Текст книги "Тайна убийства Столыпина"

– Главное, ваше величество, что молод и умен. Энергичен и тверд. Вы, наверное, знаете, что происходит он из знатного рода. Ко всем этим характеристикам я бы добавил еще одну, весьма существенную. Он усмирил губернию без лишней крови. Я не знаю, докладывали вам или нет, как он вошел в гущу смутьянов и, презирая опасность и револьвер, на него наведенный, сказал одному смутьяну, державшему оружие: «Подержи-ка мою шинель!» И обуздал толпу, – расписывал барон В.Б. Фредерикс, министр императорского двора.

Эпизод государю понравился. Он пересказал его вечером Аликс.

Александра Федоровна заметила:

– А тебе говорят, что нет хороших кандидатур на должность министров. Разве Столыпин не подойдет на должность министра внутренних дел?

– Я об этом уже подумал, – сказал смущенно Николай II.

Утром он приказал Горемыкину срочно вызвать Столыпина из Саратова. Председатель правительства лишних вопросов не задавал, мало ли кого хочет видеть государь, и значения тому серьезного не придал. Не предполагал для себя последствий.

Телеграмма с вызовом срочно ушла в Саратов.

Откуда взялся этот Столыпин?

Из газеты «Новое время», 6 сентября 1911 года:

«Когда в 1906 году Совет министров во главе с графом С.Ю. Витте вышел в отставку и новый Совет министров было поручено сформировать И.Л. Горемыкину, П.А. Столыпину предложили пост министра внутренних дел. С этого момента – 26 апреля 1906 г. – П.А. Столыпин являлся до дня своей кончины деятельным руководителем министерства…»

В смутное время волнений, забастовок, террористических актов при дворе говорили:

– Нужна сильная рука!

Так же думал и Николай II, который внимательно рассматривал и оценивал кандидатуры. Сильной руки рядом не было. Странно, думал государь, столько вокруг лиц, а назначить некого. Требовался инициативный, решительный и смелый высший чин, на которого можно было бы опереться, поручив важные дела.

На память пришли слова генерал-адъютанта, министра внутренних дел князя П.Д. Святополка-Мирского о саратовском губернаторе Столыпине: «Молод, умен, решителен. Какие еще нужны качества, чтобы верно служить государю?»

К Столыпину царь решил присмотреться. Для начала освежил свою память аттестацией из собственной канцелярии, которая сообщила главное: Петр Аркадьевич Столыпин – сын севастопольского героя генерал-адъютанта Столыпина от брака с княжной Горчаковой – родился в 1862 году, детство провел в имении Средниково под Москвой; по окончании курса в Санкт-Петербургском университете в 1884 году начал свою служебную деятельность в Министерстве внутренних дел, через два года был причислен к департаменту земледелия и сельской промышленности Министерства земледелия и государственных имуществ, в котором последовательно занимал различные должности и особенно интересовался сельскохозяйственным делом и землеустройством. Затем перешел на службу в Министерство внутренних дел ковенским уездным предводителем дворянства и председателем ковенского съезда мировых посредников. В 1899 году был назначен ковенским губернским предводителем дворянства. В это же время он избран почетным мировым судьей по Инсарскому и Ковенскому судебно-мировым округам. В 1902 году П.А. Столыпину было поручено исправление должности гродненского губернатора, через год он был назначен губернатором саратовским.

– Каково положение в Саратовской губернии? – поинтересовался государь.

– Неспокойное, хуже, чем в других, но Столыпин с губернией справляется, – был ответ.

– Молодец, – похвалил царь.

Когда Столыпина перевели из Саратова в Санкт-Петербург, в столицу, многие удивились: почему именно его? за какие заслуги? «Откуда взялся этот Столыпин?» – спрашивали друг друга обыватели, не ожидавшие такого назначения.

Петр Аркадьевич происходил из старинного дворянского рода, известного в России с XVI века. Представительницей средней ветви рода Столыпиных была бабушка Михаила Юрьевича Лермонтова – Елизавета Алексеевна, в замужестве Арсеньева, родная сестра двоюродного деда П.А. Столыпина Афанасия Алексеевича Столыпина. А.А. Столыпин, офицер артиллерии, участник Бородинского сражения, владел имением в селе Лесная Нееловка Саратовского уезда.

Впрочем, приближенные к власти вопросов не задавали – род Столыпиных был известным.

Кроме аттестации при дворе важную роль играли и личные суждения. О роде Столыпиных они были положительными, а это уже что-то значило.

При дворе о них рассказывали занятные истории.

Да, саратовский губернатор был сыном известного человека. Его отец, Аркадий Дмитриевич, служил флигель-адъютантом Александра II, генерал-майором свиты. Как раз в то время император издал распоряжение, по которому свитские генералы при производстве в генерал-лейтенанты больше не зачислялись в генерал-адъютанты. Из-за этого распоряжения три старших генерала свиты, в том числе и Аркадий Дмитриевич, были вынуждены подать в отставку.

Столыпин-старший уехал в Вильно, где во время службы купил себе дом. Рядом находилось его имение в Колноберже. В Вильно учился и окончил гимназию юный Петр.

Интересный случай произошел в 1877 году, когда началась война с Турцией. Через Вильно проезжал император. Как положено, его с почетом встречали на перроне вокзала. Среди встречающих был и Столыпин-старший. Увидев его в придворном мундире, Александр II напыщенно произнес:

– Как грустно мне видеть тебя не в военной форме!

– Буду счастлив надеть ее, ваше величество, – ответил Столыпин-старший.

И одной фразой вернул себе службу. Император отреагировал на нее сразу:

– Тогда надень мои вензеля. Согласен?

– Да, ваше величество!

– Поздравляю тебя генерал-адъютантом и назначаю командовать корпусом действующей армии! – громко произнес император.

Так Столыпин-старший отправился на войну, на театр военных действий, а не в тыл воюющей армии.

Было при дворе известно и то, как Столыпин-старший приобрел имение в Колноберже, которое слыло любимым в его семействе. Он получил имение за долги родственника, проигравшего ему крупную сумму в карты.

Проигравший признался:

– Денег у меня столь значительных нет, но имею я в Литве небольшое имение. Сам никогда там не был, но слышал, что оно уютное и расположено в живописном месте. Хочешь, возьми за долг?

– Возьму, – сказал Столыпин-старший.

– Тогда по рукам!

Эта же молва говорила, что случались у отца Столыпина своеобразные причуды. Любил он устраивать сюрпризы. Однажды гулял Петр Аркадьевич по бульвару в Ковно со своей супругой Ольгой Борисовной и вдруг замер от неожиданности, встал как вкопанный. Видит, навстречу ему катит на извозчике отец. Катит и смеется:

– Два дня как приехал! Остановился в гостинице Левинсона! Вот и к вам собрался!

Было известно, что Столыпин-старший дружил с графом Львом Николаевичем Толстым. Он находил, что писатель более странен, чем он сам. Разговаривал как-то Столыпин с мужиками в Ясной Поляне, где гостил, и слышит, хвастается один из них, что ему сапоги сам граф сшил.

– А хороши ли они? – поинтересовался Столыпин-старший.

– Только хороши, что дармовые, – ответил тот. – А так совсем плохи!

Известно было и как женился Столыпин-старший.

В молодые годы он был адъютантом у наместника Польши князя Горчакова, брата канцлера. Решился просить руки дочери своего начальника и только произнес фразу после доклада: «Ваше сиятельство, теперь у меня есть к вам…», как Горчаков перебил его: «Нет, нет, я устал, довольно, завтра доложишь…» И верный адъютант, бледный от волнения, удалился. Ночь он спал неспокойно, все ждал утра следующего дня, чтобы вновь, уловив момент, попросить руку любимой.

А был Столыпин-старший человеком практичным, потому и выбрал себе в жены женщину необыкновенную, княжну, блиставшую умом и добротой. Наталья Михайловна была знакома со всеми выдающимися людьми. Ценили ее за ум и начитанность.

Рассказывали при дворе и такое. На одном заграничном курорте к ней подошла дама из высшего света, ее хорошая знакомая, и сказала:

– Я понимаю, дорогая, что вам приятно поговорить с умным человеком! Но нельзя же не обращать внимания на его наружность. Вы гуляли нынче в парке с мужчиной, плохо одетым, и даже не смущались!

– Да вы знаете, как он умен и славен, – ответила Наталья Михайловна.

– Кто же это, что вы пренебрегли правилом? – поинтересовалась великосветская дама.

– Да друг мой Гоголь!

Все знали, что поэт Михаил Юрьевич Лермонтов был из рода Столыпиных. Но не знали, что родные не любили его за несносный характер. Одна из тетушек Столыпина его не терпела и до самой смерти считала, что такой мальчишка, как Мишель, не мог писать талантливо.

– Ни за что писаний Мишеля читать не стану! – утверждала она.

Суждения тетушки удивляли Петра Столыпина, который в юности пробовал писать стихи и преклонялся перед известным поэтом Апухтиным. В студенческие годы даже организовал кружок, на собрания которого приглашал поэта.

Об этом, наверное, знал и сам государь, заметивший как-то:

– Если Петр Аркадьевич поклоняется изящным искусствам, то это лучше всего характеризует его как человека образованного…

Были хорошо известны и предки жены Столыпина Ольги Борисовны, урожденной Нейдгардт. Ее отец был почетным опекуном в Москве и имел дело с приютами, воспитательными домами и школами. Когда он приезжал к своим питомцам, те встречали его радостными криками, неизменно добавляя:

– Казенный папаша приехал!

Супруга Бориса Александровича, мать Ольги Борисовны, заведовала учебными и богоугодными заведениями в городе, и по утрам, кроме воскресного дня, каждый из них в своем кабинете в Москве, на Арбате, принимал посетителей по личным и служебным делам.

Их трехэтажный дом был весьма типичен для Арбата – патриархального уголка Первопрестольной, – с толстыми стенами, большими комнатами. Все знали, что это старинное здание занимал в 1812 году наполеоновский маршал Ней, облюбовав себе под жилье красивый дом, построенный в русском духе. К счастью, французы недолго восседали в Москве, и дом, изрядно обшарпанный и разграбленный, вернулся к прежним хозяевам.

Семья Нейдгардт дружила с великим князем Сергеем Александровичем и великой княгиней Елизаветой Федоровной. На все балы и приемы их приглашали неизменно – и в генерал-губернаторский дом, и в имение под Москвой, в Нескучное.

Известна при дворе была и сентенция, произнесенная как-то императором Николаем Павловичем отцу Ольги Борисовны в бытность того главнокомандующим на Кавказе. Многие события забываются в истории, исчезают, а вот некоторые фразы остаются.

– Как здоровье твоей жены? – спросил император.

– Ничего, ваше величество, – ответил тот. – Только вот нервы ее мучают…

– Нервы? – удивился император. – У императрицы тоже были нервы, но я сказал, чтобы не было нервов – и их нет!

Говорили также при дворе, что в семье Столыпиных часто вспоминают генералиссимуса Александра Васильевича Суворова, правнучкой которого была Ольга Борисовна. Ее бабушка, урожденная графиня Зубова, была единственной дочерью знаменитого полководца.

– Знаете, какой девиз главенствует в их семье? Не знаете? Да весьма прост. Александр Васильевич внушал своим подчиненным и дочке: «Не кончить дела – ничего не сделать!»

А ведь подмечено было верно. Человек, который до конца не доводит начатое, ничего путного в жизни не добивается.

Государь любил умных и преданных людей. Преданных было много, а вот умных, к сожалению, мало. Понадобились они особенно в трудный момент его царствования. Он присматривался ко многим. Вокруг было немало достойных претендентов на важный пост, причем из знатных родов, но он остановил свой выбор на Столыпине, считая, что тот представляет не менее известные родовые ветви.

Наследственность ценилась при монархии.

Николай II не забыл и характеристики, данной Столыпину князем Святополк-Мирским, министром внутренних дел. Впрочем, князь слыл либералом и не удержал народ в повиновении, за что и потерял портфель министра.

«Нет, в такую пору либералы не могут быть в правительстве, – размышлял царь. – Всех распустят, все растеряют… Нет, не нужны либералы».

Либералы не нужны, но и консерваторы, на которых опиралась власть, не пользовались уважением в народе. Народ больше верил смутьянам, к сожалению, позабыв, сколько хорошего ему сделала монархия. А теперь, поддавшись злобной агитации оппозиции, он оказался вовлеченным в смуту, затягивающую империю, как трясина.

Недовольная империя бурлила.

Бурлила и Саратовская губерния. Тревожил больше других Балашовский уезд, который всегда отличался неповиновением. Казалось, что Стенька Разин вернулся на волжские берега. Вражда в обществе разрасталась, и сказывалось это во всем, даже в мелочах. В людях появились злоба, неприятие.

Из воспоминаний Марии Петровны Бок, дочери П.А. Столыпина:

«Помню концерт, с которого, когда вошел в залу мой отец, демонстративно, с шумом отодвигая стулья, вышли несколько левых членов земства с семьями. На общественных балах сплошь да рядом случалось, что всякие молодые люди и девицы из левых кругов, проходя мимо мама́ или меня, не только не сторонились, но наоборот, с задорным видом старались задеть, толкнуть. Наряду с этими незначительными фактами, стали вносить мрачную ноту в нашу жизнь и более серьезные симптомы назревавшей революции: начались забастовки – то не горит электричество, то бастуют пекаря, то еще где-нибудь бросают рабочие работу».

Чем на это ответил губернатор?

Губернатор устроил банкет на шестьдесят земцев, чтобы помирить стороны, все больше втягивающиеся в противостояние.

– Надо найти общий язык, – убеждал он всех.

Получилось интересное собрание: безупречные фраки, крестьянские поддевки, разнообразные мужские костюмы. И хотя собравшиеся беседовали непринужденно и речи произносились плавные, чувствовалось, что политические события все больше отделяют одно сословие от другого.

– Какое все же разнообразие, – заметил помощник губернатора. – Вы только посмотрите, Петр Аркадьевич, какое все же разнообразие во всей этой наружности…

– Это разнообразие вынести можно, – ответил Столыпин, – а вот разнообразие в политических вкусах и умах вынести трудно.

Наверное, для того, чтобы не было еще большего разнообразия, по величайшему решению и был командирован в губернию генерал-адъютант Сахаров. Ему предписали подавить беспорядки. Сахаров остановился в доме губернатора, откликнувшись на приглашение Столыпина.

В одну из ночей Столыпина разбудили. Прислуга объяснила: из Пензы приехали рабочие, чтобы предупредить власти, что на Сахарова готовится покушение. Утром губернатор пригласил к себе жандармского полковника, возглавлявшего охранное отделение, чтобы сообщить ему неприятную новость. Но полковник был высокого мнения о своей службе, гражданских суждений не признавал. Потому и посмел надерзить молодому губернатору:

– Позвольте нам лучше знать, чего хотят эти революционеры. У них другие замыслы, не покушение на генерала. Мы знаем, что он им вовсе не нужен!

Но вышло все иначе. Утром на прием к генералу явилась просительница – молодая женщина, миловидная, стеснительная. В руках она держала прошение.

Чиновник ввел ее в комнату и, выходя, прикрыл дверь. Он заметил, как просительница протянула Сахарову бумагу.

Генерал только успел произнести: «О чем изволите просить?», как раздался выстрел и, резко толкнув дверь, Сахаров вышел, шатаясь, из комнаты, весь в крови. Здесь же, в дверях, он упал. Вслед за ним из кабинета выбежала женщина, которая бросилась по лестнице вниз, на первый этаж. Ее задержал чиновник по особым поручениям Оболенский.

Бумага, оставшаяся на столе у генерала, была не прошением, а приговором революционеров, который они вынесли присланному усмирителю.

Волнения и бунты прокатывались по губернии, как огонь: крестьяне жгли все, что попадало под руку, – помещения, мебель, библиотеки, хозяйственные постройки. Они ничего не разворовывали, просто жгли. Жгли даже амбары, скотные дворы. Столыпин считал, что крестьяне должны одуматься, ведь трудно крестьянскому сердцу видеть коров, лошадей и овец ревущими от боли, издыхавшими на их глазах с распоротыми животами.

Чиновник по особым поручениям Оболенский возмущенно говорил Столыпину:

– Это же революция!

Когда они ездили по губернии в железнодорожном вагоне, то видели, как освещена степь факелами. Казалось, все вокруг горит, и даже чувствовался жар этого пламени. Становилось страшно.

Из степей беспорядки пришли в город. По улицам шествовали манифестации – выступали и правые, и левые. Двигались они, как римские центурионы – впереди самые отборные, самые сильные, крепко сложенные, последние ряды несли корзины с булыжниками. Задние подавали булыжники по цепочке вперед. Начиналось метание камней, а затем стрельба.

Столыпину советовали:

– Надо вводить войска!

Столыпин отвечал:

– Если мы их введем, будет бойня! Убитых станет больше.

– Вы знаете, Петр Аркадьевич, какая вокруг злоба и ненависть! Все сошли с ума. Один местный ветеринар вел своих сторонников громить помещичью усадьбу, одевшись в костюм времен Ивана Грозного!

– Народ одумается, – говорил губернатор, – поймет, где правда. Скоро все узнают, что основное зло творят подстрекатели.

– Да, Петр Аркадьевич, левые хотят поджечь Саратовскую, а заодно с ней и Пензенскую губернию, а дальше всю Россию. Им мерещится страна без царя и без правительства.

– Не получится! – упорствовал Столыпин. – Вспомните мое слово, не получится. В пещерный век мы не вернемся!

Столыпин не отсиживался за штыками охраны, как это делали некоторые губернаторы. Напротив, он вел себя смело. Без страха мотался по губернии, появляясь в самых неожиданных местах, где клокотала толпа, и безоружным выходил к ней, скандалившей и галдевшей. Его речи были коротки и понятны фабричному люду и крестьянам, отрезвляюще действовали на всех. Не побоялся он отправиться и в город Балашов, хотя его отговаривали от этого, пугая опасностью.

Именно после поездки в Балашов, где происходили самые серьезные волнения, Столыпин написал жене: «Теперь я узнал, что значит истерический клубок в горле, сжимающий его и мешающий говорить, и понял, какая воля требуется, чтобы при этом не дать дрогнуть ни одному мускулу лица, не поднять голоса выше желательного диапазона».

Много раз он бывал в опасности.

Однажды увидел, как стоящий перед ним мужчина навел на него пистолет. Распахнув пальто, он перекричал толпу:

– Стреляй!

Тот не решился, опустил руку.

В другой раз, выйдя из железнодорожного вагона, он направился в село, где бушевали страсти. Какой-то парень, вышедший из толпы, крайне возбужденный и взволнованный, шагнул навстречу Столыпину. Увидев, что рядом с губернатором нет ни охраны, ни полиции, этот парень нагло поднял голову, не скрывая своего злого намерения. Ничего хорошего от него ждать не приходилось. Столыпин, оценив ситуацию, не растерялся:

– А ну-ка, подержи мою шинель!

И парень, намеревавшийся поднять руку на губернатора, держал его шинель, пока тот выступал перед собравшимися, призывая их одуматься и вернуться к порядку, к мирной жизни.

В то время, когда некоторые надеялись на то, что река, вышедшая из берегов, со временем успокоится сама, другие считали, что предстоит многое сделать, чтобы обуздать стихию и направить ее в нужное русло.

Столыпин был из тех губернаторов, которые стремились сами обуздать стихию и не сидели сложа руки в своем кабинете. Он выходил к народу. Когда произошли беспорядки в старой части города, на Театральной площади, он не побоялся прийти на митинг левых. Из окна третьего этажа дома возле площади, где собралась толпа, в губернатора швырнули бомбу. Она взорвалась, убив несколько человек. Столыпин не пострадал, стоял невредимый и, сохраняя хладнокровие, спокойным голосом просил собравшихся:

– Разойдитесь по домам и надейтесь на власть, вас оберегающую!

Толпа, увидев такое спокойствие губернатора, разошлась.

Вначале он старался улаживать конфликты мирным способом, не вызывая войска. В деревню воинские части не посылал, считая, что, пока губернская власть спокойно выполняет свои обязанности, революция восторжествовать не сможет. Он говорил, что неразумно утомлять войска передвижениями по губернии от одного погрома к другому, что это лишь внесет еще большую сумятицу и ослабит саму власть. Погромы, казалось, не пугали его.

– Это безобразие долго продолжаться не будет, – говорил он подчиненным. – Если в нынешних условиях сохранится государственно-административный аппарат в целости, то это поможет спасти Россию. Не в крупном землевладении сила России. Большие имения отжили свой век. Их, как бездоходные, продают сами владельцы. Они уже не опора страны…

– А в чем опора? – спрашивали его.

Он твердо отвечал:

– В царе. Без царя не будет страны.

И, выступая перед народом, говорил:

– Без царя вы будете нищими, а все мы будем бесправны!

Когда в конце 1905 года волна погромов захлестнула губернию, Столыпин решил силой прекратить разгул погромщиков и водворить порядок. Он запретил собрание левых в городском театре, а когда те все же стали собираться, невзирая на его запрет, приказал выставить войска. Левые отступили, понимая, что губернатор шутить не намерен, что свое слово он сдержит.

Тогда смутьяны избрали другой способ, чтобы досадить Петру Аркадьевичу. Они стали присылать ему анонимные письма с угрозами.

Однажды он прочитал письмо, в котором неизвестный грозился отравить его маленького сына, и хотя Столыпин был уверен в прислуге, которую хорошо знал, все же обязал домашних принимать все меры предосторожности. С каким чувством тревоги следили супруги за своим единственным сыном, которому угрожали! Но разве только пища вызывала у них озабоченность? Разве на дочерей их не могли покушаться?

При докладе правительства Николай II интересовался, как обстоят дела в Саратовской губернии, и, узнав, что власть там в твердых руках и беспорядки усмиряются, обмолвился:

– Что ж, Петр Аркадьевич наши ожидания оправдывает!

* * *

Столыпин уезжал из Саратова с гордо поднятой головой. Он считал, что за три года, с 15 февраля 1903 года по 26 апреля 1906 года, сделал в губернии многое.

Как отмечали современники, Столыпин оказал Саратову значительные услуги, одна из которых – открытие местного университета. При нем было заложено здание Мариинской женской гимназии, асфальтированы центральные улицы города, проведены пробные пуски газового освещения, открыты новые приюты и ночлежные дома. Губернатор выбил для города заем для устройства водопровода. Он был попечителем местной женской гимназии, женских коммерческих курсов, председателем губернского комитета попечительства народной трезвости, попечительства о тюрьмах, по фабричному и горнозаводскому делам и Саратовской ученой архивной комиссии.