Текст книги "Разум – на службе у Бога или дьявола? Почему мы веками строим рай, а получаем ад? Психологическое исследование"

Омертвение душ делает возможным появление чудовищ вместо людей…

Н.А. Бердяев

Кроме того, наша душа не только посредник, но и хранилище всей информации о земных делах, переживаниях и устремлениях человека. Именно душа будет представлять человека имеющейся у нее доскональной и строго объективной информацией в вечном мире, на Страшном Суде.

Под духовностью всегда понимается что-то высшее, светлое, поднимающее людей над порочностью повседневной жизни, делающее их честными, бескорыстными, совестливыми. Однако в нашем мире любое явление (качество, стремление) неизбежно имеет свою противоположность. Если есть светлое, то где-то рядом действует и темное. Высшая (божественная) духовность получает полярное ей качество – «духовность» с обратным знаком – от «духа мира сего» (мира кесаря). Властвующий дух земного мира – это дух потребительства, стяжательства, зависти, насилия, дух соперничества и господства сильного над слабым, дух взаимного разделения людей, скрытой и явной вражды в их отношениях. По словам святителя Феофана Затворника, дух земного мира во всех своих проявлениях есть «дух вражды на Бога». Поэтому принявшие установки данного духа «о вещах божественных не помышляют» и начинают жить так, будто Бога нет и никогда не было. Даже считают неприличным упоминать Его имя в общении между собой. С предельной откровенностью, без каких-либо демагогических прикрас и маскировки, такого рода «духовность» выражена в идеологии сатанизма, все больше овладевающей сегодня человечеством. Земной дух с раннего детства формирует у человека рассудочное сознание с нужными жизненными идеалами, навязывает ему то, что должно противостоять действующей в глубинах субъективности «искре Божией». Борьба этих двух тенденций в рамках данной цивилизации всегда определяла и определяет сегодня стиль поведения и всю систему жизненных ориентаций человека.

Увы… Дух Божий дышит, где хочет, а дух лукавый, следуя по пятам, извращает и сводит на нет едва ль не всякое усилие души человеческой…

В. Курносенко, писатель

Нет качественного своеобразия духовности у отдельных людей (этносов, сообществ, групп). Духовность, если она не искажена, не замусорена, одинакова у русских, американцев, арабов… Высший источник духовности един для всех людей. Исходно все они сотворены по одинаковому «образу и подобию». Духовность потому и способна, как никакое другое качество, объединять людей. Различна только мера приобщенности к ней, готовности вслушиваться в ее позывы, обладать отвечающими ее запросам психическими качествами. Только на уровне внешних проявлений можно говорить о «русской духовности» или «духовности американцев».

Одинакова исходная духовность и у представителей разных религий – православных, католиков, мусульман… Ибо все конфессии имеют общее начало в высшем мире. По выражению известного современного мыслителя Г. Померанца, «все религии в своей глубине – сестры»; все являются «искрами одного пламени» (Е. Блаватская). У них единый враг – порочный «дух мира сего», порождающий сатанизм; и общая острейшая проблема – отпадение людей от Бога. При всех межконфессиональных разногласиях понимание глубинного единства религий существует в среде священнослужителей. Вот, к примеру, слова одного христианского богослова: «Истинно верующим христианам исламский мир ближе, чем тот продажный мир, который сегодня фальшиво называет себя христианским». В свою очередь, мусульманский проповедник высокого ранга в одной из телепередач на вопрос, с верующими какой религии не может вступить в брак истинный мусульманин, неожиданно для многих ответил: запрещен брак с атеистами.

Но, несмотря на то, что мы отдаляемся от Бога, духовность не покидает нас. Присутствие духовного начала в человеке ничто и никто не может уничтожить полностью. Это стало бы уничтожением самого человека. Как и уничтожением Бога для этого мира. Духовность приходит вместе с нами в этот мир и окончательно не покидает нас, как бы мы ни старались забыть про нее, как бы нами ни овладели сугубо земные страсти и пороки. Периодически наше духовное «Я» не дает нам покоя, стучится в наше сознание, даже если мы не хотим открыться ему, бередит нашу душу, заставляет разрываться сердце. И мы совершаем вдруг, неожиданно для себя и по непонятной нам причине, нечто нелогичное, безрассудное, выпадающее из ряда привычных приземлнных действий.

…Человек не может полностью утратить свою сущность, ибо он создан «по образу и подобию Божию»; он отнюдь не Бог, но связан с ним узами, о которых часто забывают, которые никогда не бывают зримыми, но по существу всегда остаются нерасторжимыми. Человек не может вообще перестать быть человеком. Он может погрузиться в сон, отсутствовать, забыться.

К. Ясперс

У человека еще остается возможность «проснуться» и вернуться к своим исходным душевным качествам и к Богу. Но все более загроможденным, заросшим бурьяном и заваленным буреломом оказывается обратный путь. Однако он не замурован окончательно, дверь в жизнь по Слову Господнему не заперта полностью и окончательно. Господь ждет возвращения человека, но не обещает, что это возвращение будет легким. Видимо, на обратном пути для ликвидации греховных завалов уже потребуется Апокалипсис.

У сердца свои законы, которых разум не знает.

Б. Паскаль

Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой.

Ф.М. Достоевский

В художественной, публицистической и отчасти философской литературе не совпадающие между собой проявления психической жизни человека принято отождествлять с действием таких популярных феноменов, как «разум» и «сердце». Признание того, что эти феномены сущностно различны, а в повседневном бытии противоположно направлены, видно даже из высказываний, взятых эпиграфами к настоящему параграфу. Где же больше первосущностного, вечного, а где приобретенного, временного?

В последние столетия наука и общество в основном видят мышление высшей способностью человека. С развитием данной способности современная цивилизация связывает перспективы «неограниченного прогресса» и возможность совершенствования самого человека. Сердце, в свою очередь, представляется чем-то непостоянным, противоречивым, погрязшим в переживаниях, поэтому только препятствующим познанию и упорядочению жизни.

Одним из первых мыслителей, кто – еще в преддверии Нового времени с его почти безоговорочной преданностью рационализму – сумел противопоставить в деле познания сущностных глубин человека доводам разума доводы сердца, логике разума – логику сердца, был Блез Паскаль. Все его работы наполнены обращением к «глубокому сердцу». «Целый мир, бесконечный вглубь» видел он в человеке и был убежден, что путь в этот мир может лежать только через сердце.

Паскаль хорошо знал и бесконечно чтил Священное Писание. Поэтому его убеждения, несомненно, связаны с той ролью, которая отводится сердцу в Библии. Священное Писание неоднократно обращается к данному человеческому феномену. Вот некоторые из его суждений:

– «в сердце всякого мудрого вложу мудрость» (Исх. 31:6);

– «любовь Божия влилась в сердца» (Рим. 5:5);

– «страх мой вложу в сердца их» (Иер. 32:40);

– «берегись, чтобы не вошла в сердце твое беззаконная мысль» (Вт. 15:9);

– «излилось из сердца моего слово благое» (Пс. 44:2);

– «исходящее из уст – из сердца исходит» (Мф. 15:18).

Согласно Писанию, всякая новая мысль – не механически повторенная за кем-либо, а собственная – появляется не из другой, предшествующей мысли и даже не из разума, а зарождается значительно глубже, в недрах внутреннего мира человека, проходит через его сердце. Из этого же следует, что с сердцем связаны творческие потенции человека и что сердце каждого в своей исходной чистоте гениально. Надо только пробиться к нему, освободить его от всего наносного, шаблонного.

В Ветхом Завете при избрании Давида царем Израиля Бог говорит: «Господь смотрит на людей не так, как человек. Человек смотрит на лица, Господь смотрит на сердце». То есть – смотрит не на личность или «личину», которую человек вынужден надевать под давлением внешней необходимости, а на что-то другое, более истинное и не поддающееся приспособительной трансформации, суетному расчету. В Новом Завете одно из положений Нагорной проповеди Христа гласит: «Блаженны чистые сердцем: ибо они Бога узрят». Значит, согласно Библии, сердце – то главное в человеке, что своей чистотой открывает путь к Богу. Если разум есть посредник между человеком и внешней средой, то сердце – форпост на пути к духовным глубинам. Р. Роллан писал о Л.Н. Толстом: «Глаза и сердце его гениальны. Ум его часто ошибался».

Идею связи человеческого сердца с духовной первосущностью и с Богом активно разрабатывали в конце XIX – начале ХХ веков российские христианские философы П.А. Флоренский, Б.П. Вышеславцев, П.Д. Юркевич, И.А. Ильин, Н.А. Бердяев и др. Для Флоренского «сердце – небесное око» у человека. Оно первым встречает Божественную благодать и через свое очищение делает возможным «обожение личности» (139, 389). У Юркевича сердце есть глубинная основа человека, «первичная духовная сущность» (139, 381). Б.П. Вышеславцев пишет статью «Сердце в христианской и индийской мистике», где из анализа имеющихся в Библии толкований понятия «сердце» делает вывод о нем как о «сокровенной самости», «предельной глубине человека», недоступной не только для постороннего взгляда, но и для самого человека. Р.М. Бекк в книге «Космическое сознание» также рассматривает сердце как некий посредствующий орган «космического сознания», через который лежит путь к «космической интуиции». Для Даниила Андреева сердце – «духовный мост» в «светлые миры» (6).

Практически всеми авторами данного направления подчеркивается присутствие у сердца бесконечной «внутренней глубины». В этом его отличие от разума, обреченного действовать на «поверхности жизни», оперировать «мертвыми вещами» и не иметь доступа к сакральным глубинам человека. Разной направленностью интересов и возможностей – вовнутрь субъективности и вовне, на объекты внешнего мира – определяется неизбежное противостояние друг другу сердца и разума. Они сосуществуют как бы на встречных курсах. Поэтому, используя и укрепляя долгое время лишь одно, мы неизбежно умаляем и подавляем другое.

Хорошо известно популярное выражение «по зову сердца». Но совершенно нелепо выглядело бы нечто подобное применительно к разуму – «по зову разума». Не может быть у этого феномена какого-либо глубинного, рвущегося изнутри «зова», у него – анализ и синтез вариантов, их расчет с точки зрения выгоды. Всегда – нечто мертвое, механическое.

Еще Паскаль заметил, что следствием излишнего увлечения разумом оказывается «очерствение сердец» (106). Поэтому и нынешний крен в сторону умственных способностей и знаний неизбежно подавляет в людях то, что обусловлено работой сердца. Формируется новый тип человека, который все больше и больше становится идеалом западной, а теперь и мировой цивилизации. В свое время В. Белинский писал об идеологе российского терроризма Бакунине: «…с чудесной головой, но решительно без сердца» (93, 92). Вольно или невольно, но именно таким мы «строим» современного человека.

Сердце – не сама сущность человека, но тот феномен, который лучше, чем что-либо другое, чувствует человеческую самость и действует по ее зову, является ее ближайшим посредником в этой жизни. В данной роли оно сходно с тем, что принято обозначать понятием «душа». Поэтому сердце, хотя и обращено прежде всего внутрь человека, не может вместе с тем быть вне связи с внешним миром, не реагировать на реалии земной жизни. В итоге оно вынуждено действовать как «небесное око» и одновременно «кипеть» земными страстями. Об этом стихотворение Ф. Тютчева:

 
О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!
 

О высших достоинствах сердца в сравнении с разумом и принципиальном несовпадении устремлений этих двух феноменов внутреннего мира человека говорят следующие суждения классиков:

«Того не приобресть, что сердцем не дано» (Е.А. Баратынский);

«Сердце чувствует Бога, а не разум» (Б. Паскаль);

«…беспорядок для ума есть порядок для сердца» (Б. Паскаль);

«Ум всегда в дураках у сердца» (Ф. Ларошфуко);

«…зорко лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь» (А. де Сент-Экзюпери).

Разуму не дано быть «небесным оком», ему приходится оперировать главным образом тем, что дают ощущения. Еще древние говорили: чего нет в ощущениях, нет и в интеллекте. Сердце, в отличие от разума, вынуждено оценивать любое явление в противоречивой целостности – по небесным и земным критериям одновременно, непрерывно «опаляться огнем» каждой из полярных сторон. Двойная связь, подвластность идеальному и реальному обуславливают так называемую «антиномию сердца». С одной стороны, сердце, как «точка соприкосновения человека с Богом» (139, 397), не может быть источником греха и зла. Неслучайно в народе сердечность всегда была символом доброты, терпимости, готовности к соучастию, наконец, любви. Вместе с тем человек «в сердцах» может сделать много злого, греховного. Поэтому в Священном Писании наряду с выражением «любовь Божия влилась в сердца» (Рим. 5:5) есть и такие слова: «диавол уже вложил в сердце Иуде… предать» (Ин. 13:2); «для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать» (Деян. 5:3); «приходит диавол и уносит слово из сердца их» (Лк. 8:12). Паскаль указывает на себялюбие, идущее от сердца, пишет о его порочности, ориентированности на собственные удовольствия. И. Кант в работе «Об изначально злом в человеческой природе» также говорит об «извращенности и коварстве человеческого сердца».

Видимо, причина подобной нелогичности сердца в его связи одновременно с двумя основаниями внутреннего мира человека и необходимости, как посреднику, находить контакты с каждой из них, совмещать несовместимые тенденции. А это неизбежно ведет к резким переходам от божественного к греховному и наоборот. Кроме того, чем больше сердце зажато разбухающим личностным (разумным) «телом», тем более резкой оказывается его реакция на происходящее, тем больше его «очерствение» к этой жизни. Тоска, беспокойство, страдание – удел сердца в нашей реальности. Оно все чувствует, за все переживает, то наполняясь состраданием, то взрываясь жестокостью. Подобным образом неизбежно ведет себя в этом мире все истинное и искреннее – например, любовь (приносящая блаженство и заставляющая безмерно страдать), совесть, творческое вдохновение, наконец, сохранивший подлинность человек в целом. Им не дано отказаться ни от реального, ни от идеального. Их судьба – метаться между полярностями. Для Достоевского в таких метаниях, в постоянном беспокойстве, чередовании радостей и печалей – «признак великого сердца» и высшая характеристика человека.

Карл Юнг, наиболее глубокий и тонкий профессиональный исследователь психического в ХХ веке, с некоторым удивлением заключает из своих наблюдений, что нынче интеллектуально дефективный ребенок, имея заметное умственное отставание, может отличаться «богатством сердца, надежностью и самоотверженностью» (162, 75). В этой связи он выделяет и даже противопоставляет друг другу, с одной стороны, «интеллектуальные и технические способности», с другой – «дары сердца»; или – «даровитость ума» и «даровитость сердца» (162, 157-158).

Поэтому, как утверждал еще Б. Паскаль, бесконечное расстояние пролегает между разумом и милосердием. Стоит человеческому разуму дать некоторую свободу – «и уже распахнуты двери для самой гнусной распущенности» (105, 328). Для Ницше ум есть изобретательность и притворство (98, 100). И поныне самые умные дети не те, что говорят правду, а те, что умеют ловко притвориться, вовремя и искусно солгать. Увы, в наше время только овладев этими навыками они могут считать себя готовыми к жизни в мире взрослых. Как бы споря с Сократом, верившим в добродетельность разумного и знающего, Ларошфуко замечает: «Наши добродетели – это чаще всего искусно переряженные пороки» (139, 207).

Принципиально разнятся между собой разум и сердце по критерию управляемости. Разум – приспособленец, марионетка обстоятельств, флюгер, ориентирующийся на то, «откуда ветер дует». Собственно, такова его изначальная цель – обеспечить себе максимальное удобство во взаимоотношениях со средой. Ради этого он готов, когда нужно, услужливо умолкнуть, лицемерно поддакнуть или «сменить пластинку», быстро перестроиться. Но ничто не властно над сердцем – ни среда, ни мы сами.

Сердце, как и духовность, воспринимает и оценивает каждое жизненное явление в целостности, сразу в полном объеме, в единстве всех его плюсов и минусов. Разуму подобное не дано. Он не может понять реальность в сочетании полярных тенденций и обязательно представит происходящее в виде альтернативы, где правильной может быть только одна из сторон. Собственно, само слово intellego по-латыни означает «выбираю между».

Закон жизни в том, чтобы искать ответы на вопросы внутри себя.

Конфуций

Прозрение приходит раньше, чем успеваешь понять.

У-мэнь

Интуиция (от лат. intueo – пристально смотрю) есть способность постижения истины путем прямого ее усмотрения без обоснования с помощью доказательств. В этом она непосредственно связана с феноменом сердца. Интуиция – своего рода чутье к истинному и наиболее значимому в сложной ситуации. В народном понимании она трактуется как данное человеку свыше «шестое чувство» или как «божественное откровение». Интуиция обычно противопоставляется сциентизму и рассудочному мышлению. Это – сверхразумное средство проникновения в неведомое.

Классическая европейская философия от Аристотеля до Гегеля видела прежде всего в разуме главную творящую человеческую способность и привычно через разум искала путь к истине. Эта линия продолжается и в ХХ веке. Большинство западных научных авторитетов в этой сфере – Г. Айзенк, Р. Уэйсберг, Р. Стенберг, Д. Гилфорд, Е. Торранс и др. – рассматривают интуицию как структурную часть интеллекта, высший уровень развития интеллектуальной способности, результат повышенной активности определенных алгоритмов мышления и «обширности знаний» (37). Но разум – не творец. Он не допускает непредвиденного, боится всего неожиданного, случайного, появившегося вопреки расчетам и планам, его устраивает свобода в форме необходимости. Соглашаясь с этой неистинной свободой, он «отвергает творчество» (Бергсон, 143). «Мысль никогда не создает нового. Новое мгновенно, а мысль всегда тянется из прошлого. Она имеет свое достоинство, но в ней нет свободы» (Померанц, 543).

Борьба сторонников примата «рационального» или «сердечного» в жизни людей при определении природы интуиции имеет длительную историю. Если Аристотель считал интуицию «интеллектуальной», а Декарт видел в ней проявление «ясного и внимательного ума», то Паскаль называет интуицию «чувственной» и относит ее к природным началам сердца, говорит о «первичных интуициях сердца» (139, 150). Позиция Паскаля близка и российской философии XIX века. К примеру, П.Д. Юркевич был убежден: все великие поэты и лучшие философы твердо знали, что именно сердце является «истинным местом рождения тех глубоких идей, которые они передали человечеству в своих творениях». И всякий раз такое рождение было как «непосредственно и внезапно возникающее откровение истины», – без той постепенности, этапности, что свойственна движению разума к цели. Более того, это откровение появлялось как раз в тот момент, когда разум заходил в тупик и умолкал в бессилии. Мы постигаем истину «первичными интуициями сердца», а потом начинаем работать с ней разумом (139).

О. Шпенглер уравнивал борьбу интуиции против рассудка с борьбой между творчеством и упорядочиванием и даже – между жизнью и смертью. Он видел «мистический акт переживания глубины» в момент действия интуиции. Если у великих мыслителей в основании всего стоит «огромная труднодоступная интуиция», пишет Шпенглер, то у новых ученых «мы видим мир как мозговой феномен»: у Гете все «есть переживание и интуиция», у Дарвина – «познание и закон» (161, 552). Если интуиция является роженицей нового, то разум (или интеллект) есть инструмент его закрепления, превращения в упрощенную, но хорошо понятную и удобную для использования форму. Но такого рода рациональная доработка тут же омертвляет новизну, делает ее застывшей, утратившей способность к «живой жизни» во множестве нюансов и неожиданностей.

Интуитивное постижение – это очень трудное прозрение. По словам М. Мамардашвили, «мы должны умирать, чтобы открыть истину». Причем речь идет о прозрении как возвращении к тому, что когда-то было естественно доступным (известным) людям, жившим (например, в Эдеме или в золотом веке) по любви и в непосредственной связи с Богом. Субъективно интуитивный переход ощущается как скачок из ситуации, когда не было никакого решения, в ситуацию, когда вдруг появляется готовое и целостное решение (Р.М. Грановская). При этом никакие промежуточные этапы в таком переходе человеком не осознаются.

Гений с одного взгляда открывает истину.

А.С. Пушкин

Современная цивилизация с ее верой лишь в разумность губительно действует на способность людей к интуитивному постижению жизни. В этой связи уместно еще раз вспомнить поведение людей с разной степенью цивилизованности в ходе природной катастрофы, происшедшей 26 декабря 2004 года в Юго-Восточной Азии. Известно, что живущее на одном из островов данного региона первобытное племя, вопреки опасениям ученых, оказалось далеко не беззащитным и не погибло от цунами. Далекие от цивилизации люди заранее почувствовали опасность и поднялись в горы. Беззащитными оказались западные туристы, привыкшие действовать «по уму». Они даже после первой волны цунами не поняли опасности, побежали к морю собирать выброшенное на берег и были накрыты второй волной. Уверовав в разум и науку, мы что-то необходимое для пребывания на искусственно выстроенной арене приобрели, но что-то более значимое, обеспечивающее нам естественную связь с природой, утратили.

Вместе с тем интуиция продолжает жить и действовать внутри нас, только мы все в меньшей мере способны осознавать ее голос. В такой ситуации интуиция порою вынуждает человека подсознательно руководствоваться ее советами. Известны экспериментально зафиксированные факты, когда перед землетрясением у некоторых людей появлялось ощущение беспокойства, тоски, неясной тревоги и даже чувство безысходности. Чаще эта чувствительность проявляется у детей, людей, страдающих психическими расстройствами, представителей некоторых профессий, требующих тренировки чувствительности, – например, музыкантов. Есть примеры, когда люди покидали город накануне разрушительного землетрясения, почувствовав необъяснимую тревогу.

Американский социолог Джеймс Стаунтон опубликовал результаты исследования более 200 железнодорожных крушений и более 50 авиакатастроф. Оказалось, что во всех аварийных случаях транспорт был заполнен только на 61 %, а в благополучно закончившихся рейсах – на 76 % от полного объема. 15 % потенциальных пассажиров перед каждым обреченным на аварию рейсом будто почувствовали интуитивный сигнал и отказались от поездки. Кто-то сдал билет, кто-то опоздал, кто-то не поехал по другой, порою даже необъяснимой причине. Что-то остановило каждого из них. Чаще человек даже не осознал команду внутреннего голоса. Остальные – их большинство – не прислушались к безотчетному чувству тревоги.

Социологи, проводившие обследование, даже утверждают, что при заполнении, например, самолета на 75 % за него можно не волноваться. Это – среднестатистическое заполнение. Значит, внутренние голоса людей молчат, не предупреждают об опасности. И ее не будет. Можно лететь спокойно.

Кстати, зал, где проходил печально известный россиянам мюзикл «Норд-Ост», в день теракта тоже был заполнен менее обычного. Многие ранее купленные билеты оказались неиспользованными, что уменьшило общее число жертв. Возможно, и здесь сработала внутренняя информация.

Интуиция – основа творчества. Выдающийся физик Луи де Бройль говорил, что все крупные открытия обусловлены «внезапными и опасными скачками мысли», порожденными не столько логикой и рассудком, сколько воображением и интуицией. Поэты – тоже «жертвы» многочисленных инсайдов.

Но творчество, как уже широко признается, является сущностной характеристикой человека, созданного по образу и подобию Бога-Творца. Следовательно, интуиция, лежащая в основе творчества, – в еще более выраженной степени сущностная характеристика человека. Интуиция есть форма проявления творческих потенций духовного начала, его основной инструмент. Именно интуиция качественно отличает человека от сверхсовременного компьютера, способного действовать только логически, перебирая и сравнивая варианты решений. Человеку же помогает то, «что Бог на душу положит».

Собственно, разум и сам есть не более чем продукт интуитивного порождения. Через озарение он возник, через цепь озарений совершенствовался – как инструмент приспособления человека к рационализированной среде. В паре с интуицией разум – вполне законный участник любого творческого процесса. Но он может быть успешным и полезным на втором этапе этого процесса, когда уже есть принципиальное решение и теперь нужно его обработать, проанализировать, дифференцировать, выделить в нем составные части, найти лучшие варианты использования в реальной жизни. В общем, приспособить к внешней среде. Такая «мелочевка» – не для интуиции, не «царское» это дело.

В конце 2005 года голландские ученые заявили о новых данных, характеризующих соотношение возможностей интуиции и разума. Оказалось, при простых решениях, когда можно опереться на знания и опыт, разум достаточно надежен, тогда как в сложных и ответственных ситуациях его не спасает никакой перебор вариантов, даже компьютерный. Чем сложнее ситуация, тем чаще ошибается разум. Тут надежда только на интуицию.

Трудно говорить о какой-либо физиологической основе интуиции, она – несомненно, продукт деятельности духовного начала человека. Однако, по мнению психологов, такие характеристики интуитивного решения, как чувственность образов и неосознанность способа получения результата, свидетельствуют о существенном вкладе механизмов правого полушария в этот процесс (37).

Как и все связанное с сердцем, интуиция почти недоступна пониманию и практически неуправляема. Ее нельзя вызвать в нужный момент, при тех или иных обстоятельствах. Гете называл интуицию «загадкой из загадок». Об этом же говорит Закон Божий: «Как совершается такая перемена в душе человеческой, этого дела Божия людям не понять». Если бы мы могли познать и управлять тем, что является сущностным для человека, мы могли бы заявить, что знаем человека. Но нам подобное не дано. Этой независимостью интуиции объясняется весьма сложное отношение к ней рациональной цивилизации. Ведь поведение людей, способных к интуитивным решениям, трудно предсказать, и столь же трудно ими манипулировать. С теми, кто действует только по уму и логике, все проще.

Интуитивное знание – вне сомнений и споров. Все, что от разума, – многозначно, многовариантно и поэтому в каждом конкретном виде спорно, чревато заблуждениями. По Гегелю, только интуиция дает «… безоговорочное, несомненное, ясное, как солнце» решение острейшей проблемы. Она все воспринимает таким, каково все и есть, – без противоречий, формальных нагромождений и лживых доказательств. Отсюда – ее непогрешимость. Видимо, люди золотого века жили и действовали не только в Царстве любви, но и в Царстве интуиции. И поэтому обладали всезнанием, были способны без слов понимать друг друга, природу, Бога.

Интуиция есть у всех людей, но не все к ней прислушиваются. Чем больше в наших действиях логики, разумности, цивилизованности, тем дальше мы от своего внутреннего голоса. Следовательно, и от возможностей интуиции. Поэтому у ребенка интуиция до закрытия ее «ментальной завесой» более активна и действенна, чем у взрослых.

Интуиция в человеке изначальна – как на историческом пути человечества, так и в каждой индивидуальной истории. По словам Шри Ауробиндо, в Греции к началу новой эры интуиция уступила место человеческому интеллекту, «который был, несомненно, и ниже, и грубее интуиции», но зато – понятнее, определеннее, четче (132, 144).

В процессе индивидуального развития человека с интуицией происходит примерно то же и с теми же последствиями. Она есть у ребенка с младенчества, ей не учат и ее, в отличие от разума, не формируют. Дети, еще не способные к осмысленной оценке окружающего и логической аргументации, очень точно различают добро и зло, интуитивно чувствуют обман, недоброжелательность и даже угадывают мысли взрослых. Мы порою только подумали, что следовало бы сказать ребенку, а он вдруг поворачивается и переспрашивает, будто услышал нашу мысль. Все эти качества нельзя воспитать убеждением, примером, тренировкой. С развитием мышления они подавляются, теряют свою действенность.

Ребенок неразумен, но он имеет некую особую способность глубинного и целостного видения каждого события. По наблюдениям Л.С. Выготского, младенец убежден, что таким же, как у него, «всезнайством», способностью понимать все без слов и разъяснений обладают и взрослые. Например, в 1,5–2 года он может обращаться к родителям, когда ему что-то нужно, одним лишь словом «пожалуйста», не заботясь о том, чтобы уточнить, чего он хочет. Ребенок убежден, что все его желания родителям известны (30).

Пока каналы души ребенка свободны, он способен на то, в чем взрослые уже беспомощны. Например, ему доступна особая способность интуитивного постижения мира. По наблюдениям К. Юнга, «детям свойственно жуткое качество – инстинктивно чуять личные недостатки воспитателя. Они лучше, чем хотелось бы, чувствуют правду и ложь» (169).

По этому же поводу сетует известный иллюзионист Эмиль Кио: «Для нас, иллюзионистов, самый “страшный” зритель – дети. Они очень часто догадываются о механизме фокуса. Дети не обременены высшим образованием, законами физики… Любую проблему они решают элементарно. Однажды после представления ко мне подошел мальчик и передал пухлую тетрадку, в которой описал механизмы всех моих фокусов. Представляете, на семьдесят процентов угадал! Если же расспросить после моего представления две тысячи взрослых, они вам дадут две тысячи решений – исходя из своего образования, личного опыта и субъективного мнения. Безнадежное дело! Ну, может быть, один только ответ будет правильным».