Текст книги "Разум – на службе у Бога или дьявола? Почему мы веками строим рай, а получаем ад? Психологическое исследование"

С возрастом возможность проявления интуиции заметно снижается. По мере того как человек становится все более опытным и знающим, он закрывается от своего внутреннего мира усвоенными во взаимодействии с внешней средой затверженными шаблонами знаний и действий. Ничто новое, неожиданное эти шаблоны уже не пропускают. «Ребенок мягок и неустойчив. Взрослый тверд и устойчив, – пишет Г. Померанц. – Твердые, устойчивые представления непроницаемы для неожиданного, чудесного» (118, 68).

Сохранившаяся в выраженной форме у особо одаренных взрослых людей детскость также позволяет им избежать непроницаемой оккупации внутреннего мира общепринятыми шаблонами, сохранять раскрепощенность души и, следовательно, способность свободно, без навязанных извне стереотипов смотреть на окружающее.

Непримиримость противостояния интуитивного и рассудочного в цивилизованной жизни, основанной на постоянстве законов, правил, норм, А.С. Пушкин показал на примере отношений между Моцартом и Сальери. Сальери – не гений; он – музыкант, и хороший музыкант. Но он – как бы рационализированный, онаученный музыкант. У Сальери все продумано, заранее спланировано; к цели он идет последовательно, шаг за шагом, через терпение и кропотливый труд. Таков его жизненный путь в музыку, и таков процесс создания каждого отдельного произведения в ней.

 
…Ремесло
Поставил я подножием искусству;
Я сделался ремесленником: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию. Тогда
Уже дерзнул, в науке искушенный,
Предаться неге творческой мечты.
 

В этой работе нет чуда творения. Здесь все понятно и объяснимо, ничто не вносит смуту в умы людей. Путь Сальери подобен эксперименту в науке – его действия, если хватит терпения, может повторить, примерно с тем же результатом, почти каждый человек. Сальери – своего рода предтеча так называемой «массовой культуры» ХХ века.

Все иначе у Моцарта. В творчестве он неповторим, его музыка рождается непосредственно, вдохновенно, под диктовку сердца, она – от Бога. «Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь; я знаю, я», – восклицает Сальери. Налицо – два плохо совместимых мира. Мир Моцарта таинственен, непонятен и этим страшен, враждебен всем «сальери». Он – угроза их миру, понятному, предсказуемому, спокойному.

Моцарт разрушает привычные представления, вносит смуту в упорядоченное многими поколениями и «поверенное алгеброй» существование. Поэтому он должен быть уничтожен, приходит к выводу Сальери.

 
Нет! не могу противиться я доле
Судьбе моей: я избран, чтоб его
Остановить – не то мы все погибли…
 

Показательно, что Моцарт – видимо, вместе с ним и сам Пушкин – как бы оправдывает Сальери в своих предсмертных словах:

 
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
 

Ключевая фраза в этом монологе: «тогда б не мог и мир существовать» – мир, созданный «по уму» и ставший привычным домом. А что будет, когда все станут Творцами? Нет уж – лучше без Творцов, но «по здравому смыслу», так, «как учили». За этот мир мы готовы бороться даже с помощью яда.

Видимо, Сальери когда-то имел возможность питаться из того же источника, что и Моцарт. Но он сам замуровал его системой правил, установок, поставив их выше всего в жизни – выше свободы, непосредственности, возможности ощущать исходящее из духовной сущности. Он подавил своего «внутреннего человека», убил в себе гения, чтобы стать ремесленником. Вначале – в себе, а потом в Моцарте, уже физически. Столетиями «сальери» убивают гениальное, божественное в каждом из народившихся младенцев.

Центральная линия противостояния в трагедии Пушкина – между духовным и рациональным, высшим и привычным. Одно мешает другому. И в их борьбе то, что является по своей природе вторичным, временным, потенциально слабым, оказывается более агрессивным, циничным, готовым даже на убийство своего оппонента ради единоличного властвования. У Пушкина такого рода противостояние закончилось трагично: Сальери убивает Моцарта. Неужели и здесь гений окажется провидцем – «внешний человек» рано или поздно уничтожит «внутреннего» и станет единственным хозяином жизни? Но это будет гибель и для него.

Знающему далеко до любящего.

Конфуций

Истины нет там, где нет любви.

А.С. Пушкин

Как нужно жить: по уму или по любви? У людей рациональной цивилизации сомнений в этом вопросе нет: конечно, по уму! Разве можно выстроить устойчивую систему индивидуальной и тем более общественной жизни на фундаменте любви – этого непостоянного, подверженного спадам и подъемам, нелогичного чувства? Но вот наши далекие предки из золотого века думали принципиально иначе. Вся их жизнь была выстроена по любви и только по любви, да еще – по совести. Кто прав? Рассудить сторонников этих двух подходов может тот факт, что люди золотого века фактически жили в раю, тогда как нашу жизнь иначе как адской не назовешь. По крайней мере, – по критерию внутреннего благополучия людей. Мы можем сказать: зато у нас вон какие внешние, технические достижения – космические корабли, оборонные системы, «мерседесы»… Но, как показывают последние раскопки археологов, уровень строительно-технических достижений и в те далекие времена был ничуть не меньшим.

В литературе и в народной мудрости любовь традиционно, с редким для сферы человекознания единодушием, относится к числу «сердечных дел» и противопоставляется разуму. «Любить всем сердцем», в любви «сердцу не прикажешь», «любовь без-умная», «любовь неземная» – все это из народной мудрости. Одновременно загадки и странности любви, необъяснимые с точки зрения здравого смысла и нормальной логики, – вечная тема художественной и публицистической литературы. Разуму здесь как бы делать нечего. В любви правит иная логика – «логика сердца». Разум стремится все происходящее определить законами, правилами, схемами, тогда как подлинная любовь приходит вне планов, без участия здравого смысла, не требуя обоснований и доказательств.

Любовь – самое искреннее переживание человеческой души и важнейшее проявление действия духовности в реальном мире. Не случайно так настойчиво в Священном Писании звучит призыв: «Возлюби!» – «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 7:12). Вспомним еще раз утверждение Библии: «Бог есть любовь». Духовный человек близок (подобен) в этом отношении Богу. Любовь несовместима с рациональностью, расчетливостью. Разум призван обеспечить земное существование человека, любовь возносит его на небеса. В отличие от разума, истинная любовь неизменна и вечна, ибо в ней тяготеют друг к другу «бессмертные части» человеческого существа.

Апостол Павел, сравнивая по значимости для человека дары свыше – «дар пророчества, силу чудодействия, мудрость, способность к учительству, исцелению или экстатическим речам», – указывает на далеко выходящие за рамки всего перечисленного возможности любви (158, 427). Ибо всякое другое деяние получает перспективу раскрыть себя и быть полезным людям только в том случае, когда имеет своей основой этот высший духовный дар, то есть – строится на любви. «Любовью служите друг другу», – призывает апостол. Без нее любая помощь человеку – пустая, а то и вредная формальность. И сегодня для психотерапевтов, врачей, учителей, политиков, если они не лукавят, а подлинно хотят добра людям, актуальной остается древняя истина: «Чтобы помочь человеку, надо его полюбить». Надо впустить его в свое сердце, стать одним целым с ним, жить и мучиться его бедами как собственными. Трудновыполнимая задача, но без этого настоящий успех в любом взаимодействии с людьми недостижим.

Любовь – нечто самое первое, что чувствует (еще в утробе матери) и в чем остро нуждается нарождающееся человеческое существо. Способность любить изначальна в человеке и сущностна для него. Выросшие без любви неизбежно теряют значительную часть человеческой подлинности. Им больше свойственны агрессивность, жестокость, бездушие. Мы чаще говорим о необходимости развивать у своих детей ум, волю, твердость характера, умение постоять за себя. А надо бы прежде всего способствовать поддержанию в активном состоянии чувства любви – к людям, природе, Родине, Богу. И не закрывать наглухо это чувство разумностью и другими личностными качествами. Тогда удалось бы устранить из нашей жизни многие уже кажущиеся неизбежными проявления человеческой порочности.

Мы рождаемся для любви. И насколько мы не исполнили любви, мы томимся на свете. И насколько мы не исполнили любви, мы будем наказаны на том свете.

В.В. Розанов

В дефиците любви – одна из ключевых причин нынешней детской жестокости. Исследования показывают, что лишь атмосфера материнской любви и теплота родительских отношений могут с раннего детства сформировать – а по сути, сохранить – у ребенка способность отвечать любовью на любовь, проявлять в отношениях с окружающими отзывчивость, сострадание. Дети, выросшие в «казенном доме» – таковым для них является уже весь мир, – часто приобретают проблемы с проявлением душевных качеств, становятся чувственно неполноценными, склонными действовать агрессивно, жестоко, причинять другим боль и страдания. По данным английских педиатров, даже временное лишение ребенка в первые месяцы жизни материнской любви делает его нелюдимым, замкнутым и глубоко невротичным на всю последующую жизнь (136, 51). Главным образом с этих позиций мы должны оценивать возможные последствия навязываемой сегодня России и миру ювенальной юстиции, готовой по первому, часто надуманному поводу лишить ребенка материнской любви.

Любовь – не понимание, а переживание, чувствование другого человека. Она делает нас одновременно и «слепыми», и по-особому «зрячими». Все внешнее, приобретенное, связанное с телом и личностью, все, что можно отнести ко второй, приобретенной «натуре» человека, она не видит; для нее это – несущественно, не имеет значения. Но зато любовь видит глубинное, истинное, то, что нельзя увидеть без искреннего чувства. И оценивает человека, как Бог когда-то оценивал Давида, как видел и оценивал людей Мышкин у Достоевского или видели друг друга Ромео и Джульетта у Шекспира, Мастер и Маргарита у Булгакова… Здесь принципиальнейшее различие установок любящего и разумного. Разуму не дано познать первосущностное в человеке, как бы он ни бился над этим. Он видит и ценит лишь подобное себе – элементы приобретенной «натуры» – и боится всего того, что не способен понять. Любовь же видит человека таким, каким его «предпочел» при рождении Бог (159).

Никто не может осознать суть другого человека до того, как полюбил его.

В. Франкл

Разум – это Сила в нашем мире. Но древняя истина гласит: где господствует сила, нет любви, а там, где господствует любовь, сила не имеет значения. Все у любви не так, как у разума. Разум, оказавшись перед серьезным препятствием, часто пасует, ищет обходные пути – «умный в гору не пойдет…». Тогда как, по наблюдению гениального Шекспира, «всякое препятствие любви только усиливает ее». Порою мы особенно любим того, кто причинял нам страдания. Тут ум посоветовал бы, по логике, ненавидеть и мстить. Любовь ведет как бы к «затмению разума» и оглуплению человека. Влюбленный перестает действовать логично, адекватно оценивать последствия своих поступков. И, напротив, поумнев, начав считать плюсы и минусы каждого действия, он уже не любит; он – рассчитывает, ищет выгоду, действует в интересах своего Эго.

Согласно апостолу Павлу, «любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (1 Кор. 12:33). В этих словах апостола – верный критерий, отличающий истинную любовь от всех тех суррогатов, которые под данное понятие маскируются в наше время.

Мы уже научились удовлетворяться такого рода суррогатами, найденными с помощью разума и приспособленными под его установки, под созданный им мир. В абсолютном большинстве случаев применительно к ним более уместно говорить о партнерстве, сотрудничестве во имя каких-то целей, взаимном уважении… Все это к любви отношения не имеет и даже несовместимо с ней. Проницательный Ларошфуко заметил: «…трудно чувствовать к кому-нибудь одновременно и глубокое уважение, и большую любовь» (166, 321). Ибо в любви на человека со стороны не смотрят и не оценивают свое отношение к нему, в частности, как уважительное. В основе такого рода суррогатов всегда лежит одно – любовь к самому себе. Все чаще самолюбие становится единственным искренним чувством в этом мире. Наш мир с детства формирует у ребенка любовь к собственному Эго, неизбежно обрекая на жизненную эгоистичность.

Подлинная любовь – это не чувство к отдельному субъекту или объекту; это – состояние человека, проявляющееся во всех без исключения видах его отношений с вечностью и реальным миром. В таком состоянии жили люди золотого века, с ним приходит в наш мир младенец. Любовь не может быть выборочной, узконаправленной, оазисной. Она даже не нуждается в конкретном объекте для своего проявления, но является постоянным высшим светом, который освещает все существующее вокруг человека. Главное в любви – «сама любовь, а не предмет любви» (Бердяев 20, 111).

Нынче в милицейских хрониках можно найти немало сюжетов примерно такого содержания. Муж очень любит молодую жену. Но она серьезно заболевает. Для излечения необходимы большие деньги. И тогда ради спасения любимой мужчина начинает по ночам грабить и убивать людей, главным образом женщин. Это – предельное выражение земной (оазисной и эгоистичной) любви. Не такая любовь определяла атмосферу жизни и единство людей золотого века.

Невозможно любить детей, супругу и одновременно ненавидеть соседей по дому. Более того – любить близких (и даже всех) людей, но с пренебрежением относиться к природе, животным. При таких подходах создается не атмосфера любви, но атмосфера двуличия. И господствуют в этой атмосфере совсем другие виды «любви», не способные объединить даже детей с родителями. Например – плотская любовь. Для нее понятия «любить» и «заниматься любовью» означают одно и то же. Популярная нынче песня выраженность такой любви определяет словами: «Чем выше любовь, тем ниже поцелуй». Или – бесовская любовь, имеющая целью покорить и поработить объект данного чувства.

Существует притча, в которой старый бес учит молодого: ты должен знать, чем отличается наша любовь к человеку от той любви, которую ему дает Иисус. Мы должны опутать, обложить того, кого любим, заботой, вниманием и не отпускать от себя ни на шаг, держать на коротком поводке. Без нас он должен чувствовать себя беспомощным, беззащитным. Необходимо быть нужным ему постоянно, на каждом шагу определять его мысли и поведение. В ответ мы получим полную привязанность. А Иисус говорит «люблю» и отпускает человека на свободу.

Появившийся в этом мире младенец сразу оказывается в плену «бесовской» любви, и она сопровождает его всю жизнь. Человека с первых шагов по жизни делают опекаемым и зависимым – от матери, учителя, начальника, коллектива, общества в целом. И что еще более важно – от заученных знаний, выработанных навыков поведения, убеждений, сформированных потребностей. В итоге способность ребенка чувствовать – и особенно чувствовать объединяющую нас любовь – неуклонно уменьшается.

Я не понимаю никакой любви без любви к Богу.

Л. Толстой

При разговоре о евангельском призыве любить ближнего наиболее популярно возражение: «За что его (их) любить? Вот за это я бы еще полюбил, но за это – никогда!» Такие оценки нам подсказывает властвующий разум. Но с помощью подобных оценок трудно рассчитывать на единение с окружающими, они способны порождать лишь нетерпимость к «ближнему». По словам Рабиндраната Тагора, «любовь тем и ценна, что ее отдают недостойному; для достойных есть иные награды».

Любовь – ко всем и всему, что имело место в золотом веке, – уже под подозрением, как нечто граничащее с извращенностью. Опасно говорить о любви к человеку одного с тобой пола – заподозрят в гомосексуализме. Нельзя любить чужого ребенка – обвинят в склонности к педофилии. Искореняется само представление о возможности любви к «ближнему» без каких-либо ограничений. Проявления отчужденности и агрессивности стали более естественными и понятными в этом мире.

Два разных мира олицетворяют собой любовь и разум – условно говоря, золотой век человечества и нынешнюю рациональную цивилизацию. Попытка перебраться из своего мира в чужой и действовать там привычными методами всегда будет выглядеть для окружающих по меньшей мере странной. А. Шопенгауэр называл влюбленных изменниками нашему миру. И это – верное определение. На взгляд убежденного рационалиста, они изменяют всему, чем мы здесь живем. Причем делают это не по умыслу, не по расчету, а непроизвольно, спонтанно. Их радости из другого источника и другого качества, у них иной уровень переживания покоя и нежности, иное отношение к самому себе, своей значимости, иными глазами они смотрят вокруг себя. Это – небожители. Они и мы – существа двух разных миров. Внутренне, сердцем они – за пределами наших обычных хлопот и интересов; любовь – единственный компас их поведения, единственный смысл в жизни.

Однако находиться в этом мире и жить вопреки его законам, жить не по разуму, а только сердечными установками невозможно. Любовь в ее истинном выражении нежизнеспособна в рациональном мире. Она либо отступает перед бытием, теряет чистоту, непосредственность, превращается в блеклое подобие истинного чувства, либо оказывается трагической, роковой. Неуступчивых, не способных на двойную игру изменников реальная жизнь не терпит.

«Кто женится по любви, тот будет жить в печали», – гласит испанская пословица. «Браки по любви бывают обыкновенно несчастны», – вторит ей Шопенгауэр (159, 402). Браки, как известно, заключаются на небесах, но потом неизбежно опускаются на землю. Небесное на земле – «нежить», «небытие». Тут нужно приспосабливаться, крутиться, неоднократно менять мнения и оценки, просто лгать. Для этого человек и приобретает ум. Но как это делать живущим любовью? Невозможно всем лгать, а в отношении кого-то избранного оставаться предельно искренним.

 
Любовь исключает ложь…
Гаснет любовь – и гаснет истина.
 

В.В. Розанов

Трагизм истинной любви в этом мире не могли не чувствовать гении человечества – Данте, Шекспир, Гете, Толстой… У Достоевского жизнь не дает просвета для любви; неблагополучная любовь – удел всех его героев, повсюду она больная, раздвоенная, безысходно-трагическая. «Причина самых жгучих наших мук – это любовь», – пишет А. Франс (146, 34). Для Тютчева любовь – роковое слияние двух сердец. Не оставляет шанса любви в условиях земной действительности Шекспир. Трагической она оказывается для Ромео и Джульетты, Отелло и Дездемоны, Антония и Клеопатры. Трагедией заканчивается любовь Фауста и Гретхен у Гете, Тристана и Изольды у Вагнера, Анны Карениной у Толстого.

Истинная любовь – священное чувство. Герой рассказа Л.Н. Толстого «После бала» говорит: «Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее она становилась для меня». Но неверно было бы считать это чувство бесстрастным, монашеским. Прав Н.А. Бердяев: «Сладострастие вовсе не есть физиологическое состояние» (20, 42). Слияние душ вызывает еще более сладостное, экстатичное переживание, чем сладострастие плоти. Фрейд видел источник творческой активности человека в либидо, считал ее «продуктом сексуальных желаний». Но, видимо, куда большее значение для творческого потенциала человека имеют потребность в истинной любви, неосознанная притягательность переживаний, с ней связанных, и одновременно необходимость решительных преобразований во всем привычном для ее достижения.

Платон в диалоге «Пир» через своего героя Аристофана рассказывает о страдании людей, раздираемых внутри полярными сторонами своей сути, и называет любовью жажду целостности, стремление слиться воедино ищущих друг друга половинок человеческого существа. Для Кришнамурти, современника уже ХХ века, любовь есть не только возможность внутрипсихического единства человека, но и сознание единства со всем существующим в мире. Любящие не знают разделенности. На любовь не влияют приобретенные в этой жизни различия между людьми – возрастные, социальные, имущественные, образовательные, расовые, физические и даже половые. Объединяя людей в единое целое, она способна преодолевать каждое из них и сближать всех имеющих душу. Любовь растворяет одного человека в другом и одновременно объединяет образовавшуюся целостность с высшим и вечным. В любви нет своего и чужого, при ее наличии – все едины.

Древние даже утверждали: скорее любовь, чем сила притяжения, связывает мир в единое целое. Нет связующего средства сильнее любви. Об этом, в частности, четверостишие великого русского поэта Федора Тютчева:

 
«Единство, – возвестил оракул наших дней, –
Быть может спаяно железом лишь и кровью…»
Но мы попробуем спаять его любовью, –
А там увидим, что прочней.
 

Именно атмосфера любви, как мы уже знаем, делала нерушимым единство людей золотого века. Поэтому вопрос «возможно ли единство в мире кесаря?» можно сформулировать иначе: возможна ли любовь в мире лжи, страха и насилия?

На путях искажения человека чуждым его сути миром произошел системный обвал способности любить. Библейское «возлюби» утратило свою значимость. Цивилизованные люди оказались почти не способными подлинно любить женщину, оскудела их любовь к детям, перестали понимать, как можно любить всех людей, утратили любовь к природе и к Богу. Отношения любви заменило постоянное выяснение отношений. Сегодня, утратив способность любить, мы непрерывно выясняем отношения везде и со всеми – детьми и родителями, супругами, соседями, членами ученических и рабочих коллективов, представителями иных политических партий и этносов. Причем делаем это с самыми плачевными последствиями для своего здоровья. Кроме того, более привычным стало смотреть на человека при первой встрече уже не как на достойного любви «ближнего своего», но оценивать его как потенциальный источник и средство личного обогащения. Сегодня люди уже вынуждены выплескивать требующее выхода сущностное чувство не на людей, а на домашних животных – собак, кошек, белых мышей.

Разум и совесть. Еще одним чрезвычайно важным (и предельно близким любви) проявлением активности духовного начала человека является совесть. Как и в случае с любовью, уже веками неподъемным для цивилизации остается вопрос: что есть совесть? Ответить на него с помощью разума, современной психологии и науки в целом не удается, как не удается этот чистый человеческий феномен выработать средствами педагогики. Социальные приобретения лишь засоряют совесть, почти неизбежно делая человека в существующей системе отношений лживым, следовательно, в той или иной мере бессовестным. В итоге на ошибки и тупики обречены любые наши действия без опоры на духовность и ее проявления в мире – любовь и совесть. Жизнь многократно такую связь подтверждает, только мы, уверовав в победность настырных, агрессивных действий, не хотим этого замечать.

Н.А. Бердяев утверждал, что для понимания совести необходимо воспоминание – «воспоминание о жизни истинной», от которой «отпал человек в этот мир греха и скорби». Воспоминание о мире «чистой совести» – это «воспоминание о горнем божественном мире» (19).

Совесть – закон, Богом начертанный в сердцах людей… Во всех делах своих, как светильником, пользуйтесь руководством совести.

Н. Святогорец, теолог

А.Ф. Лосев пишет о «совестливом уме» как о чем-то идеальном. Хорошо бы иметь такой ум. Но в этом понятии две несовместимые части, равноправный союз которых маловероятен. Действовать одновременно по уму и по совести крайне затруднительно. Приоритетом должна быть совесть.

Проблемы с совестью обнаруживают себя лишь в греховном мире. Каждый человек с рождения получает чистое состояние души и чистую совесть. Но потом при жизни в мире лжи и насилия неизбежно утрачивает эту чистоту. В конечном счете чистая совесть оказывается тем, о чем на протяжении всей жизни остается подсознательно скорбеть и мечтать.

Мы, встретив нынче проявление сердечности, правдивости, говорим: есть еще совесть в людях! Значит – сохранилась, не загублена окончательно. И никогда не скажем: совесть развилась, увеличилась в масштабах и все больше проявляется в людях. Не случайно Пушкин призывал «пробуждать в сердцах людей совесть». Именно – пробуждать, а не формировать. И не в разумных конструкциях психики людей, а в их сердцах. Она начинается с переживания чувства стыда и сострадания, а завершается – на верхней ступени своей насыщенности – искренней любовью к ближнему.

Муки совести (угрызения совести) – естественное состояние для человека, сумевшего сохранить подлинность в мире кесаря. Действительность раз за разом буквально вынуждает поступать вопреки закону совести, а затем переживать муки совести. Совесть – это то, что заставляет мучаться, каяться и даже наказывать себя, в том числе смертью. В таких случаях говорят: совесть замучила. «Бог – это твоя совесть. Мучает, грызет, значит, с Богом и разговариваешь», – пишет Е. Евтушенко.

Уже возникает вопрос: а нужна ли совесть? Зачем бередить душу, переживать неудовлетворенность, по сути, карабкаться вверх по гладкой стене, с которой раз за разом приходится срываться? Но это и есть жизнь искреннего человека. Принято призывать к сохранению душевного спокойствия и чистой совести (например, через соблюдение всех законов). В этих призывах – ложь служителей кесаря, пытающихся создать видимость возможности переноса вечного в земное существование. Дьявол хочет, чтобы и в его мире совесть была «чистой». Но для этого люди должны в полной мере принять сатанинские заветы и подавить голос совести, заставить его молчать. Это уже не «чистота», но полное погружение в греховность, в грязь. Более всего жалки те, кто при жизни в мире кесаря пребывает в убеждении, что совесть его чиста.

Философ Л. Шестов, анализируя известное гамлетовское противоречие, замечает, что при отсутствии совести человек, живя только «по уму», был бы счастлив и спокоен. Но совесть, как нечто высшее в нас («она – благословенье неба»), не позволяет удовлетворяться только земными оценками. Она не дает покоя, ее угрызения заставляют сомневаться, «заостряться скорбями». По словам Л. Шестова, вдоль души проходит в этом случае трещина. Самый трудный спор происходит не внутри личности, а между земными и высшими оценками. Душа, как главное связующее звено человеческой психики, «скорбит смертельно» в такие моменты (73).

Нечто совсем иное представляет собой честь. Честь – это потребность иметь лучшую, чем у соседа, машину, дачу, квартиру, работу. Тогда как совесть вызывает мучительное переживание неудобства от того, что ты едешь на богатой машине мимо бедно живущих людей. Совесть, но не честь, побуждает человека в соответствии с библейской заповедью вернуться на малую родину не в лучах славы и преуспевания, а в рубище.

Честь – всегда продукт внешней информации. Причем не самой лучшей. Достоевский даже считал, что понятие «честь» родилось после того, как люди научились лгать. Поэтому совесть, как и все духовное, объединяет людей, честь разделяет. И, говорят, за смертным порогом больше всего понадобится именно совесть.

Очень часто «поднимать знамя чести» приходится силой. На дуэли вызывает честь, но никогда – совесть. Кровная месть также связана с защитой чести. В глубинах феномена чести – тщеславие, следовательно, личная выгода в той или иной, часто хорошо замаскированной (например, интересами Родины, семьи) форме. Честолюбие – основа эгоизма, гордыни, готовности защищать свое имя, свои достоинства, не считаясь с достоинством других. Совесть всегда винит себя, честь – других.

Стыд перед людьми – хорошее чувство, но лучше всего стыд перед самим собой.

Л.Н. Толстой

Честь может проявляться в самых противоречивых действиях и чертах характера. На нее претендуют патриоты и космополиты, олигархи и простые люди, преступники и блюстители порядка… Она может быть поверхностной бравадой и даже прямой ложью – чего стоит, например, понятие «честь бизнесмена» (политического лидера, чиновника). С равной легкостью она может порождать подвиги и преступления, благо и зло, уважение к окружающим и презрение к ним. Совесть на подобную разноголосицу не способна. Для чести важнее внешнее впечатление, для совести – внутреннее ощущение, переживание.

Муки совести заставили библейского мытаря прийти к Иисусу с глубоким раскаянием и стать его верным помощником. Фарисеи (во все времена) больше беспокоятся за свою честь и готовы ради нее физически уничтожать своих противников. Совесть изначальна, и ее нужно в процессе жизни очищать; честь – приобретенное качество, и его можно наращивать, воспитывать, формировать.

В этом мире процесс возвращения можно определить как переход от приоритетов чести к действиям по законам совести. И миру в целом необходимо возвращение в Царство совести. Нынче модно верить, что все можно решить «по-умному». Нет, искреннее, сущностно необходимое человеку решение возможно только по совести.

 
Нет школ никаких, только совесть
Да кем-то завещанный дар!
 

В. Соколов

Совесть – чувство ответственности перед Богом и вечностью за каждый жизненный поступок. Одновременно – и воспоминание о том, что ты есть не только земной, но прежде всего «небесный гражданин» (Гоголь). «Голос совести» – это голос исходной сути человека, божественного дара в нем. Отношения с совестью – лакмусовая бумажка духовного здоровья не только отдельного человека, но и общества. Сегодня эти отношения далеки от тех, что существовали в России прошлых веков, когда среди простых людей было широко признано утверждение: «Живем не для радости, а ради совести». Данное «по совести» слово значило тогда больше юридически оформленного договора. Россияне верили: что по совести, то от Бога. Это в погоне за Западом мы заговорили о приоритетах чести.