Текст книги "Бескрылый воробей"

Глава 5. Рождённый ползать

Обожаю Чарльза, мать его, Буковски! Прочёл от корки до корки. Не то чтобы я видел в «Фактотуме» какой-то скрытый эзотерический смысл или хоть какой-то намёк на литературную ценность, но, чёрт возьми, бульварное чтиво – определённо то, что я искал последние пару лет, да простят меня Булгаков и Достоевский! Однако вы навряд ли захотите перечитать его книги в следующий раз (если только у вас нет проблем с половым созреванием или лишней хромосомой).

В кои-то веки во мне шелохнулось неподдельное вдохновение. Через час блокнот потолстел на двадцать страниц, что было огромным прорывом за последнее неплодотворное время. Кисть выводила букву за буквой, вычёркивала, обводила, вырывала листы, повествовала, описывала, рассуждала.

Истощённый и одухотворённый, я вновь рухнул в объятия кровати. Голову снова опутали плоды больной фантазии.

Вот мы сидим за столом с Иисусом, облачённые: он – в тряпьё и терновый венок, я – в тогу и сандалии, на веранде в глубине виноградных садов. Рядом Марк стряхивает сигаретный пепел с белоснежной туники и с задумчивыми глазами перебирает звонкие нити позолоченной лиры. Мы пьём портвейн и спорим.

– Ну какая ещё вавилонская блудница? Ну ты сам подумай, что несёшь!

– Прояви хоть каплю уважения перед сыном божьим!

– Божьим? Ты сам-то его видел?

– Попридержи коней, остряк!

За шумом листвы проявилась фигура юной девы с аккуратно уложенными белокурыми волосами. В руках она несла кипу каких-то бумаг и пачку ментоловых сигарет.

– Спасибо, душенька! Будь добра, принеси нам по чашечке кофе и что-нибудь перекусить, думаю, совещание продлится ещё какое-то время. И если кто спросит, меня нет.

– Слушаюсь, – девушка увела зелёные глаза в сторону, но вдруг опомнилась. – Ах да, шеф, вам звонил некто, не представился, говорил что-то про вашего отца, и что падших ангелов не бывает.

– Спасибо, милая, я разберусь.

Секретарь вновь исчезла в зелени виноградника. Босс с деловитым видом снял венок, протёр испарину со лба, водрузил тёрн на прежнее место и надвинул очки на переносицу.

– Так, что тут у нас: не то, не то… ага, вот и наша блудница. Похоть и прелюбодеяние, алчность, гордыня, чревоугодие и уныние – двадцать две тысячи восемьсот четырнадцать статей на одну двадцати семилетнюю душу! И ты её ещё защищаешь?!

– Все мы делаем ошибки: и я, и ты.

– Одну, две, десять, но не двадцать две тысячи восемьсот четыр.., о боги, пятнадцать.

– Но ведь ты учил о всепрощении.

– Было дело. Первые пару лет эта акция работала безотказно. Но наши партнёры из, скажем так, «нерая» были крайне огорчены низкими показателями притока свежей рабочей силы. Было решено удалить эту статью из договора, но люди почему-то пропустили это мимо ушей. Нынче от дефицита страдаем мы, но до повторного рассмотрения договора, к сожалению, ещё уйма лет, – вздохнув, он достал из выдвижного ящика пачку сигарет.

– Неужели ничего нельзя сделать? – кивнув головой, я поднёс пламя свечи к сухости табака и, не отводя глаз от собеседника, продолжил. – Приятель, выручай по старой дружбе, Кира не заслуживает геенны огненной, разве что порицания и порки.

– Я подумаю. Ты бы лучше о себе позаботился, в последнее время твоё поведение крайне удручает.

– За меня не беспокойся, всё под контролем.

На веранде вновь появилась зеленоглазая блондинка с расписным подносом. Марк отвлекался от игры каждый раз, как она возникала из ниоткуда, улыбался и подмигивал смущённой красавице. Но на этот раз секретарю было не до заигрываний.

– Шеф, этот ненормальный уже здесь, рвёт и мечет, хочет видеть вас и вашего отца, притащил с собой каких-то четырёх психов на лошадях.

– Трудный день, – выдохнул сын божий. – Я сейчас подойду, милая, предложи пока гостям чаю, – он повернулся в мою сторону. – Так, на счёт Киры. Я всё обдумаю, позвоню, будь на связи. А сейчас, сам видишь, не до этого.

– Хорошо, буду ждать, – я встал с кресла. – Папе привет.

– Пошёл ты.

Замочная скважина издала два коротких всхлипывания.

– Ты весь день собираешься проваляться?

– Будь моя воля – всю жизнь.

– Пригрела бездельника называется. Помоги с сумками.

В руках Кира держала два битком набитых пакета. Один, заполненный сотнями бумаг и различных квитанций с исписанными полями, она вручила мне и сказала вывалить всё на кровать. Второй, разносящий запах рукколы и прочей зелени, со стеклянным звоном приземлился рядом с холодильником.

– Что за бумаги? Выписываешь чеки за услуги?

– Я риэлтор, баран.

– Вот как, – покраснев, стыдливо выдавил я. – Неловко вышло.

– Ты разобрался со своими записями?

– Лучше! Я дописал две главы. И, знаешь, кажется, я спас тебя от высшего суда.

– Замолвил за меня словечко Иисусу?

– Вроде того.

– Я же сказала, никаких наркотиков.

Подходил к концу очередной день, который едва успел начаться. Мы слушали какой-то старомодный блюз и готовили ужин. Несмотря на моё рвение, мне была доверена лишь нарезка овощей и зелени. Кира, сквернословя, оттирала «омлет» от сковороды и готовилась тушить мясо.

– Так куда ты ездила?

– Продала очередную хибару какой-то семейной парочке. Вот они удивятся, когда узнают, что в стенах нет ни утеплителя, ни какой-либо изоляции, а жилая площадь по факту на пять квадратов меньше.

– Ты серьёзно?

– Ну да, каждый держится на плаву, как может.

– А тебе по шее за это не дадут?

– Не моя проблема, что люди хотят подешевле и побыстрее. К тому же, кадастровый и технический паспорта всё время были у них под носом, но ведь всем плевать на мелочи и сноски, лишь бы картинка была попестрее.

– Двадцать две тысячи восемьсот пятнадцать…

– Что?

– Да нет, ничего, просто задумался.

Впервые за последние дни я ел что-то сносное. Кира, как оказалась, неплохо разбиралась в кулинарии да и в принципе была человеком многих талантов. При первой встречи с ней вы бы вряд ли поверили, что она закончила технический и юридический институты с отличием. На журнальном столике аккурат под Заветами пылились какие-то дипломы и корочки, государственные грамоты, сертификаты и прочие атрибуты жизни успешного человека. Но Кира лишь изредка от скуки протирала с них пыль или сворачивала из них бумажных журавликов.

Мы снова пили, закуривали, болтали о всяких пустяках. Я зачитывал ей свои наработки, она местами с блеском в глазах слушала, местами смеялась, иногда произносила коротко: «Убери это».

Шли дни, недели, месяцы. Я не помню, когда последний раз засыпал с ней трезвый. Нам было на всё плевать. Мне казалось, пока мы пьяны, мы живы. Мне казалось, пока мы вместе, мы живы.

Я позабыл обо всём, но никак не о маме и сестрёнке. Порой я вставал в приступе очередной бессонницы, стараясь не разбудить Киру, зажигал настольную лампу. Выкладывал на столик лист бумаги и карандаш. Собираясь с мыслями, стачивал его до середины, так и не найдя ни одного подходящего слова. Письмо из ночи в ночь оставалось пустым, писательский талант, порой рекой льющийся из-под грифеля, то ли спал, то ли агонизировал.

Порой хотелось всё бросить и вернуться домой, взять с собой Киру, не гнаться за туманной мечтой и жить обычной жизнью, но я понимал, что всё рано или поздно вернулось бы на круги своя. Кира лишь говорила: «Высунь голову из задницы, твоё дело – писать». И я писал. Писал, изо дня в день утолщая блокнот, заваливая стол исписанной макулатурой. Писал месяц за месяцем, сменяя грифель за грифелем, опустошая чернила сотен авторучек.

– Ну и что ты думаешь?

– Говно.

– В смысле? – недоумение на моём лице говорило само за себя.

– Ну для семейного архива, пробы пера или сдачи курсовой на кафедре журналистики какого-нибудь Мухосранска пойдёт.

– Какого чёрта ты несёшь? Я писал это три года, три грёбаных года!

– А я говорю, говно.

Кровь прилила к вискам вместе с непреодолимым желанием схватить её за глотку и переломить гусиную шею. Благо здравый рассудок всегда преобладал в моей кипящей голове.

– Пойми меня правильно, я не хочу тебя задеть. Ты правда старался. Но этого недостаточно. Ты можешь написать сложнее, остроумнее, глубже. Тебе нужен опыт. Ведь я выбрала тебя, значит, ты лучший!

Кира приблизилась ко мне, но я сделал шаг назад.

– Тебе нужно всё обдумать. Я вернусь ближе к вечеру, не теряй рассудок, творец, – отправив воздушный поцелуй, она накинула плащ и скрылась за дверью.

Разменять вечность можно, следя за тем, как бежит вода, извиваются языки пламени и как тускнеют в нём некогда полные жизни рукописи. Огонь жадно сжёвывал плоды трёх лет бессонных ночей, отхаркивая в дымоход золу пышущих жаром букв. В этот раз мысли не путались в суматохе, не вились вокруг языка и кисти, не пересекались друг с другом, не ускользали. В этот раз разум пребывал то ли в оцепенении, то ли в анабиозе. Равнодушие и пустота постепенно заполнялись тёплым глинтвейном и растворялись в нём на пару с угарным газом.

– Я не намекала ни на какие радикальные меры, – послышалось из-за спины.

– Плевать.

– Наверно, не стоило так резко. Ты воспринимаешь всё слишком близко к сердцу.

– Не вини себя, на утро я буду бодрячком.

– Радует, что ты не теряешь жизнелюбия.

– Скажем так, я ещё не решил, когда пущу себе пулю в лоб.

– Довольно оптимистично.

Мы молча сидели и жгли оставшиеся отпечатки моих мыслей. Как трудно создать целую жизнь, историю, и как просто уничтожить всё в одночасье. Слёзы наворачивались при мыслях об этом, солью выжигая блеск покрасневших глаз. Морфей вновь ненароком коснулся моих век.

– Ну что же ты, братец, мужчины не должны плакать! – подкидывая очередной лист в нутро камина, наставляла Катя.

– Это мальчики всем чем-то обязаны, мужчина не должен никому и ничего, – оборвал я, протирая заспанные глаза.

– Стоило оно того, а, братец? Год прошёл, а ты как грезил о чём-то, так и продолжаешь гнаться за собственной тенью.

– Хоть ты меня не суди.

Катя увела взгляд и перевела дыхание.

– Мы скучаем. Нам трудно без тебя.

– Я всё понимаю. Подождите ещё немного, самую малость. У меня получится, обещаю.

Повисла тишина, прерываемая лишь треском объятых пламенем сухих дров, огоньком мерцавших в глазах сестрёнки.

– Марк о тебе спрашивал.

– Марк? Он вернулся?

– Да, сказал, что будет ждать твоего приезда.

– И как он?

– Как всегда: разит перегаром, сквернословит и пошло шутит. К счастью, он слишком бедный, чтобы пить так часто.

– Это радует, – я невольно улыбнулся, – Как матушка?

– Потихоньку. Говорит, что ты нам важнее бумажек, которые присылаешь. Откуда они, кстати? Не думаю, что кочегарам много платят, – демонстративно бросив последнюю стопку бумаг в камин, произнесла Катя.

– У меня, так сказать, нашёлся спонсор.

– Эта девица? Мама не разрешает мне ошиваться рядом с такими.

– Она хорошая, правда.

– То есть тебя обеспечивает девчонка?

– Не начинай, пожалуйста, – наши голоса вновь слились с пустотой комнаты.

– Ложись-ка в кровать, тебе пора спать.

– Нет, я хочу посидеть с тобой ещё.

– Успеешь ещё насидеться, – Кира продолжала трясти меня за плечо.

Мы легли и продолжали говорить что-то друг другу, отшучивались, болтали, допивая остатки остывшего глинтвейна, незаметно сливаясь со сном. Впереди ждал новый день, можно сказать, новая жизнь. Феникс в девятнадцать глав вспыхнул, сгорел и истлел вместе со мной. Отчаяние, апатия и самобичевание растворились в объятьях Киры, сменившись на призрачную надежду и зыбкое воодушевление. Впереди ждал новый день.

Глава 6. Подобно фениксу из пепла

Так вот, что такое похмелье. Кажется, последние пару бокалов были лишними. Чугунные виски тянут свинцовую голову к паркетному полу с единственным желанием: спрятаться в его щелях и не выходить на свет до скончания веков. Во рту вкус немытых задниц и остатков вчерашнего алкогольного реквиема. С трудом подчиняющиеся размякшему мозгу руки медленно протирают слипшиеся веки, за которыми бессильно затаились ослепшие за красной пеленой глаза.

Неторопливым взглядом, стараясь не тревожить вывернутое наизнанку серое вещество, пытаюсь оглядеть помещение. Квартира Киры, она рядом. Это радует. Теперь ищу джинсы. Они на мне. Это огорчает.

На часах четыре двадцать две. Осталось выяснить до или после полудня. Распахнув шторы, я понял, что встал довольно рано. Однако лучше, чем слишком поздно.

Понадобится много времени, чтобы выветрить весь этот смрад и привести себя в норму. Для начала открою окно. Это не так-то просто, учитывая тот факт, что меня до сих пор штормит, как бумажный кораблик в двенадцатибальный ураган.

С трудом не выпав из оконного проёма и изрядно помучившись с замком, я всё-таки справился с задачей и направился в душ, холодный, как лёд девятого круга ада. Наспех слепленный сумбурный ком беспорядочных мыслей начал разглаживаться и обретать ясные формы.

Найти работу. Да, давненько пора. Но это потом, когда окончательно приду в себя. Снова писать. Откладывать нельзя, я уже потратил слишком много времени впустую. Начну с малого: сделаю Кире завтрак, главное не пользоваться плитой.

Фантазии хватило на салат из морепродуктов и овощей, завалявшихся на верхней полке холодильника, какого-то какао или горячего шоколада (я так и не понял) и свежего апельсина.

Я не спеша нарезал зелень, докуривал последнюю сигарету и краем глаза просматривал объявления в газете недельной давности. Курьер – вроде неплохо. Хорошая заработная плата, предоставление служебного транспорта, требуется знание города и трёхлетний стаж вождения. В этом городе, кроме дома Киры и вокзала, я нигде толком не бывал, а управиться не в состоянии даже с велосипедом. Пропускаем. Требуется журналист в литературную колонку. То, что надо! Требования: грамотная речь, как письменная, так и устная, приветствуется опыт работы в газете или журнале, высшее образование – обязательно. Пропускаем. Повар-пекарь. Пропускаем. Соцработник – никакого опыта, никакого образования, знай себе ухаживай за стариками да корми бездомных. Но я бы заработал больше, стоя на паперти. Безнадёжно, подождём следующий выпуск.

Я дорезал овощи, выложил мидий (или чёрт его знает что, но слизкое и пахнущее заводским прудом), заправил всё маслом, смахнул с верхушки пепел, прихватил кружку, апельсин и направился к Кире. По её взгляду было видно, что ей сейчас не до мидий. Я принёс ей воды и аспирин. Морской салат я доел на пару с дворовым котом.

Кира легла спать, я снова сел за перо. В голове мелькали какие-то слабо связанные сюжеты и истории, едва ли совместимые между собой, но я решил не упускать и этого, впитывая каждую строчку в очередной лист бумаги. Стрелки часов гнались друг за другом, обводя поочерёдно силуэт циферблата. Я писал, вглядывался в окно, попивал какао, снова писал, смотрел на Киру, набирал очередную кружку горячего напитка, складывал из бумаги самолётики, запускал их в спящую хозяйку, снова писал.

Вечером постаревшая на двадцать лет Кира всё же проснулась. Сквернословя, встала с кровати и заправилась очередной порцией аспирина. Аспирина с водкой. Умылась, причесалась, выпила с пол-литра воды и вновь помолодела на двадцать лет.

– Да на кой ляд тебе работа? Я зарабатываю больше, чем вся редакция этой вшивой газеты, – прижав ко лбу замороженное мясо, прохрипела хозяйка.

– Бездельничать, безусловно, весело, но всему есть свой предел. Я уже год сижу на твоей шее.

– Ты не тяжёлый, да и шея у меня крепкая.

– Не сомневаюсь, но тем не менее, я устал просиживать задницу, вдохновение не задерживается на одном месте.

– Оно всегда за спиной тех, кто трудится над своим детищем, – отложив будущий стейк в сторону, она приблизилась ко мне и обняла за плечи. – Послушай, я уже говорила, твоё дело – писать, не отвлекайся на ерунду.

– Я и не отрекаюсь от этого. Просто неплохо было бы освежить жизнь и хоть раз угостить тебя кофе или сводить в кино, например.

– Я похожа на тех, кто ведётся на эти дешёвые трюки?

– Да брось, я просто хочу потешить своё мужское эго.

С минуту мы просидели молча, перебирая в руках дымящиеся кружки горячего чёрного чая.

– Хорошо, – высунув тонкую руку из недр сумки, произнесла Кира, – сходи к этому мужику, я всё устрою, тебя примут на отличных условиях, – она изувечила край страницы синими чернилами, записала контакты какой-то особы и протянула лист в мою сторону.

– Что меня там ждёт?

– Завтра узнаешь, я обо всём договорюсь.

– Как скажешь, босс, – протянул я, рассматривая белую карточку с чёткими линиями типографской краски. – Токарь Эм О. Ну и фамилия. Максим Олегович?

– Мирон Остапович.

– Такие имена ещё существуют?

– Такие имена делают большие деньги, так что угомони остроумие на завтрашнем собеседовании.

– Как скажешь, босс.

Сон прервал шум фена. Кира, расхаживая в нижнем белье, сушила волосы и хрипло напевала какую-то незатейливую песенку на немецком языке.

– Ты опаздываешь, – глядя на меня сквозь зеркало, она прервала немецкий фольклор.

– Почему тогда ты не разбудила меня раньше?

– Потому что я тоже опаздываю. Приведи себя в форму и загляни в шкаф, я заказала тебе костюм.

– Нахрена мне костюм? Я даже на свадьбу тётки пришёл в свитере и джинсах.

– Не сомневаюсь в твоём чувстве стиля, но Мирону нужен не тракторист.

– Ладно, молчу, убедила, – протерев сонные глаза, я продолжил. – Так что я должен буду делать?

– Узнаешь всё на месте, я тороплюсь, – натягивая чёрную непривычно длинную для себя юбку, оборвала Кира. – Я заказала тебе такси, на всё про всё у тебя пять минут, собирайся.

Я управился в три минуты. Как оказалось, костюм мне шёл. Видеть себя в чём-то, что дороже завтрака в местной обрыгаловке, было в диковинку. Правда, ощущение того, что меня тащат на похороны, не покидало ни на секунду.

Закуривая, я принялся снова разглядывать визитку. Мирон Остапович, не забыть бы. Хотя такое имя хрен забудешь. Кира уехала, оставалось только глядеть в окно и ждать машину. На удивление, транспорт прибыл минута в минуту.

Поездка заняла около двадцати минут. Я, можно сказать, впервые вышел в свет, да ещё и одетый по-человечески. Не думаю. что в наше время кому-то есть дело до того, как одет сосед в метро или случайный прохожий. У всех голова забита вещами поважнее: кому детей в садик завести, кому на работу не опоздать, кому поскорее закрыть ипотеку, кому незаметнее проскользнуть мимо патруля и не засветиться с весом на кармане. Всеобъемлющему эгоцентризму не до шмоток одного из семи миллиардов незнакомцев. Моё же эго в этот день было немного довольнее прежнего.

Как оказалось, в этом городе, помимо вокзала, присутствовали пара кинотеатров (один из которых был закрыт, как выяснилось, второй год) и музей с потрескавшимися колоннами, институт, приговорённый к формальной утилизации по причине отсутствия финансирования, и бесконечное множество сияющих позолотой храмов и соборов – неотъемлемых атрибутов просвещённого светского государства.

Водитель оказался довольно общительным парнем. Он состоял в какой-то оппозиционной партии и всячески призывал меня вступить в её ряды, так как оной необходима была свежая кровь и новые радикальные взгляды на нашу постсоветскую действительность. К моей удаче, я был всегда далёк от политики. Его же через несколько месяцев упекли за решётку то ли за призыв к экстремистской деятельности, то ли за разжигание межнациональной розни. Жаль, славный был парень.

Я вышел возле многоэтажного здания, упиравшегося лбом в пух кучевых облаков. Фасад его, выкрашенный графитовой матовой краской, по большей части занимали глянцевые чёрные стёкла, прятавшие своих обитателей даже от самых любопытных глаз. Внутри полы были застелены мраморными плитами бежевых тонов, удачно сочетающимися с чёрным гранитом колонн.

Администратор, девушка лет тридцати, в строгой юбке и с хорошим вкусом к туалетной воде, приняла от меня визитку, кинула сквозь линзы очков беглый взгляд на фамилию и инициалы и направила на девятый этаж, уверив, что меня ждут и сейчас же примут.

Я не спешил. На улице была хорошая погода, городской пейзаж на удивление радовал взор. Автомат по-хозяйски угостил меня стаканчиком арабики. Дворник гостеприимно уважил сигаретой какой-то бюджетной марки. Выйдя на свежий воздух, я принялся разглядывать голубей: сизых истощавших самцов, рыщущих в поисках семян, крошек и прочей дряни, и пышных, переливающихся лазурью самок, величаво восседающих на фонарном столбе. Зазвонил телефон.

– Какого чёрта ты ещё не на месте?! – прозвучал заботливый голос Киры.

– Пробки, трафик нынче ни к чёрту.

Сквозь блаженный мат собеседницы мне едва удалось выделить два тезиса. Первый: мне действительно стоило поторопиться, так как меня ждал серьёзный человек. Второй: курилка отлично просматривалась из кабинета Киры.

Я поднялся на девятый этаж, где меня встретила очаровательная помощница Мирона, провела в кабинет и предложила чаю. Я отказался.

– А ты не из пунктуальных, молодой человек, – протянул гортанно-гулко из-под мясистого носа полутораметровый хряк.

– Я ещё и пьяный могу прийти, – при виде этого борова у меня отпало всякое желание работать под его началом, и хотелось поскорее слинять.

Его жирные бока скрывала пропитанная потом сорочка и коричневый, явно подобранный не по размеру, расстёгнутый клетчатый пиджак. Жидкие бесцветные волосы едва справлялись с задачей скрыть плешь на темени, усеянном россыпью пигментных пятен. Необъятный нос с жадностью впитывал дым дорогой сигары, водя из стороны в сторону огромной бородавкой. Нездорового бронзового тона губы содрогались сродни челюстям парнокопытных в процессе перемалывания какого-то смутного вида сэндвича. В кабинете, несмотря на открытые окна, форточки, двери и всё, что только может открываться и закрываться, стоял непереносимый смрад. Многогранное амбре, сложенное усилиями одного-единственного кабана, казалось, пронизывало льняную ткань моего костюма, впитываясь в кожу, медленно уничтожая саму жизнь в моём хрупком теле. Я пошатнулся и попросил кофе.

– А ты, я смотрю, не из робких. Мне такие нужны. Кира отзывалась о тебе крайне положительно. Так откуда ты её знаешь? – указывая копытом на свободное кресло, прохрипел свин.

– Я с ней сплю.

– Вот как? Я ценю откровенность. Она ввела тебя в курс дела?

– Сказала, что всё узнаю на месте.

– Отлично. В общем, работа не пыльная, побегать по городу придётся, но не много, от тебя потребуется буквально пара-тройка часов в день. Плачу достойно, – шмыгнув носом, он протянул в мою сторону стикер с внушающим доверие количеством нулей и прочих радующих взор цифр.

– Действительно, достойно, – на мгновение позабыв о своей неприязни к этому брюху, я продолжил, – И что же от меня требуется?

– Нужно, скажем так, помогать с выселением жильцов.

– Но жильцы не больно-то хотят выселяться, верно? – прервал я.

– Верно. Ты смышлёный малый, – покрутив вкруг пальца именной перстень, заключил боров.

– Это конечно всё интересно, но вы только взгляните на меня: во мне веса – семьдесят килограмм, меня самого кто угодно выселит.

– Твоя единственная забота – ссать в уши. Прежде чем прикладывать утюг к морде, надо побеседовать с клиентом. Кира сказала, ты за словом в карман не полезешь.

Я понял, что надо рвать отсюда когти, одно дело – вычертить три известных буквы на заборе или стащить дорожный знак, но вымогать квартиры – нет уж, увольте.

– Знаете, я подумаю, и, если что, дам вам знать.

– Не затягивай с ответом, парень, и прихвати волыну, – он вытащил из-под стола угольного оттенка советский ТТ и вложил в мою руку, – для большего антуража при работе с клиентами, да и мне за Киру спокойнее будет.

Я молниеносно растворился в силуэте двери, вышел в холл, выбросил визитку в мусорный бак и выбежал на улицу. Собираясь с мыслями, стрельнул ещё одну сигарету у добродушного дворника, на протяжении всего этого времени не отвлекая осязания ладони от самого весомого аргумента в любом споре, тяготившего растянувшийся карман. Сел на ступени, сделал пару глубоких затяжек, набрал единственный номер в списке контактов.

– Что за херня, Кира?

– Вижу, ты всё-таки встретился с Мироном.

– Ты считаешь, что за решёткой пишется комфортнее?!

– Ты сказал, что хочешь освежить жизнь, я и подумала…

– Не тем местом думала!

– Ладно, ковбой, остынь, я ведь могу и обидеться.

– О, боги! Короче, мне наплевать, как ты зарабатываешь на хлеб, вино, гашиш и прочее, но меня в это не втягивай!

– Как скажешь, неженка.

– Да пошла ты!

– На ужин мясо или рыбу?

– Ты невыносима!

Шёл дождь. На заднем дворе под цветочной клумбой промокал под ним завёрнутый в несколько слоёв полиэтилена дарованный Тульский Токарев. На столе в центре пёстрого металлического подноса остывала запечённая в фольге сёмга. Кира глазела на меня и улыбалась. Я молчал. Из динамиков радио по-прежнему доносился шипящий старомодный блюз.

– Ну чего ты завёлся? Это не так уж плохо, все выживают, как могут. Знаешь, ведь всё относительно, как говорил Эйнштейн.

– Вырвано из контекста, – не поднимая глаз, ответил я.

– Как скажешь, умник. Просто забудь эту историю, не надо меня ментально терроризировать, прошу, поговори со мной.

– Да мне по большому счёту плевать. Я о тебе волнуюсь. Добром это всё не кончится.

– Я ценю это, – выждав небольшую паузу, она продолжила. – Я лишь продаю недвижимость. Юридически я чиста, взятки гладки.

– Очень на это надеюсь.

С минуту мы молчали, рассматривая нетронутую остывающую рыбу. Нарастающее напряжение прервала какая-то идиотская реклама, показавшаяся нашим неспокойным нервам довольно забавной.

– Ну так что с твоей новой книгой?

– Задумки есть, но связать их воедино не могу. Не хочу ударяться ни в политику, ни в эзотерику, ни в философию. Получается всего понемногу, но без единого сюжетного каркаса. Понимаешь? Не знаю, когда получится увязать всё хоть в сколько-нибудь сплочённую историю.

– Время есть, тебя никто не торопит, ты всё ещё молод и полон сил.

– Знаешь, иногда мне кажется, что я прожил уже ни одну жизнь.

Перед сном я в очередной раз навис над чистым листом. Пять минут. Полчаса. Час. Лист оставался пустым наравне с моей головой. Над домом повис лунный серп. Я понятия не имел, ни какой сейчас день недели, ни какой нынче месяц. Пустота и потерянность давно стали синонимами моего существования.

Я смотрел на спящую Киру и почему-то вспоминал незнакомку из поезда. За прошедший год мне ни разу не довелось вспомнить о ней, не приходилось задуматься, почему она исчезла, не предупредив и не попрощавшись. Именно сейчас эти мысли заполняли объём моей черепной коробки. Я пытался вспомнить её лицо, но разум вырисовывал лишь черты Киры. Как бы я ни старался отвлечься, зацепиться за оттенок волос, цвет глаз, я видел всё ту же Киру, лишь в изменённой цветовой гамме.

С блеском в глазах я соскочил с кровати, схватил карандаш, попавшуюся под руки тетрадь. Кисть вывела, не задумываясь, по центру – «Безликая». Лампа мерцала всю ночь. Глаза сомкнулись ближе к утру. На столе покоились сорок восемь исписанных тетрадных листов.