Текст книги "Сонька. Продолжение легенды"

Особенно аплодировали Таббе. На каждый ее выход на поклоны сцену заваливали цветами, зал ревел от восторга, женщины от зависти заламывали руки, мужчины же смотрели на диву глазами влюбленными и жаждущими.

Когда Табба последний раз выбежала на авансцену и приняла очередную порцию оваций и цветов, за кулисами она неожиданно увидела Марка Рокотова, улыбающегося, не похожего ни на кого, с огромным букетом.

Передав цветы своей прислуге Катюше, она холодно спросила поэта:

– Чем обязана?

– Пришел порадоваться вашему очередному успеху.

– Благодарю, но я тороплюсь.

– Я буду ждать в экипаже.

– Вы не расслышали?

– Расслышал. И тем не менее буду ждать.

Рокотов склонил голову и исчез в темноте кулис.

Табба в сопровождении Катюши двинулась в сторону костюмерной – по дороге ее приветствовали коллеги и просто кто-то из публики, она с трудом отбивалась от желающих получить автограф и наконец добралась до комнаты.

С ходу рухнув в кресло, она сбросила туфельки и положила ноги на стул.

Катенька сложила цветы, приняла в дверях еще уйму букетов от служащих театра и остановилась напротив актрисы.

– Это был он?

– Догадалась?

– Поняла по глазам.

– По его?

– По вашим, барыня.

– Но я не желаю его видеть.

– Я этого не заметила, – улыбнулась прислуга. – Вы отправитесь с ним?

– Не думаю. А ты бы как поступила?

Катенька пожала плечами.

– Наверно, я тоже бы не устояла.

– Он меня унизил.

– Чем?

– Была история. Поэтому я желаю знать, почему он так поступил.

Экипаж несся по ночному Петербургу, некоторые улицы были освещены вполне прилично, другие же терялись в полутьме, и лошади бежали не так уверенно и ровно.

Табба молчала, напряженно глядя на мощную спину извозчика. Поэт так же не проронил ни слова, он был отстранен и рассеян.

Первой не выдержала актриса.

– Вы не объяснились по поводу случившегося.

Рокотов, будто очнувшись, удивленно повернулся к девушке, не сразу переспросил:

– По поводу случившегося?.. В отеле?

– Да, в отеле.

– Забыл по рассеянности… Но вам вряд ли будут интересны мои проблемы.

– Но вы оставили меня в чужом номере!

– В чужом? – снова переспросил Марк. – Это номер моего друга, и я бываю там регулярно.

– И регулярно забываете там девушек?

– Простите меня, – улыбнулся Рокотов и легонько коснулся ее плеча. – Мне необходимо было передать моему другу паспорт, и я очень торопился.

– Видимо, следовало предупредить друга о моем присутствии в номере.

– Он повел себя дурно? – удивился Рокотов.

– Он повел себя как воспитанный господин. Вы же поставили меня в крайне неловкое положение.

Поэт задумчиво помолчал, затем заговорил, глядя перед собой:

– Недавно император сказал о японцах: «Мы этих макак шапками закидаем». И закидали. Кругом кровь, смерть, преступная бессмыслица. Война… – Он посмотрел на актрису, спросил: – Вы знаете, что идет война? – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Япония маленькая, всего несколько островов, и она держит Россию в кулаке. Мы теряем в этой войне все! Веру, нацию, нравственный патриотизм! Вместо всего этого все больше проявляется Хам Грядущий! И он возьмет Россию!.. А что остается, если затоплен «Варяг», отдан Порт-Артур, размазана армия, народ веселится и страдает?! – В глазах Рокотова блеснули слезы. – Остается любовь, остается страсть, остается высшее искусство – поэзия и музыка!

– Я вас обожаю, – прошептала Табба, не сводя с него глаз. – Я вас люблю.

Он повернулся к ней, легонько поцеловал.

– Не надо сейчас… Это мы скажем потом.

Они снова молчали, каждый думая о своем и чувствуя свое, затем Табба спросила:

– Куда мы едем?

– В госпиталь.

– В госпиталь? – переспросила актриса. – Зачем?

– Нас там ждут.

– В такое время?

– Там благотворительный вечер. Надо дать глоток надежды раненым солдатам.

Табба, не сняв верхней одежды, в сопровождении Рокотова и стройного поручика, поднялась по широкому лестничному маршу, с ней раскланивались, ей вслед перешептывались. Наконец они вошли в большой зал, заполненный состоятельной публикой, и поручик довольно громко объявил:

– Господа! Прима оперетты госпожа Табба Бессмертная и известный поэт господин Марк Рокотов!

Раздались скорее вежливые, нежели восторженные аплодисменты, солдаты помогли Марку и Таббе снять верхнюю одежду и отнесли ее в находящийся рядом гардероб.

К Таббе и Рокотову подошли два офицера – подполковник и полковник, раскланялись.

– Благодарим, что не отказались поддержать воинов в трудную минуту, – сказал полковник, повернулся к собравшимся, объявил: – Можем, господа, проследовать в палаты.

Присутствующие направились к широко открытым дверям и, после некоторой сумятицы, оказались в просторном помещении, заставленном кроватями с ранеными солдатами.

Дамы и господа шли по проходу, слегка растерянно улыбаясь лежащим, помахивали руками, некоторые решались задержаться у кроватей и что-то говорили солдатам, осеняя их крестом.

Рядом с Таббой и Рокотовым необъяснимым образом возник граф Петр Кудеяров, который приблизился к приме и прошептал:

– Я вас ревную… И боюсь за вас, мадемуазель!

Она легонько отстранила его и двинулась дальше.

Солдаты, разной степени ранения, приподнимались с коек, удивленно смотрели на диковинное шествие, перебрасывались репликами, улыбались.

Табба шла рядом с поэтом, держась за его руку, вытирала с глаз вдруг выступившие слезы, посылала некоторым бойцам нежные воздушные поцелуи.

Какой-то молодой человек с перебинтованной головой, совсем мальчик, вдруг подался вперед, дотянулся до руки актрисы.

– Я вас узнал!.. Я был на «Периколе»!.. Вы восхитительны, мадам!

– Спасибо. – Растроганная Табба обняла его. – Спасибо, дорогой. – Неожиданно сняла с себя золотой кулон, отдала пареньку. – Пусть он вам помогает.

– Я буду молиться о вас!.. Илья Глазков будет молиться о вас!.. Запомните!

Находящийся сзади Кудеяров также дал молодому человеку солидную купюру, бросив на приму ревнивый взгляд.

– Господа! – Вперед вышел Рокотов и поднял руку. Глаза его горели. – Господа, минуточку внимания! Позвольте, я прочту!

Он секунду помолчал, настраиваясь, вскинул голову, и его волосы черным солнцем взлетели над головой.

Табба восторженно смотрела на него.

 
Война – проклятие народа!
Война – проклятие страны!
Война – вопиет вся Природа!
Война – услада Сатаны!
Убитые сыны для вас награда,
Истерзанные души – ваш удел,
Проснись, Россия, выжми яд из Гада,
Молись и плачь, чтоб стон твой долетел!
Пусть долетит туда, где рушат судьбы,
Пусть окропит всех кровью и стыдом,
А мы, прикрыв позор уставшей грудью,
Пред смертью скажем – Боже, защити наш дом!
 

Рокотову аплодировали долго и страстно – посетители госпиталя, раненые, но больше всех Табба. Он с достоинством, снисходительно раскланивался, посылал тяжелые взгляды, наконец всем видом показывал, что приветствий достаточно, кашлянул в кулак, и все затихли.

– Не буду говорить, господа, о том, что испытываем мы, глядя на этих покалеченных героев Отечества. Не стану искать виновных в их печальных судьбах – не время и не место. Скажу лишь, что бо́льшая часть вины лежит именно на нас, господа! Своей пассивностью, равнодушием, неучастием мы во многом способствовали тому, что наши лучшие сыны гибнут на полях сражений. Гибнут в бессмысленной бойне, неподготовленные дать отпор противнику! – Присутствующие задвигались, зароптали, поэт тут же вскинул руку. – Самое недостойное, что мы могли бы сейчас сделать, – это вступить в дискуссию!.. Не надо, господа, если мы еще не до конца потеряли стыд! – Выждал, обвел присутствующих медленным гипнотическим взглядом. – Хочу попросить об одном. Не насильственно, а всего лишь по зову совести. Мы с госпожой Бессмертной являемся представителями благотворительного союза «Совесть России» и призываем вас к вспомоществованию раненым и семьям погибших в войне. Можете деньгами, украшениями… кто как может, дамы и господа.

Среди присутствующих возникло некоторое смятение, Рокотов сорвал с подушки наволочку, двинулся с нею в самую гущу светской публики.

– Кто чем может, господа… – бормотал он, встряхивая волосами и принимая подношения в наволочку. – Во благо лучших сынов России… Спасибо, Отечество вас не забудет… Благодарю, сударыня, за ваше щедрое сердце… Низко кланяюсь… Придите в храм и помолитесь. Благодарю…

Табба стояла в сторонке, с некоторым удивлением смотрела на действо, затеянное Рокотовым, машинально достала из сумочки крупную купюру и, когда поэт поравнялся с ней, положила деньги в наволочку.

Было темно и сыро.

Пролетка неслась по разбитой дороге – на ухабах подбрасывало и качало из стороны в сторону.

Поэт молчал, по обыкновению тяжело глядя перед собой.

– Никогда не слышала о «Совести России», – произнесла Табба.

Он повернулся к ней.

– Что?

– Не знала, что есть союз «Совесть России», тем более с моим участием.

– А вам зачем знать? – усмехнулся Рокотов.

– Как же?.. Вы ведь упомянули мое имя.

Марк помолчал, коротко взглянул на девушку.

– Я недостаточно вас знаю, чтобы посвящать в детали моей жизни.

– Я не стремлюсь к этому. Но причины странности отдельных ваших поступков я бы желала понять.

Поэт помолчал, после чего из него вырвалось:

– Деньги… Деньги… Мне нужны деньги! Чертовски нужны!

– У вас нет денег? – искренне удивилась артистка. – Я могу дать.

Он снисходительно посмотрел на нее и ухмыльнулся.

– Глупенькая, ничего не понимающая девочка… – Протянул руку к голове примы, взъерошил волосы, притянул к себе и накрыл ее откровенно бессовестным поцелуем.

Табба ничего не помнила, ничего не понимала. Она просто отдавалась властному, желанному и жестокому мужчине. Ей было непостижимо хорошо и временами настолько больно и отвратительно, что она с трудом сдерживалась, чтобы не сбросить с себя огненное, удушающее тело.

Потом Табба сидела в небольшом гостиничном номере возле туалетного столика с зеркалом, взирая на себя удивленно и печально. Рокотов лежал на постели, заложив руки за голову, смотрел в потолок и молчал.

– Вот оно и произошло, – тихо выговорила девушка.

Поэт молчал, глаза его не мигали.

– Все так просто и даже обыденно.

– Жизнь, – почти не разжимая губ, сказал Рокотов, – цепь случайных и обыденных поступков.

– Вы полагаете, наша встреча случайна и обыденна?

Он усмехнулся.

– Пройдет совсем немного времени, и вы сами в этом убедитесь.

Табба вдруг стала плакать, тихо и отчаянно, уронив голову на столик, из уголков рта совсем по-детски выступали пузырики, а она никак не могла успокоиться.

Неожиданно почувствовала на плечах тяжелую руку, подняла голову. Поэт заставил ее подняться, взял в руки ее лицо, посмотрел в глаза серьезно и твердо.

– Вы отныне моя.

– Да, – кивнула актриса, и ее волосы упали на лицо.

Он убрал волосы.

– Вы будете делать все, что я скажу.

– Да.

– У вас есть театр, но вы не будете принадлежать театру.

Табба испуганно посмотрела в черные глаза Марка, мотнула головой.

– Нет, я не переживу этого.

– Переживете. Театр откажется от вас.

– Почему?

– Со мной вы станете прокаженной.

– Я вас не понимаю.

– Пройдет время, и вы все поймете.

– Вы по дороге сюда говорили о деньгах.

– Забудьте пока об этом.

Рокотов приблизил ее лицо почти вплотную к своему и стал целовать глаза, губы, шею.

Следователь Гришин, проводивший допрос, был в толстых очках, поэтому смотрел на Петра Кудеярова близоруко, внимательно и, казалось, даже с сочувствием.

Граф чувствовал себя в этом кабинете неуютно, постоянно елозил на стуле, вертел головой, теребил бороденку.

– С кем из господ, участвовавших в сходке, вы знакомы лично? – спросил следователь, предварительно заполнив какие-то бумаги.

– Ни с кем, – ответил с деланным удивлением Кудеяров. – В «Горацио» я оказался случайно.

– Случайно – это как?

– Зашел с дамой в ресторан попить, пообедать и неожиданно обнаружил, что там творится… инакомыслие.

– Случайно вошли и случайно обнаружили?

– Именно так.

– Можете назвать имя дамы, пришедшей с вами?

Граф гордо откинулся на спинку стула.

– Не могу. Я не желаю, чтобы в этом дурном спектакле фигурировало ее имя.

– Спектакль – это что?

– Это то действие, которое вы проводите!

Гришин усмехнулся, протер пальцами очки, побарабанил пальцами по фанерному столу.

– Я провожу действия дознания в связи с противоправной сходкой.

– Я к сходке не имею никакого отношения!.. – воскликнул возмущенно Петр. – Я граф – Кудеяров!.. Моя родословная должна вам объяснить, что все мои предки и я в том числе никогда не принимали участия в противоправных безобразиях!.. Прошу прекратить издевательства и немедленно отпустить меня!

Следователь усмехнулся, открыл ящик стола, достал оттуда несколько фотографий, разложил их на столе перед Кудеяровым.

– Будьте так любезны, укажите лица, в той или иной степени вам знакомые.

Петр склонился к снимкам, принялся их рассматривать, пока не остановился на пане Тобольском.

– Вот этот господин.

Гришин, удовлетворенный, подвинул снимок к себе.

– Можете подробнее?

– В каком смысле?

– Насколько хорошо вы знаете данного господина?

– Я вообще его не знаю! – взвизгнул граф. – Увидел в ресторане… на этой сходке… вот и запомнил!.. Он что, неблагонадежен?

Следователь не ответил, переждал истерику Кудеярова, сунул снимок обратно в ящик стола, неожиданно извлек оттуда еще одну фотографию.

– А что скажете об этом господине?.. Уж его-то вы наверняка знаете.

На фотографии был изображен поэт Марк Рокотов.

– И этот мозолит вам глаза, да?

– Знаете или нет?

– Разумеется, знаю. – От возмущения Петр еще больше вспотел, промокнул лицо платком. – Знаменитый поэт Рокотов. А он-то при чем?

– Насколько хорошо вы его знаете?

– Что значит – хорошо?.. Ни одни светские посиделки не обходятся без его участия. Кроме того, прекрасные стихи, экстравагантная внешность, острый ум.

– Он тоже был на сходке?

– Не обратил внимания.

– Как давно вы стали замечать его в обществе?

Граф поднял глаза на потолок.

– Думаю, не более года. А может, даже меньше.

– Круг его знакомых?

– Не обращал внимания. Но брат мой, граф Константин, относится к поэту с некоторой подозрительностью.

Следователь, оставив письмо, с интересом поднял глаза на допрашиваемого.

– Что же так обеспокоило вашего брата?

– Ничего не обеспокоило, но симпатии особой господин Рокотов у него не вызвал.

Гришин поставил локти на стол, уперся ими в подбородок.

– Я сейчас отпущу вас, граф… Но перед этим небольшая просьба.

– Дать взаймы!.. Не даю!.. Даже родному брату отказываю!

– Вы подпишите эту бумагу, – следователь пододвинул листок к графу, – и мы на этом расстанемся. Надеюсь, на время.

– А что здесь? – Дрожащей рукой Петр достал очки, нацепил на переносицу, стал читать. Закончив изучение написанного, он в возмущении отодвинул листок. – Вы с ума сошли? Вы желаете сделать из меня осведомителя?

– Я желаю, чтобы вы были благоразумным и оказали небольшую помощь властям в сложное для Отечества время.

– Но это же прямое предложение стать вашим негласным сотрудником.

– Да, – кивнул Гришин, глядя на графа. – Да!.. И ничего постыдного в этом нет!.. Гораздо печальнее, если случится так, что вы попадете под следствие вместе с лицами, на которых я вам указал.

– Нет! – Петр встал, решительно отодвинул от себя листок. – Нет и нет!.. Это шантаж! Это подло и отвратительно!.. Позвольте мне покинуть вас!

– Безусловно, – усмехнулся Гришин. – Но напоследок еще один вопрос. Какие отношения связывают господина поэта и приму нашей оперетты госпожу Бессмертную?

От такого вопроса Кудеяров даже опустился на стул.

– Поэт и госпожа Табба?

– Именно так.

– Бред… Это исключается! Они познакомились на вечеринке, устроенной мной и братом, и на этом их отношения закончились.

– Вы так считаете? – Следователь с усмешкой смотрел на побледневшего графа.

– Я так считаю, и так есть на самом деле!

– Могу предложить вам пари.

– То есть?

– Я предоставлю вам некоторые данные, и если они подтвердятся, вы подпишете эти бумаги.

Петр подумал, кивнул головой.

– Я согласен. Но запомните, пари вы непременно проиграете.

– Время покажет.

Следователь поднялся, протянул графу руку. Тот сделал вид, что не заметил ее, направился к выходу.

– Минуту, – остановил его Гришин. – Настоятельно рекомендую рассматривать нашу беседу как предельно конфиденциальную.

– Разумеется, – кивнул Петр и покинул кабинет.

Когда следователь вернулся на место и стал листать бумаги, лежавшие на столе, в дверь постучали.

– Войдите.

В кабинет вошел младший полицейский чин Феклистов, подобострастно вытянулся.

– Здравия желаю, господин следователь. – За его спиной маячила Ольга-Слон. – Околоточный распорядился направить к вам даму для проведения дознавательной беседы.

Гришин окинул взглядом «даму», нехотя кивнул на стул.

– Пройдите.

Ольга протиснулась в кабинет, уселась на стул, испуганно глядя на очкастого следователя.

– Надо поприсутствовать? – спросил младший чин.

– Ступай… – отмахнулся Гришин.

Феклистов, потоптавшись на месте, все-таки вышел, прикрыв за собой дверь.

Следователь еще раз взглянул на пришедшую.

– С чем пожаловали, сударыня?

– Так я уже господам излагала.

– Теперь изложите мне.

– Я воровка… Бывшая, правда.

– Уже интересно. Дальше?..

– Желаю вести праведный образ жизни.

– Похвально.

– Паспорта не имею.

– Вы с этим пожаловали?

– Не только. Помогите мне с паспортом, а я расскажу вам про Соньку Золотую Ручку. Про воровку… Слыхали про такую?

– А кто же про нее не слышал? И где же она?

– А насчет паспорта?

– Обещаю, – с ухмылкой кивнул Гришин. – Ну, так что там с Сонькой Золотой Ручкой?

Младший полицейский чин Феклистов почти бежал по Конюшенной улице на встречу с Улюкаем.

Тот ждал его в небольшой пивной и, когда полицейский, спешно пробравшись между столами, подсел к нему, пододвинул кружку с брагой.

Феклистов пить не стал, снял картуз, сунул под себя и бегло огляделся.

– Все, лярва засветилась.

– Неужто явилась в гадиловку?

– Явилась… – Полицейский все-таки отхлебнул браги. – Сидит у следователя, сдает Соньку.

– Дешевка! – Улюкай сцепил пальцы так, что они хрустнули. – Это ей не простится.

– Надо, чтоб Сонька срочно съезжала с хаты.

– Уже съехала. – Вор обнял полицейского. – Будь стремнее, брат. Не дай бог, тебя зажухерят.

– Не зажухерят! Я у синежопых вроде как придурок – подай, принеси! – засмеялся Феклистов, вынул из-под себя мятый картуз, натянул на голову, цокнул языком. – Сами будьте стремнее – беспредел в России грядет такой, что мертвые зашевелятся. – Пожал Улюкаю руку и торопливо направился к выходу.

Ближе к вечеру возле парадной дома на Петроградской стороне, где Сонька снимала квартиру, остановились три закрытые повозки, из которых быстро и бесшумно стали выбираться полицейские. Всего их было не менее двух десятков.

Офицер умело, без лишней суеты распределил их по тройкам и стал заталкивать в дверь. Последней в парадное вошла Ольга-Слон, растерянно и беспомощно посмотрела на старшего по званию.

– Наверх! – злым шепотом приказал он. – Мы следом.

– А чего сказать, когда откроет? – побелевшими губами спросила Ольга.

– Сопи и молчи! Все, что положено, скажу я!

Он подтолкнул прислугу в спину, и она стала тяжело, на подкашивающихся ногах подниматься на второй этаж.

Полицейские плотно, стараясь не грохотать сапогами, гуськом двигались следом.

Ольга остановилась перед квартирной дверью, оглянулась на офицера.

– Звони! – прошептал тот и сам нажал на пуговку дверного звонка.

Шагов за дверью слышно не было, и саму дверь никто не открывал.

Офицер нажал на кнопку еще раз – результат тот же.

– Никого нету, – прошептала Ольга.

– Ключи при тебе?

– Отобрали.

Офицер помедлил секунду, затем отступил на шаг и с разбега саданул ногой в дверь. Она оказалась незапертой, поэтому распахнулась сразу и с треском.

Первым в квартиру ворвался офицер, вскинул револьвер, заорал дурным голосом:

– Стоять на месте! Все арестованы!

Полицейские, толпясь и застревая в дверях, прорывались в комнаты, ломились в опочивальню и туалеты, срывали шторы с окон, обследовали шкафы – квартира была пуста.

Было уже за полночь. Ночь выдалась на редкость безоблачной и лунной. Лаяли во дворах собаки, изредка звенели колокольчики ночных извозчиков, где-то веселил публику новомодный граммофон.

Возле забора, рядом с особняком князя, стояла повозка, в которой дремали двое полицейских.

В узком переулочке, с задней стороны особняка, появились две закрытые повозки на резиновом бесшумном ходу, прокатили мимо высокого забора и остановились метрах в ста от дома.

Тени от них были длинные и четкие.

Какое-то время из повозок никто не выходил, прибывшие выжидали, пока успокоятся собаки в ближних дворах и во дворе особняка Брянского.

Наконец из первой коляски выпрыгнули две женские фигуры – Сонька и Михелина, к ним тотчас подошли Артур, Улюкай и Кабан.

Девушку от волнения и прохлады слегка знобило.

– Ждите, – негромко велела Сонька ворам. – Если подкатит полиция, не собачьтесь. Отгоните повозки, потом вернетесь.

– А может, кто-то из нас пойдет с вами?

– В следующий раз в этом же месте.

Сонька подмигнула товарищам, взяла дочку за руку, и они двинулись вдоль забора княжеского особняка.

Воры, сидя в повозке, внимательно следили за ними.

В том месте, где под забором была небольшая выемка, они остановились, о чем-то стали советоваться. Выемка была неглубокая, как раз для такой девочки, как Анастасия.

Первой решилась пролезть под забором дочка. Подобрала подол платья, довольно легко пролезла через выемку и вынырнула по другую сторону забора.

Залаяли во дворе собаки, на них громко прикрикнули, и, рыча, они притихли.

Сонька выждала какое-то время, примерилась, легла на землю, стала подползать под забор. Все вроде шло нормально, но посередине она зацепилась за что-то и никак не могла продвинуться дальше. Дочка, с трудом сдерживая смех, ухватила ее за руку и тащила до тех пор, пока мать не оказалась рядом с нею.

Обеих разбирал смех – то ли от нервов, то ли от небольшого приключения.

Вновь встревоженно залаяли псы, и вновь их заставили замолчать.

– Чего, твари, беситесь?!

Почти во всех окнах княжеского дома свет не горел, лишь в дворницкой светились окна да в одной из комнат на первом этаже слабо мерцала электрическая лампочка – там при свете дремал Никанор.

Лестница, ведущая на крышу, не доходила до земли примерно на метр.

Дочка попыталась добраться до нее по выступам на стене, но не удержалась, сорвалась. Сонька подставила Михелине спину, та ловко взобралась на нее, ухватилась за перекладину и оказалась на лестнице. Подала матери руку, помогла ей подтянуться, и через пару секунд они были рядом.

По лестнице они поднимались друг за дружкой.

Отсюда хорошо были видны двор, собаки в будках, окна в дворницкой.

К их удивлению и радости, окно в крыше было открыто, Михелина спрыгнула вниз, помогла матери, и они замерли, прислушиваясь к звукам в доме.

Было тихо и гулко.

– Надо разбудить княжну, – прошептала воровка. – Ты знаешь ее спальню?

– Знаю, пошли.

– Я не сплю, – раздался совсем рядом голос, и воровки едва не вскрикнули от неожиданности.

Из темноты возникла Анастасия.

– Я жду вас которую ночь, – прошептала она и кивнула головой. – Пошли.

– Куда? – спросила Сонька.

– Надо взять ключ от сейфа. – Девочка держала в руке незажженную керосиновую лампу.

На цыпочках, стараясь, чтоб не скрипел паркет, они двинулись из комнаты. Так же осторожно спустились по лестнице, миновали какие-то помещения, после чего была еще одна лестница, и наконец они подошли к кабинету князя.

Вдруг всего в нескольких шагах раздался кашель Никанора, все замерли, прижавшись к стенке.

Дворецкий, неся лампу в руке, вышел из своей комнатушки, открыл в коридоре посеребренный бак для питьевой воды, зачерпнул оттуда кружкой, смачно выпил и вернулся к себе.

Анастасия передала Соньке свою незажженную лампу, легонько нажала на дверь отцовского кабинета, та поддалась, и все трое оказались внутри. Девочка пододвинула кресло к книжной стенке, на ощупь нашла необходимые корешки книг, потянула их на себя, и потайная дверца открылась.

Глаза княжеской дочки горели.

Она открыла небольшой ларчик, вынула оттуда довольно увесистый ключ, показала воровкам.

– Вот он!

Спрыгнула вниз, решительно двинулась на выход.

Сонька и Михелина последовали за ней.

Вдруг девочка остановилась, внимательно посмотрела на Михелину.

– Значит, я тебя больше не увижу?

– Почему? – удивилась та.

– Но ведь ты не сможешь больше приходить к нам?!

– Смогу. Кто догадается, куда подевался бриллиант?

– Папа догадается. Он велел полиции следить за вами. Я слышала…

– Значит, ты будешь к нам приходить, – вмешалась Сонька. – Мы тебя не оставим.

– Хорошо, – по-взрослому кивнула Анастасия. – Постараюсь вам поверить.

Они стали продвигаться дальше, девочка, хотя и осторожно, ступала твердо и решительно. Воровки не отставали.

Спустились вниз, затем прошли длинным узким коридором, и вновь лестница – похоже, в подвальное помещение.

В лицо ударила прохлада и сырость.

Анастасия оглянулась, показала в темноте белые зубки.

– Почти пришли.

На ощупь миновали еще несколько дверей. Дочка князя, похоже, хорошо знала расположение комнат и в кромешной темноте ни разу не споткнулась.

В результате она нашла нужную дверь, достала из кармана дополнительный ключ, провернула его пару раз в замке. Взяла у Соньки лампу, чиркнула спичкой, по стенам поплыли тени, и они вошли в хранилище – в Алмазную комнату.

Комната была достаточно просторная. Вдоль стен стояли застекленные ящики, в которых хранились драгоценности. Их было здесь так много, что от падающего на них света рябило в глазах.

Анастасия нашла в углу тот самый сейф, открыла его, вынула золотой сундучок, поманила воровок. Не спеша и с предвкушением открыла крышечку, поднесла поближе лампу, и Черный Могол ожил, будто ждал этого момента. В его блеске было что-то волнующее, манящее, загадочное.

Мать и дочь зачарованно смотрели на черный бриллиант.

Девочка вернула камень в сундучок, захлопнула крышечку, передала Соньке.

– Теперь он ваш.

– Он нам не нужен, – возразила Михелина. – Мы вернем его владельцу.

– Ваше право.

Они направились к выходу, на пороге комнаты Анастасия предусмотрительно задула лампу, заперла дверь.

Когда они сделали по коридору всего лишь пару шагов, впереди вдруг что-то блеснуло. Они метнулись к стенке, но тщетно…

На их пути с лампой в руке стоял князь. За его спиной маячил Никанор.

Какие-то секунды они молча смотрели друг на друга, затем Брянский хриплым голосом приказал:

– Бриллиант сюда!

Никто не двинулся.

– Анастасия! – повторил Александр. – Немедленно подай бриллиант!

Мгновение поколебавшись, девочка взяла сундучок из рук Соньки, двинулась к отцу.

Она не спеша, словно зачарованная, протянула ему бриллиант, князь уже готов был принять его, и в этот момент девочка бросила сундучок за спину и повисла на отцовской руке.

– Бегите! – закричала. – Я не отпущу его!

Сонька поймала сундучок, схватила Михелину за руку, и они ринулись мимо князя.

Тот попытался перехватить воровок, но Анастасия повисла на нем, прижала к стене, вцепилась в него изо всех детских сил, царапала, кусала, не отпускала. Он отбивался от дочки, пытался освободиться, рвал ее волосы, бил по лицу, а девочка все еще держалась из последних сил, желая одного – чтобы Михелина и ее мать успели скрыться. Никанор вмешался в их борьбу, пытался защитить девочку от ударов отца, также удерживал князя, как бы способствуя воровкам.

Те уже протиснулись наверх, можно было бежать дальше, и в этот момент князь успел схватить Соньку. Рванул на себя, сундучок выпал из ее рук, покатился по ступенькам.

Никто, кроме Соньки, в толчее не заметил этого.

Воровка вскрикнула, ринулась было за ним, однако дочка схватила мать за руку, отчаянно потащила наверх.

Брянский вырвался из рук ребенка, отбросил на ступеньки Никанора и, как безумный, пустился в погоню за воровками.

– Бриллиант!.. Мой бриллиант! Они украли его!

Анастасия бежала следом, плача и взывая:

– Папа!.. Папочка!.. Остановись!

Дворецкий остался один, он сидел на ступеньках, приходя в себя, и вдруг увидел рядом золотой сундучок. Потянулся за ним, приоткрыл, увидел черный бриллиант и быстро сунул находку в карман.

Сонька и Михелина тем временем неслись по лестницам к потайной комнате. Дом быстро оживал голосами и наполнялся светом, во дворе и в соседних домах всполошились собаки.

Князь был совершенно невменяем. Он пытался понять, куда скрылись злоумышленницы, метался из коридора в коридор, из комнаты в комнату, с этажа на этаж, взывая:

– Задержать злоумышленников!.. Свет!.. Свет во все комнаты!.. Их двое!.. Задержите их!.. Никанор, ты где, сволочь! Звони в полицию!

В потайной комнате – со стула на стеклянную крышу – первой вскарабкалась Михелина, помогла забраться матери, и когда та, наклонившись, уже закрывала за собой раму, вдруг увидела лицо Брянского.

Он стоял на стуле и упирался руками в стекло, стараясь открыть окно.

Воровка распласталась на раме всем телом, однако Брянский напирал снизу с такой силой, что удержаться, не скатившись, шансов почти не было.

Сонька увидела руки Брянского, тянущиеся к ее лицу, резко приподняла раму и тут же опустила ее на его кисть.

Александр завопил от боли и рухнул вниз.

Воровка бросилась к лестнице и стала быстро спускаться вниз.

Внизу ее нетерпеливо ждала Михелина.

В доме полыхал свет, кричали сторожа и слуги, лаяли собаки, пронзительно резал ночную тишину полицейский свисток.

Мать и дочка бросились к забору.

Михелина пронырнула под ним сразу. Сонька подняла голову и увидела князя, неумело, торопливо спускающегося по лестнице.

Она распласталась на земле, подползла к выемке под забором и, к удивлению, легко и просто вынырнула на другой стороне. Дочка схватила ее за руку, и они понеслись к повозкам, где их ждали воры.

Князь спрыгнул с лестницы, больно подвернул ногу, хромая побежал к забору и даже сделал попытку подлезть под ним. Понял бессмысленность затеи, бросился вокруг дома, размахивая руками и крича.

Воры запрыгнули в повозки, извозчики ударили по застоявшимся лошадям, и они помчали по узкой булыжной улочке.

Во дворе, перекрывая собачий лай, на полную силу загрохотал двигатель автомобиля.

Повозки воров выскочили на Фонтанку, перемахнули через мост, и тут злоумышленники увидели, что за ними, оглушая окрестность свистками и выстрелами, несется повозка с полицейскими.

Кучера ударили по лошадям, они взяли сильнее прежнего, и полицейские стали отставать.

Когда почти домчались до Невского, до слуха вдруг донесся автомобильный грохот. Воры оглянулись. Обогнав полицейскую повозку, вперед вырвался князь на своем черном автомобиле.

Скорость его была намного выше лошадиной, расстояние между повозками и машиной быстро сокращалось.

Князь, пригнувшись к рулю, выжимал из машины всю ее мощь. Волосы его были растрепаны, взгляд безумен.