Текст книги "Зеркало Иблиса"

18

Поистине, Аллах не любит всякого изменника, неверного!

Коран. Хадж. 39(38)

Утро застало Ягера в весьма дурном расположении духа. И хотя налет продолжался едва ли полчаса, Людвигу казалось, что англичане «делали» Триполи всю ночь. Ни в какое бомбоубежище он, конечно, не спускался. Не из какой-то там бравады… Просто от осколков его надежно защищали стены дома, где он квартировал, а прямое попадание можно схлопотать и в яме, которую тут называли бомбоубежищем. Ягер не знал таких ям. которые бы спасали от прямого попадания многотонной бандуры, начиненной взрывчаткой.

Но все-таки ночная бомбардировка есть бомбардировка, и наутро у Людвига болела голова.

Хотя вполне может быть, что голова болела из-за вчерашнего посещения гашишианцев. Сладкий дым, которым была полна курильня, въелся в одежду и противно лез в нос.

Ягер поплелся в ванную.

Из крана едва текла вода температуры тела. Чтобы прибавить напор, пришлось выкрутить вентили на всю катушку.

Так еще можно было поплескаться под омерзительным дождиком. Пресной водой Триполи снабжался за счет мощных артезианских колодцев. К сожалению, несовершенство местной канализационной системы делало воду, текущую из крана, солоноватой и чуть теплой. Пить такую воду было довольно рискованно. Равно как и готовить. Мыться было противно. В определенные моменты по цвету и температуре вещество, вытекающее из водопровода, напоминало мочу.

Однако несмотря на эти неудобства, Ягер плескался под жидкими струями, так как понимал, что скоро, возможно, уже с сегодняшнего дня, вода будет только для питья.

Побрившись и подровняв усы, Людвиг надел новую походную форму, оставив старую одежду в корзине за дверью. Хозяйка дома раз в неделю устраивала большую стирку для всех постояльцев. Пожилая арабка стирала аккуратно, ничего из вещей не пропадало, и ей как будто можно было доверять.

До отъезда предстояло решить две проблемы. Закончить все свои дела на мнимой государственной службе, то есть сложить с себя полномочия координатора по делам военнопленных, и запастись необходимым инвентарем. Людвиг отпустил секретаря еще вчера, напоследок запугав того до полусмерти.

Затягивая шнурки на высоких ботинках, Ягер подумал, что было бы неплохо еще завалиться к генерал-губернатору, жирному макароннику. Предварительно надеть форму «СС» и, поставив того по стойке «смирно», надавать по физиономии. Ягер с такой ясностью представил себе толстую морду губернатора, что по спине пробежала жаркая волна. Он даже от удовольствия прикрыл глаза…

Бац…

Лопнул шнурок.

Людвиг медленно выдохнул воздух. Сдерживая внезапное желание зашвырнуть ботинок куда подальше.

В приемной губернатора было шумно. Как-то необычно шумно. Ягер достаточно насмотрелся на итальяшек и понимал, что ожидать от них спокойной сосредоточенной работы не приходится. Еще удивительно, как их армия, с таким-то руководством, ухитрилась удержать Ливию под своей властью. Хотя, конечно, любому человеку, достаточно долго прожившему в Триполи, становилось ясно, что любая чужая власть тут – явление временное, возможное только до тех пор, пока разбросанные по пустыне племена находятся в состоянии вражды между собой. Только поддерживая эту рознь, можно удерживать власть. По части интриг итальянцы были мастерами.

– Господин Ягер, губернатор вас примет, – это подал голос из-за огромного стола секретарь. Как он узнал, что генерал-губернатор готов принять посетителя, неизвестно. Перед ним одновременно торчали два военных чина, которые наперебой что-то орали, тараторили и надрывались. Насколько Ягер мог судить по обрывкам фраз, речь шла о каких-то пайках, которые или прибыли не туда, или вообще не прибыли. Ко всему прочему, секретарь отвечал на несколько телефонных звонков одновременно, просматривал какие-то бумаги, безошибочно отыскивая нужную среди общего бардака. Военные жестикулировали, секретарь отмахивался черной телефонной трубкой и указывал Ягеру глазами на массивную, под стать его столу, дверь, которая вела в кабинет губернатора.

«Вояки молодцы, добраться до самого генерал-губернатора, хотя бы до его приемной, это труд не для слабонервных», – подумал Людвиг, обходя двух решивших умереть, но добиться своего от бюрократической машины, лейтенантов.

Он открыл дверь, придержав ее основательный разбег, и вошел внутрь.

Сказать, что кабинет был большой, означало не сказать ничего. Ягер не любил громких эпитетов, они казались ему на редкость фальшивыми, но в данном случае хотелось употреблять только превосходную форму в словообразовании.

Злые языки поговаривали, что кабинет генерал-губернатора разместился в бывшем гареме. Доказательств тому не было совершенно никаких, но размеры помещения вызывали вполне определенные ассоциации.

В кабинете, если его можно было так назвать, стоял огромный стол, покрытый зеленой тканью, свисающей до пола. Ряд стульев с кожаными спинками окружал этот постамент, вполне годный для памятника власти. Сдвинутая к краю, терялась огромная, подробнейшая карта Триполи. Над ней склонился сам губернатор, толстый и смахивающий на Муссолини. Рядом с ним валялся на полу стул.

Высоко под потолком, где находились узкие окна, на внутреннем балкончике стоял на подставке старый пулемет Бреда M1930. Его ствол настороженно выглядывал на улицу.

Ягер подумал, что раньше на этом месте был бассейн. По крайней мере, размеры стола соответствовали водоемам, которые Людвиг видел в некоторых богатых домах Триполи.

Подойдя ближе, Ягер увидел, что на карте лежит десантный кинжал, называвшийся «гладиаторским».

– Ну, что вы скажете, господин координатор? – задумчиво спросил губернатор, пренебрегая воинскими приветствиями.

– Скажу, что я слагаю с себя обязанности координатора. Завтра на мое место прибудет новый человек. Надеюсь, что сотрудничество с ним будет таким же плодотворным. – Людвиг положил рядом с картой заготовленные заранее документы.

– Будет, конечно будет. – Губернатор покивал головой, искоса взглянув на бумаги.

Ягер посмотрел на карту, отметил про себя место, которое было надколото кинжалом. Если его не подводила зрительная память, то оно как раз соответствовало гашишианскому подвалу.

– Вы возвращаетесь назад в Германию? – спросил губернатор, и Людвиг насторожился. Генерал-губернатор Триполи никогда таким не был.

– Нет, я поступаю в ведение другой организации… – уклончиво ответил Ягер.

– Как это хорошо… – Итальянец поднял голову к сводчатому потолку. – Разнообразие… Так надоел этот город…

Затем он резко кивнул, посмотрел на Ягера впервые за всю беседу и сказал:

– Ну что же, желаю вам успехов. Надеюсь, что еще увижу вас. Прощайте.

Ягер вышел в приемную. Там как будто ничего не изменилось. По-прежнему орали военные, их перекрикивал секретарь, трезвонили телефоны. Только Ягеру показалось, как будто что-то изменилось. Словно тот прокол на карте к чему-то его обязывал.

Ровно в десять утра он был возле дома, где квартировали Фрисснер и его команда.

19

Поистине, Аллах может помочь им…

Коран. Хадж 40 (39)

Коридоры власти. Он слышал это где-то. Где и когда, вспомнить было трудно. Может быть, совсем не в этой жизни. Тем не менее это словосочетание, «коридоры власти», почему-то всегда всплывало в памяти, когда он шел вдоль казавшихся бесконечными дверей, мимо вросших в пол эсэсовцев. Тут все сочилось властью, силой.

Вольфрам Зиверс шел на встречу со своим непосредственным начальством. Гиммлер вызвал его к себе сразу же после аудиенции у фюрера. Зиверс слишком много знал и слишком во многое был посвящен, чтобы верить в простые совпадения. За любой, даже на первый взгляд малозначительной, случайностью всегда обнаруживалась чья-то воля. Нужно только поглубже копнуть.

Входя в приемную, Зиверс махнул двум громилам в черной форме, стоящим у дверей, и вопросительно посмотрел на секретаря. Тот кивнул и исчез за обитой черной кожей дверью.

Под профессионально ненавязчивыми взглядами двух охранников Зиверс пересек приемную и сел на массивный кожаный диван, который с шуршанием принял его в свои объятия. Однако расслабления не получилось. В затылок уперся чей-то пристальный взгляд. Жгучий, ощущаемый физически.

Зиверс осторожно обернулся. Вполоборота.

Из рамы с орнаментом из дубовых листьев на него смотрел Гитлер.

Портрет фюрера был выполнен действительно хорошо. Не ширпотреб, не работа кустаря, чувствовалась действительно сильная рука мастера. Такие портреты, чем бы ни кончилось то, что происходит вокруг Германии, всегда будут в цене. В большой.

От полотна исходила сила. Текла, струилась по помещению, заполняя каждую щелочку, каждый уголок незримой властью.

Хотелось… пасть на колени. Такое чувство посещало его во время некоторых митингов, когда фюрер был в ударе.

В дверях бесшумно появился секретарь.

Зиверс встретился с ним взглядом. Секретарь молча кивнул, отошел в сторону, оставив дверь приоткрытой.

Войдя, Вольфрам выбросил руку вперед и вверх, приветствуя главу СС.

Невысокий человек с вытянутым лицом и внимательным взглядом школьного учителя ответил ему тем же, только более лениво. Просто вскинул руку, как делает это фюрер, и почти сразу же указал этой же рукой на высокое кресло около стола. Садись, мол, к чему церемонии.

Зиверс сел. Стоять, при его здоровенном росте, в присутствии низкорослого Гиммлера было не совсем удобно. Вольфрам помнил, как при первой встрече не знал, куда себя деть, стесняясь своего роста, немного горбился. А Гиммлер тогда сказал: «Посмотрите, эта оглобля скоро совсем согнется! Дайте ему линейку, пусть засунет под ремень, это отучит его сутулиться». Все засмеялись. И Зиверс тоже. Потому что не смеяться было нельзя. Только смутное предчувствие окатило позвоночник холодным душем, как всегда бывало в ответственные моменты, важные для его, Зиверса, жизни.

После того случая Гиммлер приблизил к себе Зиверса.

– Скажите, Вольфрам, вы в вещие сны верите? – мягко спросил Гиммлер.

– В вещие сны?

– Да-да. Знаете, сны, которые выглядят такими реальными, что вам кажется, что вот сейчас вы ощутите даже запах пота людей, которые вас окружают.

Зиверс ждал. Он уже знал, что у Гиммлера бывают моменты, когда он разговаривает вроде бы сам с собой, но в расчете на собеседника, умеющего слушать. И терпеть не может, когда его перебивают.

– Когда нет возможности почувствовать, что это лишь сон. Когда кажется, что вы застряли в этом. Навсегда. Или когда вы знаете, что это когда-то уже было. А возможно, даже будет. Вот что я называю вещими снами.

– Я думаю, что каждому снится такое, – уклончиво ответил Вольфрам, чувствуя, как по спине побежали знакомые колкие иголочки холода.

– Не надо, Зиверс, – тихо сказал Гиммлер. – Не надо. Вы не хуже меня знаете, что это был сон. Действительный, настоящий, вещий сон. Такой, какой бывает один раз в жизни. Не нужно мне говорить, что такое бывает с каждым! Не бывает! Не бывает такого с каждым! И вы это тоже отлично знаете. Мне не нужен врач…

Он сидел за столом, а над его головой безмолвно и вызывающе смотрел в будущее Гитлер. Этот портрет был не чета тому, что висел в приемной. Это была обыкновенная, хорошо, можно сказать отлично, выполненная работа. Но не более. Фюрер на этом портрете был не живой. Картинный.

«Странно, – подумал Зиверс. – Почему он не держит тот портрет здесь? Сколько раз смотрю, столько раз задаюсь этим вопросом…»

– Так что же вы видели? – спросил он у Гиммлера.

Тот посмотрел на Зиверса оценивающе, словно взвешивая, стоит ли доверять этому человеку такую тайну, тайну своих снов.

– Я видел камеры, Вольфрам. Зиверс нахмурил лоб.

– Камеры, – снова повторил Гиммлер. – Кинокамеры. Многочисленные объективы. Они смотрели на меня, как глаза какого-то огромного животного. И я закрывался от них, от этих камер… Закрывался, чтобы не видеть этих жадных, голодных лиц. Такие лица бывают только у упырей. Мне было противно, и я закрывал лицо. А они считали, что я их боюсь… И радовались. А еще я видел там вас, Вольфрам. Вы молились… Странные слова, я не знаю такого языка. Может быть, такого языка нет на земле.

Гиммлер замолчал, глядя перед собой.

Зиверс решился напомнить ему о своем существовании:

– А дальше?..

– Дальше? – переспросил Гиммлер, не выходя из ступора, а потом, опустив глаза и посмотрев на стол, сказал, четко произнося каждое слово: – Дальше я не помню. И вы… Забудьте.

Словно подтверждая свой приказ, он выдержал коротенькую паузу и спросил своим обычным тоном:

– О чем с вами беседовал фюрер?

– Мы получили небольшую выволочку, – сразу, зная, что такой вопрос последует, ответил Зиверс. – Как я понял, на исходе основной волны недовольства фюрера транспортным министерством. После провала работ в Институте Маятника наше положение несколько пошатнулось. Я сделал небольшой доклад об операции «Тангейзер», и, как мне показалось, фюрер остался доволен. Когда мы с бригаденфюрером выходили из кабинета, он был в довольно приподнятом настроении.

– Хорошо. Что вы рассказали фюреру?

– Рассказывал в основном фон Лоос. То, что было в его компетенции. Все идет по плану.

– Донесения от нашего человека?..

– Пока только предварительные заключения. Он изначально готовился для высокой степени вовлеченности и самостоятельности. Донесения будут поступать по мере возможного.

– Хорошо… – Гиммлер устало закрыл глаза, провел рукой по лбу. Указательный и большой пальцы сжали переносицу, сдвигая очки.

«У него тонкие и длинные пальцы, – подумал Зиверс. – Созданные, чтобы играть. Только вместо музыкальных он выбрал политические инструменты».

– Хорошо, – снова сказал Гиммлер. – Мне нужен этот предмет. Иначе я просто не смогу нормально спать. Идите, Вольфрам.

20

Аллах избирает посланников из ангелов и из людей.

Коран. Верующие. 74 (75)

Крупная жирная ящерица, перебегавшая дорогу, поплатилась за свою неосторожность и была раздавлена стертой покрышкой «фиата». Впрочем, никто из сидевших в кабине и кузове этого даже не заметил – так ничтожна была жительница песков в сравнении с грохочущей самодвижущейся повозкой из далекого Турина.

– Жарко, – сказал Богер, обмахиваясь ладонью.

– Это еще не жара… Жара будет позже.

– Издеваешься?

– Говорю серьезно. Жара будет позже, когда мы достаточно далеко отъедем от средиземноморского побережья. Так что пока можешь насладиться прохладой.

– Издеваешься, – уверенно повторил Богер и сплюнул в открытое окно. В рот уже начала набиваться песчаная пыль, этот вечный спутник африканских поездок.

Свой небольшой караван Фрисснер обустроил так: впереди – легковой «фиат-508» с ним, Замке и Ягером, за рулем – Макс. Далее – три «фиата-СПА», соответственно за рулем Каунитц, Вайсмюллер и еще один водитель со стажем, Опманн. В кабине каждого грузовика сидело по солдату, остальные помещались в затентованных кузовах, на кабинах были укреплены станковые пулеметы МГ. Основной упор Фрисснер сделал на воду, и в этом его полностью поддержал Замке, посему плоские канистры полностью устилали днища кузовов.

Ягер, сидевший позади вместе с археологом, был мрачен. Он появился за пару минут до выезда и на вопрос Фрисснера насчет проводника буркнул:

– Всему свое время.

– За экспедицию отвечаю я, – возразил Фрисснер, – поэтому я хотел бы иметь всю информацию. Понятно вам? Всю!

– Остыньте. – Ягер поморщился. – Будет вам проводник. Тут не так много дорог, так что вряд ли нам грозит разминуться…

Они миновали итальянский пост – два маленьких худосочных танка на высоких гусеницах, возле которых вертелись чернявые карабинеры. Один помахал грузовикам рукой – то ли от избытка положительных чувств, то ли с издевкой. Тут же навстречу попалась повозка, влекомая плешивым ослом, на повозке сидел бородатый старик и, кажется, дремал.

– Британские разведчики залетают очень далеко, – пробормотал в пространство Ягер.

– Пугаете, господин майор? – спросил Макс.

– Оставьте этого майора, оберштурмфюрер! – сухо сказал Ягер. Археолог поправил очки и удивленно посмотрел на него.

– Да, и не надо моргать глазами, дражайший ученый, – продолжал Ягер желчно. – Я – штурмбаннфюрер СС, равно как и дражайший господин капитан Фрисснер, а этот вот господин за рулем – оберштурмфюрер СС, о чем вы, конечно же, ничего не знали. Неужели вы думали, наивное вы существо, что такую операцию доверят ребятам из вермахта?

– Я не существо, – возразил Замке.

– Полно, все мы существа. Одни разумнее, другие нет, одни наивнее, другие нет… Ваш приятель Фрисснер не открыл вам глаза, не так ли? Так вот, это делаю я. По-моему, это честно.

– Вы не пьяны, господин майор? – деликатно осведомился Фрисснер, внутренне кипя.

– Нет, штурмбаннфюрер. Я не пью с утра.

– Напрасно. Лучше бы вы были пьяны. По возвращении я буду вынужден доложить о вашем поведении бригаденфюреру.

– Вы сначала вернитесь, штурмбаннфюрер, – ехидно сказал Ягер. – А потом уж докладывайте. И если вы думаете, что нажили себе в моем лице врага, в ссорах с которым приятно будет коротать время, вы очень сильно ошиблись. Мне наплевать на ваши шпильки.

Километров десять они ехали молча, только шуршал одеждой Замке, старавшийся отодвинуться от Ягера. Тот косился на него, но ничего не говорил. «А вот и проблемы, – думал тем временем Фрисснер, сплевывая пыль. – Пора бы надеть маску… Черт с ней, с маской, но что мне делать с этим надменным идиотом? Вернее, не идиотом, потому что он умен, очень умен, и это еще хуже, чем если бы он был идиотом, потому что с идиотом по крайней мере знаешь, как себя вести… И где, в конце концов, этот проводник? Почему его нет? Почему опять все зависит от Ягера? Я не люблю, когда все зависит не от меня, особенно если это связано со мной и с моими людьми…»

– Танк, – сказал Богер, ни к кому не обращаясь.

Действительно, на обочине – если в желтизне песка можно было разделить обочину и так называемую «проезжую часть», – торчал обгорелый остов британского танка «матильда» со снесенной башней. Башни поблизости не было – то ли занесло песком, то ли зачем-то уволокли… Откуда он тут? Один, без сопровождения… если только кости сопровождения не лежат тут же под песком, черт знает как далеко от родной Англии, или Уэльса, или Шотландии, или, чем черт не шутит, Новой Зеландии с Австралией…

– Хорошо их приложило, – сказал позади Ягер. Сказал не мстительно, не злобно, просто констатировал. И добавил: – Тут нас должен ждать проводник. Остановите машину.

«Фиат» скрипнул тормозами и встал. За ним остановилась и вся колонна; солдаты тут же полезли наружу, размять ноги и осмотреться.

– И где же он? – спросил Фрисснер.

– С минуты на минуту будет, – сказал Ягер, взглянув на свою «омегу».

Всадник появился совсем не оттуда, откуда его ожидали. Он приехал из пустыни, с востока, и появился словно призрак – только что его не было, и вот уже над зыбким маревом возникла призрачная фигура человека на лошади.

Ягер что-то крикнул ему на незнакомом языке. Фрисснер торопливо взглянул на Замке – тот спокойно кивнул, мол, все в порядке. Капитан боялся, что после эскапады Ягера ученый замкнется, испугается, но тот выглядел молодцом.

Всадник тем временем приблизился к колонне и прогарцевал вдоль нее. Конь спокойно косился на грузовики, а лица всадника не было видно под тряпками, только черные глаза блестели сквозь небольшую щель.

21

Мы дали Мусе книгу, – может быть, они пойдут по верному пути! Но многие из них слишком слабы для того.

Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 51 (49)

– Закон – это единственное, что у нас осталось, – сказал Имран. – И Закон гласит…

– Все знают, что гласит Закон, – прервал его Мухаммад. – Но все-таки мы принимаем решения, а не Закон.

– Тем более, когда мы одни… – подал голос темнокожий Саммад.

– Это ничего не значит, – тут же возразил Ибрахим.

– Закон гласит, – упрямо продолжал Имран, – что пятерым надлежит быть вместе, если придет беда. Однако же, когда пятерых нет, беду нужно встречать, как подобает воину. Один на один. Так говорится в Законе, не я его придумал… Вы сами знаете кто.

Четверо замолчали, не глядя друг на друга. Каждый вспомнил что-то, задумался над чем-то… Может быть, над строками Закона, может быть, вспомнил того, кто эти строки написал, может быть, неведомого пятого.

Солнце поливало своей беспощадной милостью пески, заставляло куриться над водами прохладного источника легкую дымку пара. Несуществующий оазис Фарх по-прежнему давал приют всему живому. И в первую очередь четырем страшным шайтанам, которым не досталось за ночь ни одного одинокого путника, и, наверное, поэтому они, голодные и злые, спорят на солнцепеке.

Врут все-таки иногда легенды, шайтанов не пять, а всего четыре, ровно на одну единицу меньше, а значит, ровно на одну единицу меньше можно бояться. Кому? Младшему погонщику того самого караванщика, который убежал ночью из проклятого места. Так быстро убежал, что растерял часть своих людей и одного верблюда. «Корабль пустыни» скинул к такой-то матери свою ношу и рванул куда глаза глядят… На свободу. А младший погонщик заплутал ночью в пустыне, закрутился в холодных, черных барханах да и вышел на свет костра. А когда сообразил, куда вышел…

Впрочем, раз в пустыню не вернулся, значит, так и надо. Сидит теперь в зарослях, трясется. Хотя трясется меньше, чем мог бы. Ровно на единицу меньше трясется, потому что шайтанов не пять, а всего лишь четверо.

– И все равно, – сказал Мухаммад. – Мы должны быть вместе. Правду сказало Зеркало или нет… Может получиться так, что, когда мы поймем смысл пророчества, может быть поздно.

– У нас нет пятого… – начал Ибрахим.

– Да, может быть, его уже вообще нет! Может быть, он уже умер! – тут же откликнулся Саммад.

– Мы бы почувствовали, – спокойно ответил Ибрахим, и Саммад отвернулся. – Он просто не пришел.

– Поймите… Дело Не в Законе… – подал голос Имран, отвернувшись от всех. – Дело в том, что без пятого мы не можем выступить как одно целое. И без него любые наши совместные действия будут обречены на поражение. Мы просто не сможем договориться. Без пятого мы только четыре составляющие кулака, но не кулак. Неужели вы этого еще не поняли? Закон был написан тем, кто знал все. Вы же знаете… Мудрость его велика.

Он повернулся к остальным и протянул руку. Сверкнул на солнце крупный белый камень, прозрачный, как воздух.

Стало тихо.

– Будь по-твоему…-сказал Мухаммад и протянул к руке Имрана свою.

Сверкнул на солнце черный камень. Черный, как земля. Сверкнул и впитал свет и тепло, как их и не было.

Остальные ничего не сказали. Просто сверкнул красный, как огонь, камень невиданной красоты. И отозвался ему другой, синий, глубокий, как вода…

Все, что видел младший погонщик, – это как разъехались четыре шайтана в разные стороны. Навстречу помыслам Аллаха.

А легенды все-таки врут. И не шайтаны они вовсе…