Текст книги "Вечное пламя"

30

Машину дергало и кидало во все стороны.

Иван несколько раз ощутимо приложился головой о какую-то железяку. Доктор несколько раз оказывался в опасной близости от борта, и грубый Парховщиков пинком отшвыривал его обратно, в глубину кузова.

– Куда едем-то? – крикнул Лопухин.

– Черт его знает! – Парховщиков отмахнулся. – Куда командир скажет, туда и поедем. Работа у нас такая!

Он едва не упал, но удержался.

Через пятнадцать минут бешеной тряски боец, что сидел у самого края, замахал Парховщикову.

– Гонят за нами, Коля! – крикнул он. – Вона фары скочут!

– Елкина матрена! – Парховщиков попытался пристроить к борту пулемет, но не сумел. – Дороги, мать-размать!

Красноармеец, находившийся ближе всех к кабине, забарабанил в узенькое окошко и крикнул:

– Держи ровнее, у нас на хвосте мотоциклисты!

Из кабины что-то ответили, Иван не разобрал.

– Сейчас ровная пойдет! – заорал боец, едва держась на ногах. – Готовься, Коля! Готовься!

Доктор опять оказался близко к борту, но теперь Иван сумел ухватить его за ворот, и они вместе упали на доски пола.

Парховщиков кричал что-то злое, размахивал кулаками, но сумел-таки приладить пулемет как раз в тот момент, когда тряска вдруг прекратилась и рычание мотора сменилось равномерным гулом.

Прицелился.

За секунду до грохочущих выстрелов Иван услышал, или ему показалось, приближающийся мотоциклетный треск.

Парховщиков утопил курок. Брызнуло огнем.

И только когда кончились патроны, Коля поднялся и вышвырнул оружие за борт.

– Кончилися танцы!

– Что там докторишка-то? Живой? – спросил Тихонов.

Иван поднялся на колени, за шиворот поднял немца.

На него уставились ошалелые круглые глаза. Врач щурился – видимо, без очков видел плохо.

– Ничего, сгодится!

– Тогда готовьтесь к эвакуации. Ноги в руки.

Грузовик замедлил ход, последний раз вздрогнул и остановился. Пограничники выскочили на дорогу.

– Что дальше, командир?..

Капитан оглядел своих бойцов.

– Жмых где?

– Убило, – глухо ответил Лукин. – Сам видел. Полголовы осколком…

– Ясно. Доброволец нужен. Кто?

– Я. – Парховщиков оттолкнул дернувшегося было Лукина. – Я!

Капитан вздохнул, но согласился.

– Отведешь машину так далеко, как только сумеешь. Много не прошу, но километров пять-десять сделай. Если сможешь, конечно. В драку не лезь, если что, бросай грузовик – и в лес. Дело дурное, конечно… Но если за нами пойдут, то точно поймают. А так они сначала за грузовиком погонятся. А уж потом все остальное. Все понял?

– Так точно. Все сделаю в лучшем виде, к вечеру ждите. – Парховщиков заулыбался так, будто ему приказали не жизнью рискнуть, а в отпуск сходить.

– Тогда пошли, – капитан махнул рукой в сторону леса. – Немец в центре, остальные как раньше. Товарищ Лопухин вместе с доктором.

Когда они скрылись в густой зелени, за их спинами коротко рявкнул и зафырчал, удаляясь, грузовик.

Иван не обернулся.

Острое чувство потери сжало грудь. Жутко захотелось спросить кого-то, попросить подтверждения, что матершинник-детдомовец Коля Парховщиков обязательно вернется, к вечеру, а то и раньше. И в этом ему, журналисту, газете, ручается сам храбрый командир пограничников!

Детское, наивное, а потому почти непреодолимое желание.

Иван с трудом выровнял дыхание. Надо было идти. Двигаться. Обязательно доставить в лагерь этого дурацкого, спотыкающегося на каждом шагу близорукого докторишку. Потому что иначе все это было зря.

– Что зря? – прошептал Иван. – Что? Он же вернется. Мы все вернемся!

Доктор покосился на Лопухина испуганно, как на сумасшедшего.

– Двигай! – Иван зло толкнул немца в спину.

Где-то вдалеке застрекотали мотоциклы. Их чихающее «фр-р-р-р» было хорошо слышно в тишине ночного леса.

Никто не проронил ни звука, только ускорил шаг капитан.

Километров через пять устроили небольшой привал. Капитан в свете зажигалки внимательно изучал планшет.

– Мы здорово уклонились к югу. Теперь наших догонять придется.

– Догонять? – удивился Иван. – Как это?

– Видно, товарищ политрук, что человек вы штатский.

– Ну и что же? – Лопухин почувствовал себя оскорбленным. – Я в походы ходил. И карту и компас знаю.

– Да? – Капитан посмотрел на него сочувственно. – Это, конечно, хорошо. Надеюсь, что ваши умения нам не пригодятся.

В кустах треснула веточка.

Пограничники вскочили. Кто-то передернул затвор.

Воцарилась напряженная тишина.

– Может, зверушка? – прошептал Тихонов. – Тут их много… Сам вчера зайца видел. Днем. Жирный такой.

– Может, и заяц… – Капитан прокашлялся. – Кто в охранении? Лукин?

– Я…

– Что «я»?! Куда смотришь?!

– В лес смотрю, товарищ капитан. Только темень кругом.

– Темень… Ладно. Встали, пошли.

В темноте мелькнул тусклыми зеленоватыми точками компас в руках капитана.

Чтобы доктор не спотыкался о каждый встречный пень, Иван ухватил его за тощую шею и толкал перед собой. Лучше немцу от этого не стало, но он хотя бы перестал натыкаться на деревья.

Откуда-то издалека донесся тяжелый, рокочущий гул. И еще раз… И еще…

– Пушки? – спросил кто-то рядом.

– Гроза… – последовал ответ из темноты, и Иван посмотрел на небо.

Звезд не было. Только там, где была луна, теперь клубилось косматое, едва заметное на фоне общей черноты, пятно. Идти стало еще труднее. Доктор перестал ориентироваться совершенно, одну руку вытянул вперед, другой прикрыл лицо, чтобы ветки не вышибли ненароком глаза.

– Плохо дело. – Капитан остановился. – Мы так в какое-нибудь болото забредем. Или еще куда похуже. – Он чиркнул зажигалкой и снова достал планшетку. – Раньше хоть луна помогала…

Небо заворчало, перекатывая тяжелые валуны грома.

– А что, славяне, не размокнем? – неожиданно веселым голосом поинтересовался капитан.

– Не сахарные, чай… – Кажется, голос принадлежал Лукину.

– Это хорошо, что не сахарные. Под дождиком пойдем. Как молнии будут, так и мы двинемся. Все лучше, чем впотьмах…

На горизонте полыхнуло. На какой-то миг Иван увидел призрачные силуэты окружавших его красноармейцев. Однако в следующее мгновение темнота сделалась еще более непроглядной. Грохнуло, на этот раз ближе. Чувствовалось, что грозовой фронт двигается на них. Вот уже и воздух сделался холодным, влажным. Запахи обострились. Пот, тяжелое дыхание, спирт и какая-то медицина. Карболка? Или йод? А еще какой-то кислый, особенный запах. Странный и вместе с тем знакомый.

Лопухин понял. Запах страха.

Это боялся доктор. Очень боялся.

Немец не просто дрожал. Его тело буквально сотрясалось от конвульсий.

– Эй, – негромко сказал Иван. – Fürchte nicht.

Доктор дернулся, но промолчал.

– Что, дрожит клизма? – поинтересовались из темноты, и Лопухин услышал веселье в голосе, словно бойца радовала перспектива бежать по ночному лесу при свете молний.

– Дрожит. Колотится прям.

– Это правильно. Тут ему не Бавария.

Кто-то тихо рассмеялся.

А Иван почувствовал облегчение. Будто бы и не было вокруг войны. А лес и гроза – всего лишь интересное приключение, из тех, которые еще долго вспоминаются потом, у костра или дома, в тепле и светле.

Снова сверкнула молния.

Еще ближе. Еще ярче. Злее.

И гром уже не ворчал, не погромыхивал. Он полноценно грохотал, прокатываясь от одного края неба до другого.

Во время короткой вспышки Лопухин успел заметить лежащий впереди небольшой, поросший низеньким леском овражек и темную стену леса за ним.

Капитан снова запалил огонек и уставился на карту.

– Ясно все, ребята… Двигаем понемногу. Осталось не так уж много.

Вокруг зашевелились. Лопухин дернул за ремень успевшего усесться немца.

– Stehe auf.

Врач послушно встал. Иван снял ремень, вытянул его на всю длину и зацепил за пояс доктора. Щелкнула застежка. Свободный конец Лопухин намотал себе на руку.

– Так надежней будет.

Они начали спуск.

Дышалось тяжело. Воздух стал плотным, тяжелым, густым. Под ногами осыпалась земля и мелкие веточки. Немец что-то тихо бормотал. То ли ругался, то ли молился, не разобрать.

Справа кто-то охнул, тяжело упало тело.

И тут небеса вспыхнули синим, диким светом. Да так, что стало светло как днем! От одного до другого края небосвода протянулась ветвистая, огромная молния. Будто бы огромный светящийся великан протянул к миру свою уродливую ладонь.

– Бегом! – гаркнул капитан. И все побежали.

Удар грома был страшен. Такого Иван не слышал ни разу. Ревом и грохотом его прижало к земле, ноги ослабли в коленях и подогнулись. Он упал, покатился по земле, увлекая за собой немца.

В тот же миг крепкие руки подхватили его, дернули вверх, ставя на ноги. Кто-то помог спотыкающемуся немцу. Обоих толкнули вперед. Беги! Беги!

И мир погрузился во тьму.

И тишину.

Невероятную тишину, какая бывает только после удара грома. Будто вся земля укуталась плотным слоем ваты, который забился во все щелочки, заполнил все пространство.

«Ничего не слышу! – мелькнула паническая мыслишка. – Я оглох!»

Вынырнувшая из темноты ветка больно, до жгучих слез хлестнула по лицу. Иван запнулся, но тут же получил пинок под зад и понесся вперед.

Мир снова утонул в голубом небесном сиянии.

Иван увидел сразу всех. Ломаные, кривые тени. Искаженные в неверном свете лица, странные пропорции, и не понять уже, где тень, а где человек. Съежившийся немец. Застывшие в движении красноармейцы. Люди. Позы. Все в один миг, как на фотопленке, отпечаталось на сетчатке глаза Лопухина. Четкость была невероятной. Казалось, можно разглядеть все. Каждую травинку. Каждый волосок. Жилку на коже. Все ярко. И все неверно. Искажено. Перекручено.

Это длилось одну секунду. Но Ивану на какой-то момент показалось, что пауза держалась неизмеримо долго. Минуту, еще минуту и еще…

Лопухин озирался. Разглядывая людей, застывших в неестественных позах, деревья, кусты…

Но нет. Только показалось.

Так не бывает.

И вот уже мир погружается в грохочущую тьму, где звук сбивает с ног, где воздухом невозможно дышать. И все запахи выжжены дотла, съедены озоном. Однако в тот удивительный, коротенький миг Лопухин разглядел все и всех. И еще кое-что!

Там, за редкими кустами, в сумасшедшем переплетении теней и ветвей…

Трое в черных, будто бы блестящих мундирах.

И эти глаза! Иван запомнил эти глаза, которые смотрели ему прямо туда, где у каждого атеиста таится дрожащая пустота того, чего нет и быть не может. Тень, застывшая в прыжке, смотрела в душу Лопухина холодными, голубыми иголочками глаз.

Таких глаз, какие бывают только у исключительно чистых в расовом отношении существ. Людей ли?..

Иван хотел было крикнуть, но зацепился о корягу, почувствовал, что летит куда-то вперед и вниз.

Что-то свистнуло за спиной. Как раз там, где он был только секунду назад. И вот уже Лопухин катится по земле, вламываясь в кусты, натыкаясь на острые сучки. Руку дернуло невыносимой болью, завернуло за спину, на какой-то момент Ивану показалось, что он слышит, как хрустят суставы. Он вскрикнул. Но в грохочущей круговерти его никто не услышал. По небу все еще катились огромные валуны, сталкиваясь и раскалываясь на части.

От боли в руке Иван засучил ногами, стараясь извернуться таким образом, чтобы вывернутый локоть хоть немного изменил свое положение. Что-то мешало, давило к земле и тянуло руку в сторону. Лопухин оттолкнулся свободной рукой и с воплем перекатился на спину. Тут же стало легче, и наступила тишина.

За больную руку кто-то все время тянул, дергал.

«Это ж немец!» – вдруг сообразил Иван.

Доктор рвался куда-то, обезумев от страха, ломился, как лось, через кусты, и только тщедушность телосложения не позволяла ему утащить за собой Лопухина.

– Да осади ж ты! – рявкнул Иван, здоровой рукой дергая врача на себя.

Тот упал, накрыл голову руками и застыл.

И только тут военкор понял, что происходит что-то странное. Его никто не поднимал, не материл и не гнал вперед. Только вокруг, в темноте, неистово трещали ветки да падало что-то тяжелое. Слышались мокрые, тяжкие удары, и кто-то надсадно хрипел.

– Что происходит?.. – Иван попытался встать. Но немец снова рванул вперед и дернул за вывихнутую руку. Лопухин вскрикнул и повалился.

В тот же миг рядом с ним что-то тяжело упало. Глухо хряснуло, и в лицо Ивану брызнуло горячим. На какой-то миг в неверном свете дальних молний он увидел искаженное, с широко раскрытыми глазами лицо, все в черных разводах и полосах. Потом все пропало, а при следующей вспышке рядом уже никого не было. Только вдавленный след на земле, глубокий и ясно видимый даже в таком слабом свете.

То, что это было лицо одного из красноармейцев, Иван сообразил не сразу, настолько тот был изуродован.

– Что происходит? – прошептал Иван.

И тут, будто бы в ответ на его слова, грохнула автоматная очередь. В темноте полыхнул огненный фонтан. Огонь метнулся из стороны в сторону. Автомат стрелял до тех пор, пока не кончились патроны.

– Ко мне! – закричал капитан. – Ко мне!

В темноте зазвучали резкие хлопки «ТТ».

Кто-то заверещал, как подраненный заяц. Затем крик оборвался, перешел в бульканье. Затих.

Снова затрещали кусты.

Иван засучил ногами, стараясь убраться подальше. Наткнулся на затихшего доктора. Тот от ужаса попытался было вскочить, но Лопухин ударил его под ребра и навалился сверху.

– Лежи, сука. Лежи, убью! Убью!

«Господи, чем я его убью?! Голыми руками, что ли?»

И тут Иван вспомнил, что у него на поясе висит «наган». Дрожащей рукой он расстегнул кобуру и вытащил револьвер. Кисть вдруг ослабла, оружие неуверенно болталось из стороны в сторону.

«Я ж ни черта не вижу! Куда стрелять?»

Снова кто-то крикнул в темноте. Потом еще раз. А потом…

А потом чья-то глотка завыла! Низкий, с рычащими переливами звук впился в уши, наполняя Ивана ужасом.

Снова грохнул выстрел. На этот раз винтовочный. Потом кто-то заорал и, кажется, куда-то побежал.

Небо лопнуло молнией, и Иван увидел в этом дурном лживом свете, как один человек накалывает другого на винтовочный штык. Прямо в брюхо. Как большую черную бабочку! Ш-шварк!

И еще один человек бьет того, что с винтовкой, в спину. Кажется, голыми руками. Но кровь, черная на этом молниеносном негативе, выплескивается густой волной.

Потом наступила темнота, но рисунок отпечатался на сетчатке глаза, будто выжженный. И Лопухин, зажмурившись, дважды выстрелил в эту страшную тень.

Небесные великаны снова ударили в свои чудовищные ладони. От этого хлопка облака вспыхнули синим, а ушам стало больно от грохота.

Молния держалась в небе неестественно долго.

Иван увидел, как в нескольких метрах от него встает в полный рост человек – он узнал капитана. И тут же на него из кустов бросается черная тень. Огромными, невероятными шагами…

Капитан, как в тире, целится с вытянутой руки.

Стреляет. Еще раз. Еще.

Черная тень вздрагивает при каждом выстреле, но все же бежит вперед. Прыгает!

Еще один выстрел звучит уже глухо.

И небо гаснет.

Остается только гром. Темнота.

И наконец, словно дождавшись этого жуткого момента, с неба обрушивается поток холодной воды.

Иван, захлебываясь, оттащил немца в сторону. Гроза ушла дальше, гром теперь звучал тише, словно через вату. Света молний едва хватало, чтобы разглядеть большую поляну, на которой все и произошло.

«Наган» плясал в руке Лопухина, будто живой.

Никого. Только струи дождя. Только шелест капель по листьям.

Пятясь, Иван вместе с доктором забрались под низкие ветви огромной ели. Тут было сухо. Лопухин приставил револьвер к голове немца:

– Du willst laufen?[5]5
  Хочешь бежать? (нем.)


[Закрыть]

Немец отрицательно потряс головой.

– Ich werde töten.[6]6
  Убью (нем.).


[Закрыть]

С этим доктор тоже согласился. Иван как мог стянул ему руки ремнем и выглянул наружу.

Тихо. Дождь.

Лопухин, дрожа, забрался обратно под еловые лапы. Так они сидели до утра.

31

Сначала загалдели птицы. Вдруг. Все разом. Казалось, что на краткий момент весь лес ожил, стряхнул ночные страхи и запел. Вокруг свистело и чирикало на разные голоса. На каждом дереве, в каждом кусте.

Иван вдруг понял, что ночная темнота рассеивается, через туман и сырость пробивается серенький, слабый, но все-таки свет.

К утру сырость пробрала до костей. Лопухин с доктором сидели прижавшись друг к другу, чтобы сохранить остатки тепла. Обоих бил озноб. Чтобы согреться, надо было двигаться. Однако что происходило за очень условной стеной из веток, они не знали. Всю ночь лил дождь, и за шорохом капель ничего не было слышно. Есть кто-то на поляне? Нет?..

Всю ночь Иван мучился страхом и желанием вылезти наружу. Там, за зеленой преградой из ветвей, могли быть его товарищи, которым нужна помощь. Может быть, кто-то ранен… Может быть, умирает…

Но там же могли быть и другие.

А еще в отряде ждали доктора.

И всю ночь Лопухин вслушивался в шелест дождя, готовый прийти на помощь… Лишь бы нашелся кто-нибудь, кому она была бы нужна.

Но нет. Только капли. И далекая-далекая гроза ворчала где-то за горизонтом. Уже не страшная.

Иван выбрался из-под ветвей, когда туман начал рассеиваться. Выволок за собой связанного доктора. Тот дрожал, ежился и щурился.

«Он же не видит ничего… – вспомнил Иван. – Без очков как без рук. Такой не убежит. По крайней мере, далеко».

– Stehe hier.[7]7
  Стой здесь (нем.).


[Закрыть]

Немец закивал часто-часто.

Иван достал «наган» и двинулся дальше.

Буквально через пару шагов он наткнулся на тело. Впившиеся в землю скрюченные пальцы. Черный мундир, намокший и потерявший форму. Светлые, почти белые волосы.

Лопухин вздрогнул. Попятился, выставив револьвер перед собой. Но человек был мертв. На его шее виднелась широкая резаная рана. Он полз до последнего, пока еще была кровь. Подтягивался на руках, цепляясь за траву длинными пальцами. Или…

Лопухин пригляделся. У мертвеца были длинные острые ногти, почти когти. На земле были видны борозды. Глубокие и страшные.

Иван не решился перевернуть мертвого на спину и осторожно обошел его стороной. Затем остановился, пораженный неожиданной мыслью.

Лопухин обернулся. Прикинул направление, в котором мог ползти мертвец. И похолодел.

До последней капли крови, пока жизнь не покинула его, фашист полз, впиваясь ногтями в землю, туда, где прятались Иван с доктором. В сторону ели…

Лопухин прошел несколько шагов и наткнулся на еще одно тело. Красноармеец. Иван подбежал, перевернул его и отшатнулся.

На него широко раскрытыми глазами смотрел Лукин. В руке боец сжимал нож.

– Спасибо… – прошептал Иван. – Спасибо тебе…

Он осторожно, вздрогнув от прикосновения к холодному телу, закрыл мертвому глаза.

Солнце поднималось выше и выше, разгоняя туман.

Лопухин сделал еще несколько шагов и замер. Впереди в редеющем тумане виднелась темная фигура. Человек стоял странно согнувшись, длинные руки свешивались почти до земли.

Иван прицелился и начал приближаться маленькими, осторожными шажками.

Подойдя ближе, Лопухин опустил оружие. Перед ним стоял немец. Винтовочный штык глубоко вошел ему в грудь, и труп стоял теперь, опираясь на убившее его оружие. Прикладом винтовка упиралась в землю. Там, откуда должен был выйти штык, мундир фашиста приподнялся, вздулся.

Немного поодаль лежал еще один красноармеец. С разорванной грудью. Перед тем как зажмуриться, Иван заметил торчащие осколки ребер и легкие… Ночной дождь смыл кровь. Но от этого смерть не сделалась чище…

Лопухин собрался с силами и вернулся к Лукину. Осторожно достал из кармашка его документы. То же самое сделал он и с другими пограничниками… Они все были мертвы.

Последним Иван нашел капитана. Тот лежал, придавленный к земле телом немца. Третьего по счету. Разжать руки «черного мундира», вцепившиеся капитану в горло, оказалось нелегко. Иван перевернул фашиста на спину и увидел лицо…

Спазм скрутил желудок, и Лопухин согнулся пополам, давясь рвотой.

Ногами он оттолкнул немца подальше, и только после этого достал из кармашка капитана документы.

– Прости, что так вышло, – прошептал Иван. – Я сделаю. Я все сделаю. Ты только прости, что так… Не по-людски. Уходить надо. Прости, что без похорон…

Капитан лежал с закрытыми глазами, спокойный, будто спящий, если бы не страшно смятое горло.

Лопухин, собравшись с силами, вернулся к убитому немцу. Не глядя в лицо, пошарил по карманам. Пусто. Потом расстегнул ворот. Никаких цепочек… Ничего. Только на шее обнаружился вытатуированный непонятный значок. Такой же был нашит на рукав черного мундира.

Иван достал нож и спорол нашивку.

– Вот и все.

Он вернулся к доктору. Тот стоял, согнувшись, и вроде бы спал стоя. Бежать он и не думал.

– Пошел! – рыкнул Лопухин, дернув немца за ремень. – Пошел! Убью, гнида!

32

Планшет, взятый у капитана, помогал мало. То, чем хвалился Лопухин, – умение читать карты и пользоваться компасом – оказалось на практике пустой болтовней. Вокруг был лес. Страшный, густой. С высоченными, до самого неба, деревьями, непролазными буреломами. Это было очень не похоже на все виденное Иваном.

Он волок за собой несчастного доктора через завалы и овраги. Несколько раз проваливался в непонятные ямы, заполненные гнилой водой. Всякий раз он цепко держал в кулаке ремень, связывающий его с немцем. И тот, как бурлак, вытягивал Ивана из ловушки.

К полудню, изорванные и грязные, они выбрели на поляну. И Лопухин долго пытался понять, что же он видит перед собой.

Какие-то крупные, бурые пятна.

Зубры. Небольшое стадо. Могучие животные смотрели на невесть откуда взявшихся людей спокойно, без злобы и страха.

«Они не узнали нас… Не поняли даже, что мы люди… – подумал Иван. – Как же быстро можно потерять человеческий облик, что даже животное не видит в тебе врага».

Эта мысль вдруг показалась ему смешной. Выходило, что человек только тем и отличается от животного, что враждой ко всему живому. И к себе самому в том числе.

Иван сел на землю, рывком посадил немца рядом. Достал планшетку. Компас.

Поляна была достаточно большой, чтобы быть отмеченной на подробной карте района.

– Где мы… Где? Самое важное знать, где мы. А все остальное будет ясно и так. Понял меня? Немчура…

Он толкнул доктора в бок. Тот сжался, прикрылся грязными руками.

– Ничего… – ободрил его Иван. – Ничего! Бить не буду. Ты мне живой нужен, живой. Мертвый он кому хочешь без надобности. Сейчас вот посидим чуток и дальше двинем. – Лопухин потер лицо ладонями и с удивлением уставился на кровавые следы. – Вот те раз…

Он смутно вспомнил острую боль… Кажется, сучки или веткой хлестнуло.

Сколько ж пройдено? Он посмотрел на часы. И снова удивился. Выходило, что прохлаждаются они уже часа три…

Что-то ненормальное, чудное происходило со временем. Иван вдруг, будто свет включили в темной комнате, вспомнил, как они вдвоем с немцем пробирались через болото. Как топли в вонючей жиже и выбрались только чудом… Как, оставляя на кустах клочья одежды, бежали, когда вдалеке заслышались лай собак и автоматные очереди. Откуда-то из глубин памяти всплыло плачущее лицо немца, в разводах грязи. И лепет:

– Nicht schießen!

И «наган», пляшущий в руке.

Когда все это было?

Иван посмотрел на себя. Разодранная одежда. Сапог подвязан куском тряпки.

Лопухин снова посмотрел на часы.

– Был же полдень…

Но стрелки упрямо показывали половину четвертого.

– Сколько ж мы тут плутаем? – поинтересовался Иван у доктора.

Тот замотал головой и закрылся руками.

– Бил я его, что ли?

Иван чувствовал себя словно бы проснувшимся после долгого затяжного кошмара, содержания которого и не упомнить уже. И хочется верить, что не было ничего. Но всплывают в памяти жуткие картины. И страх, и холодный пот снова и снова накатывают беспощадной волной. Что это было? Когда? Было ли на самом деле? Или сон, только сон?

– Мы подохнем тут… – тихо пробормотал Иван. – И никто не узнает…

Немец тихо кивал, словно бы понял, о чем речь.

Лопухин снова взглянул на карту.

– Я даже не знаю, сколько времени прошло. Может, они уже ушли. Со стоянки снялись и ушли. А может… все может быть.

Иван потянул немца за ремень, распустил стягивающие петли. Доктор принялся яростно растирать затекшие запястья. Он дул на руки, плакал, и слезы чертили бороздки по его грязному лицу.

А Лопухин привалился спиной к дереву и безразлично смотрел на пасущихся перед ним животных.

Что-то мешало. Сидеть было неудобно, Иван порылся в кармане и выудил небольшую железку.

– А… Старый знакомый…

На ладони лежал медальон.

– Что ж ты?.. – Иван покачал головой. – Не справился?

С чем должен был справиться маленький кусочек металла? Почему? Лопухин не задумывался. Он готовился умереть. На него опустилось ватное облако равнодушия. Воля к жизни оставила Лопухина. Казалось, что ничто уже не имеет значения.

Он сжал медальон в ладонях, прижал к груди и закрыл глаза.

Долго ли продолжалось это беспамятство или нет, сказать было трудно. Очнулся Лопухин, когда кто-то взял его за руку и принялся дергать. Иван открыл глаза и долго пытался понять, что происходит. Наконец сознание полностью вернулось к нему.

– Чего надо-то, немчура? Чего не ушел?

Доктор дергал его за руку и испуганно оборачивался на поляну. Было темно.

«Весь день проспал», – сообразил Иван.

– Wolf! Wolf! – испуганным шепотом бормотал доктор. – Wolf!

Лопухин с трудом поднялся и увидел… На поляне, ярко освещенной лунным светом, стояли волки. Четверо. Трое взрослых и один молодой, уже не волчонок, но подросток, недавно вставший на охотничью тропу.

«Наган» сам прыгнул Ивану в руку.

Волки стояли полукругом. Светящиеся глаза сверлили двух измученных людей пристально. Зло.

– Вон пошли! – неожиданно для самого себя громко крикнул Лопухин. – Вон пошли!

Волки глухо зарычали.

Иван поднял «наган», но удержался. Стрелять в воздух?.. Или?.. Он прицелился в ближайшего волка. Тот, будто поняв угрозу, легкой тенью ушел в сторону. За кусты. Оттуда только глядели лютой злобой глаза…

Иван перевел прицел на другого. Но…

Поляна была пуста. Волки исчезли так же незаметно, как и появились.

Лопухин усмехнулся, потом захохотал, заливисто, от души. И, повинуясь неведомо откуда взявшемуся желанию, выстрелил вслед убежавшим хищникам.

– Рано пришли! Рано! Живой! Я еще живой! – Он толкнул доктора. – Пошли! Сожрут к черту… Пошли! Идем, значит, живы…

И снова потянулся лес.