Текст книги "Бескрылый воробей"

Глава 3. Перелётная птица

На часах ровно шесть утра. Воздух уже успел прогреться, но всё ещё таил в себе остаток утренней свежести, не успевшей до конца иссохнуть под гнётом июльской жары. Пробудившаяся мошкара во всю силу атаковала выгоревшую кожу, впиваясь в каждый неприкрытый сантиметр тела. Рой комаров преследовал с самого дома, обходя с тыла, по одиночке выпуская на разведку пищащих диверсантов. Огромный паут напару с жирной озверевшей от голода мухой, не соблюдая субординации, поочерёдно бомбардировали неприкрытый лоб, не подпуская к линии фронта шмеля, своим неутихающим параноидальным жужжанием стирающего в порошок остатки некогда крепких нервов.

Идти рядом с прудом в это время оказалось идеей наиглупейшей, суициду подобной. Я ковылял около получаса, чертыхаясь на каждом шагу и размахивая искусанными руками, пока лекала берегов местного водоёма не остались далеко позади меня, за изгибами холмов, плавно переходящих в сосновый лес. Пройдя удвоенный курс иглоукалывания и досыта накормив местную крылатую фауну в его чащах, я всё же вышел к бесконечно вытянутой степи, поперёк исполосованной гладкими швами железнодорожных путей и линий электропередач, простирающихся в тридцати километрах отсюда.

Впервые я был так рад добрым тридцати градусам по старику Цельсию. Вскарабкавшись к зениту, солнце нещадно жгло любую крылатую тварь, пытавшуюся осадить моё измождённое тело. Разогнавшийся на склонах ветер проходил сквозь меня на бешеной скорости, срывая с погоды маску зноя и духоты. Редкие перистые облака небезуспешно ограждали мою сетчатку от ударов ослепляющих солнечных лучей.

Оставив позади около двадцати километров разношёрстной местности, я решил ненадолго разбить лагерь, перекусить и поднабраться сил к оставшимся километрам пути.

Плюсы: мне хватило ума захватить с собой немного еды, способной выдержать хотя бы пару часов на такой жаре, и набрать сухостоя в оставшемся позади лесу.

Минусы: оного не хватило, чтобы взять спички.

Пришлось ограничиться бутылкой тёплой воды и какими-то дрянными сухарями, усыпанными мелкой дробью мутной фабричной соли и тушками приунывших от бесконечной скорби по былым прохладным временам муравьёв. Ломтики сырой, относительно свежей ветчины пришлось есть напару с риском подхватить кишечную палочку, а листьям старого, но добротного «Эрл Грея» так и не довелось покинуть оковы душной сумки.

Утолив чувства голода и жажды, я прилёг на утоптанную траву, разделив ложе с десятками грызунов и пресмыкающихся разного калибра. Полуторачасовой сон привёл в тонус уставшее тело, а прикрытую старой бейсболкой голову наградил конфетти из миллиона психоделических образов и историй, компактно уместившихся в черепной коробке.

До чего же странные картины порой посещают голову во сне: ни одной детали из сумбурного многогранного кома мыслей и переживаний выделить не выходит, на глазах лишь вспышки различных цветов и форм, но сохранность ощущений наряду с неопределённостью и недосказанностью остаётся ещё надолго, не дозволяя ни минуты покоя владельцу горе-головы. Чувствуешь себя одновременно и гением, и идиотом.

Выспавшись и набравшись сил, я потихоньку начал выдвигаться. Издалека уже доносились колотящие звуки стальных многометровых гусениц, сопровождавшиеся пронзительным воем и свистом металлических гигантов. Густой смольный дым рассекал горизонт, плавно растекаясь и растворяясь в нём навсегда. Смесь жжёного железа и дизельного топлива едко врезалась в ноздри, наполняя лёгкие беспросветно пустым мраком. Стук тяжеленных колёс доносился отголоском барабанной дроби, проходя сквозь каждую клетку тела, не пропуская ни сантиметра.

Ещё через пару километров уже отчётливо были видны контуры пригородного вокзала, гостеприимно пропускающего через свои двери десятки, а то и сотни людей местного и дальнего покроя. Все в суматохе носились из стороны в сторону, проверяли билеты, нервно поглядывали на часы, нервно же покуривали белоснежные сигареты, с краёв обожжённые едким жёлто-серым дымом, ругались, обнимались, слёзно прощались и обещали друг другу увидеться в скором времени.

У входа, в небольшом «офисе» метр на метр, сидел охранник с явным видом многодневного недосыпа, нервно листая страницы какого-то журнала, актуального, быть может, пару лет назад. На его столике лежала целая кипа подобной макулатуры, кружка остывшего напитка оттенка парафиновой нефти, который он нехотя потягивал раз в пару минут, очки в достаточно элегантной оправе, но с безобразно мутными и стёртыми линзами, пластмассовая тарелка с бутербродами, усыпанная довольными мухами, и невообразимых объёмов всяческий канцелярский и бытовой хлам, бережно рассеянный по всей площади рабочего пространства.

Внутри же зала ожидания народу было ещё больше, как собственно и суматохи. Сбившиеся в кучки по два, три, а то и по десять человек люди шныряли туда-сюда, не давая места для манёвра молодому одинокому фермеру-беглецу. У окошка кассы меня вновь настиг злополучный вопрос. Несколько минут бессмысленного разглядывания карты края и расценок на билеты были прерваны тонким женским голосом, подкравшимся откуда-то из-за спины: «Трудный день, а?»

День действительно не из простых. Как и последние несколько месяцев. Я уставился на неё и выдавил что-то вроде: «Да, немного». Она начала что-то говорить, но я был уже где-то глубоко в себе, нервно пытаясь откопать хоть какие-то слова из, казалось бы, начитанной головы. Я всегда был довольно немногословен. Дело не в застенчивости или робости, которые всё же пронзали меня тогда, оцепеневшего перед её внезапным появлением и внезапно ударившей мне в глаза красотой.

Я редко находил людей по душе, тех, с кем можно было бы болтать часами ни о чём или же обо всём целую вечность. И, как правило, судьба умело выкручивала мне и моим спутникам руки, навеки разделяя нас милями и сотнями миль. Я искал в людях некий огонь, бьющий фонтанами искр. Тех, кто одним своим молчаливым присутствием мог разжечь и моё тлеющее зарево. Люди-таланты. Люди-гении. Какими бы забитыми ни были эти клише, я искал именно этих людей, одарённых природой или же стариной Иисусом. Не обязательно писателей или художников, музыкантов или поэтов, нет. Важно другое. Важно, что все они были не от мира сего в той или иной степени. Пусть это бывшая соседка, безгранично глупая, но, тем не менее, бесконечно мечтательная. Почтальон, переехавший в другой город, от заката до рассвета угрюмый, но хранящий в своей голове знания о всей вселенной: от коконов гусениц шелкопряда до тайн Млечного Пути. Старый добрый Марк, пышущий перегаром, но от того лишь ловчее перебирающий струны. Все те люди, коих мне удалось удержать рядом на считанные дни, но навсегда оставить в памяти.

Что-то такое я чувствовал и в этой появившейся из ниоткуда девушке.

– Ты что, больной? – в очередной раз я был изгнан из собственных мыслей.

– Прости. Ты что-то сказала?

– Спросила, куда ты направляешься и как давно ты не принимал лекарства.

– Да брось. Я просто немного устал. Знаешь, у меня есть идея. Я поеду с тобой. Куда ты направляешься?

– Точно больной! Ты меня пугаешь, парень, – сморщив лоб, возразила она чрезмерно высоким сопрано, однако, через секунду черты её сгладились, – Чур, я у окна!

– Идёт! – озарился я радостью, сам не понимая, что вообще происходит и во что ввязываюсь.

Мы купили билеты и, выждав пару часов, навсегда покинули это место. Как ни странно, я чувствовал облегчение. С каждым пройденным шагом, с каждым отдаляющим меня от дома километром я чувствовал себя всё легче. Возможно, побег – не выход, но вариант – точно.

Я понятия не имел, куда мы направляемся. Не заглянул в билет, не уточнил на кассе, где находится место, к которому меня ведёт нелёгкая. Я не был уверен, не покидаем ли мы пределы края. Я не был уверен, не покидаем ли мы страну.

Мы заказали кофе. Не самый лучший в моей жизни, но и не самый отвратный. Сносный. Медленно опустошая угольную дымящуюся массу из пластмассовых стаканов, мы столь же размеренно начали расспрашивать друг друга обо всём на свете: кто мы есть и откуда родом, куда направляемся и от кого бежим.

Оказалось, моя спутница провела всю жизнь в соседнем городе и гостила здесь, в наших окрестностях, последние несколько дней. Как объяснила она, в кои-то веки ей захотелось навестить младшего брата, чахнущего в этих краях в полной беспросветной скуке в свои неполные светлые четырнадцать лет. Рвения её хватило на неделю. И вот мы уже здесь, в вагоне, попиваем неторопливо остывающую массу бразильского якобы происхождения.

Сейчас я с трудом могу вспомнить её лицо. Лишь редкие черты: благородная бледность кожи, белокурые волосы, золотым плетением переливавшиеся на плечах, зелёные глаза, изумрудным оперением обрамлявшие гранит блестящих зрачков, пепельного тона белоснежные ресницы. Всё в ней было для меня ново. Я ловил каждое её движение, каждую фразу её стеклянного голоса, мимолётом проскальзывающую в нашем диалоге.

За стонами метровых колёс бесшумно проносились безликие фонари, покосившиеся столбы и редкие силуэты деревьев, унося за собой беглый взгляд безымянных пассажиров. Многочасовой трёп в один момент сменился вполне уместным молчанием, дозволенным лишь самым близким и закадычным друзьям. Неловким не были даже встречи взглядами, за пару часов ставшие совершенно не случайными. Каждый думал о своём, не торопясь распутывая клубок проснувшихся мыслей, порой улыбаясь задумчивому соседу.

– У тебя часы отстают, – разглядывая моё запястье, заключила попутчица.

Унесённый своими размышлениями, чтобы вновь не выглядеть идиотом, я лишь улыбался и одобрительно кивал головой, надеясь, что реплика её имела исключительно риторический характер. Эффект оказался противоположным.

– Ты опять меня не услышал? – поднеся кисть к подбородку и обронив снисходительную улыбку, произнесла она.

Я продолжал кивать и глупо улыбаться, подчёркивая улыбку спутницы нотками искренне детского смеха.

– Переведи стрелки на час назад, мы пересекли часовой пояс, – умиляясь моим кривляниям, настаивала соседка.

Краснокожее Солнце уже наполовину прикрыло палящие глаза и неторопливо уступало место бледнолицей Луне. Тень заботливо накрывала раскалённую крышу поезда, просачиваясь в вагоны, насыщая их обитателей долгожданной прохладой.

Люди выходили на станциях и вновь набивали собой тесные стены поезда. Навсегда исчезали недавние новые знакомые, на смену им приходили знакомые поновее и снова пропадали в бездне времени, где-то позади, за одну, две, три станции.

Запах сигарет в тамбуре вымывался густым паром кофе и свежезаваренного чёрного чая, звон расстроенной гитары с конца вагона сменялся хохотом подвыпившей молодой девицы всё с того же конца вагона, неизменными оставались лишь лязг и монотонный бой колёс, ненавистный и незаменимый в то же время.

– Сыграй мне что-нибудь, – уставившись в окно, она продолжила, – или хотя бы настрой гитару этим ребятам.

Мы схватили сумки и направились в конец вагона, неся перед собой сбережённый мной плод трудов шотландских виноделов.

Шумная компания на мгновение утихла, увидев направляющую в их сторону пару. Замершие в ожидании, они приготовились к моей реплике.

– Приятель, шестую струну – на тон ниже, – выждав пару секунд, я продолжил. – И приготовьте ещё пару стаканов.

Одобрительные возгласы новоиспечённых знакомых и овации охмелевшей дурнушки резко ударили в уши, насыщая мою мимику неподдельной улыбкой. Какой-то парень погрузился худощавой рукой в сумку и вытащил пару одноразовых стаканов (не тумблеры, конечно, но ведь и мы не в баре, правильно?).

Их было пятеро: трое парней и двое девушек. На вид все были едва старше меня: кому – двадцать, кому – двадцать один, двадцать два. Наш разговор сразу заладился и освежил угасающий вечер. Все они оказались студентами какого-то колледжа гуманитарной направленности, на добровольных началах направляющимися в какой-то дальний городок для проведения какой-то акции, связанной то ли с животными, то ли с больными туберкулёзом, в общем, не важно (да и не больно-то интересно).

Интересным мне показалось их пристрастие к классической и джазовой музыке и живой интерес к той, на которой, можно сказать, зиждился мой собственный вкус. Мы разлили солодовый напиток и, поочерёдно травя всякой степени правдивости байки, не спеша прожигали им свои глотки (старина Марк был прав: от года к году эта дрянь становится всё менее тошнотворной).

Дело шло к ночи, но никто из обитателей вагона не спал. Байки сменялись глупыми шутками, последние – песнями и звоном никелированных струн. Лишь недавно, казалось, равномерно распределённый по местам контингент столпился у конца вагона, занимая все свободные места и активно участвуя в ходе этой своеобразной вечеринки. Кто-то играл в карты, с азартом в глазах тасуя истрёпанную колоду, кто-то неспешно попивал остатки скотча и дешёвого пива, какие-то парочки попеременно покидали компанию, и как правило возвращались довольно одухотворёнными, моя же спутница с блаженной тоской в глазах разглядывала серебро нагрудного распятия, медленно вытягивая жизнь из тонкой ментоловой сигареты. Я же продолжал перебирать струны до самого восхода солнца.

Сон растворился столь же внезапно, как и сбил меня с мыслей. Лучи возвратившегося светила прожигали кожу и вклинивались в слипшиеся глаза. Вагон был пуст. Ещё некогда шумный стальной колосс не издавал ни звука. Никто не шастал между сидениями и не шатался по тамбуру. Над составом стелилась густая тишина, монотонным писком отзывавшаяся в ушах.

Я сошёл с поезда в поисках хоть какого-нибудь мало-мальски знакомого лица. Беглый взгляд вцепился в сутулого мужичка, бредущего вдоль путей в мою сторону. Роба его могла похвастаться отличным состоянием и недурным качеством покроя, чего нельзя было сказать ни о его обуви, перемотанной несколькими слоями канцелярского серебристого скотча, ни о переваленной через плечо лопате, ржавчина которой прослужила, видимо, ни одному поколению железнодорожников.

Короткий диалог с работягой дал мне понять две вещи: ни студентов с гитарой, ни зеленоглазой блондинки здесь замечено не было и, как оказалось, поезд уже минут как двадцать пребывал в конечной точке маршрута. Никто не удосужился оповестить об этом меня. Что ж, плевать.

Глава 4. Белая ворона

Столик, пустивший корни в углу привокзального кафе, проявил себя как плодороднейшее рабочее место для неопытного писаки. Затаённая обида вкупе с нахлынувшим вдохновением и ударом обжигающего мозг порошкового кофе вылились многочасовым изложением скопившихся за последние пару дней мыслей.

Строчка за строчкой грифель впивался в пожелтевшую бумагу, барельефом растворяясь поверх синих клеток будущей книги. Секунды слияния чернил с листом прерывались десятками минут неподвижного молчания кисти. Мысль ускользала, извивалась, просачивалась сквозь пальцы, растворялась в воздухе и редкой пылью оседала на кончике пера. Муза кокетничала, заводила, искушала, тонким пальцем касалась нервов и вертела им у виска, томила в обмен на мимолётные озарения. Секундная стрелка давно слилась с циферблатом, на сотни тысяч оборотов обогнав часовую. Время остановилось внутри меня, но проносилось, подобно скоростным поездам, за пределами моей головы.

– Молодой человек, может быть, что-то ещё?

– Да, неплохо было бы перекусить, чем можете порадовать на обед?

– На ужин.

– …верно. Будьте добры, что-нибудь, что раньше бегало и жевало травку. И повторите кофе, пожалуйста.

Молодая официантка появилась вновь так же быстро, как и растворилась за стойкой. В руках она несла небольшой поднос с дымящейся картофельной массой, куском слегка подгоревшего мяса и очередной порцией кофе.

Я попросил счёт и принялся насыщать пустой желудок, отложив писательство на неопределённый срок. Возможно, творец и должен быть голоден, но и живым ему оставаться тоже не помешает. Да и какой из меня творец? Думаю, новичкам полагается фора.

Когда я получил счёт, в голову пришла неприятная мысль: проснувшись, я так и не проверил кошелёк. Ребята в поезде были дружелюбны, но их исчезновение о чём-то да говорило.

Нервно пробежавшись по карманам и растрепав сумку, я всё же нашёл его именно там, куда положил изначально. Радости моей не было предела: все бумажки были на месте, в нужном порядке.

Не то чтобы я не выжил без этих купюр. Я всегда пренебрежительно относился к деньгам, имеющим обыкновение внезапно появляться и исчезать с куда более удивительной скоростью. Будучи довольно смышлёным и работящим, я не пропал бы даже здесь, у чёрта на рогах. Но ведь меня занесла сюда не погоня за заработком, тянет меня нечто большее и будет тянуть за собой ни одну сотню километров. Так или иначе, как бы ни была завышена цена на эти цветные бумажки, деньги – мусор, как говорил старина Марк.

Я расплатился и оставил немного официантке на чай, прихватив с собой недопитый кофе. Вечерело. Подходил к концу очередной день за пределами родного гнезда. Искать кров в это время было довольно безнадёжной идеей, поэтому я решил остаться на вокзале до восхода солнца. Допивая остывший напиток, я думал о завтрашнем дне, о недавней поездке, о безымянной белокурой девице и весёлых студентах, с грустью вспоминал о Кате и маме.

Одолевала тоска и скука. Впереди простиралась вся ночь, а заполнить её было нечем. Всё, что оставалось делать, – так это сидеть на скамье зала ожидания или бессмысленно бродить из стороны в сторону, не отрывая глаз от диска вокзальных часов. Усевшись, я уткнулся взглядом в бетон, матовым блеском сияющий у моих ног.

– Поздний рейс?

Я поднял голову и увидел довольно привлекательную женщину в чересчур вызывающей джинсовой юбке, длина которой едва доходила до уровня моих глаз. Её неестественно яркий макияж под светом люминесцентных ламп не давал усомниться в роде деятельности особы. Казалось, от одного взгляда на неё можно было подхватить сифилис.

– Не совсем… – сев вплотную ко мне и закинув стройную ножку мне на бедро, незнакомка прервала меня на полуслове.

Она поднесла пламя бензиновой зажигалки к подбородку, едва не подпалив кудри цвета агата, жадно втянула сажу никотина и протянула пачку в мою сторону.

– Не откажусь.

Первая затяжка за два года прожигала гортань, как в первый раз, нитью прошивая всё тело до кончиков пальцев. Никотин делал своё дело и делал его чертовски хорошо, моментально размывая шум скопившихся за плечами проблем. Жёлтый дым вонзался в нос и глаза, впитывался в волосы и хлопок рубашки.

– Не думал, что вы работаете на вокзалах.

– У меня выходной. Захватила билет на завтра. Я живу здесь, неподалёку, – голос её отдавал сухостью и хрипотой.

– Спасибо за сигарету, но у меня нет ни желания, ни денег на новые знакомства.

– Я же сказала, у меня выходной.

Я почувствовал неловкость и замолк. Незнакомка вглядывалась в тлеющий пепел, секунду за секундой опускавшийся к фильтру, краплёному помадой оттенка вермилион.

– Не хочешь проводить девушку до дома? В это время на улице столько уродов.

– Почему бы и нет, – встав, я подал ей руку.

– А ты джентльмен.

Она жила в десяти минутах ходьбы от вокзала. Солнце окончательно утонуло в горизонте, и улицы погрузились в свет с перебоями работающих фонарей. Прохлада снова снизошла к нам. Мы закурили ещё.

– Кира? Красивое имя. Подходит к твоему имиджу.

– Ты больной?! – едва сдерживая смех, она заехала мне сумкой по плечу.

– В последнее время я слышу это слишком часто.

Мы остановились, подойдя к небольшому домику, ограждённому клумбами и свежевыкрашенным деревянным забором.

– Не зайдёшь на чай? У меня лежит отличный портвейн!

– А к чаю что?

– Есть немного текилы и рома.

– А чай есть?

– Вряд ли.

– Ну что ж, ставь чайник.

Внутри дом выглядел меньше, чем снаружи, но тем не менее выделялся особым уютом и теплотой. На стене висело распятие, под которым у кровати располагался журнальный столик с довольно потрёпанными Ветхим и Новым Заветами. Я немного засомневался в роде деятельности Киры и, найдя в шкафу монашьи одеяния, точно бы попросил прощения за свои шутки (хотя скорее всего запутался бы куда больше). Но сомнения исчезли, как только я перебросил взгляд через кровать: с другой стороны стоял похожий столик с пустой бутылкой бурбона, переполненной пепельницей и парой-тройкой запечатанных (слава богу) презервативов.

– Я здесь где-то здравый смысл потерял, не находила? – я указал взглядом на весь этот натюрморт

– Ой, прости, сейчас всё уберу, – книжицы и старина Иисус направились прямиком в выдвижной ящик.

Сказать, что я опешил, – ничего не сказать. Она меня немного пугала, но мне определённо нравился её стиль.

Кира сняла туфли и без капли застенчивости, не обращая внимания на меня, переоделась в менее откровенный наряд: зелёное платьице домашнего покроя с подолом чуть длиннее прежней униформы.

– Чего ждёшь, бокалы – там, – она указала рукой на шкафчик небольшой барной стойки с гладко отполированными ручками.

Замешательство и робость во мне нарастали с каждой минутой. Ещё никогда мне не доводилось чувствовать себя так неловко.

Я подошёл к стойке и достал два бокала, окантованных трещинами чуть менее остальных. Там же я нашёл и портвейн с невыговариваемыми немецкими литерами. Мутная бордовая жидкость заполнила бокалы доверху, резкий запах спирта ударил в носоглотку.

Кира, склонившись над раковиной, стирала сложенным пополам ватным диском остатки теней и туши, с безразличием в глазах обнажая кожу женщины, перешедшей порог юности. Лицо её постепенно преображалось, обретало мягкие, нежные черты. Шум проточной воды стих. Хозяйка вышла из ванной, окинув комнату уставшим, но ещё блестящим взглядом.

– Распусти волосы, терпеть не могу эти пучки.

– Как скажешь, ковбой, – угольные кудри снова прикрыли скулы девушки.

Во всём доме не оказалось стульев, потому мы сидели на полу, разложив между собой «чайный сервиз». Жилище в принципе не выделялось шиком. Здесь не было ни кухонного гарнитура, ни телевизора, ни кресел, ни дивана. Возможно, это место выполняло роль офиса или что-то вроде того.

– Так как нелёгкая занесла в эти края? Я тебя здесь не видела раньше.

– Всё тебе расскажи! Мы с тобой знакомы от силы полчаса.

– Брось, милый, мне кажется, целую вечность, – чертовка ехидно усмехнулась.

– Я пишу.

– Журналист? Такой молодой, а уже пробился в люди?

– Не совсем. Совсем нет. Я пишу книгу. Уже второй год.

– Даже так! И много написал?

– В этом то и проблема. Там, откуда я приехал, не до писанины.

– Бродячий писатель? Мне это нравится! – перебила Кира, вновь оскалив клыки. – И что же сподвигло тебя на нищенское существование писаки?

– Чёрт его знает. Я был и фермером, и почтальоном, отучился пару лет в колледже, который с успехом забросил, выезжал в столицу в поисках заработка, но всё равно возвращался к перу. Люди говорят: «Остепенись, парень, зачем тебе это? Не всем дано, да и книг уже написано на десять поколений вперёд», а я отвечаю: «Идите к чёрту, просто идите к чёрту! Я сам разберусь, уже не мал, уже самодостаточен».

– А, быть может, ты просто мудак?

– Действительно, – я поднял бокал, – за мудаков!

Звон бокалов повторялся из раза в раз. Мы хмелели, трезвели, опустошали бутылку за бутылкой, жгли раковые палочки, смеялись, рассказывали друг другу свои жизни.

– Мне завтра нужно съездить в соседний городок.

– За городом тариф выше?

– Идиот.

– Извини.

– Можешь остаться, тебе ведь некуда идти.

– А как же твои клиенты?

– Я найду компромисс, не волнуйся. Только никаких шлюх и наркоты!

Я засмеялся. Мы засмеялись. Мне определённо нравился её стиль.

– Одно условие: прочти мне свои записи.

– Идёт! Только сперва надо бы привести их в порядок. Трудно будет воссоздать хоть мало-мальски ровную структуру повествования из всех этих перепутанных обрывков. И, знаешь, я ещё никому не показывал своё детище.

– Большая честь, господин писатель! – в воздухе повис очередной бокал.

Болтовня продолжалась до глубокой ночи и завершилась делом.

К обеду я проснулся один. В воздухе стоял еле слышный запах духов. За окном прела груша, окутанная стаей перелётных птиц. Старина Иисус вновь занимал своё место и смотрел на меня с печалью и порицанием. На столе лежала записка: «Захочешь есть – приготовь».

Я оценил заботу и начал думать, чем занять себя в ближайшие пару часов. Решил продолжить писать. За полчаса выжал около двух строчек. Закрыл блокнот. Открыл холодильник. Вытащил пару куриных яиц и небольшой томат, пачку молока и остатки рафинированного подсолнечного масла. Как оказалось, повар из меня не ахти, зато пироман от бога.

Догрызя нечто, именуемое в моей голове омлетом, я решил что-нибудь почитать. Все статьи в журналах и газетах Киры оказались необычайно скучными и до безобразия глупыми. Я заглянул в небольшой книжный шкафчик. Его заселяли пара романов Чака Паланика, неполное собрание рассказов Лавкрафта, сборник антиутопических произведений разных сортов и небольшая книжонка с картонной закладкой где-то между страниц.

Открыв её на начале и с трудом прожевав первые несколько страниц, я открыл для себя три вещи: прочесть произведения Буковски может каждый, понять – любой, чей IQ выше двухзначного числа, но полюбить – только конченный идиот.