Текст книги "Зоя Космодемьянская. Не бойся, мы умрем"

Когда Зоя совершит свой подвиг и поэт Маргарита Алигер напишет пронзительную поэму о ней, она назовет свое произведение «Зоя». А вот инсценировка поэмы, поставленная во многих театрах, получит название «Сказка о правде». Смысл в том, что невероятное, казалось бы, стало правдой в героическом поведении совсем юной девушки. И в том, что погибла она за правду. Такой сформировался характер. С детства.

«Как-то Шура разбил чашку, но не сознался, – запомнилось матери. – Зоя посмотрела на него в упор и нахмурилась:

– Зачем говоришь неправду? Врать нельзя! – строго сказала она со всей убежденностью своих неполных восьми лет».

Откуда убежденность, что так должно быть, а не иначе? Во многом, конечно, от родителей. Вряд ли можно научить детей жить по правде, если родители погрязли во лжи.

У Зои с Шурой оказались прекрасные родители. Которые сами старались жить в соответствии с тем, что хотелось видеть им в дочери и сыне.

Себе Любовь Тимофеевна, понятно, в книге характеристики не дает – мы сами составляем ее образ по ходу воспоминаний, а про мужа, каким он был, пишет немало. Выделю, на мой взгляд, самое главное:

«Односельчане очень любили и уважали Анатолия Петровича, доверяли ему, советовались с ним по семейным и иным делам, а уж если надо было выбрать надежного человека в ревизионную комиссию – проверить работу кооперации или кредитного товарищества, неизменно говорили: “Анатолия Петровича! Его не проведешь, он во всем разберется”… Он был на редкость правдив и прямодушен. Если кто-нибудь приходил к нему за советом и он видел, что человек этот неправ, он не задумываясь говорил:

– Неправильно ты поступил, я на твою сторону не стану…

“Анатолий Петрович никогда душой не покривит”, – нередко слышала я от самых разных людей».

Чем год сибирский запомнится

Видимо, не случайно Любовь Тимофеевна подчеркивает эту редкостную правдивость мужа перед той главой своей книги, в которой рассказывается об их переезде в Сибирь. Это было в 1929 году. Около года они жили в селе Шиткино (ныне Иркутская область), учительствуя в местной школе, куда получили направление в районном отделе народного образования. И вот этот факт после свержения Советской власти, как и многое другое, стал поводом для антисоветских спекуляций.

Например, в книге уже упоминавшегося доктора исторических наук Вячеслава Боярского без обиняков утверждается: «В 1929 году в ходе коллективизации семью Козьмодемьяновских (изменение фамилии он тоже трактует в антисоветской духе. – В.К.) вместе с не желавшими вступать в колхоз крестьянами “раскулачили” и выслали в Иркутскую область (за резкое выступление отца Зои на собрании односельчан)».

Мне совершенно ясно: доктор исторических наук этот факт нисколько не исследовал – безответственно взял из какой-то столь же безответственной антисоветской писанины и вставил в свою книгу «походя». Но разве так можно? Получается опять, что нынче можно все, особенно если против Советской власти.

А правда состоит в том, что семью не «раскулачивали» и не «высылали». Решение уехать отец принял сам. Да, резкое его выступление на собрании было, об этом помнят в селе. То есть был конфликт с кем-то из местных начальников, возникший в связи с методами проведения коллективизации. В этом тоже сказались правдолюбие и прямота отца Зои. Опасаясь нежелательных последствий (не от Советской власти как таковой, а от местного начальства!), Анатолий Петрович и решает переехать вместе с семьей в другое место. Ну а то, что место это оказалось столь далеким, Любовь Тимофеевна объясняет словами мужа: «Людей посмотреть, мир повидать!»

В сибирском селе Шиткино после подвига Зои тоже был создан музей в память о ней и ее семье. Вот что значит искренняя людская благодарность. Ведь Космодемьянские прожили здесь всего-то один год, но для сибиряков и это дорого. Бережно сохраняют все подробности их пребывания здесь.

«Наш дом в Шиткине стоял на высоком берегу, а мимо текла река – широкая, быстрая. Смотришь – и голова кружится, и кажется, сама плывешь куда-то. И какой лес!»

Это написала Любовь Тимофеевна. Что же запомнилось ей о том годе? Как ходили дети в лес за ягодами и на реку за водой, а зимой катались на санках; как Анатолий Петрович учил Зою плавать, а когда во время учебного года родители целый день были заняты в школе, Зоя училась управляться по дому и с младшим братом самостоятельно. Уютные вечера, когда они могли быть все вместе, вчетвером, и пусть за окнами завывает метель…

Хорошая, дружная семья, в которой должны вырастать хорошие дети. Такое впечатление и от последующих страниц, уже об их московской жизни. Тепло и чистота семейного очага, воспитание в детях собственным примером трудолюбия и чувства ответственности – красной нитью проходит это в книге Любови Тимофеевны.

Однако, кроме семьи, есть окружающий мир, а в нем не только красота и радость природы. Есть жизнь страны, которая тоже будет воспитывать Зою и Шуру. Будет воспитывать, наверное, даже сильнее всего остального.

Вспоминая сибирский год, Любовь Тимофеевна пишет: «В нашем районе кулаки убили семерых сельских коммунистов. Весть об этом быстро разнеслась по Шиткину. Я стояла на крыльце, когда семь гробов везли по улице. Следом шел оркестр, медленно и сурово играя “Вы жертвою пали в борьбе роковой”. А дальше сплошным потоком шли люди, и на всех лицах были горе и гнев.

И вдруг я невольно оглянулась на наше окно. К стеклу прильнуло побледневшее Зоино лицо, она испуганно смотрела на улицу. Через секунду она выбежала на крыльцо, схватила меня за руку и, крепко прижавшись ко мне, долго смотрела вслед похоронной процессии».

Конечно же, сразу вопросы: «За что их убили? Кто такие кулаки?..» И так далее. Непростыми вопросами вторгалась в детское сознание жизнь. Приходилось говорить с дочкой о том, что такое бедность, богатство и несправедливость. Приходилось объяснять, почему произошла революция и кто за что воевал в Гражданскую войну…

Сегодня, когда я пишу эти строки, расхожим стало утверждение: у обеих сторон в ту войну была своя правда. Что ж, можно и согласиться. Только вот в чем она была, эта правда, с одной стороны – у Чапаева или Буденного, а с другой, скажем, у Каппеля или Колчака? Завоевать благо для миллионов тех, кто трудится, но обездолен, или отстоять собственное богатство и безмерные владения таких же «избранных», как ты, – это, что называется, две большие разницы.

Вдумываясь в смысл Великого Октября, любой православный верующий да и вообще каждый считающий себя христианином должен бы вспоминать предвозвестие Христа: «Последние станут первыми».

Поколение Зои было атеистическим. Но оно с малых лет впитывало и усваивало высшую справедливость революции, которая произошла в родной стране. И поколение это готовилось отстаивать идеалы и завоевания революции.

В Шиткине Зое идет всего лишь седьмой год. Но, говоря о ее воспитании, хочу привести еще один эпизод из воспоминаний Любови Тимофеевны:

«В сельском шиткинском клубе часто показывали кинофильмы, и время от времени я водила туда Зою с Шурой… Всякий раз, когда зал наполнялся народом, кто-нибудь говорил вопросительно, нараспев, упирая на “о”:

– Споем?

И всегда сразу несколько голосов откликалось:

– Споем!

Пели удивительно: с воодушевлением, со страстью, и все больше старинные сибирские песни и песни времен Гражданской войны. Далекие дни оживали в этих протяжных, широких и вольных напевах, грозные события, суровые и смелые люди вставали перед нами. Голоса были глубокие, сильные. Над большим, дружным хором разливался высокий молодой тенор или волной рассказывался могучий, низкий, поистине таежный бас, за сердце хватая такой неподдельной задушевностью, что иной раз слезы навертывались на глаза.

Зоя и Шура пели вместе со всеми. Особенно любили мы одну песню:

 
Ночь прошла. Веял ласковый ветер.
День весенний и яркий настал.
И на солнечном теплом рассвете
Молодой партизан умирал».
 

Песня… Меня очень волнует этот момент раннего Зоиного детства, потому что я чувствую, какое волнение переживает она, когда поет. И как глубоко входит в ее сердце смерть молодого красного партизана, который погибает за справедливое дело.

Будут у нее потом и другие прекрасные песни о героях борьбы за справедливость – «Орленок», «Каховка», «Песня о Щорсе»…

Но где такие песни сейчас? Или стране уже не нужны герои?

Нет, скорее всего суть в другом. Отринута справедливость как высший общественный идеал. А то, что якобы должно людям ее заменить – мечта о больших деньгах, о комфорте и удовольствиях, – таких песен, увы, не рождает.

Впрочем, к теме справедливости и борьбы за нее мы еще не раз обратимся, перелистывая страницы Зоиной жизни.

Они в Москве, и дети – в школе

В 1930-м родители Зои переезжают в Москву, куда их настойчиво звали Ольга и Сергей – сестра и брат Любови Тимофеевны. А на следующий год, обустроившись, перевозят в столицу и Зою с Шурой, которые около года пожили у бабушки и дедушки в Осиновых Гаях. Начинается московская жизнь семьи Космодемьянских.

Поселились они в небольшом домике близ Тимирязевской академии, в маленькой комнате. Другую, более просторную и удобную, они получат через два года после приезда детей в Москву – в доме № 7 по Александровскому проезду, который стал потом улицей Героев Советского Союза Зои и Александра Космодемьянских.

Жилье Анатолий Петрович получал от Тимирязевской академии, где он начал работать. Одновременно учился на курсах стенографии и усиленно готовился к поступлению в заочный технический институт, что было его давнишней мечтой. Любовь Тимофеевна преподавала в начальных классах и одновременно училась на заочном отделении пединститута. (Вот так же, невольно вспоминаю, было и у моей матери: стремление к учебе очень многими владело у нас в 30-е годы – можно сказать, от мала до велика).

Осенью 1931-го Зоя и Шура пошли в школу. Хотя братишка до школьного возраста еще не дорос – исполнилось шесть лет, но дома оставлять его было не с кем. Да и очень привык он к сестре, даже представить не мог, что останется дома, а Зоя учиться пойдет. Так что пойдут они вместе, в один класс, и вместе будут уже до десятого…

Школа. Это больше половины ее жизни. Конечно, случайностью можно считать, что в основном учебные годы прошли у нее в замечательной 201-й школе Москвы. Директор – выдающийся педагог и организатор Николай Васильевич Кириков. Новое великолепное здание в три этажа (теперь, замечу, оно пропадает!). Рядом уникальный фруктовый сад, который сажали и за которым ухаживали сами дети…

Словом, есть чем восхититься и чему порадоваться. Но все-таки, когда задаюсь я вопросом, а стала бы Зоя такой, какой она стала, если бы учиться ей довелось в другой школе, менее образцовой, что ли, отвечаю себе: да, все равно она стала бы такой. Потому что все равно это была бы советская школа, что, по твердому моему убеждению, и есть самое главное.

Советская школа. Советское воспитание. Советская жизнь вокруг. Вот что формировало Зою, как и целое поколение, которому в 1941-м предстояло встать на защиту Родины и, не щадя себя, спасти ее от лютого и сильного врага.

Обратите внимание на даты. В 1931 году, когда Зоя становится первоклассницей, Сталин с высокой трибуны говорит о необходимости сделать нашей стране за десять лет то, для чего другим странам потребовалось не меньше столетия. Сделать во что бы то ни стало! – «или нас сомнут».

Разумеется, тогда еще Зоя не могла слышать тех слов и тем более осознать их суровую значимость. Но все десятилетие ее школьной жизни, как и десятилетие жизни страны, прошло под знаком неотвратимости этой задачи.

Когда во время так называемой перестройки валом пошли самые разные обвинения в адрес советской эпохи, появилось среди них и такое: Советский Союз не готовился к обороне от фашизма, то есть Сталин страну к войне не готовил. Это дошло и до ХХI века. Вспомните передачу «Пусть говорят» на Первом телеканале, про которую рассказал я выше в очерке «Что же у них на уме?»

А ведь более нелепого обвинения Сталину и всей Советской стране, по-моему, придумать невозможно! Если реально все в стране было подчинено именно подготовке к защите от вражеского нападения, а утверждается с точностью до наоборот, какая еще ложь может эту превзойти? Воспоминания Любови Тимофеевны Космодемьянской, как и множество других честных свидетельств о том времени, злобную ложь напрочь опровергают. И жизнь ее дочери, сына, о которых она рассказывает, становится документальным аргументом правды, с чем вы, надеюсь, тоже согласитесь.

Удар горем тоже ее воспитывал

При всей неотрывности от больших забот страны семья живет обычной для своего времени жизнью. В каждодневном труде. Небогато, но с радостью и надеждой, а любовь друг к другу укрепляет эти светлые чувства. Хотя приходит и горе.

Таким словом назвала Любовь Тимофеевна главу о неожиданной смерти мужа в 1934 году. Нетрудно понять, какой это ужасный удар для любящей женщины, да еще оставшейся с двумя маленькими детьми. Какой удар для детей! Вот почему невыносимо мне было читать «сенсации», появившиеся в смутное время конца 80-х. Дескать, умер отец Зои «не своей смертью».

Доказательств никаких. «Версии», «соображения» и «предположения», многозначительные намеки… И, понятное дело, с кивками туда же – в сторону Советской власти, которая отныне во всем виновата. Эдакая пляска на гробу, от которой уже недалеко было и до «низвержения» Зои в 1991-м. Невольно спрашиваешь себя: есть ли предел низости и бесчеловечности? Ведь все это надо сочинять, распространять, а цель одна: бросить тень на биографию знаменитой советской героини. Любой ценой и любым способом.

Иногда я думаю: а решились бы эти нелюди на клевету против Зои, будь жива ее мать? Такое ощущение, что и это их не остановило бы…

Но мы вернемся от злонамеренных выдумок к воспоминаниям матери. Горе и беда, испытывая человека, по-своему тоже воспитывают. «Зоя приняла наше горе, как взрослый человек, – написала Любовь Тимофеевна. – Она старалась, как умела, отвлечь меня от горьких мыслей. Но иногда по ночам я слышала, что она плачет».

Матери пришлось преподавать еще в одной школе. Еще меньше, чем прежде, могла она быть дома. С вечера готовила обед, а Зоя разогревала его, кормила Шуру, убирала комнату. Когда же чуть подросла, стала и печь топить. Даже и приготовить обед могла сама.

Вот заключение матери: «Впоследствии, вспоминая те первые месяцы после смерти Анатолия Петровича, я не раз думала, что именно тогда утвердилась в Зоином характере ранняя серьезность, которую замечали в ней даже малознакомые люди».

Так чем же плоха советская идеология?

Личное и общее, свое и товарищеское, жизнь семьи и всей страны, чувство ответственности и долга… Перед растущим человеком, который учится еще только в младших классах, такие вопросы уже встают. И могут даже возникать сложные противоречия.

Запомнился ведь матери случай как раз такого рода. Она пришла с работы раньше обычного, а детей дома нет. Пошла в школу. Оказалось, Зоя после занятий разъясняет что-то у доски трем своим одноклассницам, а Шура за последней партой поджидает ее, безмятежно пуская бумажных голубей.

Мать попросила учительницу Лидию Ивановну немного погодя послать Зою домой и больше не позволять ей подолгу задерживаться после уроков. Вечером и сама сказала ей про это: дескать, вот я постаралась освободиться пораньше, хотела побыть с вами, а вас нет. И закончила: «Ты уж, пожалуйста, не задерживайся в школе понапрасну…»

А что дальше?

«Зоя выслушала меня молча, но потом, уже после ужина, вдруг сказала:

– Мама, разве помогать девочкам – напрасное дело?

– Почему же напрасное? Очень хорошо, когда человек помогает товарищу.

– А что же ты говоришь: “Не задерживайся понапрасну”?

Я закусила губу и в сотый раз подумала: до чего осторожно надо выбирать слова в разговоре с детьми!»

На страницах воспоминаний Любовь Тимофеевна раскрывается как вдумчивый и чуткий воспитатель. Но вместе с тем, восстанавливая в памяти годы роста своих детей, она откровенно пишет, что не раз тогда задерживалась на мысли: воспитываю их не одна я, мать – воспитывает все, что они видят и слышат вокруг.

Написала она это в связи с воспоминанием о костре в пионерском лагере, куда однажды летом приехала к детям. С ребятами беседовал отец одной из девочек. Он воевал в дивизии Чапаева, слышал Ленина на Третьем съезде комсомола. «И кто знает, в какое пламя разгорится в будущем искра от этого лагерного костра?» – заметила про себя Любовь Тимофеевна.

А сама Зоя в сочинении «Как я провела лето» написала так: «У костра хорошо думается. Хорошо у костра слушать рассказы, а потом петь песни. После костра еще больше понимаешь, как славно жить в лагере и еще больше хочешь дружить с товарищами».

Ныне в значительной части общества уже наступило некоторое отрезвление от разрушительного угара «лихих 90-х». Можно даже услышать, что и пионерское, комсомольское воспитание были совсем не так уж плохи, а наоборот. Но при этом нередко добавят: «Вот если бы только без идеологии…»

А чем же плоха идеология?

Поколение Зои правомерно гордилось своей страной, потому что она была самой справедливой. Писал, например, поэт С.Я. Маршак стихи для детей под названием «Мистер Твистер». И в них такие строки:

 
Мистер Твистер,
Бывший министр,
Мистер Твистер,
миллионер,
Владелец заводов,
Газет, пароходов,
Входит в гостиницу
«Англетер»…
 

Каждому советскому ребенку было ясно, что несправедливо и противоестественно это – какой-то мистер (один!) владеет заводами, газетами, пароходами. В конце концов, если и с христианской точки зрения честно взглянуть, тоже несправедливо, ибо: «Не можете служить Богу и Мамоне».

По-моему, трудновато оправдать в глазах нынешних детей существование новоявленных олигархов, не отбросив напрочь принцип справедливости. А отбросив, само собой возносят на пьедестал стяжательство. И оно становится, вольно или невольно, в основу воспитания.

Когда-то настоятель Кентерберийского собора в Лондоне Хьюлетт Джонсон, с огромным интересом посещавший и изучавший Советскую страну (в результате чего родилась книга «Христиане и коммунизм»), признал: «…В обществе, где обрублен главный корень, питающий стяжательские инстинкты, у людей больше возможности выработать в себе надлежащие душевные качества, и они действительно их вырабатывают».

Это, безусловно, было фундаментом воспитания того поколения, которое родилось после Великого Октября!

«Это освобождение совести от власти стяжательского инстинкта, приведшее к замене конкурентной борьбы сотрудничеством, дало небывалые материальные плоды, очевидные сегодня для всего мира, – делал свое заключение Хьюлетт Джонсон. – Моральные результаты его еще значительнее. Строй жизни изменился. В центре внимания стоит общество, а не своекорыстные интересы отдельных лиц. На смену благоденствию какого-либо одного класса или классов пришло благоденствие коллектива и каждой отдельной личности в рамках этого коллектива. Забота о пользе общества вытесняет погоню за прибылью».

Да, да, так и было! Это – правда. Потому и отчеканил христианский священник свой вывод на основе знакомства с людьми Советской страны: «Утверждение, будто бы только погоня за прибылью дает великие результаты и денежный стимул – самый могучий из всех стимулов, – есть гнусная ложь».

Как печально и горько, что наши люди (под мощнейшим и хитрейшим натиском собственнической идеологии, стяжательских сил!) вновь поддались этой лжи. Но разве стали от этого лучше? Пусть по совести ответит каждый, кто испытал жизнь при капитализме в «постсоветской» России!..

Думать не только о себе,

а быть душой с другими

А тогда, в 30-е годы ХХ века, освободившись от власти денег и собственнической, стяжательской страсти как главной идеи жизни, от эксплуатации человека человеком, молодая Страна Советов не только набирала неслыханные темпы в материальном своем развитии, но и достигла изумительных успехов в воспитании новых людей. Зоя и Шура Космодемьянские были в их числе.

Действительно, если читать литературу того времени и многие документальные свидетельства, слушать песни и смотреть кинофильмы тех лет, нельзя не заметить нечто общее. А именно – необыкновенный душевный подъем, вызванный причастностью людей к великим свершениям во имя социализма, во имя справедливости. Ради этого совершались подвиги, и это рождало героев.

Какие события из жизни страны, по воспоминаниям Любови Тимофеевны, произвели особенно сильное впечатление на дочь и сына?

Ледокол «Челюскин», отправившийся в большую арктическую экспедицию и потерпевший катастрофу во льдах. Сто четыре человека, в том числе двое детей, высажены на льдину.

Вся страна в едином напряжении следит за эпопеей спасения. А затем вся Москва встречает героев. И один из них – летчик Молоков (о, счастье!) приходит в школу, где учатся Зоя и Шура. Он говорит: «Вот вы думаете, что есть такие, какие-то особенные герои-летчики, ни на кого не похожие. А мы самые обыкновенные люди. Посмотрите на меня – разве я какой-нибудь особенный?»

Конечно же, захватывает сердца детей встреча с таким человеком. И каждый, наверное, примеряет на себя: а я смог бы?..

Открылось в 1935-м московское метро – первые станции. Сперва дети могли видеть на улицах Москвы юношей и девушек в перепачканных землей и рыжей подсыхающей глиной спецовках, в резиновых сапогах и широкополых шахтерских шляпах. Строители метро… А вот теперь уже – результат их работы! И захватывающее восхищение, с которым дети совершают самое первое, поистине чудесное путешествие по этим волшебным подземным дворцам, платформам и туннелям.

Вскоре метро становится привычным, но первое впечатление от чуда, свершенного твоими современниками, остается…

Много интересных новостей приносит «Пионерка» – так называет Зоя «свою» газету «Пионерская правда» (разве не замечательно, что такую создали специально для детей?). Происходящее в разных концах страны и даже всего мира становится ближе. Вот, например, она записывает в дневнике 24 мая 1936 года:

«Завтра начнутся испытания (то есть очередные школьные экзамены. – В.К.)…

Нет времени читать книги, но читать «Пионерку» я нахожу время. Сегодня в ней напечатано, что в Ростове открылся Дворец пионеров. Очень хороший. В самом лучшем здании. Там восемьдесят комнат – куда хочешь туда и иди. Там есть игрушечная телефонная станция. А в другой комнате включишь рубильник – и два трамвая понесутся по кругу. Трамваи, конечно, игрушечные, но совсем как настоящие. И еще в «Пионерке» сказано, что скоро во дворце будет маленькое метро, как московское, но только маленькое. И тогда те ребята, которые никогда не были в Москве, все-таки смогут увидеть метро».

Она думает о других ребятах, которые должны получить такую же радость, что дарена ей! Согласитесь, ведь это прекрасно…

Единство мысли, слова и действия

А вскоре ее любимая «Пионерка» из номера в номер начинает печатать сообщения о войне в Испании. Самолеты немецких фашистов бомбят позиции республиканцев, сносят с лица земли целые города…

«Испания сейчас у всех в сердце и на устах, мысль о ней владеет нами, – пишет мать Зои. – Крылатые слова Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях» – облетели мир, запали в душу каждому честному человеку. Поутру, едва проснувшись, Зоя бежит к почтовому ящику за газетой: что сегодня на фронтах Испании?»

Ныне трудно представить, как много значили испанские события для советских людей. Волновал не только героизм сопротивления фашизму – было еще и горячее предчувствие: это фашистская проба сил, имеющая в перспективе нападение на нашу страну.

Почти за год до начала войны в Испании Николай Островский, уже ставший любимым писателем молодежи, писал: «Угроза войны черным вороном носится над миром… Душно в Европе. Пахнет кровью… Мир лихорадочно вооружается». А еще некоторое время спустя, выступая по радио, он же предупреждает: «Было бы предательством забывать о том, что нас окружают злейшие кровавые враги. Фашизм бешено готовится к войне против Советского Союза».

И после этого с началом «перестройки» стали утверждать, будто в стране тогда царила беспечность, а песня «Если завтра война» была «шапкозакидательской»! Что сказала бы Зоя на это? И можно ли не понять возмущение ее сверстников, ее однополчан, которые остались в живых, такой вопиющей ложью?

Увы, очень многие погибли. Как написала Любовь Тимофеевна, «много погибло молодых, чистых и честных», в том числе учеников Зоиной 201-й школы. В главе «Одноклассники», посвященной предвоенному времени, называет она по именам тех, кто учился вместе с Зоей и бывал у них дома. Вспоминает, например, как скромный, застенчивый Ваня Носенков читал друзьям стихи Константина Симонова «Генерал», посвященные героической памяти Матэ Залка, венгерского коммуниста, который погиб в Испании. А в заключение книги пишет, что Ваня тоже погиб. На другой войне, но против того же фашизма. И Олег Балашов, восхищавшийся фильмом о Чкалове и, конечно, самим Чкаловым, мечтавший стать летчиком – станет им, и он тоже отдаст жизнь в бою с фашистами…

Единство мысли, слова и действия стало замечательной чертой поколения, которое достойно представит Зоя Космодемьянская. Они готовили себя к борьбе за Родину и, когда пробил час, повели себя так, как учили школа и комсомол, пример героев и лучшие книги.

Если требовательность, то по максимуму

Все это было у Зои. А выделяло ее (чего, может быть, и не все замечали) восприятие по максимуму того, что в жизни надо и как надо. Стремление так и поступать – с максимальной требовательностью к себе и другим.

Впрочем, когда касалось других, этого уже нельзя было не замечать. Особенно после того, как ее избрали комсомольским групоргом. Недаром же кое-кто стал отзываться о ней как о «слишком принципиальной», а одна из одноклассниц в анонимном новогоднем пожелании написала ей: «Зоенька, не суди людей так строго. Не принимай все так близко к сердцу. Знай, что все почти люди эгоисты, льстецы, неискренние и полагаться на них нельзя. Слова, сказанные ими, оставляй без внимания. Таково мое пожелание к Новому году».

Пожелание реалиста идеалисту? О реакции дочери при прочтении этого текста мать написала следующее: «С каждым словом Зоя все больше хмурилась, а дочитав, резко отбросила записку.

– Если так думать о людях, то зачем жить? – сказала она».

Но, может быть, что-то из написанного ей все-таки следовало учесть? Или хотя бы задуматься над этим?

Да откуда мы знаем, что она не задумалась. Не все же, что происходило у нее в душе, могла знать даже ближайший друг – мама. Однако если размышления о «завышенной» требовательности и доверчивости к другим у нее, вполне возможно, и могли возникнуть, то уж к себе – абсолютно точно! – менее требовательно относиться она не могла.

Пройти одной «на спор» через Тимирязевский парк темной осенней ночью под дождем – это же не просто упрямство, а испытание себя. Достаточно ли смелости твердости, чтобы пойти на такое, если всерьез обяжет жизнь?

А история с ее педагогическим опытом? Зоя и еще несколько комсомольцев из класса берутся обучать неграмотных женщин в доме по Старопетровскому проезду. Это нелегко. И само по себе нелегко, потому берет у матери книгу по методике обучения грамоте. И ходить надо дважды в неделю, а есть ведь и другие дела, школьные и домашние. Но, как бы ни было, несмотря на усталость, дождь или снег, в точно назначенное время она идет, чтобы заниматься с Лидией Ивановной – пожилой женщиной, которая совсем не умеет ни читать, ни писать и очень хочет научиться грамоте.

– Если случится землетрясение, – говорил о сестре Шура, – она все равно пойдет. Будет пожар – она все равно скажет, что не может подвести свою Лидию Ивановну.

Имел основания так говорить! И хотя ни землетрясения, ни пожара, к счастью, не произошло, дополнительные испытания выдерживать ей все-таки приходится.

Вот мама приносит билеты на концерт в Большой зал консерватории. Будет исполняться Пятая симфония Чайковского, которую Зоя очень любит. Радость от билетов понятная. И вдруг…

– Мама, а ведь это в четверг! – с огорчением произносит она. Я не могу пойти. Ведь я по четвергам у Лидии Ивановны.

И никто – ни брат, ни мать – не могут ее переубедить: «Взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Она меня ждет заниматься. А я пойду на концерт? Нет, нельзя».

Согласитесь, не каждый так поступил бы на ее месте. Если что-то подобное складывалось у других, могли занятие и пропустить. А некоторые, в том числе та девочка, что написала ей в новогоднем пожелании о людском эгоизме и неверности, к концу зимы вообще перестали посещать своих подшефных. Объяснения и оправдания для групорга Зои, конечно, находились, но это не уменьшало глубочайшего ее огорчения: да как же так можно отнестись к своему комсомольскому долгу?!

Для нее это было вовсе не какое-то формальное понятие. И сама она за всю зиму не пропустила занятий ни разу, даже когда бывала не совсем здорова.

– Ну и характер! Ну и характер! – твердил брат Шура, в душе, наверное, не только удивляясь, но и восхищаясь сестрой, которая все больше становилась примером для него.

Читайте «Овод»,

читайте «Как закалялась сталь»

Если попытаться как-то определить движущую силу этого характера, я назвал бы ее стремлением к идеалу. А представление об идеале складывалось из комсомольской жизни, школьной учебы и, разумеется, из книг, влияние которых на нее оказалось исключительно сильным.

Началом, как и для многих, был Пушкин. Потом стали приходить другие русские классики, которые фантастическими тиражами издавались для народа в Советской стране. Потом – зарубежные классики, советские писатели и поэты. Поразительный диапазон! Особенно если учесть, что ей ведь совсем мало лет:

– Ваша дочь учится в институте? – спросила как-то Любовь Тимофеевну библиотекарша, у которой она брала книги по Зоиному списку.

Списки эти всегда были длинные и разнообразные. Широта интересов Зои, а также глубина, с которой относилась она к чтению, произвели большое впечатление на правдиста Петра Лидова – первого, кто писал о ней. И такое же впечатление, я думаю, было у каждого читавшего его очерк 1942 года «Кто была Таня».

Сужу, конечно, прежде всего, по себе и школьным своим товарищам в те далекие военные годы. Но и гораздо позднее, когда имел я возможность с трепетом держать в руках заветную записную книжку Зои, возникало прежнее чувство: как же успевала столько прочесть и осмыслить!

В самом деле, она ведь не просто «глотает» одну за другой десятки книг. Ей необходимо все продумать, извлечь самое главное, а наиболее созвучное ее душе занести в свою книжку, чтобы снова и снова к этому возвращаться.