Текст книги "Сонька. Продолжение легенды"

Виктор Мережко
Сонька. Продолжение легенды

© Мережко В. И., 2008

© Оформление. ООО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2015

* * *

Глава первая
Бриллиант Мамая

Сахалин. 1905 год

Ближе к вечеру одна-единственная улица поселка каторжан вымирала, предоставляя полную свободу бродячим псам да божевольному человеку, которого знали здесь все от мала до велика. Оборванный, босоногий, обросший клочковатой бородой, он брел вдоль улицы, увлекая за собой собак, изредка останавливался, скалился им, что-то бормотал, доставал из кармана штанов завалявшийся кусок черствого хлеба или строганой оленины, радовался находке, высоко поднимал руку. Голодные животные моментально понимали этот жест, готовясь рвануть за брошенной добычей.

Михель выдерживал паузу и, выкрикивая что-то, бросал псам подачку.

Собаки, грызясь и кусаясь, летели за едой, счастливчик почти на лету схватывал кусок, божевольный радостно смеялся, подпрыгивал, задирал к небу заросший подбородок и, оскалившись, брел дальше.

Никто его не охранял, никто, кроме псов, не преследовал.

Михель еще засветло добирался до скалистого берега моря, замирал у самой кромки, какое-то время молча смотрел на бесконечную водную скатерть, а потом вдруг начинал выть и плакать.

Из всего, что он выкрикивал, можно было разобрать, пожалуй, только несколько слов.

– Соня… Со-оня-а… Со-о-онечка… Мама-а-а…

Из воспаленных век текли нечастые выстраданные слезы.

Санкт-Петербург. 1905 год

Питерская ночь – тяжелая, сумрачная, давящая.

Возле неприметного мрачного дома в двух кварталах от Невского остановилась пролетка, из нее вышла женщина в длинном черном плаще, с наброшенным на голову капюшоном, и направилась к слабоосвещенному входу в ресторан.

Это была Сонька.

Она толкнула скрипучую дверь, в лицо пахнуло сыростью и тишиной. Ресторанчик был маленький, полуподвальный, кирпичной кладки. Придерживаясь за стенку, Сонька стала осторожно спускаться по ступенькам.

Внизу ее поддержали чьи-то руки – трое мужчин, лиц которых в полумраке видно не было, повели через зал.

В общем зале за столиками сидели не более шести человек, не обратившие на женщину никакого внимания.

Мужчины проводили Соньку в отдельную комнату. Она сбросила капюшон и радостно улыбнулась, узнав встречающих. Перед нею стояли Улюкай и два вора – Артур и Кабан.

Обняла их и расцеловала.

– Что за тайны мадридского двора?

– Есть разговор, Соня, – ответил Улюкай и повернулся в сторону затемненного угла.

Оттуда вышел высокий седовласый господин, он склонил перед дамой голову.

– Здравствуй, Софья Ивановна.

Перед нею стоял сам Мамай – Червонный Валет, Верховный вор России.

От неожиданности воровка не успела ничего сказать, а Мамай уже взял ее за руку, усадил за стол и сам расположился напротив. Улюкай, Артур и Кабан остались на атасе возле дверного проема.

– Боже, какая честь, – натянуто улыбнулась Сонька. – Чем обязана?

– Скажу… Как сама? – спросил Мамай.

– Плоское катаю, круглое таскаю. Кто дал на меня наводку?

– Иваны с Волги, – отшутился Червонный Валет. – Это ведь мои люди хавиру тебе на Петроградке присмотрели. Не тесновато тебе там с дочкой?

– Не жалуюсь. А почему такая конспирация?

– Чужие глаза ни мне, ни тебе не нужны… – Мамай помолчал, внимательно посмотрел на воровку. – Меня крепко подковали, Соня.

У той округлились глаза.

– Кто на такое решился?

– Нашелся один портяночник.

– И что он дернул?

– Брюлик.

Воровка хмыкнула, откинулась на спинку стула.

– Жаба душит? – Она бросила взгляд на пальцы Мамая, унизанные камнями. – У тебя вон на каждой руке по десятку брюликов.

– То был особый, Соня. С ним я имел власть и силу.

– Ты лишился этого? – с недоверием вскинула брови Сонька.

– Пока нет. Поэтому камень надо вернуть. И чем быстрее, тем лучше.

– Хочешь, чтобы я взялась за это?

– С дочкой. Она ведь у тебя уже фаршмачит?

– А что ты давишь косяка на мою дочку? – вдруг окрысилась воровка.

– Не давлю, Соня. Помощи прошу.

– Для этого меня звал?

– А этого мало?

– Все, отпомогалась! – Сонька поднялась. – Считай, завязала! Не хочу больше крысятничать!

Мамай, продолжая сидеть, смотрел на Соньку с ухмылкой, спокойно.

– Неужто больше не шаманишь?

– Надоело! Хочу пожить без мандража в заднице! И дочку хочу в нормальные люди вывести!

– Думаешь, получится?

– Получится. Если перед мордой не будут скакать такие, как ты!

Мамай хмыкнул, крутнул головой.

– Обижаешь, Софья Ивановна. На тебе клеймо. И смыть его ой как не просто. А если даже смоешь, все одно перед мордой кто-то скакать будет. Не я, так синежопые. У них память подлиннее воровской будет, – улыбнулся он и кивнул на лавку: – Присядь.

Воровка продолжала стоять, гоняя желваки на скулах.

– Присядь, – повторил вор. – Поможешь в одном деле – считай, долг передо мной исполнила.

– Долг? – удивилась та.

– Долг. Разве я тебе мало помогал? Помоги, и больше не стану беспокоить.

Сонька подумала и нехотя опустилась на лавку.

Мамай подался вперед, доверительно говоря:

– Подобного брюлика в мире нет. Он не простой. Карающий. Несет с собой не только власть, но и смерть. Глухарь, который его скребанул, уже окочурился.

– Так зачем тебе такая страшная цацка?

– Его тайна идет еще от одного индийского магараджи. Он подарил бриллиант моему прадеду за особые заслуги, и тот стал его законным хозяином. Потом камень перешел ко мне, и теперь только я имею право владеть им. Законно владеть! И камень дает мне силу и власть! Всем тем, кто посмеет на него покуситься, он несет беду. А чаще всего – смерть!

– В городе о камне народ знал?

– Кто-то знал, кто-то догадывался. Но никто не решался положить на него глаз. Было как-то при отце, что камень цапнули, но быстро одумались и вернули.

– И у кого он сейчас?

– Пакостник успел его продать.

– Известно кому?

Мамай оскалился и медленно кивнул.

– Известно. Князю Брянскому. У него большой особняк на Фонтанке.

– Так пошли туда своих кустарей, они провернут все по чистой, – пожала плечами Сонька.

– Пробовали, не получилось. Охрана повязала всех, – объяснил Мамай. – Князь – известный в городе бриллиантщик. Он знает цену камню и прячет его как самую большую драгоценность. Но он не знает, что камень может принести ему.

Воровка внимательно посмотрела на Червонного Валета и недоверчиво покачала головой.

– Что-то не ловлю я тебя, Мамай. Если даже твои головорезы не могут решить проблему, с какого боку могу прилепиться к этому делу я?

– Вместе с дочкой, – настойчиво уточнил тот.

– Допустим, с дочкой, – нехотя согласилась дама.

– Князь – вдовец… Живет скрытно, – стал медленно втолковывать Червонный Валет. – Его жена уже год как харчуется у Господа. С тех пор он двинулся на двух забавах – на автомобилях и молодых пеструхах. Не пропускает ни одной хорошенькой юбки. Высмотрит, зацепит, на авто прокатит – девки от этого млеют. Так и клепает одну за другой… – Вор двусмысленно ухмыльнулся, изучающе глядя на подельницу. – Твоя Михелина, говорят, сильно манкая барышня?

– Хочешь, чтобы я подложила дочку под князя? – опять напряглась Сонька.

Мамай отрицательно покачал головой.

– Разговор не об этом… Князь – большой спец мутить голову матренам, а тут надо сыграть в обратку. Поводить его. Заморочить голову. Довести до полного дятла!

– Знаешь, сколько лет моей дочке?

– Шестнадцать?

– Будет. А князю?

– За пятьдесят. Но он – баклан! Слепой! Когда натыкается на вертлявую муську, у него начинают кипеть мозги. Бери в руки и твори с ним чего угодно!.. Нужно расколоть дурку, Соня!

– Но камень-то он вряд ли отдаст.

– Не дурак, чтобы отдать. Но показать может. Важно понять, где он его нычет.

– Не покажет, – после раздумий покачала головой Сонька. – Если он знает цену ему, то даже родному дяде не покажет.

– Один раз было дело, показал, – кивнул Мамай. – Вертелся вокруг какой-то лушпайки – она его на версту не подпускала. Вот тогда он, чтобы разложить ее, и извлек камень.

– И что потом?

Вор хмыкнул.

– Потом нашли ее в Малой Невке.

– Хорошенькое дело. Веселое, – после паузы произнесла Сонька и добавила: – Не думаю, что дочка справится. Мало еще делала погоду в нашем деле. Была бы я помоложе, не было бы разговора.

– Да ты еще дамка на все сто! – льстиво засмеялся Мамай. – А в паре с дочкой – вообще цены нет!

– Медом так и мажешь, Мамай.

– Правду говорю. Надо постараться, Соня. – Червонный Валет говорил искренне. – Подумай. Подумай и подсоби Мамаю. Я этого не забуду.

Она помолчала и отрицательно покачала головой.

– Нет, Мамай, своей волей рискнула бы, дочкиной не стану.

Вор схватил ее за руку.

– Я тебя из северов выдернул?

– Спасибо тебе за это.

– Знаешь, на каких правах здесь пребываешь?

– Догадываюсь.

– Ты беглая! В любой момент за задницу схватят, и что – опять, Мамай, помоги?

– Не схватят. Возьму дочку, схоронюсь в каком-нибудь медвежатнике, хрен меня найдешь.

– Найдут, Соня. И в медвежатнике найдут, везде найдут. Ты не просто воровка, ты – Сонька Золотая Ручка.

Та опять помолчала, потом нехотя кивнула:

– Хорошо, я прикину.

Мамай поднялся, без лишних слов поцеловал воровке руку и направился к выходу. Остановившись у порога, он неожиданно предупредил:

– Будь осторожней, Соня.

Она с насмешкой посмотрела на него.

– Посылаешь на дело и сам же мандражуешь?

– Не за дело мандражую. По улицам стало опасно ходить.

– Что это с тобой, Мамай? Неужто целкача нет на пролетку?

Вор проигнорировал ее издевку, помолчал, подбирая слова.

– Ты ведь жидовка?

– Иудейка.

– Вот и я об этом. Народ сейчас лютый пошел. Особенно по вашей национальности. Бьют жестоко и подло. Мои работнички будут атасить тебя. На всякий случай.

– Как-то никогда не ходила под присмотром.

– Береженого, Соня, не только Бог бережет.

В сопровождении Кабана и Артура Мамай ушел. Оставшийся Улюкай подсел к задумчивой воровке и негромко поинтересовался:

– Чего такая смурная, Соня?

– Думала вот отвести дочку в сторону от шуши, да, похоже, пока не вытанцовывается.

Воры снимали для Соньки с Михелиной большую квартиру в дорогом доходном доме на Петроградской стороне, недалеко от Петропавловской крепости.

Михелина удивительно походила лицом на мать, в ее пугливо распахнутых глазах уже просыпалась очаровательная маленькая женщина, а на верхней губе едва заметно пробивался темный чувственный пушок.

Она сидела за столом в гостиной, удивленно и настороженно глядя на чем-то озадаченную мать.

На кухне гремела посудой дебелая, широкозадая прислуга Ольга по прозвищу Слон.

– Нужен твой совет, Миха, – промолвила наконец Сонька.

Она называла дочку Михой, когда испытывала особую нежность к ней.

– Мой совет? – удивилась дочь. – Слушаю тебя.

– Мы должны помочь одному человеку, – сказала Сонька. – Дело трудное. Но оно должно стать последним.

– Последним – это как?

– Больше воровать не будем. Уйдем от этого. Я дала себе слово.

– Мам, а жить на что?

– Наймусь к богатым в прислуги, – отшутилась та.

– И стыришь все, что плохо лежит, – рассмеялась дочка.

В гостиную бесцеремонно вошла Ольга и громко заявила:

– Нужны деньги на базар. Никакой жратвы в доме нет.

Сонька достала из сумочки пару купюр, протянула прислуге.

– А шепчетесь чего? – настороженно спросила та. – Опять чего-то затеваете?

– Ступай по своим делам и не лезь в чужие! – резко ответила Сонька.

– Вот и поговорили. К ним по-людски, а они по-собачьи, – мотнула головой Слон и потопала на кухню. – А еще господа прозываются… Из грязюки – в князюки!

Хмыкнув, она с силой захлопнула дверь.

– Хамка, – возмутилась мать. – Наглеет день ото дня.

– Так выгони ее, – пожала плечиками Миха.

– Как-то не с руки. Слишком много знает про нас.

– Потому и наглеет, – кивнула дочка и заговорщически подсела к матери поближе. – Ну и в чем мы должны помочь человеку?

Был ранний вечер.

Зажигались уличные фонари, на улицах появилась праздная, гуляющая публика, отовсюду слышалась музыка духовых оркестров.

Осень плавно обволакивала город. Листья, задетые волной первых холодов, нехотя падали на землю, создавая причудливый ковер невероятных узоров и красок. По влажной мостовой проносились пролетки и кареты с лихо гикающими извозчиками. Изредка булыжный грохот рессорных колес прорезал резкий звук автомобильного клаксона, отчего лошади шарахались, а народ оглядывался, удивленно и едва ли не со страхом провожая взглядом чадящее чудо наступившего века.

Сонька и Михелина сидели в пролетке, внимательно наблюдая за тяжелыми чугунными воротами особняка на Фонтанке, из которых с минуты на минуту должен был выехать князь Брянский.

Сонька выглядела так, будто не было за ее плечами двух каторг, будто судьба не коснулась ее своим корявым крылом, – изящная, с ухоженными руками, свежим лицом и, что самое удивительное, отличной, белозубой улыбкой.

Может, лишь некоторая жесткость и холодок в глазах выдавали прошлое этой дамы.

Михелина в свои неполные шестнадцать лет смотрелась абсолютно сформировавшейся девушкой – высокой, стройной, с красивой линией бедер и изящной грудью, что немедленно привлекало внимание противоположного пола. Она с тревогой и нескрываемым волнением посмотрела на мать.

– А если он сегодня отменит свой выезд?

Сонька взглянула на изящные наручные часики – они показывали шесть вечера…

– Аристократы, детка, не любят менять свои привычки. Сейчас должен выехать.

– А вдруг заболел?

Мать снисходительно рассмеялась.

– Даже если князь при смерти, он все равно найдет в себе силы выбраться из постели, чтобы продемонстрировать вечерней публике новую игрушку.

– Он ненормальный? – засмеялась дочка.

– Все мужчины ненормальные. Они никогда не вылезают из пеленок и всегда во что-то играют, – объяснила Сонька. – Князь, например, в машины.

– Ты же говорила, что его страсть – молоденькие девушки! – возразила дочка.

Мать отрицательно покачала головой.

– Не путай страсть с игрой в игрушки. Игрушку можно выбросить и купить новую. Страсть же… – Она ненадолго задумалась и со знанием дела вздохнула. – Страсть живет в человеке до тех пор, пока не уничтожит его… Вот на этом мы и постараемся поймать старого гуся.

– Он похож на гуся?

– Не знаю, посмотрим.

Они помолчали, не сводя глаз с ворот особняка. Михелина нетерпеливо затеребила мать за рукав.

– А если он не обратит на меня внимания?

– Миха… – Мать с легким укором посмотрела на нее.

– Я серьезно, мамуль.

– Сделай так, чтоб обратил, – раздраженно ответила Сонька. – Хоть под колеса бросайся! Но при этом не забывай, что ты из хорошей семьи.

– Я это помню, мамочка.

– Вот и умница.

Неожиданно со двора особняка князя Брянского донесся шум двигателя, затем за воротами ярко брызнули светом автомобильные фары и стало понятно, что Брянский готовится к выезду.

Сонька подтолкнула дочку.

– Ступай… С богом.

Михелина легко спрыгнула на землю, быстро двинулась в сторону ворот особняка. Коротко оглянувшись на мать, она пошла дальше.

Сонька видела, что дочка уже почти дошла до ворот, а князь все не выезжал. Девочка беспомощно огляделась, прикидывая, что ей предпринять; и вдруг ей в голову пришла мысль поправить шнурки на сапожках. Едва она нагнулась, как ворота особняка стали открываться.

Мать, сжав от волнения кулаки, наблюдала за происходящим.

Михелина точно рассчитала момент выезда автомобиля – оставив в покое шнурки, она быстро шагнула к воротам, – буквально в ту же секунду темноту полоснул свет фар и на девушку ринулась чудо-техника.

Вскрикнув, Михелина вскинула руки, нога у нее подвернулась, и она упала, едва не угодив под тяжелые автомобильные колеса.

Сонька видела, как резко затормозило черное как вороново крыло авто и из него выпрыгнул князь, немолодой худощавый мужчина, чем-то действительно похожий на гуся. Он бросился поднимать упавшую девушку.

Увидев его и вспомнив слова матери, девушка чуть не рассмеялась.

– Боже, – бормотал он, ставя ее на ноги. – Откуда вы, дитя? Не очень пострадали? – Он оглянулся и крикнул двум привратникам у ворот, из которых выделялся особой статью Семен: – Чего стоите, болваны?!

Те ринулись к хозяину, пытались помочь пострадавшей, нелепо суетясь и толкаясь.

– Не надо, – со слабой улыбкой попросила Михелина. – Благодарю… Извините, что так неловко получилось.

– Это вы извините меня, мадемуазель, – прервал ее князь. – Я не предполагал, что вы вдруг возникните на пути. Может, вызвать доктора?

– Спасибо, все обошлось.

– Позвольте я вас осмотрю. – Брянский окинул девушку взглядом, даже отряхнул пиджачок, потом махнул привратникам: – Чего вытаращились? Пошли вон!

Те моментально удалились, закрыв за собой ворота. Брянский снова осмотрел девушку, заглянул ей в глаза и вдруг искренне восхитился, пробормотав:

– Боже, какая прелесть…

– Что? – округлила глаза Михелина.

– Вы очаровательны, мадемуазель… Сама судьба вела вас ко мне.

– Мне пора идти, сударь.

Девушка едва сделала шаг, как князь резво придержал ее.

– Нет, это действительно судьба. Просто так я не отпущу вас.

– Меня ждут.

– Я подвезу… Пожалуйте в автомобиль.

– Нет-нет, вон пролетка. Там маменька.

– Вы живете по соседству?

– Нет, я была здесь по делам.

Князь бросил взгляд на пролетку, в которой сидела Сонька, и несколько неумело, но все же по-гусарски щелкнул каблуками.

– Позвольте представиться. Князь Александр Брянский.

– Очень приятно. – Михелина застенчиво улыбнулась, изящно протянула руку. – Анна.

Князь не сводил с девушки восхищенного взгляда.

– Почему я не видел вас раньше, Анна?

Она трогательно повела плечами.

– Не знаю… Наверное, так надо было.

– Но вы когда-нибудь ездили на автомобиле?

– Только однажды. И у меня немедленно закружилась голова.

– Значит, не на том авто ездили! – Улыбнувшись, князь показал большие желтые зубы. Он заговорил нарочито весело, желая понравиться девушке: – Мой Отелло – так я его назвал! – один из лучших в Петербурге! Догадайтесь, почему он – Отелло? Нет, вовсе не потому, что черный… Он невероятно ревнив! Почти как я! Кстати, как вам ревнивые мужчины? Я их ненавижу, но с собой справиться не могу! Так вот. Стоит мне на кого-то обратить излишнее внимание, как этот негодник либо тут же глохнет, либо выделывает такие крендели, что мне с трудом удается удержаться за рулем.

– Игрушка? – прервала его Михелина, вспомнив слова матери.

– Нет! Больше! Друг! Коварный друг! Иногда я его боюсь, иногда души не чаю. Посмотрите, какой красавец.

– Простите, – виновато улыбнулась девушка, – в следующий раз я непременно оценю достоинства вашего авто. А сейчас меня уже заждались.

– В следующий раз – это когда? – Глаза князя горели интересом. – Назначайте день и час, я в вашем распоряжении.

Михелина капризно надула губки.

– Я обязана посоветоваться с маменькой. Иначе она меня заругает.

– Но маменьки здесь нет! Примите же решение, Анна!

– Вы такой настойчивый.

– Потому что боюсь потерять вас.

– Ну хорошо. – Девушка потерла носик. – Я как-то обедала с подругой в ресторанчике неподалеку от «Англетера», мне понравилось.

– Я знаю этот ресторанчик.

– Вот там… Предположим, завтра.

– В котором часу?

– Скажем, в два пополудни. Но у меня будет очень мало времени.

– Я буду счастлив даже мгновением.

– Как вы красиво говорите, князь.

– Это не я говорю. Сердце.

– Я запомню ваши слова.

Михелина сделала ему «ручкой» и пошла вдоль забора. Князь по достоинству оценил ее сзади, довольный, сел за руль авто, дал сильный газ и, сгорбившись, помчался вдоль Фонтанки, пару раз оглянувшись на очаровательную новую знакомую.

Девушка быстро перебежала дорогу, вскочила на подножку пролетки и нырнула внутрь, крикнув извозчику:

– Пошел!

Мать крепко обняла дочь, прижала к себе.

– Я была умницей? – с улыбкой спросила Михелина.

– Все сделала правильно, хотя несколько рискованно.

– Я рассчитала все, мамуля.

– Ты рассчитала, а у меня чуть сердце не оборвалось.

– Я сама до смерти испугалась, – нервно засмеялась Михелина. – А еще больше испугался князь.

– Ты добилась встречи?

– Без этого он не хотел меня отпускать!

– Когда?

– Завтра. В ресторанчике возле «Англетера». – Дочка все еще не могла унять нервное возбуждение. – Мамочка, он так на меня смотрел. Думаю, по-настоящему влюбился.

– Это с ним случается регулярно.

– Разве в меня невозможно влюбиться? – возмутилась Михелина.

– Возможно. На пару ночей.

– Я обижусь. – Дочка надула губки, затем вдруг с интересом сообщила: – А знаешь, в нем есть что-то такое… Ну как тебе сказать? И жутковатое, и притягательное!

– Как в каждом звере.

– В звере? – переспросила Михелина и неожиданно подтвердила: – Да, он похож на зверя.

Воровка, глядя на полного господина в коротком суконном пальто, суетливо пытающегося остановить свободную пролетку, задумчиво произнесла:

– Крючок зацеплен. Теперь что дальше?

– А что мы должны сделать?

– Для начала попасть в его дом.

– Его нужно обчистить?

– Обчистить? – переспросила, усмехнувшись, Сонька. – Можно сказать и так.

На улице уже стемнело.

Пролетка выскочила на Невский и миновала Казанский собор – движение здесь стало более оживленным, потом извозчик резко свернул в широкий проезд у гостиницы «Европейская» и погнал в направлении к Дворцовому мосту.

Михелина внимательно посмотрела на мать, а та, почувствовав ее взгляд, спросила:

– Что, Миха?

– Может, заедем в театр?

– К Таббе?

– Да.

– Думаешь, она нас ждет? – с удивлением подняла брови Сонька.

– Я просто хочу ее увидеть. Издали…

– В следующий раз, – уклончиво ответила мать.

– А почему не сейчас? Театр ведь недалеко.

Сонька, стараясь быть спокойной, объяснила:

– Спектакль еще не закончился – раз…

– Подождем.

– И потом, ты же помнишь, чем все закончилось, когда мы сунулись к ней?

– Помню, – тихо ответила Михелина.

– Вот и успокойся, – ответила жестко мать. – Поумнеет сестра, тогда и встретимся.

Они замолчали. Михелина печально вздохнула, снова подняла глаза на мать и негромко произнесла:

– Она стала такой знаменитой…

– В этом балагане? Знаменитой? – возмутилась воровка. – Большего позора для матери не придумаешь.

– На нее идет публика! Почему «позора»?

– Голые задницы, дурные голоса! Мерзость! А дочка Соньки – главная обезьяна в этой мерзости! Уж лучше воровать, чем скакать в оперетте.

– Но народ-то идет!

– В зверинец тоже народ идет.

Пролетка выехала на набережную Невы, справа вонзался в небо шпиль Петропавловской крепости, чуть дальше виднелась Стрелка Васильевского острова, а слева диковинной громадой надвигался Зимний дворец.

Совсем рядом, за гранитным берегом, тяжело кружила мрачная река.

Михелина снова молча посмотрела на мать, и та с усмешкой спросила:

– Ну, что еще?

– Я хочу на нее посмотреть.

– Когда она будет выходить из театра?

– Да.

Сонька подумала, потом пожала плечами.

– Ты этого очень хочешь?

– Очень.

Мать чему-то усмехнулась и согласно кивнула.

– Пусть будет по-твоему, – и крикнула извозчику: – Едем к оперетте.

* * *

Ночь была по-осеннему теплой, безветренной. Играл в освещенном электрическими фонарями сквере духовой оркестр, степенно прогуливалась нарядная публика, проносились извозчики, поодаль сверкала огнями карусель.

Представление в театре оперетты еще не закончилось, а у служебного входа уже скопилась внушительная толпа поклонников, одетых по-вечернему.

Пролетка Соньки и Михелины стояла как раз напротив театрального входа, отсюда им хорошо было видно происходящее.

Поклонники – в основном мужчины в черных сюртуках – старались оказаться поближе ко входу, они толкались, шумели, поднимали над головами тяжелые букеты цветов.

В стороне стояли нанятые экипажи и тарантасы, сверкали начищенными боками несколько автомобилей.

Время от времени к публике выходили артисты, некоторых народ встречал цветами и аплодисментами, но толпа не расходилась – ждали выхода примы.

И вот она показалась. Это была Табба.

Михелина вцепилась в рукав Соньки.

Толпа зашумела, завизжала, в молодую артистку полетели букеты и какие-то подарки, до нее пытались дотянуться, потрогать, а она, уворачиваясь от почитателей, ослепительно улыбалась и проталкивалась к автомобилям в сопровождении двух дюжих швейцаров и трех хорошо одетых господ.

– Господа! – умоляли швейцары и мягко отстраняли обезумевших поклонников. – Господа! Дайте дорогу! Позвольте пройти! Мадемуазель Бессмертная любит вас! Она вас обожает! Господа, будьте же аккуратнее!

Наконец Табба вместе с сопровождающими добралась до одного из автомобилей. Она села в машину, царственно подняла руку и послала воздушный поцелуй беснующейся толпе.

В это время из театра выбежал молодой человек и, увидев севшую в автомобиль молодую приму, ринулся к ней.

– Мадемуазель!.. Мадемуазель Бессмертная!.. Вы же обещали! Куда же вы?

Она расхохоталась, глядя на мечущегося в толпе молодого актера, и бросила в его сторону один из букетов.

– До встречи на сцене, господин Изюмов!

Машины рванули с места, за ними тут же тронулись экипажи с возбужденными почитателями.

– Она у нас теперь мадемуазель Бессмертная, – ухмыльнулась Сонька.

– А мы?

– Мы? – Мать задумалась. – Мы всего лишь мать и дочь Блювштейн.

– А отец мой жив?

Сонька пожала плечами.

– Не думаю. Там люди долго не живут.

Михелина проследила за машиной сестры и экипажами, пока те не скрылись за поворотом, и затем, не глядя на мать, негромко и жестко произнесла:

– Я ненавижу ее.

Сонька с легкой укоризной отстранилась от нее.

– Не надо так говорить. Это все-таки твоя сестра.

– Все равно ненавижу, – повторила девушка.

Мать засмеялась и нежно прижала к себе хрупкое тельце.

– Не надо завидовать. Зависть убивает. А потом – было бы чему завидовать.

Дочка ухмыльнулась и звонко крикнула извозчику:

– Поехали!

Возле модного ресторана «Пегас» молодую приму снова встречала толпа поклонников. Она взяла несколько букетов из тех, что лежали у ног, дождалась, когда полный, маленького росточка, с жидкой русой бороденкой граф Петр Кудеяров, управлявший автомобилем, поможет ей выйти, и небрежно махнула рукой поклонникам. С другой стороны ее подхватил очаровательный, розовощекий, статный брат графа, девятнадцатилетний Константин, и они под аплодисменты направились в сверкающий зал.

Следом за ними двинулись гости, прибывшие в экипажах.

Лакеи быстро собрали оставшиеся букеты и поспешили в зал.

В ресторане уже было полно публики, оркестр играл что-то из Штрауса, кто-то обратил внимание на новых гостей и узнал приму, послышались аплодисменты.

Петр Кудеяров, бросив ревнивый взгляд на излишне расторопного младшего брата, двинулся вперед первым, отодвинув тяжелый занавес, открывающий вход в отдельный зал.

Посреди сверкающего золотом зала был накрыт изысканный стол персон на тридцать, вдоль стен стояли вышколенные официанты, ансамбль из трех скрипачей негромко наигрывал Сарасате.

Кудеяров-старший выступил вперед, низко поклонился Таббе и заговорил страстно, высокопарно:

– Очаровательная, восхитительная мадемуазель Табба! Говорить о счастье, которое нас сегодня посетило, – значит не сказать ни о чем. Вы сегодня озарили нас неземным светом таланта и прелести! Вы дивная из дивных, вы непостижимая из божественных! Мы склоняем головы перед вашей красотой и молодостью! Мы благодарим вас, что вы сочли возможным посетить сей скромный уголок!.. Милости просим, несравненная!

Столпившийся сзади народ разразился бурной овацией, бог весть откуда появился фотограф, ослепив присутствующих магниевой вспышкой.

Табба подняла руку, дождалась тишины.

– Милый граф! Поверьте, после слов, произнесенных вами, уже не стоит жить! Надо заживо лечь в золотой склепик, сложить ручки на груди и впасть в сладкий вечный сон! А я не хочу этого, господа! Я хочу жить, любить, радоваться! Я хочу быть как все!.. – Она озорно оглядела собравшихся, изящно махнула рукой: – Прошу за стол, господа!

Петр Кудеяров на лету поймал ее руку, поцеловал и повел Таббу к ее месту.

Константин шел следом, радуясь застолью, компании, предстоящей выпивке и присутствию очаровательной артистки.

Гости шумно рассаживались за столом, стараясь занять места поближе к Кудеяровым.

Петр и Константин сели возли Таббы, официанты немедленно наполнили бокалы шампанским.

– Как вы относитесь к шампанскому? – склонился к Таббе Кудеяров-младший.

– Абсолютно равнодушно, – улыбнулась она.

Константин радостно рассмеялся.

– Отлично сказано. А я вот к шампанскому пристрастен. Подчас даже излишне!

Старший брат недовольно нахмурился, бросил Константину:

– Прошу сегодня от излишеств воздержаться.

– Как прикажете, братец! – с легкой издевкой ответил тот и демонстративно отодвинул бокал. – Ради такой соседки я готов не пить сегодня вовсе!

– Соседка прежде всего моя, – через губу, капризно заметил Петр.

– Но в какой-то степени и моя. – Красивому Константину явно нравилось дразнить нерасторопного брата.

Табба улыбнулась пикировке братьев и оглядела гостей. Вдруг ее взгляд остановился на человеке, который явно отличался от этой праздной, в чем-то одинаковой, богатой публики. Неопределенного возраста – от тридцати до пятидесяти, с черными, падающими на глаза, длинными волосами, застывшим лицом и пронзительным взглядом.

Мужчина поймал взгляд девушки, некоторое время пристально смотрел на нее, затем неожиданно отвернулся и погрузился в себя.

Табба повернулась к Петру Кудеярову.

– Кто это, граф? – показала она на «черного» человека.

– А-а, – улыбнулся тот, вытирая мокрый то ли от жары, то ли от волнения лоб. – Это восходящая звезда поэзии – Марк Рокотов.

– Восходящий проходимец, – со смехом бросил Константин. – Неизвестно, откуда явился, что исповедует.

– Не слушайте его, – отмахнулся старший Кудеяров. – Костя просто завидует. Впрочем, сейчас вы сами услышите. – Он поднялся, и все затихли. – Господа! Сегодня лично для меня – день особенный. Сегодня меня посетила муза, которую я ждал многие годы. И говорить в такой вечер что-либо простыми, грешными словами невозможно! Сегодня должна говорить поэзия! Высокая поэзия! Я хочу попросить нашего молодого, но уже знаменитого… – тут граф сделал паузу, – …восходящую звезду русской поэзии Марка Рокотова прочесть то, что в данный момент рвется из его груди!

Константин наклонился к Таббе, прошептал:

– Братец, похоже, решительно потерял голову из-за вас.

– А вы? – игриво посмотрела на него артистка.

– Я? – Молодой граф пожал плечами. – Пусть это останется моей маленькой тайной.

Петр бросил недовольный взгляд в их сторону, кашлянул, сел и приготовился слушать.

В помещении стало тихо.

Рокотов зачем-то неторопливо вытер рот салфеткой, отбросил ее, не глядя, на блюдо и резко поднялся.

Поэт выбросил худую гибкую руку – и зал вдруг наполнился невероятно густым, будоражущим рокотом.

 
Россия счастие, Россия свет.
А может быть, России вовсе нет!
И над Невой закат не догорал.
И Пушкин на снегу не умирал!
И нет ни Петербурга, ни Кремля –
Одни снега, снега, поля, поля…
Снега, снега, снега… А ночь долга.
И никогда не кончится она.
Россия – тишина. Россия – прах.
А может быть, Россия – только страх.
Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.
Веревка, пуля, каторжный рассвет
Над тем, чему названья в мире нет![1]1
  Георгий Иванов.


[Закрыть]
 

Нет, это были не просто аплодисменты… Это был взрыв эмоций, слез; гнет тайны и тоски пробуждал желание немедленно выпить, что-то говорить, доказывать, исповедоваться и обязательно плакать.