.

Как вспоминали его сослуживцы, «Павел Степанович не любил рассказывать о Синопском сражении. Во-первых, по врожденной скромности и, во-вторых, потому, что он полагал, что эта морская победа заставит англичан употребить все усилия, чтобы уничтожить боевой Черноморский флот, что он невольно сделался причиной, которая ускорила нападение союзников на Севастополь».

Рассказывали, что о поэте, приславшем ему свою оду на Синопское сражение, адмирал сказал: «Если этот господин хотел сделать мне удовольствие, то уж лучше бы прислал несколько сот ведер капусты для моих матросов».

Нахимов оказался прав. Синопская победа сыграла большую положительную роль в плане улучшения обстановки на Кавказском театре военных действий. «Быстрое и решительное истребление турецкой эскадры, – писал Нахимов, – спасло Кавказ, в особенности Сухум, Поти и Редут-Кале; покорением последнего досталась бы в добычу туркам Гурия, Имеретия и Мингрелия». Однако эта победа оказалась для России роковой в стратегическом плане. Известие о Синопе вызвала истерику в английской и французской прессе, встревожила правящие круги и заставила их действовать решительней. Так, в английских газетах эти события назвали «синопской резней».

Уже в январе 1854 г. в Варне Англия и Франция сосредоточили свою объединенную 70-тысячную армию, а менее чем через два месяца предъявили России ультиматум, требуя убрать русские войска из Дунайских княжеств. Они угрожали ударить по русской армии, к тому времени форсировавшей Дунай и успешно громившей турок на Балканах.

Дунайский театр военных действий

Как и в ходе предшествующих Русско-турецких войн, в 1853 г. первоначально казалось, что главные боевые действия и в этой войне развернутся на Балканском полуострове. Именно на Дунайском театре в начале войны турецкие войска первоначально попытались перейти в наступление. Численный перевес был на их стороне. Против 82-тысячной русской армии Порта двинула почти 150-тысячную армию во главе с Омер-пашой. Османы в нескольких местах предприняли попытки переправиться через Дунай. Однако большинство их атак были успешно отражены в ходе сражений в конце 1853 – начале 1854 г. Была уничтожена и турецкая Дунайская флотилия.

11 марта 1854 г. русские войска численностью в 45 тысяч человек форсировали Дунай в его верховьях у Браилова, Галаца, Измаила и начали штурм вражеских укреплений у крепости Тульчи в Северной Добрудже.

С началом войны Николай I издал манифест, в котором вспомнил слова своего старшего брата, произнесенные тем в годину Отечественной войны: «С железом в руках, с крестом в сердце станем перед рядами врагов на защиту драгоценнейшего в мире блага безопасности и чести отечества».

Подвиг

Именно так – с крестом в сердце – и встал на обережение родной земли отец Иоанн Пятибоков. Встал истово, и хотя руки его сжимали не оружие, он был так же, как и русские солдаты, страшен врагу, страшен своей любовью к родному очагу и своей готовностью положить живот в защиту его.

Протоиерей Пятибоков был к этому времени уже опытен в ратном служении, ибо начал службу младшим священником в Костромском егерском полку еще в 1848 г. Вместе с полком принял участие в Венгерском походе, и за усердную пастырскую деятельность во время этой военной кампании был назначен в 1850 г. в возрасте 30 лет старшим священником в Могилевский пехотный полк и – одновременно – благочинным 7-й пехотной дивизии. В этих качествах он и встретил начавшуюся Восточную войну, разделяя с могилевцами все тяготы ратной службы, все ужасы войны, видя образцы воинской доблести и сам в нужный момент проявляя доблесть. Самым ярким эпизодом которой был подвиг 11 марта 1854 г.

Его родной Могилевский полк был в составе отряда генерал-лейтенанта Ушакова, который в десять часов утра начал переправу через Дунай.

По переправе два батальона могилевцев во главе с командиром полка полковником Тяжельниковым двинулись вправо – для наблюдения за неприятельскими батареями, располагавшихся на высотах Старой Тульчи. Сюда турки начали поспешно стягивать войска из ближайших окрестностей, сюда же двинулось и подкрепление из Исакчи.

Видя это, генерал Ушаков решил взять береговые батареи – дабы к ночи обеспечить безопасность своего правого фланга и самой переправы. Батальоны под командованием полковника Тяжельникова пошли вперед. Ближайший турецкий редут, занятый лишь неприятельской пехотой, был взят с ходу.

Однако вторая батарея турок – гораздо более укрепленная – решила так просто не сдаваться. Едва русские батальоны двинулись к ней, как турки открыли картечный огонь из 6 орудий и сильнейший огонь из ружей. Этот вал огня вырвался из обширного сомкнутого укрепления, когда могилевцам оставалось до батареи никак не менее ста саженей и оказался весьма губительным: первыми же выстрелами были ранены шедшие во главе штурмовых колонн полковник Тяжельников, командир 1-го батальона могилевцев подполковник Амонтов и прикрепленный к могилевцам капитан Генерального штаба Вагнер.

Батальон, оставшись без командиров, минутно замешкался, но тут капитан Домбровский и штабс-капитан Петров взяли командование на себя. Перестроив полубатальоны в ротные колонны, они повели солдат на штурм батареи со стороны реки. Одновременно 2-й батальон, взявший до этого первую турецкую батарею, во главе со своим командиром майором Богуславлевичем пошел на штурм центрального входа неприятельского укрепления.

Но и там, и там турки атаки отбили, хотя солдаты 1-го батальона и влезли уже было на вал. Все же непосредственно от стен пришлось отступить, но недалеко. Почти что тут же – во рвах и за деревьями – батальоны залегли и затеяли с засевшими на батарее османами жаркую перестрелку, в чем пехоте помогали четыре орудия 2-й легкой батареи под начальством батарейного командира подполковника Храповицкого, также затеявшего с турками картечную дуэль.

Бой продолжался уже шесть часов – люди устали, измучились, количество убитых и раненых стремительно росло: все же русский отряд продолжительное время сражался с укрывшимися за укреплениями турками, сам же защищенный единственно своим мужеством. Наступал критический момент боя, чреватый разразиться непредсказуемым и необратимым.

Это почувствовал Ушаков, пославший на помощь могилевцам 3-й и 4-й их батальоны и три батальона только что переправившегося Смоленского пехотного полка. Это увидел и отец Иоанн, бывший все время в гуще боя. Увидел и понял, что настал его час, час, когда человек должен делом доказать свое право жить в этом мире не потупляя глаз. Если даже за это придется заплатить по самой высшей цене.

Утешив себя мыслью, что «благо положить живот свой за святую веру, царя и отечество на войне против врага и супостата, яко жертву Господу Вседержителю», отец Иоанн возложил на себя епитрахиль и, взяв в руки святой крест, встал в полный рост. Перед своими однополчанами. Перед вражеской батареей.

Но отец Иоанн не смотрел в сторону турецкого укрепления – он искал взглядом глаза своей многолетней паствы. И когда все взоры обратились к нему, он осенил всех бывших здесь крестом и окропил святой водой. Вслед за чем страстно вскричал:

– С нами Бог, ребята, и да расточатся враги Его!.. Родимые, не посрамим себя! Сослужим службу во славу Святой Церкви, в честь государя и на утешение нашей матушке России! Ура!

С этими словами священник наконец повернулся лицом к вражескому укреплению и пошел на него. Солдаты ринулись следом, на ходу обгоняя своего духовного пастыря. Тем не менее отец Иоанн не особенно отстал – он в первых рядах взошел на укрепление осман, осеняя крестом все страны света.

Он был рядом с майором Богуславлевичем, возглавившим атаку могилевцев, которых подкрепили подоспевшие смоленцы. Рядом с майором он и получил две сильнейшие контузии – первая цепь атакующих всегда самая приметная. Контузии, а не раны, хотя отца Иоанна спасло лишь чудо: от святого креста, бывшего у него на груди, пуля отбила полностью правую перекрестную сторону, а епитрахиль, также бывшая на нем, была разорвана картечью.

И все же до конца боя – до полной победы – отец Иоанн оставался на своем пастырском посту, видный всем – и друзьям, и неприятелю.

Мужество пастыря, героизм солдат и офицеров не пропали даром – батарея была взята, и турки, устрашенные тем, как она была взята, почти тотчас же без сопротивления позволили занять русским две береговые дунайские крепости – Тульчу и Исакчу. Беспристрастный же рапорт о сем бое могилевцев прямо говорил, кому обязаны были они данной викторией: «По всей справедливости, с чувствами христианскими должно сознаться, что этой славной победой могилевцы обязаны влиянию счастливой звезды любимого полководца и благословению Господню, преподанному батюшкой. Крест, коим осенял отец Иоанн славных героев, имеет быть в память воинам Могилевского полка, как свидетель геройским подвигам его. Для всеподданнейшего доклада его императорскому величеству сей крест вместе с епитрахилью отправлен господину обер-священнику армии и флотов Кутневичу своевременно».

Побед в скором времени могло стать больше, что и заставило Англию и Францию поторопиться с ультиматумом. Не получив на него ответа, они в феврале 1854 г. объявили России войну. В это же время Австрия подписала с султаном договор о занятии своими войсками этих княжеств и расположила на их границах 300-тысячную армию. Австрию поддержала Пруссия.

Поначалу Николай I отверг и требования Австрии. 29 апреля русские войска на Дунае возобновили наступление. 5 мая была осаждена крупнейшая турецкая крепость Силистрия на южном берегу Дуная. Взятие этой крепости открывало кратчайший путь на Константинополь. Осадные работы проходили довольно успешно. Однако давление со стороны Австрии нарастало. Николай I поначалу не желал верить в серьезность намерений только что спасенной им империи Габсбургов. «Не верю!» – такие слова писал царь на полях донесений дипломатов. Однако вскоре ему пришлось поверить. 9 июня фельдмаршал И.Ф. Паскевич отдал приказ о снятии осады Силистрии и отходе войск за Дунай.

Теперь основные силы русской армии в Дунайских княжествах пришлось сосредоточить против нависшей с северо-запада австрийской армии. Против Омер-паши остались лишь заслоны. 23–25 июня 1854 г. почти 50-тысячный турецкий корпус атаковал 6-тысячный отряд генерала Ф.И. Соймонова у города Журжа на левом берегу Дуная. После упорного сражения Соймонов был вынужден отступить к Бухаресту. Вскоре из Варны союзники двинули против русских три французские дивизии, но эпидемия холеры, разразившаяся среди солдат, заставила их повернуть назад.

В конце концов Николай I был вынужден подчиниться Австрии и отдал приказ о выводе русской армии из Молдавии и Валахии. К сентябрю 1854 г. русские войска отошли за Прут. Австрийцы почти сразу же ввели свои войска в Дунайские княжества. Теперь, казалось, повода для военного противостояния больше нет. Но так казалось только России. Англия и Франция преследовали совсем иные цели, и для них все еще только начиналось.

В это время они ведут сложные дипломатические игры, целью которых было привлечение к коалиции против России Австрии, Пруссии, Швеции, Сардинии. Откликнулась позднее только последняя, пославшая в Крым подкрепление войскам союзников 15-тысячный корпус. Остальные впрямую войну России не объявляли, лишь нависая над ее рубежами и отвлекая этим значительные силы русской армии.

Флот союзников на Черном море

Англия и Франция располагали значительными силами, и они начали свою войну, собираясь разом военным путем решить систему взаимоотношений с Россией, то, что ранее проводилось в жизнь путем дипломатии, торговли, финансов.

Свое непосредственное вступление в войну против России Англия и Франция начала 10 (22) апреля 1854 г. с массированной бомбардировки чисто торгового порта Одессы и попытки высадить там десант. Высадка сорвалась благодаря героическим действиям батареи прапорщика Щеголева.

Корнилов назвал бомбардировку «чисто коммерческого города» «безуспешной, бесполезной и бесчеловечной». Общественность многих стран Европы разделяла эту точку зрения – и несколько английских и французских подданных, в это время находившихся в Одессе, в знак протеста даже отказались от своего гражданства. Но в их действиях преобладали эмоции, вполне уместные у простых граждан, но недопустимые в большой политике. В оценке же Корнилова – чисто военный подход, с позиции которого нападение на Одессу действительно было явно бесполезным.

Однако руководители стран союзников, планировавшие данную акцию, исходили из более перспективной логики – ибо войны и политика этой эпохи все более явственно (и чем дальше – тем больше) подчинялись экономике, становящейся поистине краеугольным камнем общества. Экономическая же целесообразность требовала именно нейтрализации Одессы, крупнейшего торгового порта России, через который шло более половины хлебного экспорта России (а хлеб в то время был главной статьей вывоза и основным источником поступления валюты для государства Николая I).

Приведем несколько цифр. С 1826 г. до 1851 г., т. е. незадолго до начала спора «о святых местах», через все российские балтийские и беломорские порты было вывезено около 30,5 млн четвертей (четверть = 128 кг) хлеба, а из черноморских за это же время – около 56,5 млн четвертей (и напомним: более половины из этих 56 млн – из Одессы). И еще, из 30 млн, вывезенных через запад и север, лишь 4 млн составляют ценные сорта хлеба, а из 56 млн черноморских – 52 млн четвертей. Англия признавала, что из черноморских портов в 1852 г. получила 59 % всей завезенной в страну пшеницы. (Вообще, Англия, как и сотни лет назад – с допетровских времен, – весьма нуждалась в русском сырье, без которого уже практически обходиться ей было весьма сложно. Так, даже с началом войны она не прекратила закупок российских товаров через нейтральные страны: через Пруссию она получит в 1853 г. 54 центнера сала, а в 1854 г. – уже 253 955 центнеров; конопли: в 1853 г. – 3447 центнеров, в 1854 г. – уже 366 220 центнеров, льна: в 1853 г. – 242 383, в 1854 г. – 667 879 центнеров.)

Одесса играла еще особую роль в перспективных планах союзников и потому, что освободившиеся по Адрианопольскому мирному договору 1829 г. Молдавия и Валахия, также развернувшие обширную хлебную торговлю (ранее Турцией запрещалось вывозить зерно куда-либо, кроме Стамбула), находились под доминирующим влиянием России. Их крупнейшие хлебозакупочные организации в Браилове и Галене находились под заботливым присмотром России, контролировавшей устье Дуная и часть зерна направлявшей в Одессу, диктовавшей окончательные цены англичанам и французам (необходимо также заметить, что молдавско-валахская пшеница, хоть и уступала русской, все равно была значительно лучше той, что получала Англия из Канады, США и Пруссии, – так что выбора у англичан, по сути дела, и не оставалось).

Экономика властно диктовала наступившую войну еще задолго до ее начала – и это несмотря на то, что верховная власть, аристократия, придворные круги в Англии, Австрии, Пруссии, Швеции, Дании, не колеблясь, были на стороне Николая I, как самодержца-личности, так и его политики охранения, сбережения и упрочивания существующего положения дел (правда, попытка сохранить достигнутое, не продвигаясь вперед, была чревата непредсказуемыми последствиями).

Впрочем, как и попытка идти в ногу с прогрессом. П.Х. Граббе в своем дневнике писал: «Странно и поучительно, что в общих мерах покойного государя, обращенных наиболее на военную часть, были упущены две такие важности, каковы введение принятых уже во всех западных армиях усовершенствований в артиллерии и в ружье; в особенности огромный недостаток пороха, что я узнал из уст самого государя и что, впрочем, везде и оказалось. Этому пособить было трудно». В последний момент – конечно. Всё, а уж тем более готовиться к войне, лучше заранее.

Однако подготовиться не смогли – не потому, что не хватало понимания. И за три года до войны московский генерал-губернатор А.А. Закревский подает Николаю I доклад: «Имея в виду неусыпно всеми мерами охранять тишину и благоденствие, коими в наше время под державою вашего величества наслаждается одна Россия, в пример другим державам, я счел необходимым отстранить всякое скопление в столице бездомных и большей частью безнравственных людей, которые легко пристают к каждому движению, нарушающему общественное и частное спокойствие. Руководствуемый этой мыслью, сообразной с настоящим временем, я осмелился повергнуть на высочайшее воззрение вашего величества всеподданнейшее мое ходатайство о недозволении открывать в Москве новые заводы и фабрики, число коих в последнее время значительно усилилось, занимая более 36 000 фабричных, которые состоят в знакомстве, приязни и даже часто в родстве с 37 000 временно-цеховых, вольноотпущенников и дворовых людей, не отличающихся особенно своей нравственностью… Чтобы этим воспрещением не остановить развитие русской нашей индустрии, я предположил дозволить открытие фабрик и заводов в 40 или 60 верстах от столицы, но не ближе».

Однако в тех местах, равно как и во всех других, мыслили подобным же образом. Мысль сама по себе правильная, но вот последствия ее воплощения были более разнообразны, чем изначально задумывалось. Впрочем, это свойство любой теории, надеющейся охватить все многообразие реальной жизни и подчинить ее течение некой универсальной схеме. Со временем выясняется, что теория не в состоянии объять необъятное, но это знание, как правило, уже достается потомкам теоретиков. Пока же следствием было то, что перед войной на каждый полк приходилось по 72 нарезных ружья (о которых столь горячо ратовал лесковский Левша), остальные – гладкоствольные, доставшиеся с предыдущих войн и эпох, дававшие даже в руках лучших частей – гвардейцев – лишь 10 % попаданий в большую мишень.

Именно подобная точность позволяла цепям ходить в штыковую под залпами противника и доходить с допустимыми потерями до его укреплений. Почти такая же картина – устарелость, изношенность – наблюдалась в артиллерии. Так, ружья и пистолеты делали всего на трех заводах – Тульском, Ижевском и в уральском Сестрорецке – где-то 50–70 тысяч штук в год. Война показала, что нужда в них – до 200 тысяч ежегодно. И – нарезных… Орудия производились также тремя арсеналами – Петербургским, Киевским, Брянским – не более 120 в год, а война сказала: нужно втрое больше. Порох выделывали тоже в трех местах – на Охтенском, Шостенском и Казанском заводах в количестве 60–80 тысяч пудов в год. Но лишь при обороне Севастополя будет израсходовано 250 тысяч пудов. А наступление С.А. Хрулева на Евпаторию 5 февраля 1855 г., неудача которого окончательно сломила Николая I (14 февраля император получит известие о разгроме хрулевского отряда, а 18-го его, сломленного всем ходом дел, уже не стало), захлебнется во многом именно из-за нехватки пороха: русские пушки стояли с жерлами, обращенными вдоль широкой улицы, отделяющей город от моря, когда по ней шло к неприятелю подкрепление и… не стреляли. Один из участников сражения позднее напишет, что лишь через три дня «я узнал… что пороху оставалось по одному заряду в пушках, который нельзя было выпускать, чтобы не лишить прислугу того убеждения, что пороху еще довольно».

Войны начинали состоять не только из доблести солдат и знаний командиров, но и все более из средств и орудий войны. Новые эпохи диктовали новые условия жизни и смерти, становящиеся хоть и новыми, но незыблемыми законами.

И законы эти все более громко и четко начинали диктоваться экономикой. Еще в 1841 г. английский посол в России писал в Лондон: «В Европе нет спроса на грубую продукцию русского мануфактуриста. Единственное направление, следовательно, в котором может быть найден сбыт для нас, это Азия, а главная цель запретительной системы в России и покровительства, которое оказывается отечественному мануфактуристу, заключается в том, чтобы вытеснить более дешевыми товарами британскую продукцию на Востоке. До сих пор это им, может быть, не удавалось, и мне неизвестно, произошел ли какой-нибудь вред для наших интересов от этого соперничества, но русские – упорный народ и империя (Россия. – Авт.) идет вперед к цивилизации, и так как средства транспорта улучшаются, – каковому предмету уделяется большое внимание, – то близость России к этим странам может иметь губительное влияние на английскую торговлю».

Торговля России с Портой стояла на четвертом месте после Англии, Франции и Австрии, причем лишь Россия и Англия ввозили больше, чем вывозили, т. е. турки платили золотом за их товары, а не наоборот. И Англия испытывала весьма ощутимую конкуренцию русских купцов и в Порте, и в Средней Азии, и в Персии. Причем в Персии начиная где-то с 1845 г. русские купцы стали отбирать первое место у английских. Тем значимее становилась для Англии Турция, которая в годы перед началом войны закупала английских товаров больше, чем более богатая и обладающая большим количеством населения Россия.

В английских деловых и политических кругах накануне войны господствовало вполне резонное и обоснованное мнение, что разгром Турции, в особенности – захват ее Россией, будет означать разгром английской торговли. Или во всяком случае будет равен тяжелому поражению. Аргументами этого тезиса служило и то, что в 1852 г. Англия ввезла из России 957 четвертей зерна, а из Порты (правда, почему-то с учетом Молдавии и Валахии) – 1 875 000 четвертей. Подчеркивалось также, что с потерей самостоятельной Турции исчезнет единственный независимый от России торговый путь с Персией, прежде всего с самой богатой ее частью – северной.

Поэтому-то и сделанное Николаем I предложение англичанам поделить «наследство» «больного человека», т. е. Турции, вызвало в Лондоне резкое неприятие. Ибо Англии предлагались Египет и Крит, и в перспективе – Архипелаг, России же должны были отойти, к ее сфере влияния, помимо Молдавии и Валахии, Сербия, Болгария, Греция. Николай претендовал также на Проливы и Стамбул, и англичане понимали, что вскоре к нему отойдет также вся Малая Азия, сопредельная с Кавказом. Это могло стать крахом всей глобальной стратегии Англии. И самое неприятное, что дело потихоньку к этому шло – поскольку Турция сама по себе противодействовать в военном отношении не могла, и, кроме того, из 15,5 млн жителей европейской ее части (в азиатской Турции никакая статистика не велась и количество жителей в ней было покрыто мраком) более 11 млн были православными, т. е. видевшими в России своего традиционного защитника и покровителя.

Европа пока предпочитала действовать старыми, проверенными путями – ее товары все более наводняли Турцию, Порте охотно предоставлялись займы, правда, не на совсем альтруистических условиях. В перспективе планировалось взять все административное управление и финансы в свои руки. Как были в руках европейцев – прежде всего англичан и французов – промышленность, торговля, кураторство над высшими военными кадрами (и институт военных советников-европейцев). И в конце концов – посадить на турецкий трон какого-нибудь европейского принца. Поэтому турок целенаправленно отлучали от технических новинок (за исключением тех, которые продавались под видом неслыханного благодеяния), от любого рода социальных изменений.