Текст книги "Взорванная тишина (сборник)"

Васька опустил голову, собрал морщины на покатом лбу, задумался. Потом вскинув голову спросил:

– А точно… за клюквой-то?

– Точно, на болота пойдёт. Говорит давление у него после того случая гулять стало, а клюква лучшее лекарство.

– А ведь это можно провернуть… Там его можно по тихому, без свидетелей… и в трясину спустить… и никто никогда не найдёт, – вслух размышлял Васька. – Только надо и этих… Черепа с Сурком, с которыми мы его бабу потрошили, с собой взять.

– Зачем, что вдвоём с одним почти стариком не справитесь? – вставил реплику Константин.

– Так вернее… да и риск на всех поровну должен быть. Там вместе и здесь тоже вместе должны… Ладно, так и быть, принимаем твой план. Давай на пузырь, – потребовал Васька.

– Да ты что, – опешил от неожиданности Константин.

– Давай, давай. Когда мы соседа твоего грохнем, ты у его родичей эту хибару почти задаром сторгуешь. Они от неё как чёрт от ладана отпихиваться будут, а ты тут как тут. Так что не жадись, полтинник гони, да быстрее, пока сотню не прошу.

Венька так до конца и не врубился в рассуждения брата, зато его требование денег на выпивку, сразу вызвало у него плотоядный блеск в глазах…

6

Сиротин приехал как и обещал в начале осени, к «клюквенному» сезону. Константин отдыхал после дежурства, но услышав пронзительный скрип ржавых петель двери соседа поспешил к нему. На вопрос Сиротина он отреагировал просительно:

– Подожди Сергеич… я узнаю, клянусь тебе, намётки уже есть, ещё пару недель подожди.

– Ладно, так и быть… подожду, – Сиротин пытливо всматривался в лицо Константина. – А я вот, помнишь говорил, за клюквой собираюсь… Завтра хочу сходить. Не подскажешь куда лучше… так чтобы ведро с одного разу набрать? Рядом-то тут, наверное, уже всё обобрали?

– Что?… Конечно подскажу, о чём разговор. Я ведь все места знаю, с детства все болота облазил. Сейчас лучше всего на лепёхинские болота идти. Туда даже местные редко ходят. А клюквы там этот год прорва, не ведро, два соберёшь.

– Да ну… лепёхинские говоришь, где это?

– А вот… Дай бумагу и ручку, я тебе нарисую, как туда пройти.

Константин стал увлечённо рисовать маршрут пути к клюквенному «эльдорадо». Он сидел за столом, а Сиротин стоял сзади и усмехаясь губами следил как сосед вычерчивает путь…

– А это что? – он указал на овальные обозначения на плане.

– Это озёра… тут топко кругом. Ты с тропинки не сходи и вот тут, – Константин ткнул ручкой в промежуток между овалами, – бугор, тут самая клюква и есть.

«Меня, наверное, в эти самые озёра и порешили сбросить… трясина засосёт и всё…» – размышлял про себя Сиротин.

– Далековато, километра четыре, зато с клюквой будешь, – Константин протянул листок.

– Спасибо Костя… Ну что ж, прямо завтра с утра и схожу по твоему маршруту… Так, значит сначала вдоль ЛЭП, километра полтора, потом резко вправо…

Константин, не видя что Сиротин наблюдает за ним из-за занавесок своего окна, вышел от сеседа и не заходя к себе пошёл к центру села, где располагались магазины и административные учреждения. Там он зашёл в магазин, где работала его любовница, поговорил, вышел. Издали увидел дочь в окружении подруг, идущую из школы. Она выделялась, как цесарка выделяется на фоне простых куриц: выше, крупнее, красивее, лучше, ярче одета. Да и держалась Настя свободнее, раскованнее, громко разговаривала, смеялась. Константин не захотел сейчас встречаться с дочерью, он быстро вернулся в магазин, дождался когда щебечущая девичья стайка пройдёт мимо.

В неприглядный дом братьев проскользнул тихо, когда рядом никого не было. Он опасался что их не окажется дома… Они были на месте.

– Приехал, – с порога, возбуждённо сообщил Константин.

– Кто приехал? – не понял Венька стоящий у газовой плиты и варивший что-то вонючее.

– Кто-кто, дед пихто… Сосед… – огрызнулся Константин.

– Ну и что? – лениво спросил Васька. Он сидел на стуле и клеил прохудившиеся резиновые сапоги.

– Он завтра с утра на клюкву пойдёт… на лепёхинские болота.

– Иш ты… далёооко, – протянул Васька, не отрываясь от своего дела. – А ты почём знаешь?

– Он у меня сам спрашивал, где клюквы больше. Я ему и посоветовал и нарисовал как пройти… к самым озёрам.

– Понятно… хорошее место… Недаром я сапоги начал клеить, как чуял, – удовлетворённо заключил Васька… – Венька, прыгай на мотоцикл и мухой лети за Черепом и Сурком.

– Что… прямо сейчас? – младший брат растерянно вертел в руке поварёшку.

– А когда… Чтобы к ночи здесь были… У нас переночуют… с утра на «дело» идём. Не слышал что-ли?

– Может не надо? – скуляще пытался противиться Венька.

– Объясни ты ему… я уже не могу… терпежу нет с ним разговаривать! – обратился Васька к Константину, с раздражением бросая сапог на пол…

Сиротин тем временем сходил в лес и провёл контрольную пристрелку. Потом там же побегал, по пересечёнке, меж деревьями, рывками метров по сто, осторожно, чтобы нечаянно не выхлестнуть глаза ветками. Тренировки в парке не прошли даром – он легко без задышки выдерживал ускорения. Таким образом, он был полностью готов к завтрашнему походу «за клюквой». Единственно чего он сейчас опасался, что по его следу пойдут не все четверо прошлогодних налётчиков и разом с последним, оставшимся у него на этом свете, долгом не покончить…

В семь утра Сиротин с ведром в руках и рюкзаком за плечами вышел из дома в ранний туман. Он не спешил, чтобы преследователи случайно не потеряли его в условиях плохой видимости. Слежку он засёк едва туман начал рассеиваться, где-то на втором километре пути. Сиротин в разговоре с Константином намеренно соврал, что не знает дороги. Он ходил как-то на лепёхинские болота, к этим озёрам, правда не за ягодами, а на охоту с одним из местных сторожилов. Тот старик умер три года назад…

Преследователи не очень-то маскировались, а Сиротин делал вид, что не замечает идущих за ним следом, на расстоянии пятидесяти-шестидесяти метров… Их было четверо… четверо мужиков. Сердце Сиротина обволокла спокойная радость. Они были без ружья, по всему, уверены, что справятся с ним без лишнего шума. Четверо против одного – они не сомневались в успехе «предприятия», тем более в «надёжности» озёр, где вместо дна бездонная трясина.

Лох… Так называли меж собой преследователи соседа Константина. Так вот Лох спокойно шествовал к болотам, где отродясь ни ягод, ни грибов не рождалось, и по данной причине там никого не должно было быть, разве что случайные охотники. Венька нервничал, а Череп с Сурком торопились, хотели напасть на Лоха как можно скорее, а не тащиться за ним до озёр – они не догадались одеть сапоги, и сильно от этого страдали. Васька зло и решительно пресёк их «самодеятельность» – в лесу сложно «с концами» спрятать труп…

Они неожиданно потеряли Лоха из виду, когда почти дошли да «места», когда лес сменило болотистое редколесье, уже вблизи озёр. Преследователи почти побежали вперёд, проскочили озёра… Лох словно сквозь землю провалился…

Сиротин сделал резкое ускорение на границе леса и болот. Он легко оторвался от преследователей, хоть те и были лет на двадцать моложе. Возле озёр Сиротин залёг в высокой осоке, чуть в стороне от тропы. Он знал это место, здесь они прятались с покойным сторожилом, выслеживая прилетавших на озёра уток. Преследователи, взмыленные, матерясь и вертя во все стороны головами, пробежали мимо. Он вынул из рюкзака пистолет, передёрнул затвор, поставил на предохранитель и вышел на тропу, отрезая им путь назад. Отходить от озёр не имело смысла – они ему нужны были для того же, для чего и преследователям, охотникам ставшими дичью.

Сиротин занял позицию за корневищем поваленного бурей дерева и стал ждать, когда преследователи повернут назад, сообразив, что впереди его нет. Он лишь колебался в способе исполнения «приговора»: не мудрствуя перестрелять всех из засады… или, встав на тропе в позу кинематографического мстителя, сначала сказать этим гадам, за что он лишает их жизни. Подмывало, конечно, «толкнуть» речь, но он, в конце концов, предпочёл надёжность исполнения задуманного пафосному ритуалу…

Преследователи возвращались громко ругаясь:

– Сука… куда же он срыгнул… может в озеро свалился!? За клюквой полез и того?!.. Да какая здесь к чёрту клюква!..

Впереди шел, с трудом переводя дыхание, неопрятный человек в кепке, под которой угадывался абсолютно голый череп. Сиротин перевёл «флажок» предохранителя вниз. Ему не надо было возбуждать себя мыслями, что вот наконец он сможет рассчитаться с теми кто убил его Олю… которую он считал для себя божьим даром, величайшей наградой в жизни… Обо всём этом он уже столько передумал, перестрадал… Он взял «на мушку» лысую голову первого. Но тот двигался слишком быстро, к тому же постоянно поднимал руки, отодвигая мешающие ему ветки. Сиротин перевёл прицел на туловище, чтобы попасть наверняка…

Впередиидущий словно налетел на невидимое препятствие, вскрикнул и схватившись за грудь стал падать назад.

– Череп ты чего!?… – закричал идущий следом и подбежал к упавшему.

Лежащий в ответ только хрипел, пытаясь разорвать рубашку на груди. Сиротин воспользовался моментом, когда второй наклонился к упавшему и застыл неподвижной мишенью. Дистанция была всего метров десять, и он без труда попал точно в голову. Второй беззвучно, даже без стонов повалился на лысого – он был убит наповал.

– Вот он сука! – идущий третьим коренастый крепыш увидел высунувшегося из засады Сиротина. – Что делает… у него же шпалер с глухарём!

Скрываться больше не было смысла и Сиротин вышел из засады на тропу. Его решительный вид, да ещё с устрашающе длинным из-за набалдашника глушителя пистолетом, произвёл ошеломляющее впечатление на четвёртого, худого и длинного, идущего сзади. Он вдруг дико завизжал и повернувшись побежал прочь, тяжело шлёпая резиновыми сапогами, казавшимися огромными на его тонких ногах…

– Ну, сучара погоди… счас! – коренастый выхватил на мгновение блеснувшую короткой молнией финку и бросился на врага…

Он успел лишь обогнуть загромождавшие тропу лежащие тела, из которых нижнее продолжало хрипеть. Сиротин почти не целясь выстрелил ему в живут. Коренастый перегнулся пополам, сделав по инерции ещё два шага головой вперёд… В эту голову Сиротин стрелял уже в упор с расстояния не более двух-трёх шагов… Добивать, если кто ещё и дышал было некогда, Сиротин побежал за четвёртым. Он настиг его минут через пять-семь. На бегу целится было трудно… первая пуля прошла мимо, зато вторая угодив в тощую ягодицу, заставила Длинного взвыть и повалится на тропу. Так он и лежал… на боку, схватившись рукой за кровоточащие сзади брюки…

– Нне надо… я вас прошу… я не трогал вашей жены… и сюда не хотел идти, – лицо Длинного было мокро от слёз. Страх смерти вдруг пробудил в нём вежливость.

Сиротин подбежав, несколько раз глубоко вздохнул, приводя в норму дыхание и на всякий случай не подходя вплотную, прервал мучения этого нескладного человека… В обойме, вернее в патроннике, оставался последний патрон. Сиротин вставил новую обойму и вернулся к месту своей «засады». Лысый с простреленной грудью по-прежнему стонал, двое других смотрели спокойными, безразличными глазами. Сиротин прервал стоны…

Потом пришлось тащить «до кучи» Длинного. По пути с него сползли сапоги и голые пятки вылезавшие из рваных носков зловеще желтели. За сапогами тоже потом пришлось вернуться. Сиротин их всех сталкивал в озеро по очереди, притапливая жердиной. Дно, то есть трясина находилась где-то метрах в полутора под водой, и чтобы труп засосало приходилось помогать. Последними он утопил сапоги Длинного…

Сиротин вернулся к обеду. Он был измучен, как человек в одиночку разгрузивший вагон угля. Проходя мимо дома соседа, он пристально смерил взглядом стоящего на стрёме и мучевшгося ожиданием Константина.

– Привет Кость… Хреновое место ты мне посоветовал… нету там никакой клюквы…

Константин стоял бледный, прямой словно лом проглотил.

Сиротин пошёл дальше, потом остановился, обернулся.

– Никуда не ходи Костя… не бегай туда больше, засветишься, менты насядут, – тихо посоветовал он… Константин всё услышал и всё понял.

Сиротин пошёл было дальше, но тут же вновь обернулся.

– А насчёт чечен не боись… дочку твою жалко… я же всё-таки русский. Вот только ты-то кто?…

Прихожая смерти

Последние несколько лет Анна Ивановна чувствовала себя неважно, у неё болело буквально всё: сердце, глаза, голова, желудок, ноги… Врачи в районной поликлинике лишь разводили руками и были едины в своём мнении – возраст.

Анне Ивановне шёл семьдесят девятый год и она, хоть и осознавала, что умереть в таком возрасте далеко не противоестественно, всё же надеялась «протянуть» ещё несколько лет. Эта надежда основывалась на том, что её родители в своё время смогли «преодолеть» восьмидесятилетний рубеж. Правда, они жили в селе, а Анна Ивановна смолоду попала в Москву, до пенсии работала на вредном производстве… Но это, по её мнению, с лихвой должно было компенсироваться жизнью в городской квартире с удобствами и, конечно, её постоянной заботой о здоровье. Она регулярно навещала поликлинику и неукоснительно выполняла получаемые там предписания, покупала все прописываемые лекарства, как продаваемые по льготной цене, так и за полную плату, тратя на них значительную часть пенсии…

Тем не менее в одно «прекрасное» утро Анна Ивановна не смогла встать с постели. Вернее встала и тут же упала, у неё вдруг отказали левая рука и левая нога… Анна Ивановна жила одна. Её муж умер почти десять лет назад, дети, сын и дочь, жили своими семьями… Нет, она не ощущала себя одинокой, брошенной. Экономная во всём, кроме медикаментов, она вполне обходилась пенсией, более того у неё даже были некоторые сбережения. Своих детей она воспитала в том же духе, и как сама от них не зависела материально, так и они не «доили» её…

И вот тут, с трудом вскарабкавшись с пола на кровать, Анна Ивановна, возможно впервые в жизни, поняла, что без посторонней помощи никак не обойтись. Трудно было даже дотянуться до телефона… ещё труднее доползти до туалета…

После звонка сын и дочь примчались к ней с максимально возможной скоростью. Анна Ивановна всё ещё верила, что это какой-то очередной рядовой недуг. Вот приедет врач, сделает укол, выпишет лекарства и всё пойдёт как прежде… Но дети не стали, как советовала им мать, вызывать участкового врача, они вызвали «скорую». Диагноз оказался беспощаден – инсульт, образовался тромб в той части мозга, которая «командовала» левой частью тела…

Так Анна Ивановна попала в женскую палату неврологического отделения энной горбольницы. Впрочем, сначала её положили прямо в холле больничного отделения. Больше суток пришлось ожидать, пока освободится место в палате. О, лучше бы оно не освобождалось. Во-первых, это была кровать на которой умерла больная, во-вторых… в-третьих… Анна Ивановна почти не двигала рукой и ногой, но голова у неё функционировала нормально. Она всё слышала, обоняла, видела… видела, правда, не очень хорошо, по причине болезни глаз…

В небольшой палате располагалось десять коек, с небольшими, на размер тумбочки, проходами. Две больные были совсем тяжёлые – они уже давно, с момента поступления не могли выйти из комы, но благодаря крепкому сердцу не умирали. Ещё три просто тяжёлые. Эти пребывали в сознании, но фактически не могли ни с кем общаться, потому что, кроме конечностей, у них отнялся и язык. Ещё две средне-тяжёлые, у них, как и у Анны Ивановны, была порожена только одна сторона. И, наконец, последние две больные готовились на выписку – они хоть и с трудом, поминутно хватаясь за стены и спинки кроватей, но могли передвигаться, и главное, что не могли остальные, самостоятельно принимать пищу и ходить в туалет. Почти у всех больных хотя бы днями должны были рядом находиться родственники, а у тяжёлых круглые сутки… кормить, подмывать, менять простыни, пододеяльники… В палате постоянно царил тяжёлый «туалетный» дух.

У этих почти недвижимых, но ещё живых русских старух не имелось денег и было мало детей, максимум двое. За некоторыми вообще ухаживать некому, а медперсонал… Дежурные медсёстры без дополнительной оплаты отказывались обмывать и выносить из-под больных – они получали нищенскую зарплату, а работа тяжёлая, грязная…

Кровать Анны Ивановны помещалась у окна. Возле неё днями поочерёдно дежурили дети. Дочь, которая дежурила вторую половину дня, перед уходом домой одевала на мать памперс, потому что медсестры среди ночи не подходили к больным ставить «утку». Утром приходил сын, снимал с матери памперс, если было необходимо менял простыни… кормил её с ложечки завтраком…

2

– Ну что, мам, как спала? – нарочито бодро спрашивал сын.

– Да так… никак, – мрачно, вытирая здоровой рукой слезящиеся глаза, ответила Анна Ивановна.

– Как это «никак»… тебе лучше? – удивился сын, ведь в предыдущие дни мать после ночи обычно жаловалась на боли, или на то, что медсестру не могла дозваться.

– Володь, ты мне глаза закапай? – попросила Анна Ивановна, не отвечая на вопрос.

Сын достал из тумбочки глазные капли, которыми мать пользовалась уже несколько лет, взял пипетку… Стали развозить завтрак.

– Ну, что мам, поедим? Сегодня манка.

– Не хочу я, сынок.

– Эт ты брось, надо есть… Она не горячая, я попробовал.

Сын терпеливо кормил мать с ложечки, она несколько раз поперхнулась, закашлялась:

– Всё… не могу больше… кхе-кхе… горло узкое стало, не лезет…

Анна Ивановна съела не более четверти порции. Другие больные, возле которых дежурили родственники, тоже с переменным успехом принимали пищу, «тяжёлым» её просто впихивали в рты. У кого же никого не было… таких в палате было две. Одна с грехом пополам могла поесть сама, вторая… К ней, когда уже собирали посуду, подходила медсестра, несколько раз тыкала в рот ложку с уже остывшей кашей…

Кровать рядом с Анной Ивановной освободилась – её обитательница пошла на выписку. Койка пустовала не более получаса. Едва заменили постельное бельё, как в палату на каталке завезли в сопровождении нескольких родственников крупную, внешне цветущую… Язык не поворачивался назвать эту женщину старухой, даже пожилой: у неё сохранились во всей красе пышные женские формы, и по настоящему здоровый цвет лица. Родственники шумно хлопотали вокруг, положили в тумбочку фрукты и прочую провизию… но минут через десять все распрощались… Оставшись одна, новая соседка попыталась дотянуться до чашки с соком, которую ей приготовили перед уходом родственники… Дотянуться, дотянулась, но удержать не смогла, уронила на пол…

– Что это там грохнуло? – вздрогнула Анна Ивановна.

– Это я уронила… извините, – виновато отозвалась новая соседка. – Вы мне не поможете? – почти моляще попросила она сына Анны Ивановны.

– Да-да, конечно, – сын собрал черепки разбитой чашки, налил сока в другую, подал…

Соседку звали Елизаветой Михайловной, но Анна Ивановна, узнав, что та моложе её на девять лет сразу стала звать её просто Лизой. Сначала Лиза излучала оптимизм, не сомневаясь, что здесь её непременно вылечат. Но где-то ближе к обеду, она захотела в туалет…

Единственную «грязную» услугу, которую медсёстры соглашались делать бесплатно – это днём ставить больным судно. С Лизой случился конфуз. Когда она вызвала медсестру, та оказалась физически не в состоянии подложить под неё «утку».

– Господи… сколько вы весите?! – с изумлением воскликнула медсестра, не сумев даже приподнять больную.

– Сто три, – смущённо ответила Лиза.

– Я вам что… Геракл, что ли?… Нет, я вас ворочать не буду… Вызывайте родственников.

Медсестра всё-таки кое-как подотнула «утку» и ушла, держась за поясницу.

– Что же мне делать, – со слезами жаловалась потом Лиза Анне Ивановне, – Мои совсем не могут со мной сидеть… у них же работа… Что ж мне теперь под себя ходить?

– И под себя сходишь… мы тут все ходим, – угрюмо отвечала Анна Ивановна. – А ты что это, в самделе, сто три весишь?

– Да… У меня кость крупная. Хоть и не кажусь очень толстой, а вешу много.

– Не бойся, здесь быстро похудеешь… кусок в горло не полезет, – пессиместически предположила Анна Ивановна.

Несмотря на «чёрный» юмор Лиза прониклась доверием к Анне Ивановне, как растерявшийся человек инстинктивно тянется к более стойкому, опытному…

Тем временем больным делали уколы, ставили капельницы. Больница, медперсонал выполняли только «технические» функции, почти все лекарства приобретали родственники больных. Анне Ивановне прописали капельницу. Медсестра с большим трудом «попала» в вену на её тонкой старческой руке. Пока «работала» капельница, сын придерживал руку матери, чтобы игла ненароком не выскочила. Кроме капельницы, её и «кололи», и кормили таблетками. Потом пришла врач, специалист по лечебной физкультуре. Она показала упражнения для разрабатывания поражённых конечностей. Анна Ивановна пыталась прилежно выполнять эти упражнения… но у неё почти ничего не получалось.

– Ну что, мам, размялась? – спросил сын, после того как мать «позанималась».

– Баловство всё это… Ты у врача был?

– Был.

– Ну, и что сказала?

– Говорит, процесс выздоравливания будет долгий. Сначала необходимо пройти полный курс лечения здесь, потом дома.

– Это я и без неё знаю, – недовольно отреагировала Анна Ивановна. – Тебе на работу когда?

– Да ты об этом не беспокойся, я в вечернюю смену сейчас.

– Это не дело… Ты что до обеда здесь, а после обеда работаешь?… Я-то думала ты отпросился.

Сын отмахнулся и пошёл мыть посуду. Когда пришёл, мать заставила его внимательно себя выслушать:

– Пока помню… Там у меня в ванной стирального порошка двадцать пачек припасено. Пополам с Лидой разделите… Варенья наварила… тоже разделите.

– Да ты что мам, сама ещё стирать будешь, да и варенье съешь… – пытался весело возражать сын.

– Помолчи… не перебивай… – Анна Ивановна с трудом глотала воздух, – а то забуду… Деньги там у меня… в сумке остались… не помню уж сколько. Что вы мне тут на лекарства истратили… возьмите… что останется тоже разделите. Ну, а книжка под ковром у меня, Лида знает… тоже пополам… немного там… уж сколько есть…

– Ну мам, ну хватит, – пытался остановить её сын, но Анна Ивановна упорно продолжала.

Она перечислила все свои вещи – кому что: детям, внукам, племянникам… в конце устало добавила:

– Квартиру только не продавайте… лучше сдавайте.

Анна Ивановна заставила сына повторить своё устное завещание. Тот сделал это с неудовольствием, многое напутал, забыл. Анна Ивановна закашлялась в негодовании, и сын поспешил исправиться. Лиза всё это время взирала на соседку с ужасом.

– Вы что же совсем не верите, что вас вылечат? – наконец не выдержала она.

– Не верю… – отрезала Анна Ивановна, и помолчав добавила. – Да и незачем.

– Что незачем? – не поняла Лиза.

– Вылечиваться мне незачем.

– Ну что вы… как же это… надо просто собраться, всю волю в кулак и заставить себя бороться за жизнь!

– Вот когда в следующий раз на «утку» захочешь… соберись в этот самый кулак… – Анна Ивановна раздражённо скосила глаза на повернувшуюся к ней и лежащую на боку соседку – сама она повернуться без посторонней помощи не могла.

Об этом вспомнил сын:

– Давай, ма, на боку полежим?

– Как хочешь, – равнодушно ответила Анна Ивановна.

– Надо… а то пролежни будут, – он осторожно повернул мать на бок и подложил подушку, чтобы она вновь не оказалась на спине.