Текст книги "Нет мне ответа..."

Литературой я занимаюсь с 1951 года, а до того был рабочим, учился в школе рабочей молодёжи, ныне – уж похвалюсь Вам как бывшему моему командиру и очень родному человеку – дважды лауреат Госпремий. Выходило у меня собрание сочинений в четырёх томах. Считаю, что жизнь прожил не напрасно, хотя не во всём и не так, как хотелось. В № 1 журнала «Октябрь» за 1986 год напечатан мой новый роман. Шуму о нём уже много, даже больше, чем я ожидал.

Следом за письмом посылаю Вам однотомник, изданный к моему 60-летию с фотографией, по которой Вы меня, возможно, чуть и припомните.

Кланяюсь низко и целую Вас. Ваш Виктор Астафьев

12 марта 1986 г.

(Адресат не установлен)

Дорогие Наталья Михайловна и Павел Михайлович!

Вас приветствует бывший боец 7-го корпуса, которым Вы, Павел Михайлович, имели честь командовать во время войны, а ныне – писатель Астафьев Виктор Петрович. Желаю Вам доброго здоровья и тёплого, мирного лета.

Из Краснодара мне написал о вас Тупиха Михаил Антонович, и я очень рад, что Вы живы. Он же написал, что у вас устарело жильё и его не ремонтируют. Я слышал о Вашей скромности ещё на фронте, хотя видеть Вас мне не довелось – я был рядовым бойцом в 92-й артбригаде 17-й дивизии, несколько раз был ранен и сейчас инвалид 2-й группы, но продолжаю работать. Скоро я буду делать обзор писем, поступивших на моё выступление в газете «Правда» в ноябре прошлого года, и постараюсь через газету «надавить» на одесские власти и постараюсь, как смогу, помочь Вам с ремонтом жилья.

Кланяюсь. Ваш бывший боец Виктор Астафьев

21 марта 1986 г.

(Б. Ф. Никитину)

Дорогой Борис Фёдорович!

Всё чаще и чаще укладывают меня в постель старые фронтовые раны, и с годами прибавляются болезни. На такой случай у меня скапливается куча рукописей, и я, значит, «не скучаю».

Ваша рукопись, конечно же, не добавила мне здоровья, но и не убила до конца – видел я всё это, и по Уралу достаточно пошлялся, и в качестве рыбака, и в качестве журналиста, и в качестве просто шатающегося любителя природы. Бывал и в Лабытнанге, а на пути к ней в знаменитой Сеиде, где пересекаются пути многих страшных судеб, дорог, истории нашей и современности ясноокой. Ездил и поездом – из Воркуты, Ухты, Сыктывкара и проч. Попадал в вагоны с амнистированными и вербованными. Наверное, из-за ранения в лицо (у меня подбит на Днепре и не видит правый глаз), из-за глубоких морщин и из детдома, ФЗО и фронта полученного умения держаться с подобного рода публикой, меня никогда не трогали, и оттого, что я держал вещи на виду, ничего ни разу и не взяли, а наоборот – своё, последнее, предлагали. А вот стрелки, оперативники, «попки» замели один раз. Вёз я грамоту, значки и награждения в Верх-Язвенскую школу от журнала «Уральский следопыт» – за тяжёлую работу по перегону скота на Кваркуш, ребятам вёз. А голова стриженая – тяжёлая контузия у меня, и мне казалось, когда волос снимешь – голове легче. В это время – побег из лагерей, а «попки» храбры у себя в дежурке, в лесу же боятся и набились в катер, искать беглецов. Я как раз с упоением читал впервые вышедшего Платонова, а они, бесстрашные стражи, на корме с девками поигрывали и, чтоб покуражиться, но скорее от тупости, давай мою личность сравнивать с фотками беглых, и, показывая на одного, девица с ужасом прошептала: «Похож!» Один, в прыщах, изношенный крестьянством дома, изнурённый онанизмом в казарме блюститель порядка ко мне: «Ваши документы!» – «Какие?» – спрашиваю. «Как какие? Ты чё?!» – «Ну, какие, какие – паспорт, депутатский билет, журналистское удостоверение? Чего надо-то?» – «Пашпорт».

Дал я ему паспорт, долго он на меня, на карточку смотрел – сличал. А на карточке я без морщин, выгляжу моложе и красивей. «Насмотрелся? Налюбовался?» – спрашиваю. «Бу-бу», – в ответ. «А ну-ка, теперь покажи свои документы!» – «Как? Зачем? Ишь ты, документы ему». – «Покажешь, покажешь! Чего боишься-то!» – «Я – боюсь? – и на девок взглядом победителя: – Гы-гы! Боюсь!» – сунул мне плоское удостоверение. Я, ни слова не говоря, к себе его в карман и говорю: «Председатель Красновишерского райисполкома передаст эту ксиву твоему начальнику и поведает попутно о том, как вы храбро втроём искали на катере беглых арестантов».

Э-эх, что было! Картина! За капитаном бегали. А капитан меня узнал и на стрелка на этого: «Недоносок! Пакостник! Забрался на катер, бздун, да ещё и власть показываешь!.. Отдайте вы ему корочки эти, Виктор Петрович, я его, мерзавца, вместе с боевыми соратниками сейчас в лес, на комарьё высажу. И вас высажу, красотки!» – рявкнул капитан на девок. Те, бедные, в слёзы: «А нас-то за чё? Ну, обознались! Он и на писателя-то не похож, да и не писатель, поди-ко, документы подделал».

Так вот, на писателя не похожий, и до се живу. Сейчас хоть дублёнка есть, машина, дом в деревне, и волосья не стригу – сами вылезают, а бывали времена.

Ваш опус, конечно же, печатать никто не будет в ближайшие обозримые лета, но писать это необходимо, хотя, в общем-то, читать про бичей я уже и подустал. Поэзия, половина её, сейчас поёт о покинутой деревне, проза – о бичах. Много их развелось, бедствие надвигается на нас, а мы делаем вид, что не замечаем «бревна в глазу», но то же самое было и с темой пьянки, теперь вот хватились.

Человек Вы способный, зоркий и натянутый до звона в себе. Писать Вам надо хотя бы для того, чтоб «освободить» себя, разрядиться, а что и когда будет печататься – это сказать весьма затруднительно даже известному писателю, безвестному же тем более. Но, терпение и труд…

Будьте здоровы, будьте сердиты, но не злы, и работайте больше, успевайте, пока молоды. Кланяюсь и желаю добра-здоровья! Виктор Астафьев

14 июля 1986 г.

Овсянка

(В Восточно-Сибирское

книжное издательство)

Уважаемые товарищи и друзья!

Хорошее дело вы придумали. Очень! Воспитывать наших, уже совершенно уверовавших в свою исключительность, «лучших в мире» читателей, на мой взгляд, бесполезно, они, в массе своей, так испорчены в школе и повсеместной демагогией, что тратить слова на них излишне, а вот детей ещё можно и не поздно приучить к книге.

Благодарю за честь быть председателем юношеской библиотеки[186]186
  издательство задумало серию «Юношеская библиотека». – Сост.


[Закрыть]. Готов всеми своими невеликими силами и возможностями способствовать успеху издания и огорчиться ещё раз, что инициатива по изданию юношеской библиотеки изошла не из моего родного города. Но, коли вся Сибирь наша Родина, утешимся тем, что начинание всё же наше, сибирское.

Конечно же, я с удовольствием напишу вступление к первому тому! Хорошо бы напомнить мне об этом. Предстоит мне несколько длительных поездок, а память становится коротка, могу и забыть.

Прошу вас непременно включить в один из томов повесть Петра Поликарповича Петрова «Саяны шумят» и вообще припомнить то, что с упоением читалось нами в тридцатых годах, наверное, не всё там было дурно писано, наверняка не хуже нынешнего конвейера-потока.

Надо бы оставить место для новых произведений, что пишутся иль уже написаны и выйдут на свет за эти годы. Пожалуйста, не обижайте омичей, они как-то на отшибе всё время остаются, город-то хороший.

Простите, что письмо не на машинке. Жены дома нет, а я печатать так и не выучился.

Кланяюсь вам. Ещё раз успехов! В. Астафьев

16 июля 1986 г.

Красноярск

(В. Г. Распутину)

Дорогой Валя!

Мария Семёновна приехала с похорон, тётушка, повидавшись со мной, будто долг свой исполнила и умерла. Мария Семёновна с тяжким трудом достала билет из Москвы – Чернобыль отбивает смертоносными волнами людей на все стороны.

Записку твою мне Лёня передал. «Мёртвые мы никому не нужны» – пишешь ты. А живые? Только тем, кого кормим и жалеем. Кто на глазах и под ладонями.

Абреки из Грузии звонят в час ночи[187]187
  после публикации рассказа «Ловля пескарей в Грузии» в № 5 журнала «Наш современник» за 1986 г. из Грузии на Виктора Петровича и его семью посыпались угрозы и оскорбления. – Сост.


[Закрыть]. Марья моя назвала одного мудаком (это первое ругательство, ею допущенное за всю нашу совместную жизнь), а он ей сказал: «Сама мудака» – во уж!

Собираемся в Эвенкию. Охота тайменя поймать, на старообрядцев посмотреть, поучиться у них стойкости.

Воронежцы извинения просят за Троепольского у меня. Он, мол, у Грузии, а мы у тебя, и пишут, что подобное поведение его сделалось нормой, и мне много писем идёт с поддержкой. В письмах русские мужики храбрые и умные, а вот бабы и наяву храбрее, хотя все их считают глупыми. Явное заблуждение, от истории и по истории идущее.

Я больше живу в Овсянке. Ездил один раз на водохранилище, снимали передачу «Жизнь растений», пока те растения ещё живы. Передача пойдёт по ЦТ в сентябре, а я в сентябре хочу поехать в Житомир, на встречу ветеранов нашей дивизии.

Хорошо, что хоть пепел горемыки Толи Соболева догадались на Родину увезти. Не развеяли хоть по Кенигсбергу.

Поклон Свете и всему твоему семейству. Виктор Петрович

1 августа 1986 г.

(Адресат не установлен)

Дорогой Евгений Замирович!

Нынешней осенью я начну большую работу над подготовкой исправленного «Последнего поклона». Написались две новые главы, одна из них – «Пеструха» – печатается в № 1 журнала «Сельская молодёжь», и Вы, чувствую по письму, ещё не читали её. Вторая глава в работе.

Подготовка нового издания, надеюсь, сама даст ответ на многие Ваши вопросы. Появится и бабушка вновь, и довольно явственно, в новой главе «Пеструха». Книга разделится уже не на две, а на три части. Пойдёт работа и над языком, в том числе и над ликвидацией излишеств языковых.

Почему снял фразу: «Музыка окликнула во мне далёкое детство»? Сейчас уже, конечно, не помню, но ныне я снял бы её за некоторую манерность и даже за налёт литературной красивости. Надо бы всё это вычистить у меня и в других вещах, а уж во всей нашей современной литературе, особенно в поэзии, сей «материал» лопатой бы совковой выгрести.

Как приходят ко мне слова? Не знаю, что на это ответить. Наверное, слова мои – это я сам, и они во мне живут. Впрочем, последнее время я много пользуюсь словарями, в том числе сибирскими. Где сверяюсь, а где и пользуюсь этим бесценным кладом, собранным нашими подвижниками из учебных заведений, прежде всего в Томском университете. Они, в Томске, знают, что я их боготворю за их прекрасную, так нужную в России работу, и шлют мне всё, что у них издаётся. Вот только что прислали «Средне-Обский словарь», и один экземпляр я пошлю в Японию, где так въедливо изучают русский язык, а издатель мой ещё и коллекционирует (!) русские словари.

Кланяюсь. Желаю всего доброго. Ваш Виктор Петрович

1 августа 1986 г.

Красноярск

(И. П. Золотусскому)

Дорогой Игорь Петрович!

Статью в «Новом мире» прочёл перед самым отлётом в Эвенкию. Из пяти дней, проведённых в тайге, погожих набралось два, так что было у меня время полежать на тёсаных жердях в охотничьей избушке, посидеть у костра, послушать тишину и подумать неторопливо, а больше сидеть просто так, ни о чём не думая и радуясь тому, что есть ещё «углы» на земле, куда можно спрятаться со своим незрелым, всё ещё детским горем, ибо там, перед величием пространств и необъятности тайги, ощущаешь себя дитём. Чьим? Наверное, дитём подлинной, единственной матушки-земли!

Последнее время мне редко удаётся бывать в тайге – больны лёгкие, правое под пневмонией, левое ранено, и меня ведёт в слезу. И случалось, плакивал я, сидя у костра, от какой-то необъяснимой сладко-горькой печали. Так вот в 39-м году, будучи на первой в жизни новогодней ёлке (бедной, детдомовской, которая, конечно же, мне показалась сказочно роскошной), в разгар веселья и праздника я горько расплакался. Меня почему-то дружно все начали утешать, и многие сироты тоже расплакались, и не от того, что родителей их расстреляли в Медвежьем логу или сделали сиротами другими, более «спокойными» средствами. Плакали они совсем по другим причинам, которые я и поныне не возьмусь объяснить до конца, ибо они до конца и необъяснимы.

…За полдня поймал я на гибельную бамбуковую удочку и на примитивные мушки-обманки ведро харюза и ленка, поймал бы и ещё, да речка вздулась от дождей и эвенкийский бог сказал: «Хватит! Вас много, таких азартных и жадных!..»

Скажете: «Всё жамини да жамини, а о моей статье ни полслова!»

Понравилась мне статья, понравилась! Вы пока более других рецензентов приблизились к пониманию того, что я хотел сказать, сам порой не понимая того, как это сделать и о чём толковать со здешним нынешним народом, потому как и народ этот уже шибко отдалился от моего разумения, а может, я от него. Хожу иной раз по родному селу, ищу чего-то, но ни села, ни себя в нём найти не могу. Увижу на скамеечке тётку Дуню и брошусь к ней, как к огоньку бакенскому на чужой, на каменной реке. Ей 84 года, жива, подвижна, растит для сыновей двух поросят, обихаживает избу, огород, а когда так ещё с котомкой – лучишку, ягодёнок иль чесночишку – на рынок подастся. Чего уж там наторгует – секрет большой, но с народом пообщается, с бабёнками навидается и довольнёхонька! А на воскресенье, глядишь, сыновья да внуки приедут, работающие на каких-то непонятных «производствах», да и им самим едва ли понятных. С горы Колька спустится (там у нас Молодёжный посёлок) – путный мужик, у путной матери вырос. Папа-то был в галифе, командовал да хворал, а чаще – чужих бабёнок щупал, вот и помре рано от грехов мушшынских и блуду опшэственного, а тётка Дуня жива и почти здорова, и Колька – ей помощник хороший, душе поддержка и радость. Всё умеет, и по двору, и по специальности, здоров, красив, приветлив. Я и полюбуюсь ими издаля, да и укреплюсь душевно. А то хоть пропадай, когда тебя «мужественно» поддерживают русские мыслители по углам Кремля, за колоннами либо в сортире. Жалко мне было этих ничтожных грузинов, за 20 лет, прошедших со дней ловли пескарей, превратившихся в ещё большие ничтожества, но ещё больше было жалко нас, русских, и себя вместе с ними, так измельчавших, так издешевившихся, в такую беспробудную ложь (самоложь) погрузившихся. «Ох-хо-хо-нюшки!» – так взвизгнула бы тётка Дуня-Федораниха.

Завтра еду в деревню. Всё там в огороде заросло да и высохло, поди-ко, – июль у нас простоял жаркий. Люблю свою деревню и такой, какая она есть, – придурочно-дачная, раскрашенная, как гулящая девка или буфетчица, дурная и стяжательная, как официантка из ресторана «Вырва» (так «Нарву» называли возле «Литературки»), но другой деревни у меня нет, да и не надо мне другой. Какую Бог дал и какой она меня родила, такими будем доживать и помирать вместе.

А «Печальный детектив» я хотел сделать непохожим на другие мои вещи. Это я помню отчётливо, потому как и все другие вещи мне не хотелось делать похожими друг на дружку. Я по природе своей выдумщик, «хлопуша», как мне говаривала бабушка, и мне хочется без конца выдумывать, сочинять, и это увлекает меня прежде всего, а дальше уж объяснимые вещи начинаются: привязка к земле, читатель-писатель, искушённый формалист и опытный самоцензор, хитрован-редактор, приспособленец – гражданин, нюхом охотничьей лайки-бельчатницы берущий «поверху», то есть умеющий улавливать дух времени и веянье ветров, ну, а потом – труд, труд, труд, когда голова и задница соединены прямой кишкой.

Всё это не унижает моего труда и не убивает во мне моего удивления и восхищенья им. Где-то у Вали Распутина – по-моему, в рассказе «Что передать вороне?» (по-моему) или в «Наташе» сказано, что ему кажется, что в нём есть другой человек. А мне думается – не кажется! И эти два человека противоборствуют всё время: один – сирый, придавленный страхом и временем, склонный к постоянному самоуничижению; другой – свободный в мыслях и на бумаге, упрямый, понимающий и чувствующий больше и тоньше, чем позволяет ему выразить тот, первый. И сколько же внутренних сил и напряжения ушло и уходит на противоборство этих двух человеков?!

Вы скажете, и у Гоголя было так же, и Николай Васильевич маялся… Да ведь люди-то в Николае Васильевиче размещались под стать ему, с огромными, пространственными мыслями, неизмеримым космическим обаянием, даже в мерзостях своих, кои мы, по ничтожеству нашему, как и злополучные грузины, и выставить на вид боимся. И муки у Николая Васильевича были не чета нашим, огромные муки, нами до сих пор не понятые, не постигнутые оттого, что до Гоголя мы не возвысились. Ни время, ни образованность наша (скорее полуобразованность), ни, наконец, строение души нашей не позволили нам сблизиться с такой «материей» вплотную, хотя шаг вперёд и сделали. Гоголя начинают читать, но далеко, ох как далеко ещё до подлинного прочтения этого величайшего из гениев, до счастья проникновения в него или хотя бы почтительного (не фамильярного, как зачастую случается ныне) сближения с ним (если Вы посчитаете возможным исключить себя из этого «мы», – пожалуйста! Мне остаётся только позавидовать Вам).

Ну вот, вроде маленько выговорился. Оттого и не писал до поездки в Эвенкию, что сил на разговор не было и желания браться за ручку – тоже.

Ещё раз спасибо Вам на добром слове! Здоровы будьте! За книгу спасибо. Статью о Косте[188]188
  К. Воробьёве. – Сост.


[Закрыть] непременно посмотрю, да и всю книжку осенью в деревне пролистаю. А пока собираюсь в Туву. В сентябре – на Украину, где уже, наверное, в последний раз встречаются ветераны нашей Киевско-Житомирской дивизии, и, даст Бог здоровья, буду готовить «Последний поклон» – написалось в него ещё две новые главы.

Шлю Вам и свои книги. Кланяюсь Вам и Вашим близким. Жена моя, Марья Семёновна, будет перепечатывать это письмо (иначе не прочтёте) и присоединит свои поклоны. Ваш Виктор Астафьев

12 августа 1986 г.

Красноярск

(В. Г. Летову)

Дорогой Вадим!

Месяца полтора назад я писал тебе большое письмо, где объяснял, почему и отчего не могу пока поехать на Смоленщину. Что там у тебя за бардак, что письма не доходят?

Живём помаленьку. Трудимся, иногда хвораем вместе или врозь. Летом была Ирина с детьми. Потом мы маленько поездили, были вдвоём в Эвенкии, затем я летал в Туву. Порыбачил.

Нам всё звонят «доброжелатели»… Сотни писем идут ко мне, в журнал, в Грузию, в Союз писателей, в том числе и коллективных. В одном из них присланы стихи И. Абашидзе, написанные им в 30-х годах в честь Берии, перевод Долматовского. К ним добавить нечего. Письмо в «Н. современник» я не читал, но хорошо, что его напечатали, пусть все видят, на каком уровне культуры и гражданства стоят «лучшие умы» спесивой земли.

На мой взгляд, они сравнялись с тувинцами, о которых один русский путешественник сказал: «Народ грязный и подлый». От нашего либерализма, подкармливания и заигрывания народ сей сделался ещё тупее, наглее и подлее.

Я собираюсь на Украину на встречу ветеранов нашей дивизии, но прежде заеду в Воронежскую область, где доживает свои последние годы наш командир дивизиона, нашедшийся после моего выступления в «Правде».

Шлю тебе «Детектив». Должна скоро выйти книжка рассказов с этим романом в голове. Осенью и зимой буду делать дополненное и исправленное издание «Поклона», написалось две новых главы. Осенью же по телевизору покажут трёхсерийный фильм «Где-то гремит война». Не прозевай, хороший фильм.

Обнимаю тебя. Виктор Петрович

21 августа 1986 г.

(В. Н. Ганичеву)

Дорогой Валерий Николаевич!

Телеграмму я получил. Спасибо за приглашение печататься в «Роман-газете» и за хлопоты, без которых, догадывался я, дело не обошлось.

Книги пока не посылаю по той простой причине, что у меня их нет, а слышал, что вышла книга в «Современнике». Огоньковская же книжка на расклейку не годится из-за формата и шрифта. Но прежде чем послать книжку, я хотел бы предупредить Вас и тех, кто «благословляет» Ваше массовое издание – вприцеп с кем-то я печататься не буду, а ведь наметили-то «вприцеп», потому как роман мой всего семь листов авторских.

Так уж случилось, что «благодетели» мои долго меня вообще до массового издания не допускали и мимо «Роман-газеты» прошли «Кража», «Пастух и пастушка», «Ода русскому огороду» и многое другое. «Царь-рыба» была загнана в один выпуск, и из неё сокращено восемь листов. Лишь «Последний поклон» был удостоен соответствующего внимания по причине его, видимо, полной «безвредности».

Более я никаких подачек и снисхождений не приму. Или мне дадут под новые вещи – роман и рассказы – целиком выпуск «Роман-газеты», то есть книгу на 14 листов, а книга в «Современнике» объёмом 25 листов и выбрать есть из чего, можно и из старых, но не состарившихся повестей дать – «Ода русскому огороду» или «Пастух и пастушка». А огрызком и довеском я печататься не хочу и не стану.

Если патроны Ваши и вдохновители согласны на моё предложение – давайте телеграмму, и я вышлю книги. Если предложение моё не проходит, то не надо тратиться и на телеграмму. Это письмо моё можете считать официальным.

Дальше пишу для Вас и для Альберта.[189]189
  А. Лиханова, в ту пору редактора журнала «Смена». – Сост.


[Закрыть]

Живём, работаем, волны шумихи, ночные звонки с угрозами с ног нас не сбили. Возросла почта, и очень сильно. Почта меня, в основном, радует: читатели русские, лучшая их часть, держатся достойно и достойный отпор дают прихлебателям и трусам, в том числе штрейкбрехерам из «Нашего современника» и из СП РСФСР. Почта необыкновенная, умная, содержательная, свидетельствующая о том, что нас мало убить, надо ещё и повалить, а до этого, слава Богу, ещё далеко.

Из Грузии мне прислали стихи Ираклия Абашидзе: на смерть Кирова и на приезд Берии в Поти, а также газету «Заря Востока» за 30 июля 1986 г. с отчётом о партийном активе Грузии – чрезвычайно любопытные произведения. Вот их бы в «Роман-газете» опубликовать – полезное бы дело получилось.

Я дважды ездил в тайгу, сперва в Эвенкию, затем в Туву – рыбачил, смотрел, дивился: есть ещё у нас где жить, быть, есть чего кушать и чем топить. Ума бы ещё и хоть маленько порядку, так нас бы и рукой не достать, и бомбой не запугать.

На несколько дней приехал в город – у Марьи Семёновны день рождения, затем снова в деревню. Начну работать над подготовкой дополненного и исправленного издания «Последнего поклона» – написал две новые главы. Работа предстоит большая и серьёзная.

В конце октября пленум СП РСФСР. Бог даст, я к той поре сделаю эту работу, привезу книгу в Москву, и мы увидимся.

А пока – желаю доброго здоровья, то есть ничего более не ломать, ибо уж всё поломато. Поклонись своей жене и маме, которая не хочет жить в Безбожном переулке, и правильно делает – безбожие вылилось в беззаконие и вместо Бога, как предсказывал Достоевский, явился богочеловек, всё сокрушающий и истребляющий. Кланяюсь. Виктор Петрович

22 августа 1986 г.

(А. Ф. Гремицкой)

Дорогая Ася!

Я был в лесу и маленько подзадержал верстку[190]190
  речь идёт о сборнике «Военные страницы», изданном в «Молодой гвардии» в 1986 г. – Сост.


[Закрыть], хотел прочесть её повнимательней, а то уж больно «перлов» много скопилось: «ядрёная деваха» уж ядерной сделалась, даже «правая губа» у женщины появилась – надо полагать, от чтения современной художественной литературы! Особенно ошарашивающие ляпсусы я пометил восклицательными знаками, кое-где заполнил пустые строчки пусть нахально, не к месту расставленными абзацами, ну и хоть маленько поборолся с бедствием моим – буквой «а». Где возможно – снимите её – это как идёт от устного рассказа, так и мучает мои бедные произведения.

Чтобы сократить время доставки вёрстки в издательство, посылаю её с Романом Солнцевым – он едет в Коктебель и будет проездом в Москве.

В сентябре вплотную приступаю к работе над «Последним поклоном», написал две новые главы, одна уже напечатана, другая в деле. Работа предстоит большая, но за осень надеюсь одолеть.

Живём мы, как всегда, в трудах и заботах, я в основном в Овсянке. Я дважды побывал в тайге, в Эвенкии и в Туве. В Эвенкию ездили вместе с Марьей Семёновной, на вертолёте нас забрасывали в глубь тайги, жили в охотничьей избушке. Погода маленько подгадила, но до дождей я всё-таки успел порыбачить, и тайги наслушались.

По приезде нас ждал ваш альбом! Ну и молодцы вы, бабы! Ну молодцы! Юмор вас не покинул даже в издательстве «Молодая гвардия», а что, если б вас перевести в «Планету» иль в «Мысль»?! И подумать-то весело, чего бы вы с этой «Мыслью» сделали!!! Спасибо! Спасибо! Читатели поддерживают меня, и издатели, слава богу, в обиду не дают. Почта возросла, и какая почта! Живы мы, и народ наш жив!

Целую всех, обнимаю и благодарю! Ваш Виктор Петрович

7 сентября 1986 г.

(С. П. Залыгину)

Дорогой Сергей Павлович!

Надеюсь, ты уж прибыл из Дубултов в Москву и начал править миром? Я читал твоё интервью в «Литературке» и проникся серьёзностью твоих намерений, да и тонкий намёк понял. Сейчас я работаю над подготовкой исправленного и дополненного издания «Поклона» – написалось две новых главы. Глава эта – вполне самостоятельный рассказ, с некоторыми связями-ниточками со всем предыдущим материалом. Глава по объёму большая и вполне проходимая по цензуре. «Последний поклон», видимо, разделится на три книги, и работы с ним предстоит ещё много.

Хочу тебе сказать о том, чего раньше не говорил – не возникало надобности, – о своих давних, непростых отношениях с «Новым миром». Началось всё с того, что ещё в шестидесятые годы в этом журнале была заредактирована подборка моих рассказов, и заредактирована так, что я, живучи тогда в Перми, ещё нигде в толстых журналах не появлявшийся, вынужден был их снять. Рассказики, как я теперь понимаю, были не ахти и, может, даже лучше, что они не появились на свет. Из четырёх рассказов, снятых мною, я потом занялся лишь одним и сделал «Восьмой побег», а остальные просто напечатал на периферии и на том успокоился, никуда их более не включаю.

Но вот в прошлом году мне снова, но уже с трудом удалось вынуть из «Нового мира» рассказ – «Тельняшка с Тихого океана». Высокомерное отношение и очень «грамотная» редактура сделали рассказ таким, что под ним уже можно было ставить любую подпись, а я на любую не согласен и раньше был, теперь, на старости лет, тем более. Давление на меня я испытывал сначала, печатая в журнале своих дружков, в особенности такого чирка-трескунка, считающего себя гением из народа, как Витя Боков.

Обратил бы ты внимание и на вторую половину журнала, на критику и литературоведение – уж очень много там литературы снобистско-высокомерного толка не сумевших сделаться хотя бы средненькими прозаиков (им бы этого вполне хватило, чтоб считаться хорошими) и по этой причине принявшихся анализировать и препарировать современную литературу.

Проза в «Новом мире», как и прежде, заметнее, чем в других журналах, хотя и пестроты в неё и излишней трескотни, «злободневности» и просто словесного блуду многовато добавляют такие «проблемные» беллетристы, как В. Токарева и иже с нею.

Вот и все мои тебе «инструкции». Вполне допускаю, что всё это ты знаешь не хуже, а лучше меня, но тем не менее глас из народа, любящего тебя и желающего тебе добра и здоровья, в моём лице пущай прозвучит. Ношу ты взял на себя нелёгкую и в немолодые годы взвалил ради нас же, никем так и не объединённых.

«Наш современник» оказался «нашим» до первого поворота и тут же начал нас предавать направо и налево. По моему подсчёту, Викулов употребил уже двенадцать редколлегий. За это время даже в такой текучей футбольной команде, как московский «Спартак», перебывало меньше народу. Но «Спартак» хоть одного игрока хорошего, Хидиятуллина, с извинениями вернул, а Викулов гонит, как сквозь солдатский строй, своих помощников и рядовых работников, и, думаю, в ранней смерти Юры Селезнёва он виноват в той же степени, что и советское КГБ, которое его ещё парнишкой-студентом запихивало в одиночку, и была та одиночка, видать, очень страшна, потому как и много лет спустя он, Юра, вскакивал по ночам с криками ужаса. Я ночевал однажды в общежитии Литинститута в одной с ним комнате, был тому свидетелем и отпаивал его водой.

Ну вот, на этом про дела и кончу, поскольку ты катаешься по странам и континентам, а творишь за границей, то бишь в Латвии, я маленько и о Родине твоей напишу, чтоб напомнить тебе о ней и раздразнить её видами, авось вместо Запада покатишь в отпуск к нам, азиятам, на Восток.

Лето у нас и по Сибири, после трёхлетней прорухи, было прекрасное, урожайное, доброе, и до сих пор в Красноярском водохранилище «зеркало воды», то есть верх – имеет температуру плюс 19—21! И люди купаются. Грибов народилось полно, картошка замечательная, всякая овощь из гряды прёт. В нашей деревне, откуда я тебе и пишу, даже кукуруза вызрела в початках. Вот бы Хрущёва к нам! Он бы нам медалю дал, а может, и орден!

Я дважды ездил на рыбалку: в Эвенкию и в Туву. Маленько отвёл душу на ловле хорошей рыбы – хариуса и ленка. В Эвенкии всё ещё пространственно, безлюдно, тихо, но уже нашли нефть и торят дороги, налаживают промысла. Тува вконец испорчена национализмом и дикой, оголтелой пьянкой. Режут русских походя, да ещё больше друг дружку, болеют чахоткой, вырождаются. Сделались тувинцы жуткими ворами, мошенниками и проходимцами – цивилизация не покорила их, они цивилизацию обхаркали и живут по-скотски, со скотом в горах, потаённо и пьяно.

А в Эвенкии мы пожили в охотничьей избушке. Всё бы хорошо, но опять горела без конца и края матушка-тайга, самолёты ходить не могли – на небе солнце угасало от дыма, и температура до одного градуса падала среди лета, а по советскому радио и телевидению передали соболезнующе-горькую информацию о том, что на юге Франции от страшных пожаров выгорело аж 30 гектаров леса! Вот так вот и живём, боремся за правду, продвигаем вперёд идеи и помыслы.

Обнимаю тебя, родной человек. Держись на ногах. А мы подопрём тебя, не боись. Твой Виктор

14 сентября 1986 г.

Овсянка – Красноярск

(Н. Я. Эйдельману)

Натан Яковлевич!

Вы и представить себе не можете, сколько радости доставило мне Ваше письмо. Кругом говорят, отовсюду пишут о национальном возрождении русского народа, но говорить и писать – одно, а возрождаться не на словах, не на бумаге – совсем другое дело.

У всякого национального возрождения, тем более у русского, должны быть противники и враги. Возрождаясь, мы можем дойти до того, что станем петь свои песни, танцевать свои танцы, писать на родном языке, а не на навязанном нам «эсперанто», «тонко» названном «литературным языком». В своих шовинистических устремлениях мы можем дойти до того, что пушкиноведы и лермонтоведы у нас будут тоже русские, и, жутко подумать, – собрания сочинений отечественных классиков будем составлять сами, энциклопедии и всякого рода редакции, театры, кино тоже приберём к рукам и – о ужас, о кошмар! – сами прокомментируем «Дневники» Достоевского.

Нынче летом умерла под Загорском тётушка моей жены, бывшая нам вместо матери, и перед смертью сказала мне, услышав о комедии, разыгранной грузинами на съезде: «Не отвечай на зло злом, оно и не прибавится».

Последую её совету и на Ваше чёрное письмо, переполненное не просто злом, а перекипевшим гноем еврейского высокоинтеллектуального высокомерия (Вашего привычного уже «трунения»), не отвечу злом, хотя мог бы, кстати, привести цитаты и в первую голову из Стасова, насчёт клопа, укус которого не смертелен, но…