Текст книги "Клады и кладоискательство в России"

Топоры, ножи и рыболовные принадлежности XVII–XIX вв.

Добыл он огонь и огляделся. Был он в маленьком помещении, и видны были лишь прогнившие доски и бревна. А в бумагах он на листе прочитал: „Нашел одно, найди другое“. Поискал еще он в нише и нашел пистолет кремниевый и кинжал. И на бумагах сразу еще буквы появились, и было написано, что надо встать спиной к тайнику и ударить кинжалом в третье бревно, стена рухнет и откроется другое помещение, надо снять с сундука убитую девушку и под ней будет то, что он искал.

Парень был неробкого десятка, но от этого волосы у него заходили дыбом. Но выбираться надо, и вот вложил он в удар кинжала всю силу, обрушил перегородку и пролетел по инерции в другое помещение и руки его попали в скелет. А на бумаге-то было написано, что клад искать надо. Стал он стаскивать скелет в сторону, но скелет не двигался. Страх сковал его руки, ноги. Чувствуя, что попытки бесполезны, перебрался он в то помещение, чтобы выбраться, ему уже не до клада было, и внимательно дочитал до конца, что жизнь его будет теплиться до тех пор, пока горит свеча, но так как он не из робкого десятка, смел и силен и сможет выполнить одно поручение, то жив останется. А надо всего лишь встать в голове у женщины, и, перебирая волосы, найти тот, который на ощупь твердый, а на цвет зеленый, вырвать его и порвать, и в тот момент, когда потухнет свечка, выстрелить в призрака. У него хватило силы и воли сделать все это, и какой-то странной силой его выбросило вверх, от страшного напряжения он потерял сознание.

Придя в себя, он увидел, что находится в своей яме, что скоро наступит рассвет, и рядом валялись лопата, топор и лом. Лом был скручен в узел, на топоре были огромные зазубрины, а лопата была смята в гармошку. Книга исчезла. Там эту яму можно найти и себя испытать и сейчас. Таких легенд было много и пострашнее этой»[26]26
  Подробнее смотри: Бердинских В. А. Крестьянская цивилизация в России. М., 2001.


[Закрыть].

Клады… Без нечистой силы здесь дело не обходилось. Во многих местах крестьяне верят, что клад сторожит дух клада, называемый «кладовик». Ему-то и требуется невинная жертва в виде человеческой души или жизни. А «кладенцы» – это его подручные. Вспомним, кстати, что именно так назывался спрятанный меч в сказках. Духи клада будто бы дают о себе знать не только в виде примет, животных, птиц или огня; но могут также вторгаться в сны человеческие. По народным преданиям, защита от этих злых духов – крестное знамение, молитва и служба в церкви.

Поэт В. Цыбин в своей маленькой, но замечательной книжке «Заговоренные клады и кладоискатели» приводит два таких случая вторжения кладов в человеческие сны.

«В селе Теребень Калужской губернии жили в конце того века старик со старухой. И не то что бедные, но какие-то чудные.

– Счастья не наживают, оно само наводит на себя. Как грибы, в лесу глазами их не рыщут. Или клад вот, он сам позовет, – говорили они людям.

Вот прошло двадцать лет и еще двадцать, совсем состарились дед с бабкой. А клад им так знака и не подал. А тут их соседке Алене приснился сон. Пришла она к ним, чтоб старуха растолковала ей сон.

– Бабушка, я нехорошо видела, будто все вещи в избе у нас попадали. К чему бы это, а?

– Не к пожару это, не к смерти. А ты весь сон сказала?

– Нет, не весь, бабушка, а попадали они в овраг у Лысого камня.

– Ну, это к тому, что все случится не у вас.

Ушла соседка, стали старые дальше отгадывать сон, а старуха и сказала:

– Это клад, Федорович, через Алену-соседку дал нам знак.

Немедля собрались они и вечером пошли к овражному Лысому камню. Пришли на то место, расстелили простыню и наложили крест. Сколько просидели – не упомнили. Вдруг показалось им – рассвело. Идут люди и говорят:

– Что вы здесь сидите, один и другой?

Они увидели, что уже день, что клад не укараулили, пошли домой. Отошли от того места, и тут же их обуяла ночь. И с тем пришли домой ночью.

– Старик, да как же это так? – сказала старуха, дрожа от страха. – Ведь и версты нет до дома, а выходит, вишь, весь день с утра до ночи шли до дома, а расстояние-то всего-навсего верста. Как же это так? Это же не соответствует своей действительности.

– Выходит, бабка, примнился нам день-то, – стал отгадывать этот случай старик. – В помраченном времени, в заколдованном кругу мы побывали с тобой. И людей ненастоящих видели. Слава Богу, что нас благополучно вынесло оттудова.

– А сон? К чему бы это?

И действительно – все с того сна началось.

Пришли они к соседке Алене и говорят:

– Нехороший сон, ты, Аленка, видела, обморочный, и нехорошо, что нам его рассказала.

– Какой сон? Никаких снов я не видела.

– А утром кто приходил сегодня?

– Да гляньте вы на улицу – ведь утро-то только началось.

Посмотрели старые друг на друга, жутко стало у них на душе, и, боясь оглянуться, побрели они как не по своему времени к своей избушке, где была еще ночь и горел на столе ночник…»

* * *

У сна два направления: из сна в явь или из яви – в сон. Первый сон является как бы эхом того мира, который весь – будущее. Энергия того света воплощается в видения, в вещие символы. В нашем случае странно, как-то магически клад указывает на самого себя. Объявляется и пропадает, словно он не может привиться в этом мире. Старые люди говорят, что такой клад не земной, должно быть, бесы прячут друг от друга сокровища.

«В г. Токмаке к старику Чернышеву, человеку несуеверному, насмешливому и зажиточному (сын был послом в Бразилии), три раза привиделся один и тот же сон, будто явился к нему покойный родитель и сказал:

– На ближних сыртах схоронен мною клад. Открыть я тебе его не успел. Теперь он меня мучает там, где я живу. Спаси меня – иди туда и открой. Там есть приметное место – большой камень, ты подрой его…

Чернышев посмеялся над этим своим сном.

– К чему сие явление? Дурень, значит, стал во сне. А все цены – летят гуськи – дубовые носки, кожаные шейки.

Через неделю родитель опять пришел во сне и то же самое сказал Чернышеву. Тот и вовсе расстроился. И сказал себе: „Покойники снятся к перемене погоды“.

В третий раз отец вовсе пришел во сне расстроенный и, сказав то же самое, отхлестал старика Чернышева ремнем:

– Вот тебе, неслух, к перемене погоды!

Проснулся Чернышев, мягкое место болит – рубцы синеют.

„Что-то не так! – решил он. – Рубцы-то вправдашние“.

Собрался и пошел на то место верстах в пяти от города. Захватил с собой саперную лопату. Стал он рыть – и тут его затмило, голос услышал:

– Чего ты, старик, могилу себе стал копать? Не рано ли?

Оглянулся – никого. Он опять принялся рыть. И опять голос из воздуха соткался:

– Чего ты, старик, могилу себе стал копать?

И в третий раз голос из воздуха остерег его. А он в ответ:

– Ах, тютюнь-растютюнь, глотка ветряная.

Тут его что-то как ударило – ворона села на лопатку. Ему бы перекрестить ее, но старик давно отвергся от веры. Кинул он в ворону комком земли, задел за крыло – одно перышко отлетело и стало золотой цепочкой. Чернышев подхватил ее и драпу.

Побежал к городу, а вышло – в горы. Там на горе дома стоят, и избу его видно – высокая. Он – назад, а местность вокруг другая: леса сосновые, и в них люди с тремя лицами на голове. Глянул он в ручей, а там люди текут, и каждый держит на груди свое лицо, и спереди головы – лицо, и лицо с лицом разговаривают и смеются, а его, Чернышева, отражения в воде нет.

– Как же так меня нету?

Тут он прочитал молитву – проняло. Все исчезло.

А он еще только за город вышел, и лопатка чистая, новенькая, в смазке, как прежде.

Он и вернулся назад. Жена зовет завтракать. Чернышев и говорит:

– Я за город сейчас выходил, согласно своему сну.

– Да что ты, – говорит ему жена. – Ты и отлучался-то всего на минутку.

– А где же я был?

– В сарае инструмент проверял.

Ему потом и сказали, что нужно в церкви помянуть родителя и клад с него снять в церкви. Так и сделал и долго еще гадал, что же это с ним происходило. И, как человек читающий, с философской склонностью определил:

– Землю, должно быть, не довернуло, а потом довернуло, ну, я и попал в зазор…

А что, уловил, уяснил что-то старик: земля с солнцем всякий миг находится в новой космической зоне»[27]27
  Цыбин В. Д. Заговоренные клады и кладоискатели. М., 1994. С. 32–34.


[Закрыть].

Волшебные (зачарованные) клады делятся по зароку. Отдельно идут клады, загаданные на число (явился тебе клад в виде человека – назови верную цифру, и клад твой); урочные (на какой-то конкретный урок – дело), именные (явятся только человеку с определенным именем); на счастливого (клады игроков и авантюристов); клады порченые (заклинания так извращены, что они никому не достанутся) и многие другие.

Клады, по народным поверьям, как люди – бывают молодыми и старыми, с хорошим характером и дурным, они не только рождаются, живут, но и умирают, проваливаясь в ад к своему незадачливому хозяину.

В народе верили, что можно добыть любой клад, обойти самый хитрый заговор. Н. Аристов, исследователь XIX века, писал об этом так, используя рассказы крестьян: «Есть, впрочем, хитрецы, которые обманывают и самих хранителей клада. Известно, что есть клады, караульщики которых дают в долг деньги на срок, и если кто не возвратит их, тот останется сам караульщиком клада вместо прежнего. Один вятчанин не раз брал деньги из клада и возвращал в срок. Захотелось ему справить барку с лесом, и он занял в кладу 10 тысяч рублей, а срок назначил, „когда пожелтеет лес“. Приходит глубокая осень. Вятчанин не несет занятых денег; листья с дерев уже облетели, а он и не думает расплачиваться. Наконец уже клад не выдержал и пришел к крестьянину сам за деньгами. „Что ж ты, бессовестный, не несешь занятых денег, а обещался возвратить, когда лес пожелтеет: теперь уже зима на дворе“. „Ну что ж! – отвечал вятчанин. – Разве ты не слеп, не видишь, что лес-то еще зеленый“. И он указал на вечно зеленеющий бор. Клад поспорил, поспорил, да и отступился»[28]28
  Аристов Н. Я. Предания о кладах. СПб., 1867. С. 726–727.


[Закрыть].

Но нужно ясно представлять, что рациональное зерно может лежать в самых старинных и невероятных легендах, сказках, досужей молве о кладах. Например, иногда золото в руках неосторожного счастливца, нашедшего клад, обращается в черепки. Но что находили наши крестьяне XIX века, раскопавшие многие десятки обычно бедных могильников и курганов? Истлевшие кости и черепки.

Чувства и мысли крестьян не мирились с неудачей. Складывалась сама собой в воспаленном воображении исступленных своей фантазией людей спасительная легенда: дескать, золото было уже у них в руках, но одно неосторожное движение или резкое слово в решающий момент появления клада на свет божий – и все оно обратилось в черепки.

Вполне возможно, что многие крестьяне и сами верили, что все это произошло буквально у них в руках. В легендах о кладах, может быть, и нет верности фактам, но в них есть истина другого рода: там высказаны любовь и ненависть народа, его нравственные понятия, взгляд на собственную историю и старину. В свое время об этом ясно сказал еще Т. Н. Грановский.

В наш рациональный «бесчувственный» век нам сложно представить все буйство фантазии людей, увлеченных своей мечтой о близком богатстве – о сокровище, которое вот-вот попадет в руки. По-настоящему увлеченного человека ничто не сможет сбить с толка. Мгновенно он найдет оправдание любой своей неудаче: не вышел срок этому кладу, тот копали без нужных обрядов и молитв, а третий – в руках нечистой силы… и тому подобное.

Творческая фантазия русских крестьян пышно расцветала этой мечтой, как неким иным царством добра, богатства и справедливости. Но увы, нередко эта мечта на краткое время или надолго превращалась в настоящую манию кладоискания. Причем человек, углубляясь в поиски, все туже затягивал петлю на своей шее, разрывая связи с семьей, привычным образом жизни, всей своей прежней судьбой. Гошкевич считал, что такое явление было свойственно лишь людям бедным, мало развитым умственно, суеверным. Вряд ли это так. Игрок в казино, профессионализируясь, тоже рвет все свои прежние человеческие связи. Взгляните на роман Ф. Достоевского «Игрок»! Картина характерная.

Вместе с тем Гошкевич верно отмечает у фанатичных кладоискателей глубочайшую веру в свою правоту и некоторое чувство сожаления по отношению к обычным людям. «Я видел несчастных людей – хлебопашцев, мастеровых, у которых кладоискательство составляет манию. Некоторые из них бросили свои прямые занятия и весь век скитаются в поисках кладов, – писал Гошкевич. – О чем бы вы ни заговорили с таким человеком, он рассуждает здраво, но ко всему относится как-то безучастно; а затроньте его больное место – заведите речь о кладах, – и вы убедитесь, что пред вами несчастный душевнобольной. Он тогда начнет плести нелепости, тут же придумывает самые невероятные рассказы о скрытых в земле сокровищах и не замечает, что лжет самому себе. Ему хочется, чтобы создаваемые его фантазией котлы, бочонки и целые погреба с деньгами существовали в действительности и именно там, где он им назначил быть. Если вы ему выскажете сомнение в справедливости его рассказов, он пожалеет о вашем глубоком невежестве, а своих убеждений не изменит»[29]29
  Гошкевич В. И. Указ. соч. С. 69.


[Закрыть].

Пушка из имения русского помещика на севере в лесах

Безусловно, группу кладоискателей (как и группу любых фанатиков) окружает некая стойкая эмоциональная аура. Любопытно, что передача такого мощного эмоционального возбуждения происходила по тем же законам, по которым в XX веке шло формирование молодых сект и прочих мистических обществ.

Гошкевич приводит яркий эпизод крестьянского кладоискания в конце XIX века, когда этого мощного эмоционального запала группе крестьян хватило на три года. «Мания эта заразительна, – писал он. – Выше было приведено немало примеров, как под влиянием фантастических рассказов убежденного кладоискателя крестьяне собирались в компании и, друг друга воодушевляя, сообща разрывали курган за курганом. В таких случаях иногда кладоискательство принимает форму повальной болезни, как, например, в Сасовке или Заселье. Последний случай особенно типичен. Под влиянием своего односельца, при содействии колдунов, ворожеек и шептух множество крестьян оставили семьи, переселились в степь и там три зимы прожили в куренях, неустанно раскапывая несуществующий клад. Сил не хватало у несчастных маньяков продолжать работу: тогда они нанимали рабочих и все рыли, рыли, – пока весть об этом грандиозном предприятии не дошла до губернатора»[30]30
  Там же. С. 70.


[Закрыть].

Если атмосфера деревни, села или отдельной семьи способствовала распространению или хотя бы сохранению тяги к кладоискательству, то атмосфера города кладоискательству в целом чужда. Вероятно, это связано с особенностями коллективной психологии городского и сельского населения, а также мощным ростом индивидуализма в городе и утратой человеком в этих условиях активного творческого потенциала: умения творить чудеса.

Едва ли не самая яркая страница народного кладоискательского фольклора – это рассказы, предания, сказки и легенды о разбойниках. Под ними также крылись вполне внятные исторические реалии, разукрашенные невероятным буйством человеческих мечтаний, домыслов и желаний.

Приложение

Рассказ о Шевнинском городище

«В 6 или 7 верстах от города Уржума между деревнями Шевнины и Бажины, на высокой горе, выходящей треугольником к реке Уржумке, при крутом ее повороте на север, к г. Уржуму, на конусообразном мысу находится древнее городище. Здесь нет каких-либо построек, свидетельствующих о пребывании людей в былые времена; только большой ров на восточной стороне мыса, обнесенный земляным валом, говорит о том, что это место некогда было обитаемо. По словам народного учителя Н. И. Мышкина, обозревавшего городище еще в 1873 году, на этом месте жили люди, числом до 300 человек, но какого они были племени – учитель не знает.

Место городища все изрыто; ископано кладоискателями – местными жителями. По преданию, здесь жили отпрыски шайки разбойников Стеньки Разина, которые по временам делали набеги и грабили. По другим рассказам, это городище было в свое время, как сторожевой пункт от набегов казанских татар во времена их владычества.

Среди народа до сих пор ходит много легендарных сказаний о том, что на Шевнинском городище зарыта в подземном подвале железная сороковая бочка с золотом; но к золоту, с течением времени, „прикачнулись“ черти и караулят деньги, да двухпудовой гирей в бочку поколачивают. Некоторые старики, что в сорочке родились, слыхали это настукивание, которое происходит будто бы в ночь на Св. Пасху до пения полуночных петухов.

В ночь же на Ивана Купала на городище каждогодно слышится звон золота. Но те старики, что в сорочке родились, давно уже убрались на „тот свет“ и кости их сгнили на Митрофаниевском кладбище города Уржума. Однако их потомки время от времени в ночь на Ивана Купала все еще роются на городище, но до копаться до заколдованного подвала, где на железных цепях подвешена бочка с золотом, не могут.

Не очень давно один старик солдат (не назову его имени), производя раскопку на городище в ночь на Ивана Купала, помешался. Он, судя по его несвязным рассказам, видел что-то необыкновенное – огонь и др. ужасы. Несчастный кладокопатель удавился на вожжах в своем молотильном сарае. A все ведь говорил: „Накопаться бы на бочку с золотом, построил бы храм Божий да бедной вдове Шаронихе купил бы корову“.

Смотря на ямы Шевнинского городища, невольно думаешь: сколько тут потеряно времени на розыски клада. Почва здесь каменистая, твердая. Запустят кладоискатели ночью в недра земли железный прут – и слышат звон. Раскопают с суеверным ужасом глубокую яму, а тут, вместо бочки с золотом, мелкие камешки да глина. Труды пропали даром. При этом следует заметить, что при каждом отдельном случае раскопок кладоискатели должны подыскивать чернокнижника, знающего отговоры от „беса полуденного“, стерегущего деньги. А такому чернокнижнику уплачивается несколько рублей за труды. При неудавшейся же раскопке чернокнижник всегда найдет отговорку: то петухи рано на деревне запели, к ненастью должно быть, то запоздали выйти – и папоротник уже процвел, то собака не в пору завыла, то кто-нибудь из копающих струсил, опасаясь привидения, и помянул Бога, а это для чернокнижника не годится – заговор теряет силу».

Источник: Грудцын А. Шевнинское городище // Вятский вестник. 1905. № 57.

Как я клад копала

Была я еще маленькая, а маленькая-то была очень шустрая, ничего не боялась и поохальничать любила. Был у меня брат постарше меня года на два – тоже озор. Вот он и узнал, что на Кладовой веретее есть клад. А тогда и Песчанки еще не было и самое дальнее место были винные подвалы, которые после были перестроены в казармы. Вот, когда маменька с тятенькой уехали, мы запаслись мешком да лопатой и отправились в лес, когда стало темнеть. Никто нас не увидел, потому что наш-то дом был крайний на улице и примыкал к лесу.

Идем по лесу – страшно, но я не хочу и виду подать, что боюсь… И он тоже. Только как стало уж очень темно, так взялись за руки. Пришли на веретею и дожидаемся петухов. Слышим – поют. Оглядываемся по сторонам, а неподалеку от нас на бугре горит огнь – такой маленький да синенький. Ну у нас сердца замерли. Так уж было жутко, что боялись даже вздохнуть. Но брат первый схватил лопату, очертил место огонька и начал копать. Потом стала копать и я, да устала скоро, торопилась и задохлась.

Брат опять принялся за работу, ну он-то и докопался до береста, а потом и деньги забрякали. Только хотели мы деньги из ямы вынуть да сложить – как за нашими спинами раздался треск. И к нам стал подходить старый старик: брови черные, глаза большие – только не помню, зеленые или черные; борода длинная, белая. Ну, подошел, остановился, и мы стоим. Подошел он к яме, нагнулся и начал деньги доставать. А мы стоим как каменные и двинуться и вздохнуть не смеем.

Вытащил он все деньги, а деньги светятся даже… Потом встал и говорит: «Молокососы! Грабить меня собрались? Будьте благодарны, что целы остались!» И вдруг скрылся. Я схватилась за брата обеими руками, и мы побежали. Темно. Тропинки не находим. Боязно. Меня всю точно лихорадка трясет. Но все-таки вышли на тропку. Вышли – а за нами по Кладовой веретее и захохотал кто-то, да и хохочет все сильнее и сильнее. Без памяти мы домой прибежали. Всю дорогу читали: «Да воскреснет Бог и расточатся врази его», а на веретее ни разу даже мысль помолиться не пришла – значит у нечистого под властью находились.

Вот на другой день утром пришли за лопаткой на Кладовую веретею. Пришли, лопата там лежит, где раньше оставили, и ямка так осталась… На дне ямки береста от бурака лежит, а денег – хоть бы копейка одна была – ничего старик не оставил. Страшно было даже и на другой день. Взяли мы лопату и пошли домой. Очень нам тогда хотелось узнать, кто был этот старик: леший, или колдун какой, или может быть – сам клад? Только тятеньке и маменьке мы про то, что ходили ночью клад искать, так и не сказывали.

Запись 1913 года. Сарапульский уезд Вятской губернии.

Мастер-кладовщик

Дивно лет прошло, как приезжал сюда мастер-кладовщик. Тогда у нас в деревне Усть-Сарапулке и в Лубянках любителей до кладов много было. Вот мастер-кладовщик с Никифором Любянским да нашенскими Прокопием и Степаном пошли в этот лог. Он у нас Пашкиным зовется. Взял мастер стакан воды, чтобы землю пробовать. Возьмет это земли, бросит в стакан и смотрит, свертывается или нет. Брал всю землю, в стакан клал – не свертывается. Потом вдруг свернулась. Кладовщик заставил в том месте щупать. Зачали щупать – звенит. Щупы у них были такие, не железные, а стальные, трубочкой и с иголкой намагниченной. Заставил мастер рыть. Разрыли громадный сундук, железом обитый… Стоит. Обрыли кругом – только взять да тащить. Но не тут-то было. Схватил сундук кладовщик обеими руками – и провалился сундук. Даже мастеру обруснуло (сорвало) кожу на руках. На другой день пришли – смотрят, так места и не нашли, где копали. Не знатко.

Запись 1914 года.

Мой папаша

Жив тогда был мой папаша, большой он был любитель до кладов. Много чего рассказывал про клады. Была у него дружба с бондарем, тоже стариком – солдатом. Неразлучно ходили они и ездили клады искать. Считался бондарь за мастера-кладовщика, да и мой отец тоже. Какого инструмента у них только не было: и щупы разные, и щипцы, и лопаты странной формы, и какая-то вода и травы, и бог знает сколько всякой всячины было; жалко, что после смерти все растерялось.

Ходили они с бондарем и еще каким-то стариком (яромазским крестьянином) в Чупиху клад искать. Поговаривали, что в лог тут затащена лодка, а в лодке три бочки золота да пять серебра. Копали папаша с бондарем и накопались на цепь – стали тащить, да сила не взяла. Оставили до завтра. На другой день пришли – нет ничего! Так и не докопались до лодки.

Раз возили его в какое-то село за 120 верст. Нарочно крестьяне приезжали. Нашли они там в одном месте крест какого-то черного металла и такую же тоненькую дощечку, а на ней написано: «Мильен рублей лежит, а возьмет – тот, кто умеет». Ну крестьяне и поскакали в Сарапул за бондарем-солдатом и моим папашей. Ездили – копали. Папаша говорит, что нашли окованный сундук, но в нем ничего не оказалось. Ездил папаша и в Нечкино на гору, и в Юшково на пупыш, и к Усть-Сарапулке, и в Непряху, и в Лупиху, и к Каракулину и много еще куда.

Запись 1914 года.

Клад на озере

Около Крутого лога, где теперь лесок, раньше было озеро, которое звали «Тарелка». Оно круглое было. По преданию, будто Болтуш (древний князь) был похоронен в лодке с медью в том озере и будто эта лодка с медью выходит из озера ночью в 12 часов ровно. Этот клад можно было видеть не мигая, не кашляя, не шевелясь и не говоря. А если убить человека и бросить в озеро, то она сама выйдет. Вот однажды бабушка с дедушкой и еще был кто-то третий, не знаю, пошли на озеро добывать клад. Они сидели до 12 ночи. Вот лодка вышла до половины, но в то время один из них кашлянул. И она скрылась. С тех пор больше не появлялась.

Запись 1900-х годов.

Клад с приговором

У дедушки брат умер. Клад у него был. Как только ночь, этот клад выходит. Медная корчага по полу катается. Ночевать кого позовут – никто не шел: боялись. А потом мужики собрались, пришли и разрубили эту корчагу – она оказалась полна денег. Отнесли в церковь, в казну. А если не отнести, то обязательно в том году в доме кто-нибудь помрет. А у них все равно дочка того года умерла. А клад всегда клали с приговором.

Запись 1910-х годов.