Текст книги "Дорога оружия"

Часть третья
Преследователи

Собирались каратели долго, и, когда колонна выступила в путь, солнце уже стояло в зените. Самоха оставил на разоренной ферме восемь человек, чтобы закончили дела. Кроме ремонта орудийной платформы, предстояло погрузить трофеи в захваченные грузовики, уничтожить все, что не получится взять с собой, и снести мертвецов в подвал. Хоронить их – большой труд, этим каратели не станут заниматься…

Теперь Мажуге не было смысла держаться в стороне от колонны, и он пристроился в середине, между гусеничной башней и бронеходом. Далеко впереди пылила мотоциклетка, другая катила в хвосте, чуть отстав. Еще две оставили на ферме, поскольку поврежденная платформа нуждалась в мобильной охране. Зато Самоха взял в поход два трофейных сендера. Каратели пересели в них, а на освободившееся место в десантных отсеках бронеходов поставили бочонки с бензином – предстоял переход по пустынным диким землям, и пушкари хотели запастись горючим.

Поначалу каратели веселились, перекликались в пути, хотя их голоса едва пробивались сквозь грохот тяжелой гусеничной башни. Потом жара, пыль и монотонность пейзажа сделали свое дело – мало-помалу шутки стихли, самоходы катили, окутанные белесым пыльным облаком, ветер разносил его, растягивал длинным хвостом по тракту. Вокруг расстилалась Пустошь, желтая, бескрайняя, однообразная. Кое-где попадались выбеленные ветром и кислотными дождями руины, изредка встречались фермы, окруженные чахлыми посевами. Стояла жара. Воды здесь никогда не было вдосталь, а теперь и эти скудные потоки иссохли, под вечер раскаленный воздух дрожал, очертания руин плавились и текли вдоль горизонта.

Йоля заснула и проспала едва ли не до вечера. Прежняя ночка выдалась беспокойной, да еще жара разморила. Сперва довольно долго сендер Мажуги оставался в тени гусеничной башни, потом дорога свернула к югу, солнце стало припекать еще яростней, а тень ушла… К тому времени девчонка уже дрыхла, сендер трясло на ухабах, Йоля сползала на сиденье все ниже, но не просыпалась. Снилось ей оружие.

Под вечер колонна добралась к заправке, которой распоряжались москвичи. Сама заправка – целый поселок из времянок и палаток, разбитый около двухэтажного здания, все это обнесено оградой, сложенной из бетонных плит, ржавых поломанных самоходов и обломков разрушенных зданий. Для прочности ограду досыпали землей и укрепили вбитыми кольями. Охраняли поселение бойцы топливного клана. Колонна, замедляя ход, подкатила к воротам, остановилась в отдалении. Между головным бронеходом и воротами осталось сотни три шагов.

Штепа на трофейном сендере поехал сговариваться с московскими. Так просто карательной колонне не позволили бы въехать в ограду – слишком уж грозный вид имели харьковские боевые самоходы. Тут Йоля проснулась. Зевая и потягиваясь, села.

– Дядька, попить нету? Пересохло все внутри, прям пустыня там. Эта, как ее? Донная, во!

Мажуга протянул флягу с теплой водой, предупредил:

– Много-то не лакай.

– Угу… – Йоля напилась, утерла рот рукой. – А чего встали? Где это мы?

– Заправиться нужно. Вишь, московские боятся, ворота заперли.

– Так что, не допустят нас?

– Сейчас узнаем. Человек поехал договариваться.

Сендер Штепы подкатил к запертым воротам, и каратель, задрав голову, стал перекрикиваться с охраной стоянки.

– А чего, не могли наши просто разнести эти ворота, да и въехать? – спросила Йоля. – У нас вон сила!

– За этими тоже сила стоит. Это ж из Москвы, топливных королей люди. С ними цеховым ссориться нельзя. Харьковские оружие под себя взяли, а московские – топливо. То и другое – власть над Пустошью. Ни без топлива, ни без оружия ничего не добьешься, так двум властям сговориться потребно. Пойми, топливо – тоже оружие и тоже власть имеет.

Штепин сендер покатил задним ходом, потом развернулся. Самоха выбрался из люка в задней части гусеничной платформы, над которой высилась башня.

– Ну, чего они? – спросил управленец, когда Штепа лихо затормозил рядом, обдав начальство густым облаком пыли.

– Едва портки на намочили, как мы показались! – Каратель оскалил желтые прокуренные зубы в ухмылке. – Ничё, дадут заправиться. Токо сказали, пусть по одному чтоб наши въезжали, а башню вовсе не допустят внутря. Да она и в ворота не пролезет поди!

– А ты насчет цены сказал?

– А чё насчет цены?

– Некроз тебе в печень! – рассердился Самоха. – Мы ж оптовые покупатели, нам скидка положена! Ты сказал им? Нет? Вот рожа твоя опухшая! Ладно, щас сам порешаю… Эх, надолго мы тут застрянем. Эй, мужики! Отгоните башню с дороги, ветряк запускайте!

Самоха затрусил к головному бронеходу, стукнул в броню. Ему отворили люк, и толстяк стал карабкаться по крутым ступеням. Сверху его подхватили мускулистые руки, помогли взобраться. Башенка завертелась, разворачиваясь спаренными пулеметными стволами назад. В таком положении бронеход медленно покатил к воротам.

Гусеничная башня отъехала в сторону и встала. На верхней площадке показались каратели, занялись ветровым генератором.

– Дядька, я пройдусь немного? – попросилась Йоля. – Этот толстый же щас торговаться с заправщиками будет? Так мы тут надолго.

– От сендера на три шага, не дальше, – с недовольством в голосе позволил Игнаш. – А лучше сиди на месте.

– Та чего ты? Боишься за меня, что ли?

Мажуга не ответил, потянул из кармана кисет.

Йоля выбралась на дорогу, скинула плащ. Далеко она не стала отходить, послушалась.

Ворота заправки распахнулись, впуская бронеход, потом створки снова сомкнулись. Каратели выбрались из машин; кто просто прохаживался по дороге, несколько человек принялись выгружать из башни пустые бочонки. Раз громадину в ворота не впустят, придется тару завезти на заправку в бронеходе. То один, то другой боец косился на Йолю, та отворачивалась. Простояли довольно долго, наконец ворота открылись, выпуская заправленный бронеход; ему на смену покатили сендер и мотоциклетка. На дороге стали собираться грузовики и сендеры – тоже приехали на заправку, да теперь пришлось ждать, пока управятся каратели.

Наконец подошла очередь сендера Мажуги. Йоля запрыгнула на сиденье, они покатили в ворота. Самоха не уехал со своим бронеходом, остался, чтобы расплачиваться поочередно за каждую единицу техники.

Внутри, пока Мажуга заливал бензин, Йоля то и дело ловила на себе взгляды московских охранников. Наконец не удержалась:

– Дядька Мажуга, да чего они все так пялятся? На мне что, картинка какая нарисована? Чего они зенки свои таращат, будто диковину увидали?

– Любуются они. А ты лучше плащ накинь.

– Так жарко же! Печет солнышко!

– А взгляды чужие не пекут? Ты уж что-то одно теперь выбирай.

Йоля подумала, забралась в сендер и буркнула:

– Может, мне теперь такой капюшон, как у призренцев, завести?

– Может, и так…

– Да что со мной такое? Нет, дядька, ты все же объясни!

Игнаш закончил заливать бензин, махнул рукой Самохе, тот рассчитался с московским счетоводом. Так Йоля и не дождалась ответа.

Разговорился Мажуга уже после, когда карательная колонна покинула заправку и покатила дальше, подыскивая удобное местечко для ночлега. Йоля снова клевала носом – укачало. Тут Игнаш нарушил молчание:

– Странное с тобой дело, заноза.

– А? Чего?

– Мужики с тебя глаз не сводят, хотя вроде и фигурой ты не вышла, и волосы тоже… прям холмовейник, а не башка… Слушай, кто тебя так обкорнал?

– Сама, кто ж еще… Ножиком подрезала.

– От. Нет, глядишь – вроде ничего такого, а как отмыла тебя Ористида, как ты вышла тогда, белая, тонкая… Не могу я объяснить, но ты такая стала, как будто с Луны свалилась. Ни пылинки на тебе, ничего. Как и не из Пустоши нашей. Как и не человек вовсе.

– Тю! – Йоля похлопала по одежде – посыпалась пыль. – Гляди, вот пылинки! Человек я!

– Это верно, – Мажуга не смеялся, – но вот какая-то ты тонкая… даже не знаю, как сказать.

– Зато Ористида у тебя толстая, – буркнула Йоля.

На том разговор и закончился.

Заночевали в стороне от заправки – так решили москвичи, чтобы присутствие карателей не пугало клиентов. В путь тронулись до рассвета. Колонна шла с грохотом и скрежетом, на привалах механики стучали молотками, орали друг на друга, ругались. То и дело возникали какие-то неполадки, их приходилось устранять на ходу. Самоха, трезвый, потный и злой, препирался с водителями. До Йоли никому не было дела, к ней привыкли и перестали пялиться при любой оказии. Зато она увидела много нового – например, упряжных манисов. В харьковской округе ящеров держали кое-где на фермах, но в город на них не ездили, очень уж не любили эти зверюги харьковский воздух. Зато здесь, на дороге, нет-нет да и встречалась повозка, запряженная здоровенным зверем. По пути попадалось и другое, что было харьковской девчонке в диковину. Как-то на холме, довольно далеко, она приметила одинокую фигуру, вроде человеческую, но будто перекошенную – стоял кто-то, ссутулившись, разглядывал проходящую колонну. Мотоциклетка съехала с дороги, помчалась к холму, и тот, кто наблюдал оттуда, вдруг опустился на четвереньки, развернулся и пропал, только пыль взметнулась.

– Что это было, дядька Мажуга?

– Мутафаг дикий.

– А похож на человека.

– Не, заноза. Это мы на мутафагов похожи.

Чем дальше, тем мрачнее делался Игнаш, Йоле становилось трудней его разговорить. Она успела слегка загореть, а на третий день пути стал облезать нос – шкурка с него облетела, показалась другая – смешная, розовая. Потешно же, а Мажуга не смеялся, и это стало беспокоить Йолю. Смурной сделался спутник. Лишь изредка заговаривал. Буркнет что-то и опять надолго умолкает. Например, такое:

– Быстро движемся. Здесь торговый караван раза в три больше времени потратил бы на дорогу.

– А почему, дядька?

– Потому что колонна. Никто не посмеет на дороге встать.

Скажет такое и молчит. Йоле уже самой приходилось додумывать, что Ржавый имел в виду: что нет нужды опасаться налета грабителей или кетчеров. Торговый караван разведку бы высылал вперед, ждал, пока проверят, нет ли засады, а то и пострелять пришлось бы. Харьковским же карателям даже самые отчаянные бандиты сами дорогу уступают.

Чем дальше, тем суше и безлюдней становилась округа. Наконец каратели достигли Моста. За ним лежала Донная пустыня, в которой в старые времена, до Погибели, плескалось Черное море.

Въезд на Мост стерегли две башни из залитых бетоном древних самоходов. Сверху наблюдали охранники с ружьями.

Колонна, не доезжая несколько сотен шагов до башен, остановилась; затормозившие боевые самоходы окутались белой пылью. Пыль здесь была другая – легкая, летучая, Мажуга объяснил, что это высохший ил. Когда над Донной пустыней поднимается ветер, громадные тучи этой пыли несутся в небе, а в них, в тучах, блещут молнии и парят чудовища, до поры спавшие в толщах ила.

Самоха, красный и распаренный – упрел в жарком нутре башни, – вылез наружу, пересел в сендер к Штепе и поехал сговариваться с таможенниками. Донная пустыня, которая в старину была морским дном, лежала куда ниже, чем южный край равнины, а склоны впадины крутые, по ним тяжелая техника не пройдет. Местные пользовались и другими путями, но харьковским самоходам годился только древний бетонный Мост – длинный и пологий спуск, так что пришлось заворачивать сюда.

Когда Самоха стал торговаться с таможенниками, одетыми в коричневые рубахи и брюки, те поначалу шли в отказ. Их старший, жирный киборг с железной ногой, лучась улыбочкой, твердил:

– Ваши самоходы нам дорожный настил побьют, да еще, чего доброго, весь Мост обвалят! Это ж какая тяжесть! Да еще гусеницы вместо колес – побьют, поломают полотно!

– Да мы на низкой скорости проедем, – уговаривал Самоха, – и башня не тяжелая вовсе, не с железа она, а кожаная, только шкелет в ней внутри люминевый.

Самоха и старшой таможенник были похожи – оба приземистые, толстые и разговаривали с похожими интонациями. И оба оказались одинаково упрямыми да скупыми.

– Невозможно, – стоял на своем киборг. Прижимал ладони к толстой груди, глядел сочувственно, будто бы жалеет харьковских, но твердил все то же: – Не могу позволить.

– Да и не позволяй! – не выдержал первым Штепа. – Мы так проедем.

– Как это – так?

– А без твоего позволения! Нешто остановишь? Погляди на башню, вишь, какая красота! А в ней автоматы, с верхней площадки твои ворота как на ладони видны! Сверху-то! Сумеешь ее задержать?

Киборг улыбался по-прежнему. Башня и впрямь выше ворот – случись бой, охрана ее не задержит, зато на узком Мосту харьковчане потеряют возможность маневрировать, окажутся между стенами, там им туго придется. Понимал это и Самоха. Да и вообще, заводить ссоры с обитателями Моста – глупое дело. Вся Пустошь Мостом пользуется, и все платят.

– Да уймись ты, рожа! – отпихнул он Штепу. – Ты пойми, таможня, я ж за порчу полотна дорожного заплачу. И арбузов накуплю, и припасов всяких. Вашим, мостовским, от меня сплошной прибыток! – С этими словами управленец вытянул из-за пазухи звякнувший мешочек.

Снова затеялся торг, в конце концов киборг отозвал Самоху в сторонку и там оружейник вручил ему несколько монет «отдельно за порчу дорожного полотна», что не помешало таможеннику, когда они возвратились к столу, слупить с харьковчан полуторную плату. Наконец сговорились окончательно. Самоха отсчитал монеты, и харьковчанам велели проезжать, но тихонько.

Когда колонна миновала ворота и оказалась на Мосту, Йоля только успевала головой вертеть в разные стороны – столько диковин! Справа и слева от серого полотна дороги стояли постройки, чудно одетые местные жители лениво наблюдали за тем, как движется через Мост карательная колонна. Дальше были видны столбы, их верхушки торчали над кровлями. По решеткам, закрепленным на столбах, вились бледно-зеленые побеги, там и сям со стеблей свешивались мясистые крупные шары – водяные арбузы. Вдоль сеток тянулись соединенные лестницами помосты, по ним расхаживали работники, передвигали ветки, ставили подпорки под те, которые опасно провисли. Если арбуз дозрел, аккуратно отделяли от стебля и спускали вниз. Многоярусные ажурные конструкции были обвиты шлангами и трубами, из них капля по капле сочилась вода. Еще выше, над висячими садами, кружились ветряки. Крупные длинноклювые птицы проносились в белесом небе, издавали резкие крики. Из-за обилия воды жара здесь чувствовалась не так, как на равнине, зато было душно и влажно.

Когда справа показался просвет между зданиями, Йоля привстала, чтобы глянуть вниз, но увидела только, что решетки и трубы уходят под бетонный настил. Игнаш объяснил, что воду подают с земли, это последнее место перед спуском в Донную пустыню, где влага подходит близко к поверхности, здесь и запасаются в дорогу. Причем берут с собой не только воду, но и арбузы, которые еще называют на Мосту «флягами». Поэтому здесь придется сделать остановку, купить запас.

Гусеничная башня притормозила у четырех вертикально стоящих цистерн, увитых побегами водяного арбуза, на бетон спрыгнул Самоха. Постоял немного, разминая поясницу, потом махнул рукой: проезжай дальше!

Башня, качнувшись, тронулась с места, а пушкарь остался у обочины. Мотоциклетки и один из бронеходов он тоже отправил вперед, вслед за башней, второй бронеход и сендеры свернули на площадку перед цистернами.

– Стой! – скомандовал Самоха. – Глуши двигатели. Игнаш, пригляди здесь, я схожу поищу проводника, заодно выясню, что почем. Водой нужно запастись – переход по пустыне как-никак ожидается.

– А я слыхал, – подал голос Штепа, – не воду нужно, а арбузы в дорогу брать! А еще…

– И я слыхал, – оборвал его управленец, – вот найму проводника, пусть он и объясняет, на что следует монеты потратить. Ох и введут меня здесь в расход…

Самоха похлопал себя по груди, там звякнуло. Во внутренние карманы жилета толстяк рассовал кошели с добычей. Конечно, каратели, когда разоряли подпольный цех, большую часть денег растащили, но и в цеховую кассу, которой в походе распоряжался Самоха, тоже перепало. Толстяк, прихватив с собой Штепу, вошел в дверь, прорезанную в боку цистерны.

Йоля выбралась из сендера, походила вокруг, разминая ноги. Налетел сухой ветерок из пустыни, прогнал испарения, сразу стало жарче. Йоля из-за жары плащ больше не надевала и теперь почувствовала, что макушку припекает. Вытянула платок, подарок Луши, и обмотала вокруг головы, затянув узел сбоку.

Отсутствовали пушкари довольно долго, потом появились, сопровождаемые двумя местными. Рядом с Самохой вышагивал здоровенный старик в холщовой рубахе, перетянутой толстым ремнем из шкуры маниса, и в холщовых штанах. На ремне болтались широкий тесак без ножен, два клинка поменьше и кобура с обрезом. За плечами – длинное ружье. Буйные седые патлы схвачены вышитым ремешком. Обут в тяжелые сапожищи с отворотами. Другой спутник Самохи был полной противоположностью громадному старику. Тощий подросток, кожа да кости, в коротких портках и босой, смуглый, востроглазый, суетливый. Пока старик делал шаг, этот успевал скакнуть три раза – и всё в разные стороны. Единственное, что оказалось между ними общего, – у обоих на груди висели вышитые бисером треугольные кожаные мешочки, от которых исходил кисловатый аромат.

– Этот вот нашим проводником будет, – ткнул пальцем в старика Самоха, – Аршак его звать. Ну и парнишка при нем, вроде как ученик.

– Тусклого солнца, путники, – гулким басом произнес дед. – Сопровожу к самому Кораблю, а захотите, так и дальше, в самую безводную смертельную пустыню. Токо слухать меня и делать чё скажу, тогда без потерь возвернетеся. И запасу! Запасу побольше с собой!

– Да ладно, понял я про запас, – отмахнулся Самоха. – Щас вот и веди, поглядим, кто тут чем у вас торгует.

– Сейчас только один и торгует, – прогудел проводник. – Четыре дни ужо… Не, пять. Пятый день ныне пошел, как один Пузырь арбузами торгует. Другие были торговцы, нету их. Не торгуют боле, а крабов кормят забесплатно. Под Мостом. А арбузами один и торгует теперь, Пузырь. Всех выжил пузан, один остался.

Старик преподнес свою новость как что-то забавное, но харьковчане были не в курсе местных раскладов и шутку не оценили.

Самохе было жарко, он распахнул жилетку и велел:

– Ну так веди к этому Пузырю, так даже проще, ежели выбора никакого нет.

Аршак пожал необъятными плечами.

– Игнаш, идем со мной, – попросил Самоха, – а то совета спросить не у кого.

– Я с вами. – Йоля спрыгнула с капота сендера. – Половину Пустоши уже проехала, ничегошеньки не увидала! Хоть тут чего погляжу.

Штепа остался с пушкарями за старшего. Несмотря на развеселый нрав и неизменную идиотскую улыбку, управленец ему почему-то доверял.

Аршак зашагал вдоль дороги, по которой сейчас неторопливо катил грузовик, харьковчане пошли следом. Мальчишка-дикарь, как веселый щенок, скакал кругами около них, то забегая чуть вперед, то отставая. Его черные волосы, заплетенные в косички, прыгали на голове, падали на глаза, но ничуть пацану не мешали.

– Вот он, Пузырь! – объявил проводник, указывая на толстого торговца, удобно устроившегося в беседке, увитой побегами водяных арбузов. – С ним теперь дело имейте.

Пузырь вполне соответствовал своему прозвищу – круглый, мягкий, лоснящийся, просто волдырь, а не человек.

– А, добрые оружейники! Я видел грозные боевые самоходы, под колесами которых содрогался Мост и едва не сыпались с веток арбузы и плоды мамми! – Торговец поднял пухлые руки в приветствии и даже сделал вид, что пытается встать. – Сегодня добрые оружейники сделают меня счастливым, они купят большой запас в дорогу! Опасная дорога по Донной пустыне, и фляжек нужно запасти немало, ведь в пути может приключиться всякая беда! Конечно, я с радостью помогу вам подготовиться к трудному переходу, всё для вас, всё для вас! Лишь бы путь ваш оказался приятен.

– Приятен, – хмыкнул Самоха, – это через пустыню-то? Где чудища да людоеды? Ладно, говори цену.

– Очень хорошая цена, очень просто сосчитать: одна фляжка против одной монеты. Если добрые оружейники возьмут сто фляжек, это им обойдется в сто монет, совсем просто! Платите монеты, и товар вам доставят немедленно, куда пожелаете! Мои рабы загрузят, чтобы добрым оружейникам не пришлось утруждать себя!

– Они у Квадрата остановились, – подсказал Аршак.

Пузырь рассеянно покивал и уставился на Йолю, он только сейчас обратил внимание на девушку. Та отвернулась. Она уже начала привыкать к всеобщему вниманию, даже надоело чуток.

Самоха осведомился, какие монеты здесь в ходу, прикинул курс гривны… и кивнул:

– Беру сто пятьдесят. В самом деле дорога опасная, мало ли что.

Потом, сопя, полез под жилетку, вытащил кошель, подкинул на ладони, покачал головой, полез за другим, а первый сунул в брючный карман. Пузырь следил за этой процедурой очень внимательно и улыбался сладко-сладко. При этом то и дело искоса поглядывал на Йолю. Пушкарь подошел к столу и стал отсчитывать деньги. Улыбка Пузыря несколько потускнела. Если бы харьковчане хоть немного знали этого приторно-сладкого болтуна, то поняли бы, что он сейчас ужасно разочарован. Торговец несколько дней назад установил монополию на арбузы и взвинтил цены. Когда покупатели принимались возмущаться или жаловаться, Пузырь получал удовольствие. Но Самоха цен не знал, казенных денег при нем было довольно, и он спешил. Долгие речи Пузыря казались оружейнику досадной задержкой – заплатить бы скорей, да и двигать к Кораблю.

Пока Самоха выкладывал на стол монеты, а Пузырь разглядывал Йолю, мальчишка, ученик Аршака, вился вокруг, точно муха, заглядывал пушкарю в руки, отбегал в сторону, щупал побеги арбузной лозы, обвивающие беседку Пузыря, – словом, ни мгновения не оставался на месте. Йоля, глаз которой был на подобные номера наметан, заметила, что смуглый дикарь ловко сунул руку в карман Самохи и вытащил кошель – тот, что пушкарь отложил, прежде чем рассчитываться. Йоля прикинула, куда молодой сейчас рванет, и стала медленно сдвигаться в сторону. Игнаш краем глаза следил за ее перемещениями.

Ученик Аршака, завладев монетами, отступил, сунул кошель себе за спину, под ремень, перетягивающий портки, и засеменил бочком, удаляясь от Самохи. Йоля, мимо которой молодой проскочил, сунула руку ему за спину и выдернула добычу. Дикарь ничего не почувствовал – он проскользнул за громадную фигуру Аршака и там остановился, пританцовывая и кривляясь. Самоха закончил рассчитываться, Пузырь кликнул приказчика и стал многословно объяснять, что надо доставить груз покупателю да пусть поспешит и выбирает самые крупные и спелые фляги, потому что большому покупателю – большие арбузы!

Игнаш положил Йоле ладонь на плечо и указал взглядом на управленца. Сам он не заметил, что дикарь залез в карман оружейника, но успел увидеть, как монеты вторично сменили хозяина, и узнал кошель. Остальное домыслить было проще простого. Понял ли Пузырь, что происходит, было непонятно – за Йолей он наблюдал очень внимательно и вполне мог приметить приключения кошелька.

Йоля подошла к отдувающемуся потному Самохе и подергала его за рукав:

– Дядька Самоха, а дядька Самоха, это ж ты уронил! На-ка возьми. Осторожней надыть с денежкой, народ здесь ненадежный.

Оружейник растерялся и стал старательно упихивать деньги поглубже в карман жилетки, Аршак окинул ученика задумчивым взглядом, а Пузырь снова развеселился:

– Ай, какая хорошая девочка, очень, очень шустрая, очень! Ты, добрый человек, – толстый палец указал на Мажугу, – сколько хочешь за эту девочку?

– Не продается, – буркнула Йоля, настроение снова испортилось. Да что ж они все от нее хотят? – Дядьки, пошли отседова.

На обратном пути проводник с мальчишкой немного отстали, и когда харьковчане сворачивали за угол, обходя цистерну Квадрата, Йоля, оглянувшись, успела увидеть, что Аршак, ухватив ученика за длинные косички, отвешивает ему тумаки да пинки. Наказание незадачливого воришки было вполне в духе харьковских трущоб, и единственная мысль, которая в этот миг пришла ей в голову: правильно она патлы обрезала всегда, зря Игнаш бранился, вот как раз ради таких случаев и следует волосья стричь.

Пока Аршак занимался воспитанием ученика, Игнаш пошептал Самохе на ухо, тот кивнул и сказал: «Ага!» О чем шла речь, Йоля не поняла, потому что они добрались к парковке, на которой оставили своих. Там происходило вот что: каратели, собравшись кучей, весело болтали и посмеивались, указывая друг другу пальцами на Штепу. Тот лежал на грязном бетоне подле сендера и блаженно жмурился, над ним вились мухи, но настроения Штепе это никак не портило. Он пел. Мотив выходил веселый, можно сказать, лихой, и голос у Штепы сделался вдруг высоким, чистым, только ни слова разобрать было невозможно.

– Чего это с ним? – Самоха с подозрением оглядел гогочущую толпу. – Опять накурился, что ли? Или он на каком другом языке поет? Он что, языкам обучен?

– Подошел какой-то оборванец из местных, пошептались они, – объяснил один из карателей, пулеметчик с бронехода. – Штепа ему монет дал, а потом вдруг хлоп – и лежит, поет.

– Что, прямо на землю повалился?

– Та не, сперва на капот, это уже потом с капота брякнулся. И ничего, он даже не заметил!

Харьковчане снова рассмеялись. Мажуга подошел поближе, нагнулся и распахнул на груди певца жилетку. С плеча Штепы свисал вытянутый сморщенный комок коричневого цвета.

– Это что? – Самоха тоже подошел глянуть.

– Мамми, дурь такая, сильней травы раз в двадцать.

– Сними ее, Ржавый.

Мажуга взялся за коричневую полосу, вывернул, потом дернул – мамми отделился от тела Штепы, на плече остался слегка кровоточащий порез.

– В кровь проникает, – пояснил Мажуга. – Уже успело долбануть. Теперь до ночи ему весело будет.

Тут показались невольники Пузыря – везли на ручных тележках арбузы. Потом явился Аршак с учеником. На смуглой мордахе следы побоев были не очень заметны, но досталось мальцу крепко. Впрочем, резвости он не утратил, вертелся и скакал по-прежнему. Проводники отправились в Квадрат за поклажей. Вернулись быстро, старик нес заплечный мешок, молодой – суму на ремне через плечо. У обоих к поясам были подвешены фляги, ученик вооружился тесаком наподобие того, что болтался на поясе Аршака, но вдвое меньшим.

Самоха принял фляги по счету, потом велел:

– Значит, так, этого урода в бронеход, вот ты сендер поведешь, – ткнул пальцем в стрелка, который рассказал, отчего Штепа поет. – Грузитесь, я сейчас.

Тряся потными боками, управленец убежал в Квадрат, вернулся с бутылью. Одышливо сопя, подошел к сендеру Игнаша и протянул бутылку Йоле:

– Держи, красавица. За кошель, что вернула. А ты, Игнаш… ну, не знаю, как ты ее разглядел, грязную, но девка – просто золото. Всё, щас тронемся. Эй, Аршак, давай в сендер, да не в мой, а в тот, другой! И пацану своему вели, чтоб угомонился. Резвый больно.

Пока Мажуга слушал, как распоряжается Самоха, Йоля быстро, пока дядька не помешал, выдернула пробку и хлебнула. Тут Мажуга спохватился и отобрал бутыль.

– Сладкое, – заявила Йоля, вытирая губы, – я такого еще не пробовала.

Игнаш осторожно отпил глоток.

– Арбузное вино, что ли? Я тоже покуда не пробовал, а слыхал много.

– Ладно, давай сюда, я заслужила, это мне! Мое!

Мажуга подумал и возвратил бутыль, сказав:

– Только много не пей, а то развезет на жаре – будешь, как Штепа, песни распевать. И кто тогда за Самохиным золотом проследит?

Харьковчане и проводники расселись по местам, машины стали выезжать со стоянки. Йоля сделала еще один глоток – чисто из упрямства, потом закупорила бутылку. Мажуга верно рассчитал – она бывала достаточно рассудительной, если ей доверять. Вот если запрещать – точно бы назло поступила, пусть и во вред себе.

Харьковчане собрались за выездом с Моста. Самоха велел всем выйти из самоходов и слушать проводника. Аршак гулко откашлялся и завел рассказ о том, какая она ужасная, эта Донная пустыня. Особенно упирал на то, что без опытного проводника нельзя вглубь соваться и что мудрый Самоха поступил очень верно, наняв именно его, Аршака.

– Потому как я этот ил вдоль и поперек истоптал, все эти места мне ведомы, и сколь разов я от тварей местных отбивался, а сколь с людоедами схватывался – не сосчитать! Все тут знаю, все покажу, все разобъясню!

– Людоеды нам – что? Они ж дикари, а у нас – во, сила! – выкрикнули из толпы карателей.

– Людоеды эти места знают, и хоть сила ваша велика, а лучше опасайтесь. И уж чтоб без моего слова никто не совался на ил. В нем твари живут опасные, ядовитые. Гады всякие, зверье. Бывают и такие, с которыми биться невозможно, только убечь вовремя – вот спасение, но к таким я вас не поведу, пройдет ваш караван по местам поспокойней. И там будут опасности, да я уберегу, токо слухайтесь моего слова. Как покатим по илу, из самоходов – ни на шаг. Без моего ведома ни до ветру чтоб не ходили, ни покурить-подышать, а то знаю я вашего брата! Когда на привал встанем, тоже меня слухать. Кому чего надо – спрошайте, я для того с вами иду, на вопросы отвечу, от беды уберегу.

Пока старик вещал, Йоле было скучно. Она разглядывала безжизненный пейзаж, волны и перекаты монотонно-серого цвета. Изредка среди ила попадались на глаза камни и выбеленные солнцем да кислотными дождями кости. Вдруг она заметила – камень шевелится. Небольшой камень, высушенный, как и вся округа, с кулак размером, да и формой наподобие кулака, округлый такой весь. Камень сдвинулся с места. Не покатился, а плавно переполз чуть ближе. Потом еще. И еще. Живой камень. Йоля сделала шаг навстречу булыжнику. Тот чуть качнулся и сдвинулся, скользнул по иловой корке. Йоля снова шагнула, и камень тоже пополз. Мажуга оглянулся, увидал, что девчонка идет на ил, поспешил следом. Проследив ее взгляд, тоже увидел движущийся камень, вскинул кольт. Пуля чиркнула камень по округлому боку, он подпрыгнул, перевернулся и шмякнулся в ил. Завозился, завертелся, отрастил пять тонких ножек и, хромая, проворно заковылял в сторону. Качнулся, погружаясь боком в серый грунт, и провалился, только облачко пыли взметнулось на том месте.

Когда Мажуга выстрелил, все обернулись, хватаясь за оружие, но иловая корка уже успокоилась.

– Шо?

– Что такое?

– Почто стрелял?..

– Камень живой, с ножками, – объяснила Йоля.

Тощий ученик Аршака вприпрыжку поскакал к тому месту, где камень погрузился в ил, присел и стал разгребать пыль.

– А ему не опасно в ил лезть? – спросил Самоха. – Мальцу-то?

– И ему опасно, но не так чтоб, – непонятно ответил Аршак.

– И как это так?

– На нем кохар, вот на мне тож. – Старик показал пахучий мешочек, висящий на груди, приподнял на тесемке и повертел, чтобы все разглядели. – Энти штучки местные дикари носят, и их твари не трогают. Верней сказать, не трогают без причины, но если раздразнить, подранить там – то, конечно, любая тварь озлится, невзирая на кохар. Дух из этого кулька выходит особый или еще что, но помогает. Мой кохар очень сильный, я его с людоедского вождя снял, с которым у нас большая битвы вышла.