Текст книги "Клады и кладоискательство в России"

Приложение

Жил у нас мужичок-разбойничек, по прозванию Илья-Уполовничек. Грабил он не тех, у кого добра много и денежки водятся, а тех, кому голодать приходится.

Забрался раз Илья к старушке, украл последнюю медную полушку, положил ее в кадушку, понес на лесную опушку, под елкой густою клад засыпал землею. Шел той дорогой Иван-дурачок, а дуракам, как известно, всегда везет. Увидел он Илью с кадушкой, пошел вслед за ним на опушку. Копает Илья землю, приговаривает: «Зарываю мой клад, завещаю: лежи мой клад, не давайся в руки никому – ни старому, ни малому, ни человеку бывалому. Дайся мой клад тому, кто снесет с плеч сто голов рыжих, во всем свете самых бесстыжих, которые сами живут, а другим жить не дают».

Твердит Иван-дурачок за разбойничком: «Достанься мой клад тому, кто срубит сто колов осиновых с больною сердцевиною, которые сами гниют и другим жить не дают».

Ушел из лесу разбойничек. Нарубил Иван-дурачок сто колов осиновых с больною сердцевиною и овладел кладом. Выкопал медную полушку, унес с лесной опушки. Разделил деньги на сто голов рыжих, самых бесстыжих, что богато живут, бедным жить не дают.

Попросил и я помочь хоть раз, но получил по всем статьям отказ: «Куда же тебе, старый, с деньгами? Дороги тобой все исхожены, помогать нам тебе не положено».

На этом сказка кончается. Кто умен, прочтет – догадается. Сидит Иван-дурачок с деньгами в теплом месте, в мягком кресле, скалит зубы, усмехается.

Источник: Бердинских В. А. Вятские сказки. Вятка, 1995.

Два клада близ села Верховина зарыты – в одном месте бочка, в другом сундук. На первом месте часто видят по ночам солдата верхом на бочке, на втором – свечу горящую. В ночь на Ивана Купала эти клады, как и все другие, выходят наружу – прямо руками бери! А в другие дни они никому не даются. Копали несколько раз, да не знает никто, на какой зарок положены клады. Потому они и не даются.

Верховинские крестьяне говорят, что клады здесь зарыты разбойниками. По здешней стороне будто бы гуляли Ванька Каин и Стенька Разин. У них в каждой шайке было по двенадцать человек да атаман тринадцатый. Они разъезжали здесь по рекам на косных лодках, так что городам и селам большим доставалось. Не грабили только деревень да малых починков, потому что там голытьба жила.

Когда награбленного имущества накапливалось в шайке очень много, разбойники бросали меж собой жребий. Кому выпадал черный – тому тотчас голову рубили. И клали эту голову на серебро и зарок над ним (кладом) читали. А когда и медвежью голову клали или волчью. Но человечью – всех надежнее. Потом атаман ходил кругом ямы и колдовал. По окончании этого разбойники зарывали клад и уходили в другое место.

Предание говорит, что Стенька Разин и Ванька Каин долго здесь жили и держали в страхе весь народ. Но как-то прослышали, что царь Казань хочет брать и туда отправились. Ванька Каин помог царю Казань-город взять, а Стенька помогать не захотел. Осердился на царя за что-то и на Волгу ушел. Зато теперь в Чистую неделю во всех церквах Ваньке Каину вечную память поют, а Стеньку проклинают.

Запись 1883 года.

Глава IV. Кладовые росписи

 
В младенчестве я слышал много раз
Полузабытый прадедов рассказ
О книге сокровенной…
 

Н. Заболоцкий. Голубиная книга

От XVII века до наших дней дошло несколько странных сыскных дел. Провинциальные воеводы тогда исполняли функции и судебной власти, и исполнительной. Они же занимались и рассмотрением дел о найденных кладах либо дел о поиске кладов. Два архивных дела о «Кудеяровой поклаже» привлекли внимание исследователей. Дела эти интересны тем, что события, условно говоря, запротоколированы, то есть записаны в хронологической последовательности.

24 мая 1664 года недалеко от городка Землянска (Воронежский край) верстах в десяти от города, в степи, было странное оживление. Человек сорок с лопатами усердно копали лог между двумя горами. Люди это были пришлые, хотя и не издалека. Местные казаки прискакали с этой вестью к землянскому воеводе Гавриле Островскому. Последний же послал на место для дознания подьячего своей приказной избы Сеньку Окулова с шестью казаками.

Приехав, те обнаружили, что копают землю дети боярские соседнего Чернавского уезда и мужики из их деревень. С ними был и поп Киприан, доводившийся подьячему дядей. (Без попа клад копать нельзя.) Но чернавцы встретили подьячего враждебно и даже подняли ружья. Поп Киприан уговорил их ружья опустить. Однако близко подойти подьячему не удалось. Он решил послать к воеводе с вестью двух человек, а сам стал поодаль дожидаться.

Воевода Островский догадался, что чернавцы ищут поклажу. Желая «порадеть великому государю» и опасаясь, как бы искатели клада, в случае удачи, его «украдом не разнесли», воевода решил поехать на место лично с более значительным конвоем из землянских казаков и служилых людей в сопровождении соборного попа Лаврентия. Однако чернавцы и воеводу встретили угрозами и снова «примеривались из ружья». Посредником опять оказался поп Киприан, которого воевода расспрашивал, почему и для чего в Землянском уезде копают землю украдом.

В ответ поп сказал, потому-де копают – земля в логу промеж гор насыпная и дерном выкладена недаром: чает-де поклажи большой. А в прошлых-де в давних годах был некто вор и разбойник Кудояр со товарищи со многими людьми. И воровски-де он казну большую собрав, стоял городком в степи. И в том городке пушечная и всякая казна несметная. А тот-де лог с похоронкою, который начали копать они, чернавцы, засыпан отъежжаючи от города.

При этом поп Киприан просил воеводу не ссылать чернавцев с места, дозволил им копать и искать вместе с землянскими казаками, «а что Бог даст, с ними разделить по паям».

Воевода дозволил людям копать с тем, чтобы все найденное хранить у себя, отписав в Москву до решения великого государя. Чернавцы так не похотели и ушли с раскопа.

Воевода же заставил копать своих казаков. На следующий день чернавцы вновь пришли на раскоп и согласились копать с землянцами, уговаривая только их «не изобить». Поп Киприан сам в этот день не явился, а прислал своему племяннику-подьячему Окулову такое интересное письмо: «От попа Киприяна племяннику моему Симеону Федоровичу благословение. Не учини того и не сделай позору Гавриле Петровичу (то есть воеводе) и всему городу Землянскому и поговори Гавриле Петровичу, чтобы и с Чернавским воеводою в остуде не быть мене б в холопы не ввесть. И будет та казна объявитца, и ты ко мне сам приедь. А будешь ты мене не послушаешь, и я поеду тотчас к Москве государю бить челом. Мне поверят супротив письма и росписи, по чем я искал, по том челом бью. А теперва потерплю немного, что вы вынете. А будет Гаврила Петрович захочет добра, и он за мною пришлет, а та казна не безумна положена»[39]39
  Введенский С. Н. Кудеярова поклажа // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. Казань, 1906. Т. 22. Вып. 1. С. 7–9.


[Закрыть].

Злость и страх, жадность и угрозы попа Киприяна отчетливо сквозят в этом письме. Но самое главное – он ссылается на достоверное известие об этом кладе, что есть у его земляков. После розысков и расспросов выяснилось, что у воронежца сына боярского Ивана Астремского из деревни Пекишевой имеется «подлинная грамотка с росписью и с признаками тому воровскому кудояровскому городку и иным местам, где казна положена». Эта подлинная грамота, показал Астремский, выслана из Крыму в Путивль в прошлых годах от того вора Кудояра к брату его Кудоярову и от товарища от его Кудоярова, от некоего князя Лыкова.

Ввиду характерности этой кладовой записи о Кудояровой поклаже приведем ниже текст этой грамоты почти целиком. Роспись представляла собой небольшую узенькую полоску бумаги, на которой крупным почерком написан был следующий текст:

«Двинулись в сутки, ров перекопали и вал завалили и надвое городище перекопали. А где была съезжая изба, тут были кирпичныя ступни, из дуба в березу ухват, дуб на горе, а береза под горою. Во лбу колодезя иструб срублен, землею осыпан. Колодезь потек на восходе по мелком по серому камушку. Ниже леску поникнул, на нем же заплот. Ношена земля из одной горы, а в ту яму положена медь.

А на заплоте брус дубовой, а в заплоте железо всякое, и по колодезю метано железо всякое. А пошел колодезь через полечко поникою, не дошед реки выкинул, пошел в столбовую реку. А посторонь пруда баня, а то наше городище обошло логи и болота. На середнем валу стоит дуб изстрелян, а через ров мост помощен, под мостом гробница.

На выезде курган на четыре углы, на нем пушки леживали. На том же валу два дуба, а в них были ворота. Во лбу колодезя стоит дуб, на нем лук тятивою вдоль по колодезю, да через колодезь липа перегнута. Есть же на дубу лук, не липе харя вделана дубовая, лук целит по харе через колодезь. Над колодезем кузня с сенную копну.

Пушка XVIII в. на колесах

На выезде городища два курганца, что сенные копны, головою лечь на кургане – ногами на другой. Есть же на дубу солнце, на другом месяц глядит на солнце, солнце глядит на месяц. Есть же на дубу куница, глядит на камень, на камени человечья личина стоит на кургане. Тот курган боровом выше куньева лесу: на дубу лук, на другом харя, лук на харю целит через сухую долину. Да за кликовишща от куньева лесу лог треплот – два плота сухи, в третьей колодезь, на нем же заплот. На лбу колодезя дуб стоит котел на крючьях вытесан на коре.

Есть же через полечко плоской лес, в нем же поляна, та поляна дву десятин, в ней же озеро челноком. Через озеро положен брус, в той же поляге по островом 7 изб земляных, восьмая баня, девятая кузня с сенную копну.

Тут же земляной курган крестом, выстлан дерном. Есть же два дуба проушены, в них иглица – платья сушивали. Есть же тут меж дву дерев – была беседа, в третьем образ. Тут сидели сапожные мастеры и портные. Да на выезде поляны по правой стороне курган боровом.

От того же лесу пошел дол велик. Тем мы долом езживали на караульной курган. На нем же яма – кладывали огонь, сматривали на две дороги. По одной дороге люди едут – шапками махают, а по другой – по пояс видит. От большой дороги зашла мереча.

А близ караульного кургана дуб собачкою, нагнут на восход, положено по конец его 12 сошных лемешей, острием в тулею. <…>

Есть же курган надвое перекопан. Есть же под сакмою прогорелые леса. В них есть поляна, тут сток песку навожено. Тут же есть колодезь, над колодезем стоит липа, верховина ссечена, сковородою накрыта. А куньи наши леса с сакмы не видеть в поде. Обошли горы и болота, потому наши места и мудра… Помнишь ли, братец, как мы погреб затаптывали всем, всем войском, и ты с коня упал, и Кудояр тебя подхватил и к себе на конь посадил. А то помнишь ли, как мы на реку купаться езживали и кони паивали… А на то, братец, не кручинься, что урочище не писал: ведаешь ты сам…»[40]40
  Там же. С. 11–13.


[Закрыть]

В этой кладовой записи, написанной даже по меркам XVII века заведомо неясным, темным языком, полным недоговоренностей и загадок, мы встречаем и нарочитые личные обращения к брату. Разгадать конкретные места, указанные в записи, воевода как ни старался – так и не смог.

Иван Астремский же, подыскав подходящее, по его понятиям, место, сделал чертеж кудояровского городка. Явно он потратил на это множество времени и сил, ведь указания очень смутные и расплывчатые. Воевода донес о деле в Москву. Там сочли, что оно заслуживает доверия и доклада государю, но исход дела нам неизвестен.

Любопытно, что в поисках подходящего места Иван Астремский начал раскопки в подходящем урочище. Там имелся значительный культурный слой. «То место, – писал воевода, – где копано в степи, промеж двух гор лог насыпан землею, а длина той насыпи 85 сажен, поперек 12, а инде и 10 сажен. А сыпана в тот лог земля слоями, глина красная и серая и чернозем под глиною, а сверх той насыпи пень дубовой большой горелой. А пониже пня родник, а около родника два дубка, толщиною кругом в аршин. А пониже родника четыре грядки косых, а пониже косых гряд семь гряд прямых, а промеж гряд с правую сторону копали длины 5 сажен, поперек 2, глубины 4 саж., а пониже гряд с нижняго конца той насыпи оторжавца копали сперва Чернавского уезду дети боярские длины сажень с 20, а поперек полсажени, и сперва глубины с человека вышиною, а повыше копали колодезем сажень с 5. А земля вся битая, насыпная». Раскопки, мы видим, велись вполне масштабно, со знанием дела и добросовестно. Мощные глубокие траншеи и разведочные шурфы показали, что люди здесь не просто жили, но вели крупные земляные работы.

На психологию населения этой окраины Руси середины XVII века кладовые росписи действовали как спичка на порох. Здесь жила масса «утеклецов» из центральных губерний, потянувшихся на степной простор в надежде поживиться хоть чем-то.

Но при себе, кроме скудных пожитков, они ничего не имели – «были людишки бесхлебные» и безденежные. Мечта о богатстве заставляла их быстро браться за лопаты, но суровая действительность принуждала вновь «идти на хлебные работы по жилым деревням кормиться».

Росписей о Кудеяровой поклаже ходило превеликое множество. Немало людей смущалось прелестью таких записей. Народная фантазия разгулялась в них вовсю. Вот второй характерный пример.

В 1691 году курский сын боярский Федор Евсюков приехал по своим делам в город Корочуи случайно разговорился с неким Игнашкой Ивановым. Последний спрашивал Федора, не знает ли он травы, что размыкает вислые замки и конские железа. Как зафиксировано в следственном деле, говорил он, что «в Мценском уезде нашелся погреб с казною, а в том погребе бочки большия да 2 котла больших, да 2 шеста с платьем, и книги, и иная церковная утварь…»[41]41
  Там же. С. 16.


[Закрыть].

Заинтересовавшись этим рассказом, Евсюков с Ивановым заехали в село Желябугу к Кирилу Анненкову, а отсюда уже все отправились в Мценский уезд, к московскому жильцу Ефиму Лутовинову. Последний же также завел речь о траве, что замки отмыкает, и еще больше подзадорил любопытство кладоискателей. В том-де погребе бочки лежат да платье висит на шестах; а у того-де погреба решетка медная, а на той решетке подписано на железном листу: коли кто не добудет травы, тогда-де тот погреб и отомкнется без ключей. А тому-де погребу урочные годы вышли, и к тому-де погребу не припущает. И он-де Ефим в тот погреб бил бревном, и то-де бревно у него вышибло…

Слухи о кладе были известны и многим другим лицам. Сам Евсюков сказывал о нем в Курске посадскому человеку Гришке Мошнину и другим. Неудивительно, что после настойчивых поисков в руках Евсюкова оказалась и «роспись кудояровской поклажи», привезенная с Дону казаком Фотюшкою Колупаевым, а этому последнему «роспись» прислана была из Крыма.

Любопытны эти постоянные ссылки на Крым, где в плену и рабстве жило множество русских людей и где проверить подлинность сведений никакой возможности не было.

Толки о кладе, как всегда, дошли до начальства. Пошла переписка мценского воеводы с курским и с Москвою. Федька Евсюков оказался в числе колодников местной тюрьмы. Задержали и Артюшку Колупаева, у которого и хранилась роспись поклажи удивительной величины – длиною с сажень. Небольшой отрывок этого столбца сохранился в деле. Это типичная запись о кудояровском кладе: «А другая примета – железный столб… У того столба пищали и карабины господина нашего, оружие Кудояра. И тут же он гонял золотую руду. А примета тому – корыта половина песком, а половина – глиною… А меж тех курганов погреб есть. А в том погребе 7 пушек с порохом. А с того кургана видно 3 кургашка, супротив их валки 9 сажень мерных. А по конец тех валков лежит кирпич. А под тем кирпичом курганчик… железная доска на погребе. А в погребе стоит козан пьяныя водки. А кто ее изопьет, тот спать станет 3 дня и 3 ночи…»

По записи, в погребе хранится также запись, где уж подробно расписано местоположение клада. Таким образом, первая кладовая роспись являлась лишь началом в длинной цепи поисков нужных документов о кладе.

В XIX веке распространялись уже и малохудожественные кладовые записи, более похожие на сухие путеводители. Писались они людьми малограмотными, поэтому стиль их оставляет желать лучшего. Вот одна из таких записей, которых немало имелось у профессиональных кладоискателей из крестьян. Сочиняли их, естественно, также крестьяне.

«За Сызранью две Терешки. Одна Сухая Терешка – ехать на Студенец. На праву сторону, но ехать 15 верст. Глядеть вправу. Отъехать в сторону – видно будет сырть за 5 верст. Повертаться – ехать прямо к сырту. Взойти на сырть. Примета – муравьиные кучки, крест. Положено тут две тысячи. Еще по задельной на градской стороне 60 сажень отойти. Смотреть осокарь. На осокаре примета – крест вырублен. Идти прямо – против липа. От липы идти 60 сажень на гору. Смотреть вправу сторону на березу. На березе в горе примета – врублено распятие. Еще с мари на большую дорогу смотрит ограда. В этой ограде стоит могила. На могиле – ракитов куст. От могилы к дороге стоит крест. Здесь на пол-аршина врыт чугун казны. Подлинное подписал князь Чернышев»[42]42
  Аристов Н. Я. Указ. соч. С. 731.


[Закрыть].

Излишне говорить, что эта запись – вымысел в чистом виде. Все эти мари, деревья с врубленными крестами, могилы с чугунками казны – творение местных деревенских мудрецов. Для достоверности приложена подпись непременно князя или графа. Впрочем, некоторые правила жанра в духе «Золотого жука» Эдгара По здесь соблюдены: знаковые деревья, ориентировка по сторонам дороги, меры расстояний.

По рукам у крестьян-кладоискателей ходили также так называемые завещания Стеньки Разина. Там тоже подробно описывается его клад. Казны и драгоценностей в этом кладе так много, что хватит, по мнению грамотея, записавшего завещание, на всю Симбирскую губернию на 40 лет – «не пропить, не проесть». А именно лежат там 40 пудовок золота, 2 сундука жемчуга. Вот текст этого завещания:

«Шел я, Степан Тимофеевич сын Разин, из города Алатыря в верх Суры реки и дошел до речки Транслейки (в 30 верстах от Алатыря) и спрашивал мордвина, где пройти за Суру реку. И перешел реку со всем своим войском. Дошел я до брода в горы и нашел в правой стороне ключ. И тут мы жили полтора года, и это место нам не показалось. И нашли мы бортника, и он сказал нам место угодное. И шли мы четыре дня и дошли до горы, и в горе ключ, в полдень течет. В горе верхней две зимницы – на полдень выход. Среди той три яблони посажены в малой стрелке (мыс между двумя оврагами). В полугоре – ломы, шипы, заступки и доска медная; на верхней горе шолом. Тут пенек-дуб сквозь сверлом просверлен и заколочен черным дубом. И тут положены стволы и бомбы…

И положена братская казна, 40 медянок, а моей – купца Бабушкина, алаторскаво клюшника 40 тысяч, и его Ивана (вероятно, брата Стеньки) два сундука платья, сундук третий – запонки драгоченнаго жемчугу и всякия вещи драгия. Еще 4 пуда особливаго жемчугу и 7 ружей, а мое ружье стоит в правом углу, заряжено и заткнуто, а именно – травой. В средине стоит образ Богоматери неоцененный, украшен всякими брилиантами. Это место кто найдет, и будет трясение одна минута…

Кладовой деревянный ларец для хранения монет. XVII в.

Раздать сию казну по церквам 40 тысяч на белом коне, а раздавши – из моего турецкаго выстрелить и сказать: „Вот тебе, Степан Тимофеевич сын Разин, вечная память!“ А коню голову отрубить. А сия поклажа положена 1732 года. Прежде проговорить три молитвы – Богоматери, Архангелу Михаилу и Николаю Чудотворцу; а потом будет три трясения. – Списал шетрашанский мужик Семен Данилов в месяц июнь»[43]43
  Там же. С. 734.


[Закрыть].

Малограмотные сочинители России XIX века несколько десятилетий массово фабриковали такого рода записки, продавая их недорого в пределах своего села или волости.

После Отечественной войны 1812 года по пути следования Наполеона также массово штамповались разного рода росписи не только о кладах Наполеона, но и о кладах польских королей, отступавших из Москвы. Надо полагать, это полузабытое народное воспоминание о временах Смуты.

Исследователь А. Величков в своей книжке «Предания о кладах Гжатского уезда Смоленской губернии» (М., 1880) собрал несколько таких фольклорных записей о кладах. Живое творчество масс отталкивалось от небольших жизненных исторических реалий; далее трафаретно заполняло все котлами, сундуками сокровищ. Деревенские сказочники явно приложили руку к сочинению, например, вот такого нехитрого документа.

«Опись» кладов

«В Москве когда был король Вида его зять Радзивилл в Москве; в то время была Москва заполонина и насыпал из Государственнаго погреба денег семьдесят семь повозок отправил вперед на город Можай и тогда приехал Михаил Скопин в Москву; то устрашившись Король Вида уехал из Москвы в Можай и сколько людей захватил в обедни – всех их порубил и угодника Николая полонил и паникадилу, что была пред Николаем царская, старинная, полонил. Став над ним много ругаться и отсек правое ухо и сказал, чтоб Тебе караулить наших коней. И усмотрел угодник Божий Николай такое его ругательство и за оное их поляков переслепил и многих переморил, оставил только два коня королевския.

То видя король такую против угодника продерзость и за то он нам делает такое наказание просил Угодника Николая, дабы опять дал нам прозрение пройтить на свою сторону в Польшу. У Николы Лапотнаго снято семь венцов с колокольни и посланы кожи воловьи. И насыпано меди несколько тысяч и засланы потниками и заметано седлами и засыпано сверху всяким мусором в земле мелко; так что можно небольшой саженью достать на одну сторону. А приход погосту приезд и выезд одни ворота: на Мокром лугу глядеть с погосту на низ-колодезь. В том колодези опущен боченок золотых на цепи и покрыт колодезь и к тому колодезю каменная плотина с обоих боков, быть красная. Место пруду была ситка Государева и по ниже плотины зарыто 35 кубов, снято с винной ситки, и насыпаны серебром и стать на плотину и глядеть на верх воды есть остров Чернов и вода его обегает кругом; в том острове поставлен сундук и в сундуке весь прибор стола государева, а поставлена оная казна на Куньем бору и неподалеко Медыни…

С погосту чрез старую реку Тарусу на суходольном месте гривою и на устье курган. И по оной старой плотине коленом пошел вал и вален на одну сторону на оборот влево на полдни коленом. И в том колене ест доска очковая и кто оную доску найдет то и всю казну может найти: на ней же все подписано… Списана роспись в г. Варшаве с меднаго листа»[44]44
  Величков А. Предания о кладах Гжатского уезда Смоленской губернии. М., 1880. С. 18–20.


[Закрыть].

Любопытно, что в этом творении вместо князя Чернышова мы имеем для достоверности медный лист в Варшаве. Отставные солдаты, судя по всему, могли в первой половине XIX века сочинять не только детские сказки.

Удивительно, что современные кладоискатели принимают эти фольклорные фантазии за древние секретные руководства и пытаются, действуя по ним, отыскать указанные в росписях названия сел. В современных сочинениях о русских кладах всерьез рассуждается, что если бы найти погост Николы Лапотного, то клады поляков и Наполеона сами упали бы в руки наших «черных следопытов». Малограмотность и невежество нынешних практиков кладоискательского промысла ничуть не меньше, чем у крестьян XIX века. Мотивы, психологическая привязанность к этому промыслу да и чаще всего результаты трудоемких поисков – все это осталось прежним.

Все в том же Гжатском уезде есть множество повторяющихся в основных своих элементах росписей. Вот эти элементы: а) погост Николая Чудотворца (или Николы Лапотного) как отправная точка поисков; б) речка Хворостянка (или с другим названием) верстах в трех от погоста; в) поляки, или французы, или какие-то короли сняли большой колокол с колокольни, насыпали золотыми червонцами и закопали в землю аршина на три, забросав все место камнями, углями и песком; г) неподалеку сделана примета – на камне выбиты два петуха, «один на другого глядит»; д) на том же погосте в колодезь опустили множество посуды медной, оловянной и денег серебром, заметав все мелким кирпичом и щебнем; е) а в устье речки Хворости – от погосту более версты у приметного камня, где выбита подкова, на 9 саженей в землю опущен котел с деньгами и 12 ушатов[45]45
  Там же. С. 21–22.


[Закрыть].

Количество верст, котлов и ушатов может разниться, но основные структурные элементы остаются. Таким образом, надо признать, что текстологически в основе нескольких десятков разнообразных кладовых росписей в Смоленской губернии лежала одна-единственная кладовая роспись. Содержание ее искатели, каждый в меру своих сил, расцвечивали и увеличивали богатства старых королей.

Встает вопрос: а были ли в основе первой кладовой росписи достоверные факты времен, например, Смуты? Думается, что какие-то глухие отзвуки реальных событий здесь есть. В сельской церквушке завоеватели вполне могли снять колокол и увезти с собой (бронза ценилась и тогда). Местные досужие кумушки, что-то прослышав, могли на этой основе сочинить такую историю, что просто залюбуешься.

Молва превратила такой сюжет в устойчивое предание, рассказываемое после трудного дня у печки детям. Местный грамотей записал его на бумагу и стал недорого продавать желающим.

Примерно такое развитие сюжета вполне возможно. Но может быть и то, что какое-то захоронение ценного громоздкого имущества отступающими поляками или французами было совершено где-то в этих местах. Большие сомнения вызывают котлы с золотыми червонцами. Золота всегда было мало, и его в дороге не зарывали. А вот ценные вещи из трофеев: церковную утварь, оружие, пушки, дорогие безделушки из барских домов – все это вполне могли оставить в чужой земле.

Грамотеи, сочиняя кладовые росписи, вполне в духе современной рекламы придумывали им подходящие заголовки, например такой: «Опись верных кладов, где поднесь находятся в целости». Заголовок отвечает двум главным требованиям покупателя. Первое: надежны ли эти клады? «Верные», – отвечает продавец. И второе: сохранились ли они до сего дня, не выкопал ли их уже какой искатель? «Поднесь лежат», – успокаивает покупателя продавец.

Магия цифр должна была представить эти клады неисчерпаемыми, чтоб всем хватило. Ожегшийся на неудачных поисках крестьянин нередко требовал каких-то гарантий с позиций своего здравого смысла. Поэтому текст иногда писали позавлекательнее и от первого лица. Вот начало еще одной кладовой росписи первой половины XIX века: «Я отправил из Москвы с разным добром 973 подводы в Калужские ворота на Можайск… пошел я старою дорогою на Смоленск… речка течет из ночи на зимний восход, а имя той речке Маршевка. И потом велел я русским людям на Куньем бору сделать на Суходоле каменную плотину. Плотину глиною повелел смазать, а в ней положил доску аспидную и на ней написано где что положено шедши из Москвы до Можайска…» Обычный человек задумается: станет ли отступающее войско строить трудоемкую плотину для того, чтобы зарыть под нее доску с перечнем кладов? Убежденный же кладоискатель проглатывает эту наживу легко.

Ввиду неясности примет (их сознательно делали порасплывчатей) продавец росписи мог потом отмести любые рекламации покупателя. «Да ты просто не нашел истинное место», – мог развести он руками.

Всевозможные плотины, ориентировка по солнцу, валы, ружья и седла, пушки, железные листы на котлах – все это также кочевало из одной росписи в другую.

А вот и знакомые элементы в вышеупомянутой росписи: «Поставил бочку в 10 ведер, насыпал золотыми червонцами, стоя у Николы Лапотникова на трех верхах: речка Сорочка, другая Черновка…»

Современные кладоискатели, встречая одни и те же названия в разных кладовых росписях, радуются, как дети, считая это признаком подлинности. Сие вовсе не так. Это просто признак текстологического родства многочисленных вариантов и изводов, берущих свое происхождение, видимо, от одного первого текста. И никто не докажет им, что уже самый первый текст был фольклорным. В конце анализируемой нами росписи благожелательный сочинитель еще более сгущает концентрацию кладов: «С колокольни снято 8 венцов в землю погребом и тут 8 бочек королевского положения (надо полагать, наряда. – В. Б.). Всякой бочке по 7 миллионов злата между церковью и колокольни заметано в полтора аршина… В полугоре стоит камень, пониже стоит колодец, на камне – свинья, возле свиньи поделан. Все клады налицо в росписи. Благослови господи по силе своей найди в добром здоровье, сложить с хлебом да солью да милостью Божиею. Тысяча восемьсот тридцать пятого года списана»[46]46
  Там же. С. 27.


[Закрыть].

«Покупайте на здоровье», – желает простодушный продавец этой записи своим легковерным землякам. Следует признать, что традиция кладовых записей (или росписей) не умерла даже в XX веке. Великолепным образцом собрания такого рода историй, легенд, сказов является книга петербургского кинорежиссера Альберта Мартыненко «Записки лагерного врача»[47]47
  Мартыненко А. А. Невостребованные клады (по запискам лагерного врача). СПб., 1998.


[Закрыть].

Кладовые росписи присоединены здесь к конкретным судьбам людей бурного XX века России и выдаются за предсмертные исповеди заключенных сталинских лагерей. Исповедовались они, что понятно по названию, своему лагерному врачу, который и записал все эти рассказы. Позднее он передал текст автору книги, который, будучи убежденным альтруистом, напечатал их на потребу почтенной публики. Налетай!

Между тем в наши дни, когда человеческая жизнь столь недорога, а крепких парней с бритыми затылками столь много, все это отнюдь не безопасно. Тем более, что изложены истории очень художественно и убедительно, хорошим русским языком. Хотелось бы, кстати, знать, отчего скончался недавно сам автор этой книги, только перешагнувший рубеж своего шестидесятилетия. Думается, что индустрия кладовых росписей не умерла и в наши дни. Уж очень спрос велик.

Возвращаясь в XIX век, во время бурного расцвета этого жанра народной литературы, отметим, что в кладовых росписях отчетливо прослеживаются черты этнопсихологии народа. Выдающийся русский ученый Д. К. Зеленин был прав, разделяя великороссов на два народа: северных русских (север и центр страны) и южных русских (черноземные губернии, степь и юг России). Темперамент, стиль мышления, отношение к деньгам, церкви, пища – все это существенно разнится.

Еще более кардинально отличается от русского украинский менталитет. Хотя в кладовых росписях про клады запорожских казаков, например, мы встречаем те же повторяющиеся элементы. Профессор А. И. Маркевич в 1898 году приобрел одну такую роспись у бедняка чернорабочего под Одессой. Бумага и почерк 1860-х годов. Язык росписи украинский. Писал человек, судя по всему, малограмотный, но знакомый и с русской грамотой. Вот отрывок из этой росписи: «Писана ця опись для памяти, чи кому достанется, той буде счастливий, тилько молись Богу. Вот вам, добрие люди – что будите мати. Ця опись писана 1811-го года 12-го апреля; писав дьяк Микита Злюк. <…> Знаки ци показуют где лежит добро. Человиче добрий. Пидешь ти до Кочук Лимана, коло Одессы на заход солнца – там есть лиман Кочук. На гори могила; от могили на низ долина на Кочуков поворот. Зараз на повороти за загребом до лимана есть маленький терничок, дальний завал, за ним тичи… Зараз от течения два великих ступеня до грушок, а дальше 5 ступеней в половину гори. Там копай за 4 локтя глубини, найдешь плиту каменну, на ней найдешь крест как на бумази, под плитою копай 13 локтив, там будут двери каменни, отвали, там лежит 4 чушки: 3 с серебром и 1 с золотом; буде и тоби и твоим детям, внукам и правнукам, и они не проживут. Тилько молись Богу да не забувай братьев: Микиту, Василия, Петру и Федора, которые клали гроши и добро. Цей клад покладен 1769-м году 3-го мая ранком, а ця опись писана 12 апреля 1811-м году в Туретчине за Дунаем перед смертью, бо я уже умираю…»[48]48
  Гошкевич В. И. Указ. соч. С. 62–63.


[Закрыть]