Текст книги "Анжелика Балабанова pro & contra известных личностей"

Уже весь город знал, что «дьяволица» прячется у врачевателя. Наверное, это и спасло Балабанову. Потому что заказанный ранее экипаж подъехал сразу к осаждённом дому, а не к гостинице. Но разъярённая толпа поняла, что деваться лекторше некуда, она опаздывает на поезд, и сейчас пригодятся вилы и колья, чтобы расправиться с этой ведьмой и её защитниками.

– Я выйду одна! – решительно заявила Анжелика.

И вышла. Она стояла на ступеньках крыльца, гордо подняв голову и повторяя два слова:

– Su, Compagne! Su, Compagne!

Это можно назвать чудом, но толпа замолчала. И Балабанова вдруг увидела в руках одной женщины знакомый листок. Это была их с Марией газета.

– Su, Compagne! – улыбалась Анжелика расступившимся перед ней женщинам.

Лошади встали на дыбы, рванули вперед. Она успела на поезд.

Это происшествие имело продолжение. Газета «Аванти!» опубликовала большую статью о случившемся в Стабио. Специально для этого города пришлось допечатывать тираж не только «Аванти!», но и газеты «Su, Compagne!». Социалистическая партия Италии открыла там филиал, и на очередных выборах в Стабио победили социалисты. Причем в состав муниципалитета вошла и женщина. Не из тех ли, что хотели заколоть вилами приезжую лекторшу? Да кто ж теперь сознается…

В италоговорящих провинциях Швейцарии был в то время силен католицизм. Монахини держали «пансионы», которые практически являлись женскими монастырями в окрестностях текстильных фабрик, на которых работали девушки. Жалованье этих девушек владельцы фабрик отдавали непосредственно монахиням. После вычетов платы за питание и жильё, штрафов за «прегрешения» и различных церковных пожертвований – что оставалось работницам? Практически ничего.

Анжелика и Мария встали на защиту этих «текстильных рабынь». Несколько номеров газеты «Su, Compagne!» было посвящено этой теме. Реакция оказалась потрясающей. Вся страна заговорила о судьбе бедных девушек. Серия газетных статей Балабановой была издана отдельной брошюрой. Правительство Швейцарии вынужденно вмешалось. Газета, социалисты и профсоюзные лидеры праздновали победу.

Неудивительно, что именно Балабанову послали выступить на съезде вольнодумцев, который должен был пройти в Риме в сентябре 1904 года. Он планировался как совещание рационалистов и научных сил всего мира. Ожидалось, что тысячи паломников отправятся в Италию для защиты антиклерикальной свободы. Папа Римский, который оказался затворником в Ватикане, приказал закрыть все католические церкви на неделю, пока будет проходить съезд.

Балабановой предстояло выступить с докладом о своём расследовании и предложить резолюцию, призывающую упразднить труд заводских работниц под патронажем монахинь. Ей даже обещали, что потом доклад опубликуют прогрессивные журналы по всему миру.

Анжелика не была в Риме с тех пор, как покинула университет. Город показался ей ещё красивее, а небо ярче и голубей, чем когда-либо. Солнце, музыка, множество флагов и огромные толпы оживлённых, поющих и смеющихся людей. Тысячи человек вышли на улицы, несмотря на запрет церкви.

Съезд проходил в здании университета. Заседания были бурными, словно шум улицы плавно перетёк в актовый зал. Люди входили и уходили из него, если видели, что им неинтересна тема или непонятен язык говорящего.

Балабанова была уверена, что, когда настанет черёд выступать, её никто не услышит из-за такого беспорядка. Однако когда она начала говорить, броуновское движение мало-помалу прекратилось. Шум стих. Её слушали в полной тишине, и зал пополнялся всё новыми людьми. Все места уже заняты, даже стоят в проходах, у дверей.

В конце Анжелика пыталась зачитать проект резолюции, но вспыхивающие аплодисменты заглушали её слова. А когда она предложила добавить туда призыв к упразднению частной собственности на средства производства, зал взорвался овациями и мгновенно принял резолюцию.

После выступления она зашла в кафе, куда в бытность студенткой часто ходила с Антонио Лабриолой и другими социалистами. С удивлением увидела, что оказалась в центре внимания всех, кто там присутствовал. Её снова встречали аплодисментами. А после возвращения в Лугано, друзья прислали ей десятки, – нет, сотни! – газетных вырезок с отчётом о её докладе на международном съезде.

«Приглашения выступить на других форумах полились рекой. Я стала знаменитой», – записала Балабанова в своём дневнике.

…В 1904 году на митинге в честь 33-й годовщины Парижской коммуны Балабанова была главным докладчиком. С первых минут она заметила, что её внимание отвлекает одна странная фигура. Этого молодого невысокого человека она никогда раньше не видела. Его горящие глаза притягивали, а неряшливая грязная одежда отталкивала. Он выглядел очень жалким. Массивная челюсть, горечь и беспокойство в черных глазах выдавали парня с головой: это очень неуверенный в себе и исключительно робкий человек.

Когда митинг закончился, Анжелика спросила одного из рабочих-активистов:

– Не знаете, кто этот молодой человек?

– Это безработный, на родине был, кажется, школьным учителем, сейчас скрывается от военной службы в Италии. Спит под мостом, голодает. Утверждает, что он социалист, но, похоже, ничего не знает о социализме. Сильно нуждается.

Анжелику почему-то очень задело положение этого молодого человека, и она подошла к нему, когда тот сидел в одиночестве в задней части зала.

– Товарищ, могу я что-нибудь для вас сделать? – спросила Балабанова. – Я слышала, что у вас нет работы.

Он ответил каким-то истеричным голосом, не поднимая глаз.

– Для меня ничего нельзя сделать. Я болен, я не могу работать, мне не на что жить!

Потом, помолчав, продолжил уже тише:

– Мне просто не везет. Несколько недель назад я мог заработать пятьдесят франков, но пришлось отказаться от них. Издатель в Милане предложил мне пятьдесят франков за перевод брошюры Каутского «Грядущая революция». Но я знаю всего лишь несколько слов на немецком.

– Но я знаю немецкий. И буду рада помочь вам, – сказала Анжелика.

– Вы будете мне помогать? – его голос снова приобрел истерические ноты. – С чего это вдруг?

– Почему бы и нет? Я социалистка. Так случилось, что я выросла в привилегированных условиях и имела возможности, которых вы были лишены. Безусловно, мой долг возместить…

Он был слишком слаб, чтобы противиться этому предложению, и все же было очевидно, что он презирает себя за то, что поддался на него. Она протянула ему руку и спросила:

– Как вас зовут, товарищ?

– Бенито Муссолини, – ответил он слабым голосом.

Глава 5
«Почему я должен страдать?»

ДОЛГИЕ десять лет продолжалось их знакомство. Целое десятилетие Бенито был для Анжелики, наверное, самым близким человеком. Позже она напишет в своих воспоминаниях: «Даже представить себе не могла, что отчасти благодаря моей помощи и сочувствию жалкий бродяга встанет во главе движения, которому я отдала свою жизнь, и что он окажется виновным в самом позорном предательстве нашего времени».

Вот стоит перед вами нервный двадцатилетний юнец – пиджак на голое тело, грязное полотенце вокруг шеи, потерянный бомжеватый взгляд. Вы смогли бы разглядеть в данном типе будущего лидера солнечной Италии? Вот-вот…

В своих воспоминаниях Анжелика Исааковна Балабанова будет говорить об этом человеке с неизменным презрением, называть его станет исключительно на «вы». Хотя в жизни чаще было, конечно, «мы» и «ты».

«Когда мы вместе работали над переводом брошюры, я видела, как много такая работа значит для него, как она стимулирует его амбиции. Он и сам не стеснялся признать, что презирает физический труд», – так она писала.

Его внутри раздирали нехилые противоречия. Так, великовозрастному бамбино не очень нравилось, когда его называли уменьшительно-ласкательно Бенито. А до Большого Бена он явно не дотягивал: всего на полголовы выше Анжелики. Фривольно-одесский вариант Беня этому уклонисту от армии был вообще непонятен.

Можно и просто Бен, но это как-то по-пролетарски, а он всё-таки сын учительницы, сам пытался в школе работать. И родился не в Риме, где скопище рабов испокон веков ублажали недобитую знать, а в самой революционной части Италии, где каждый второй – анархист. А отец-кузнец – тот вообще считал себя учеником Бакунина и примкнувшим ко Второму Интернационалу.

– Мир просто несправедлив ко мне, – сказал уклонист в первый же день, когда Балабанова вела его, как маленького, в муниципальную баню. – Ничего, мне недолго ходить униженным и оскорблённым. Очень скоро мои идеи выстрелят!

Пока никаких идей у подшефного не наблюдалось. И Анжелика быстро почувствовала его дикую нетерпимость к любому давлению и зависимости от кого-либо.

– Товарищ! Я ведь помочь хочу, я скорее коллега, чем учитель!

– Не называйте меня «товарищ»! И я сам учитель! – взъярился молодой человек.

Вчера он получил пятьдесят франков за перевод брошюры, и сегодня уже считал позволительным повышать на неё голос.

Бен менялся буквально на глазах. Прочитав «Манифест» Маркса, потащил Анжелику в пивной зал, где по вечерам собирались мужчины, с удовольствием выясняющие, кто кого из политиков больше уважает. Это место притягивало Муссолини. Он с наслаждением слушал. А через полчаса ввязался в спор, да так яростно, так энергично стал что-то доказывать какому-то интеллигенту с профессорской бородкой, что дело чуть не дошло до драки. По дороге домой она пыталась успокоить молодого спорщика.

– Да ладно! – рассмеялся Бен. – Я просто оттачиваю голос. Но этого бородатого философа я срезал, будет знать!

Кстати, позже и сам стал считать себя философом. Услышав про Гегеля, заинтересовался им:

– О, вот это интересно! Правильно он говорит, что мир делится на две части: Я и не-Я!

Книги по марксизму, которые Анжелика приносила, перестали его интересовать.

– Недостаточно быть бунтарём, – пыталась убедить она. – Невозможно уничтожить несправедливость, просто злясь на нее. Чтобы вести за собой, нужно многое знать, анализировать неудачи и успех. Читай больше!

А он отвечал ей:

– Вот эти две – Ницше и Шопенгауэра – возьму, а на остальные времени не хватит.

Его уверенность в себе росла день ото дня, он стал щепетильным к своей внешности, в манерах почти исчезла истеричность. Всё чаще Бен садился за письменный стол и делал какие-то наброски. «Это очень хорошо, пусть пробует свои силы, пусть учится», – думала про себя Анжелика.

Разница в семь лет позволяла Балабановой терпеливо относиться к его напыщенному эгоизму. «Его индивидуализм, восхваление силы и физической храбрости – это всего лишь компенсация собственной слабости, жажды личного признания и самоутверждения, – пыталась Анжелика сама себя убедить. – Все мачо такие. Сумятица в голове пройдёт, как только он почувствует себя по-настоящему равным другим людям».

Однако он не хотел быть равным кому-то. Он всегда хотел одного – стать первым.

По вечерам они теперь учили иностранные языки. Это давалось ему легко – благодаря абсолютному музыкальному слуху. Но Бен мгновенно забросил словари, когда в руки попался аккордеон.

Порой она возвращалась домой поздно, и он встречал её песней, только что подобранной на слух. В такие моменты ей казалось, что они будут счастливы. Да, счастье было так возможно, так близко. Не судьба. Нет, скорее, к счастью – столь неосторожно чуть не влюбилась по уши она.

А как хотелось ей сказать, да громко, вслух, как однажды Роза Люксембург, подруга лучшая, сказала, никого не боясь и ничего не тая:

– Собственная маленькая квартирка, своя библиотека, совместные прогулки, каждое лето – поездка на месяц в деревню, совсем без всякой работы! И, может быть, еще и такой маленький, совсем малюсенький ребёночек, а? Неужели мне никогда не будет это дозволено? Никогда?..

Анжелика из последних сил держалась. Твердила каждый день себе:

– Нет, на моей душе играть нельзя!

Купила ему скрипочку задорого.

Музыка, кстати, немало сблизила их. Бен стал чаще и откровеннее рассказывать о себе, о своём горьком детстве. Хотя на самом деле вряд ли оно было горше, чем у многочисленных детей итальянских работяг.

– Кем я только ни был! – себя жалеючи, вздыхал вчерашний бездомный. – Был бы верующим человеком, обязательно воскликнул бы: «Боже правый, за что?!» Я работал на стройках, грузчиком, посыльным на побегушках, ел на жалкие подаяния, меня несколько раз арестовывали за бродяжничество. И почему я должен страдать?!

Этот риторический вопрос молодой Муссолини задавал ей всё чаще, как только узнал, что она не из бедной семьи. «Горжусь, что рядом женщина из того класса, в котором по справедливости должен находиться я, равный ей или даже выше», – наверняка так он думал про себя.

Анжелика очень быстро стала для него единственным человеком, с которым он был самим собой, которого можно не бояться и кому не нужно лгать.

Как-то он провожал её на вокзал: Анжелика уезжала ненадолго в Женеву. Они шли по парку, и он рассказывал:

– Приехав сюда, в Лугано, я жил по горло в нищете. Однажды проходил мимо этого парка и был совсем несчастный от голода, думал, что не доживу до утра. Две пожилые англичанки сидели на скамейке и обедали – хлеб, сыр, яйца! Я не смог сдержаться, бросился на одну старую ведьму и вырвал еду у неё из рук. М-да… Хорошо, что она не сопротивлялась. Иначе я задушил бы их – обеих…

Он грязно выругался.

– Эй, а нельзя ли без этих дурных слов? – попыталась его остановить Анжелика. – Я ведь не мужичок из пивного зала!

А Бенито вдруг стал смеяться. Сунул руки в карманы нового пальто и залился, глядя ей в лицо и раскачиваясь всем телом.

– Да лучше бы я их убил! Ох-х, когда же придёт мой час реванша? Почему я должен страдать?

До самого вокзала они молчали. Впервые она села в поезд, не попрощавшись. И в Женеве всё из рук валилось. Возвращалась грустная. Ещё внизу услышала мелодию модной неаполитанской песенки:

 
«И сады листвой зелёной
Тянутся к тебе влюблённо,
Молит всё тебя остаться,
Каждый взгляд и каждый звук.
Но ты едешь, дорогая,
Даль зовёт тебя иная,
Неужели навсегда я
Потерял тебя, мой друг?
Не оставь меня,
Тебя я умоляю.
Вернись в Сорренто,
Любовь моя!»
 

Он играл на аккордеоне, сидя на стуле посреди комнаты и глядя на дверь. В окно, наверное, увидел, ждал. Отложил инструмент, встал. Глаза – как у раненого оленёнка.

– Чао! Верни наши отношения, prego!

И дальше были годы встреч и расставаний, учёбы и работы. После революции 1905 года эмигранты из России оживились, дел у Балабановой прибавилось. Уже в апреле следующего года в Стокгольме должен открыться съезд РСДРП. Плеханов загрузил её работой. То, что случилось на II съезде, весь этот раскол, деление на меньшевиков и большевиков, на твёрдых и мягких ленинцев, тот разброд и шатания, нужно немедленно забыть – все социал-демократы уже согласны. Нужно объединяться!

Она помогала и Ленину. Но тот в конце пятого года нелегально выехал в Петербург, и вся организационная подготовка к съезду пала на Надежду Крупскую и Анжелику – больше сотни делегатов, а ещё гости, забот немало.

В Швеции, на съезде, Балабанова видела, как неприятен Плеханову настрой Ленина, который открыто заявлял:

– Объединиться согласны, но никогда не спутаем два подхода. Это лишь формальное единство, на самом деле – ясная и чёткая размежёвка. И мы оставляем за собой право идейной борьбы с остальными социал-демократами.

Что-то подсказывало Анжелике, что идейная эта борьба пойдёт потом не на жизнь, а на смерть.

Муссолини не писал ей. От друзей она знала, что Бен тоже весь в работе. Его статью опубликовала газета «Аванти!», и он, страшно гордый, ходит по Лугано в новом галстуке.

А потом он вдруг проявился в Лозанне. И это был бы не Муссолини, если б не устроил грандиозный скандал. Всё произошло в католической церкви на лекции, с которой выступал перед молодёжью итальянский священник. И надо же было ему произнести сакраментальную фразу:

– Разве кто-то посмеет теперь утверждать, что бога нет?

Тут Муссолини и крикнул:

– Конечно! Я посмею!

И вышел к амвону.

Но прежде чем выступать, он попросил кого-нибудь передать ему на время часы. Положил их перед собой. Делая драматические паузы после каждого слова, провозгласил: «Я даю богу пять минут, чтобы поразил меня насмерть. Если он не накажет меня за это время, его нет, он не существует».

Все обмерли, считая секунды. А он вещал:

– Религия безнравственна! Она является физическим заболеванием. Верующие люди ненормальны! Излечите себя! Беритесь за дело! Гоните в шею всех эксплуататоров! Забирайте себе собственность, нажитую вашим трудом! Объединяйтесь в борьбе за свою свободу!..

Время вышло. Он вернул часы. Аудитория проводила его молча.

Бену понравился произведённый эффект. Ему внимали, он стоял выше других, смотрел на толпу сверху вниз. Это было главным. Муссолини поехал по разным городам с антиклерикальными лекциями. А к приезду Анжелики собрал свои выступления и издал брошюру под названием «Бога нет». Своё предисловие к брошюре Бенито закончил словами: «Верующие, Антихрист родился!».

Вернувшись, Анжелика попыталась поговорить с ним на эту тему:

– Стоит ли социал-демократу добиваться известности таком путём? Разве привлечь к себе внимание – это главное в нашей работе?

Друг её отвечал с легким пренебрежением:

– Я политик, и жаль, если кто-то не видит этого. А для политика самое важное – чтобы о нём говорили. Что угодно, пусть делают замечания, пусть критикуют – лишь бы говорили. Значит, его заметили как личность. Если перестанут говорить – это хуже некролога…

Да, Муссолини, бесспорно, заметили. Очень скоро ему запретили появляться в италоговорящих кантонах, а потом правительство Швейцарии распорядилось вообще выдворить его из страны как нарушителя спокойствия. Наверное, это было ошибкой. Потому что радикалы подняли целую кампанию в его защиту, а депутат от социалистов осудил решение правительства на Большом совете в Женеве. Все итальянские газеты опубликовали вопрос из его выступления:

– Хочу всех спросить: должна ли Швейцария, историей проверенное убежище для политических изгнанников и дезертиров, вернуть простого беженца Муссолини тираническому режиму, от которого он бежал?

Бенито мгновенно стал знаменитым. Как и мечтал. Выслан был не в Италию, а в Австрию. Оттуда не прекращал писать статьи для «Аванти!». Не прошло и года, как королевский указ гарантировал уклонистам амнистию. Его встречали в Швейцарии как триумфатора.

Анжелике уже сложно было скрывать свои отношения с такой неординарной личностью. Ленин позже сам высказался:

– Муссолини – это смелый человек и прекрасный лидер. Жаль, что упустили его. Он привел бы итальянских коммунистов к победе…

Да, наверное, привёл бы. Но – «в кузнице не было гвоздя». Лидер, да не коммунистов. Впрочем, фашистом он станет намного позже. А сейчас запланировал написать монографию по истории философии, чем немало позабавил окружающих, потому что получалось мало, а злился он много.

– Я открыл в ресторане меню – чуть с ума не сошел! Если бы вы только знали, что едят и пьют эти пьяные свиньи! Почему я не могу питаться так же? Почему я должен страдать? Как я ненавижу богатых! Как долго мне ждать?

Один случай Балабанова подробно опишет в своих мемуарах.

«За всю свою политическую жизнь я никогда не встречала человека, который так постоянно взывал к моему сочувствию, как Муссолини…

– Чего вы боитесь? – спросила однажды вечером, когда мы шли домой по пустынным улицам.

– Боюсь? – повторил он, останавливаясь и обводя вокруг глазами, которые, казалось, были полны ужаса. – Я боюсь деревьев, собак, неба, а также собственной тени. Да, своей собственной тени!

В этом месте он, казалось, взял себя в руки, пожал плечами и сардонически засмеялся.

– Я боюсь всего, всех – и себя самого!

Иногда он говорил о своем намерении написать что-нибудь „ужасное“, от чего волосы встанут дыбом, гораздо более ужасное, чем короткие рассказы Эдгара По.

– Когда я впервые прочитал Эдгара По в библиотеках Тренто и Лозанны, думал, что тут же сойду с ума, так я испугался, – говорил он. – Я никогда не стал бы читать его на ночь. Ужас!

Он опять останавливался и добавлял после паузы:

– Я тоже начал писать в такой же манере, мой сборник рассказов будет называться „Извращение“.

– Знаете, а ведь я ненормальный, – это заключение он повторял так часто, что оно стало лейтмотивом. – В какой сумасшедший дом меня заберут, когда я совсем свихнусь, не знаю, но я псих.

И он снова смеялся.

– Ну, конечно, вы сумасшедший, – обычно отвечала я. – Но оставьте в покое Эдгара По. И хватит постоянно болтать о своём безумии. Вы просто хвастаетесь им. Это что, так интересно? На мой взгляд, вы просто хотите, чтобы вам всегда сочувствовали».

…Для Балабановой 1907 год оказался сложным. Казалось, на сон остаётся не больше четырёх-пяти часов. Весной ей как делегату предстояло ехать в Лондон на V съезд РСДРП. Этот съезд должен был стать самым крупным и значительным форумом в истории российской партии.

Чопорные англичане с презрительным удивлением смотрели на шубы и меховые шапки десятков молчаливых мужчин, гуляющих по улицам и смиренно рассматривающих шпили местных зданий. А Анжелика удивлялась другому: как они здесь живут? Ведь изо дня в день одна и та же температура, плюс семь градусов – ни зимы, ни лета. Нет, в солнечной Италии лучше!

Съезд проходил в церкви. Настоятель храма Братства симпатизировал христианам-социалистам, но никак не ожидал, что спустя две недели споры не утихнут и арендаторы ни о чём не договорятся. В разгар прений он сам пришёл к этим странным эмигрантам, обсуждающим неизвестно что.

– Совет церкви Братства извещает, что вы можете пользоваться этим зданием ещё только два дня!

Плеханов, Горький и Балабанова были отправлены на переговоры, и они сумели добиться компромисса: на время церковных служб помещение должно освобождаться, а по ночам можно совещаться дальше. Сыграли свои роли максимальная горьковская известность, плехановская дипломатичность и прекрасное знание английского языка Анжелики. Разрешено делегатам совещаться, но не бесплатно. Настоятель, когда услышал, что денег нет, потребовал расписку – и чтобы абсолютно все поставили свои подписи.

Спустя лет двадцать Балабанова случайно узнает, что этот лист с автографами великих личностей лондонский батюшка выставил на аукцион, безумно обогатился и – оставил церковную службу.

Наслушавшись странных споров, насмотревшись на раздирающие партию противоречия двух лидеров, Ленина и Плеханова, сама в полном раздрае и недоумении возвращалась Анжелика домой.

– Неужели мы годами так и будем спорить? – сказал ей на прощанье Максим Горький. – Зачем нужно давить на тех, кто думает несколько иначе? Мы все разные, но дело-то одно делаем…

Она этого тоже не понимала. Ничего не смогла ответить старому другу.

Дома Анжелика по-прежнему помогала своему протеже. С её подачи Муссолини был принят в Социалистическую партию. Он забросил сборник своих рассказов-ужастиков, стал чаще публиковаться в газете «Аванти!».

Прошло не так уж много времени, и они оба были избраны делегатами на съезд итальянской партии. Исполком тоже решил, что хватит социалистам разделяться на два крыла и махать ими вразнобой. Левых оказалось больше, и правых – пусть даже они и правы – нужно исключить. Во главе с Биссолати. Если такая резолюция будет принята, значит, всё руководство партии и редактора центрального органа надо менять.

– Кто предложит резолюцию на рассмотрение съезду? – переглядывались члены левой фракции на закрытом заседании.

– А почему бы нам не назначить Муссолини? – предложил кто-то.

– Муссолини? Это не тот, которого из Швейцарии выслали за антиклерикальные выступления?

Вот пришёл твой час, твой звёздный час, Бенито Муссолини! Ты стоишь на трибуне, смотришь в зал и низвергаешь предыдущее руководство крупнейшей партии Италии, добавляя к тексту от себя:

– К чему чрезмерная чувствительность по отношению к коронованным особам? Да и кто они такие, насколько они полезные граждане вообще? Социалисты не могут позволить себе вечно молиться на них!..

Муссолини был избран в Исполком партии. Редактором «Аванти!» хотели назначить Балабанову. Но она предложила кандидатуру Бенито.

– Надо дать дорогу молодым! А Исполком поможет ему на первых порах. И я лично помогу.

Решено было сделать в газете двух редакторов. Только при таком условии Муссолини согласился.

Анжелика сразу же поняла его мотив. Нутро этого человека не могло отказаться от оказанной чести, но он физиологически боялся ответственности и знал, что Балабанова будет помогать ему, точнее будет всё делать за него.

Первое, что он сотворил, – убрал всех неугодных авторов и помощников. Неугодных, на его взгляд. А если требовалось написать передовицу или спорную статью, просил её сделать это. Умолял молча, глядя своими оленьими глазами. Иногда Исполком партии вызывал обоих редакторов на заседание или «на ковёр». Муссолини всегда говорил, что он болен, и не появлялся там.

Как же быстро он набирал вес! Лишь весной пятнадцатого года, перед вступлением Италии в мировую войну, Балабанова снова увидела его испуганным и жалким.

Бенито вбежал в редакционную комнату, весь дрожа. Лицо было бледно, а глаза полны ужаса. Он плюхнулся в кресло, закрылся ладонями и начал рыдать. Это не походило на прежние истерики, на этот раз было что-то другое, более сильное, чем обычный нервный припадок.

– Война! Война! – повторял он. – А готовы ли мы? Кто нам поможет?

– Успокойтесь! – привычно попросила Анжелика. – Никто воевать не собирается. Это в правительстве кто-то воду мутит, а мы с вами социалисты, и не должны поддерживать милитаристские призывы.

С тем и уехала в очередную командировку по делам II Интернационала.

Война перепутала все позиции социал-демократов, разделив их на «оборонцев», «интернационалистов», «пораженцев» и «центристов». Идеологом «оборонцев» стал Плеханов. Большевики по главе с Лениным выступили за поражение своего правительства и превращение империалистической войны в гражданскую. Италия целых полгода держала нейтралитет, и все надеялись, что обойдётся. Но… Передовая статья в газете «Аванти!» призвала народ присоединиться к интервенции. Более того, в статье утверждалось, что это – позиция Социалистической партии.

Исполнительный комитет созвал чрезвычайное заседание. Анжелика чуть ли не силой потащила туда и Муссолини.

– Зачем вы это сделали? – спросила она по дороге.

– А чтобы правительство перестало колебаться! – гордо заявил он. – Сейчас и партия, и депутаты будут вынуждены одобрить мою инициативу. – Им некуда деваться! Мой час настал! Хватит отсиживаться в окопах!

– Человек, говорящий так, не может быть членом Социалистической партии, – тихо сказала Анжелика, понимая, что это конец. – Он должен быть на фронте или сидеть в сумасшедшем доме.

Из партии Муссолини был исключён. С редакторов снят. Италия вошла в войну.

Лишь много позже Балабанова узнала, что в тот день в кармане у Бенито лежал чек на пятнадцать тысяч швейцарских франков. Его передовая статья – это заказ промышленников, заинтересованных в войне. Потом у Муссолини будет много подобных чеков в кармане…

Для революционеров любых национальностей и взглядов война, охватившая две трети государств, оказалась трагедией, наверное, даже большей, чем для тех, кто сидел в окопах. Она заставила их пересмотреть всю свою жизнь и решить: с кем ты, кто теперь твой враг, которого ты будешь ненавидеть до конца жизни. Вчерашние братья по крови стали кровными врагами.

На собрании русских социал-демократов в Лозанне Георгий Плеханов потряс Анжелику и всех присутствующих своей фразой:

– Что касается меня, если бы я не был стар и болен, то пошел бы в армию. Мне доставило бы огромное удовольствие поднять на штык ваших немецких товарищей!

Это был последний бенефис «отца русского марксизма» и закат всей эпохи II Интернационала.

Георгий Плеханов ещё приедет в Россию. Это случится на несколько дней раньше, чем знаменитый «пломбир-вагон» привезёт в Петроград Ленина и его товарищей. На Финляндском вокзале Георгия Валентиновича будет встречать немногочисленная толпа.

Выйдет вперёд семилетний мальчик, – он, когда вырастет, станет ректором Литинститута имени Горького – протянет первому русскому марксисту маленький букетик цветов. И всё, никакого броневика.

Балабановой среди встречающих не будет. Ленин попросит её остаться в Швеции, где она возглавит информационное бюро, закладывая основы для будущих дипломатических отношений между двумя странами. Больше года она прожила в этой стране, рассказывала о революции в России, готовила статьи на разных языках и рассылала их в газеты всего мира.

Ленин писал ей:

«Дорогой товарищ! Работа, которой вы занимаетесь, представляет собой чрезвычайную важность, и я прошу вас продолжать её. Мы рассчитываем на вас как на человека, оказывающего нам самую действенную поддержку. Не думайте о средствах. Тратьте миллионы, десятки миллионов, если необходимо. В нашем распоряжении много денег. Из ваших писем я понял, что некоторые курьеры не доставляют наши газеты вовремя. Пожалуйста, сообщите мне их имена. Эти саботажники будут расстреляны».

Балабанова не стала жаловаться и называть Ленину имена курьеров. Через неё большевики не раз пытались передавать деньги для создания коммунистических партий и газет в разных странах. Она отказывалась, категорически не желая этим заниматься. Денежные потоки шли через других людей.

Анжелика появится в России лишь тогда, когда Владимир Ильич позовёт её. Это случится в сентябре 1918-го, раны от выстрелов Каплан у вождя начнут уже заживать.