Текст книги "Чел. Роман"

Чел уходит к себе раньше обычного. Пятничная гостиная – будут папины друзья – сегодня не для него. Спать его никто не укладывает. Но если ляжет раньше хотя бы на час, для голоса будет только лучше. На это ему перед уходом лишний раз намекает мама:

– Час сна – час голоса.

Чел размещается с книгой оперных либретто на древнем, ровеснике бабушки, диванчике в стиле «чипендейл». Непосредственно под окном, выходящим на набережную. Смартфон намеренно оставляет на письменном столе. Еще за ужином он дает себе зарок не выходить в Сеть до завтрашнего вечера. Зарока хватает на двадцать минут. Патриотическая нудятина раннего Верди не способствует выполнению обещания. Чел бросает книжку в ноги и забирает смартфон со стола. Падает на диванчик. Приподнимается было вернуть гаджет на место. Но быстро сдается и открывает почту. Пусто. И на ее стене без изменений.

– Почему же все-таки Чарли? – шепчет он в задумчивости. Осекается. Не очень ясно – нарушает ли этот шепот день тишины. Скорее нет, чем да. Но лучше все же не отступать от правила. В конце концов какая разница, почему она Чарли. Важно, почему это его так интересует.

С этим вопросом Чел мечется по закладкам, но отвлечься не получается. Собственно, вариант ответа на поставленный им вопрос у Чела только один. Но непонятно, какое отношение эта девочка может иметь к Чаплину? Да никакого. Тогда почему?

Недолго покопавшись в Сети, он обнаруживает кучу фильмов под названием «Чарли». Все ему не знакомы. Знаменитостей с таким именем еще больше. Поиск соответствия бесперспективен – возможных объяснений слишком много и ни одно из них нельзя назвать приоритетным.

Смирившись, Чел оставляет поиски. Если что-то и можно достоверно выяснить, то только у нее самой. Но вопрос о повторном письме, без ответа на первое, Челом даже не рассматривается. Пальцы – и в особенности ее выходка с языком – не могут быть прощены. Как с этим принципом состыкуется приглашение на концерт, он не может объяснить. Выслал и всё тут.

– Чего теперь жалеть? Она все равно не придет, – подытоживает он вслух, не сразу осознавая, что день тишины впервые за долгие годы нарушен самым бессовестным образом. Поняв свою оплошность, Чел вскакивает с дивана и идет к двери. Прислушивается к разговорам в гостиной. Его голос, выразительный и звучный на сцене, остается таковым и в обычной жизни. Четкая дикция и подача в зал даже при разговорах в столовой. Так что в обычный день его наверняка бы услышали в гостиной, но сегодня она полным-полна людьми с такими же, как у него, принципами. Нечего беспокоиться. Все они, в прямом и переносном смысле, слышат только себя. Разве что сестры через стену. Чел снова прислушивается. Нет. Они в гостиной. Радуют глаз оперных звезд ранней девичьей свежестью. Остается бабушка. Но ее комната далеко. Если только ее ночная прогулка по квартире сегодня не стартовала раньше, что сомнительно. Она терпеть не может папиных друзей. Чел тем не менее прислушивается в третий раз. Хрусталь в гостиной шумит не переставая. Но шороха бабушкиных тапочек не слышно. Значит, пронесло. Нарушенный день тишины остается на его совести.

Чел возвращается на диван. Подбирает либретто молодого Верди. Листает десяток страниц. Вспоминает отдельные увертюры и мелодии. Удивляется про себя: «Нет, все-таки какой скачок из серой мыши в гении. И ведь ничего, кроме „Va, pensiero“ – хор из третьего акта оперы Д. Верди „Набукко»Va, pensiero“5757
  «Va, pensiero» – хор из третьего акта оперы Д. Верди «Набукко».


[Закрыть], этого не предвещало, как будто бы…»

Замирает. Нет. Не вслух. Показалось. Второе нарушение за вечер, это было бы уже слишком.

Но опасность заговорить вслух перманентна. И Чел решает-таки лечь спать. Хотя и предполагает, что заснуть вряд ли получится. И не только по причине того, что по обычному графику до сна еще без малого два часа.

Белый потолок встречает его сразу после соприкосновения затылка с ортопедической подушкой. От него укрыться просто. Всего-то закрыть глаза. Но от черно-желтой пелены спрятаться уже не так легко. Она сильнее любого его движения. В единстве с покореженными пальцами она кажется всемогущей. Лицо и глаза Чарли, возникающие мимолетными вспышками, слепят и обжигают, как весеннее солнце. Чел переворачивается на живот и зарывается лицом в подушку. Но весна и в таком положении не покидает его. Быстро выясняется – у Чарли нет какого-то определенного места в пространстве. Она как будто бы везде. Сверху и снизу. Слева и справа. Снаружи и внутри.

Сменив положение лежа с живота на спину десятки раз Чел засыпает глубоко за полночь. А утром, впервые за долгое время, дослушивает будильник до самого конца. И странно, JDF вдруг не кажется ему чем-то недостижимым. Напротив, Чел, вспоминая его торжествующую улыбку с постановки «Цирюльника» в «Метрополитен», с какой-то невероятной, физически достоверной отчетливостью ощущает себя на его месте. Бескрайние овации, накрывшие JDF после «Cessa de più resistere», сопровождают Чела весь день. Они слышны только ему и умолкают в полуминутном диминуэндо на ступенях храма, за два часа до концерта.

В импровизированной гримерке-келье он размещается вместе с другими солистами: девочкой виолончелью и мальчиком альтом. Они уже встречались и ранее в подобных праздничных солянках. Имен их Чел не помнит. Афиша для солиста – это поиск себя. Все прочие – туман, расплывчатость Дали…

На распевку приходит отец, с какой-то девушкой в пошловато-красном вечернем платье с обширным декольте. Представляет ее сыну, но по взгляду Чела отец понимает, что знакомить их сейчас – напрасная трата времени. Мальчик смотрит в «четвертую стену»5858
  «Четвертая стена» – воображаемая стена между актером и зрителем в традиционном театре.


[Закрыть] – и явно не запомнит ни лица, ни имени «красного платья». Отца узнают родители альта и виолончели и на пару минут отвлекаются от своих чад. Отец снисходит до них. Хвалит их детей фразами из эпигонской заказной статьи. Тут же извиняется перед своей спутницей и прочими, прося для них с Челом пять минут уединения. «Гримерка» освобождается. На двадцать пять. Но никто из стоящих в коридоре не смеет прервать процесс. «Декольте» берет под руку мама и уводит в зал. По завершении распевки отец целует Чела в лоб и выходит, пройдя мимо ожидающих его, будто они совсем не знакомы.

Номера Чела в программе распределены идеально. Первая «Ave Maria» Баха-Гуно – сразу после увертюры. Через два инструмента и хор следует «Lagrima». Еще перебивка на инструменты и хор. И в финале вторая «Ave Maria» – Шуберта.

На какое-то время Чел теряет Чарли. Он слишком сосредоточен. Но с первых нот Баховской прелюдии до мажор Чарли возвращается. «Четвертая стена», отгородившая его от всех присутствующих в храме, не спасает от нее. Поглощенный Чарли, будто лавиной, Чел поет, как ему кажется, а капелла – он не слышит оркестра и не видит дирижера. Бурные аплодисменты и сестринское браво не приводят его в чувство, хотя и дают понять, что все в порядке. По-прежнему не видя ничего вокруг, но с Чарли перед глазами, Чел уходит в боковую галерею – место для отдыха солистов. Он садится на молитвенную скамью и утыкается лбом в стену, вплоть до своего номера не меняя положения.

На «Lagrima», сразу за арпеджио, «четвертая стена» падает. Он видит Чарли в дверях. И настоящая слеза скатывается по его щеке. Отец, заметив ее, вздрагивает: невозможно петь по-настоящему плача. Мама судорожно хватает отца за руку, подумав о том же. Сестры, белыми гимназическими воротничками обрамляющие с двух сторон девушку в красном, синхронно зажмуриваются от охватившего их ужаса. И даже «платье» берет паузу в своих размышлениях о ее шансах задержаться в этой семье надолго. Но несколькими мгновениями позже все понимают, что все возможно – их мальчик поет как никогда, как никто до него не пел…

Челу кажется, что Чарли плачет, что между ними нет полного зала, а она совсем рядом – ближе чем на расстоянии вытянутой руки, но чуть дальше губ – что влажный блеск ее глаз заметен каждому, что зрители не разделяют их, а находятся вокруг, что ему хочется быть как можно ближе к Чарли, что он делает шаг навстречу, но тут же в нерешительности отступает, что он не понимает, чего хочет и колеблется, зная лишь, что она здесь, чтобы видеть, чтобы слушать его и никого кроме, что она так рядом, что ему не надо прислушиваться, чтобы услышать частый стук ее сердца – оно будто бы одно на двоих – что они дышат вместе, что в храме, как и в душе человеческой, нет потолка, что дыхание их вбирает в себя всю бескрайность бесконечного неба и что так будет теперь всегда и всюду, пока смерть навсегда не соединит их…

Едва оркестр затихает, храм накрывает овация. Потрясенный отец, аплодируя, кричит жене на ухо:

– У нас ужо, «музчина», заинька! Ты слышала?! Хе-хе! Мужчина!

Мама, не находя слов, отвечает ему изумленными, широко распахнутыми глазами. Отец между аплодисментами корчит восторженные рожицы сестрам и отдельно многозначительно перемигивается с «красным декольте». Не прекращая рукоплесканий, он поворачивается к сцене, но через несколько хлопков застывает в изумлении. Чел не кланяется и не благодарит, а смотрит куда-то в сторону входных дверей. Но мало того, он вдруг, вместо положенной боковой галереи, спускается в зрительный зал и по центральному проходу направляется на выход, постепенно ускоряясь, у самых дверей и вовсе перейдя на бег…

Чел вылетает из притвора, когда Чарли только-только скрывается в дворовой калитке. Секунды достаточно, чтобы понять: он не ошибся, связав ее прозвище с Чаплиным.

Выбив на лестнице перед входом ожесточенную чечетку, ступень за ступенью, Чел длинными шагами преодолевает двор и бросается вслед за Чарли, еще, к его счастью, не перешедшей на бег. Он догоняет ее в трех шагах от светофора и преграждает путь. Чарли натыкается на него и отступает на шаг назад. Чел подхватывает ее взгляд и сразу улавливает ноты какой-то беспомощности и обиды. Ему хочется спросить ее, в чем он провинился перед ней, но дыхание перехватывает комком в горле. Чел делает несколько судорожных вдохов и невольно задерживает третий. В этот момент Чарли показывает пальцем на себя – точно в грудь – следом кладет палец крестом на рот, потом касается им уха. В завершении медленно качает головой. Челу требуется несколько мгновений, чтобы соединить жесты в очевидную цепочку слов: «я – говорить – слышать – нет». Еще несколько мгновений уходит на то, чтобы понять: движения рук – не сиюминутная случайность. Отточенная чистота исполнения говорит о том, что эти жесты – привычные и повседневные. Единственно возможный для глухонемого способ общения.

– Нет, – качает Чел головой, отчаянно не желая этому верить.

– Да, – кивком утверждает неизбежное Чарли и, обогнув Чела по левую руку, переходит улицу на загоревшийся вовремя зеленый. Чел остается на месте и не смотрит удаляющейся Чарли вслед.

VII

Белая завершает перевязку и, хлюпая латексом, снимает перчатки. Линер меряет ногами палату от двери к окну, переваривая увиденное. Ее лицо сказочно переливается в преодолевшем бабочную мозаику свете, но остается тем не менее сосредоточенным и бесстрастным. После снятия нижнего, шоколадного слоя любопытство Глеба берет верх над отвращением и страхом, и теперь – явно шокированный увиденным – он бессмысленно пялится в ноут. Пальцы его безжизненно лежат на клаве, и когда Белая намекает ему на то, что Чела неплохо было бы вернуть обратно, он долго не может понять, чего она от него хочет. А когда наконец понимает, то исполняет просьбу спокойно и не противясь, даже как-то по-особенному бережно. Смартфон он аккуратно кладет под самый палец, и Чел мгновенно находит его.

Линер останавливается у окна. Белая не спеша моет руки. Шелестя упаковкой достает одноразовое полотенце. Линер терпеливо дожидается окончания гигиенической процедуры и только после того, как полотенце оказывается в мусорной корзине, спрашивает:

– Ваш прогноз?

– По поводу.

– На окончание процесса.

– Что именно вас интересует?

– Второе тело.

– Ну, вы же видели… Оно уже вполне отчетливо… Я собственно и не перевязывала сейчас… Так… Прикрыла только… Процесс ускоряется… Они будто спешат куда-то… Сутки… Может, и меньше… Все-таки необходима более серьезная научная экспертиза. Я…

– На данный момент – это исключено, – отрезает Линер.

– Это в связи с толпой на улице?

– Прежде всего.

– То есть если бы не было людей…

– Если бы, – повторно отрезает Линер. – Если бы не было вчера… Я понимаю вас, но пока так… До вечера ситуация разрешится. Это я вам могу гарантировать. Как? Не знаю. Это не моя компетенция и не мой уровень. Я так же, как и вы, относительно мелкая деталь в этом механизме. Не мы будем решать, что с этим всем делать. Ситуация уже вышла на мэра, а возможно, и дальше. Так что будем выполнять наши обязанности…

– И будь что будет, – завершает Белая мысль Линер и после короткой паузы интересуется:

– Вам, может, чаю или кофе?

– Нет, спасибо. Глеб, вы?

– Нет, не хочу.

Белая усмехается.

– Никто ничего не хочет.

– Вы о чем? – недоумевает Линер.

– С ночи в больнице никто ничего не ест. Отказались от завтрака и обеда. Даже то, что родные приносят, не едят.

– Причина?

– Сытые. Нет чувства голода.

– Ну, чему удивляться? У больных это бывает.

– Поголовно? А медперсонал?

– Вы это с ним связываете? – уточняет Линер.

– А с кем или чем вы предлагаете это связывать?

– Срок еще не большой, чтобы делать выводы.

– Да нет. Достаточный…

Линер не спорит дальше. Уж ей-то с двумя ее пассажирами давно пора обедать. А нет желания. И у них нет. Дрались по прибытии, а сейчас успокоились, как и нет их вовсе. И это не утренняя потеря аппетита. Это действительно чувство легкой, но вполне достаточной сытости.

Линер болезненно морщится – необъяснимое множится. Следствие даже не топчется на месте. Оно идет назад. Оно держится на не имеющей существенного подкрепления зацепке: эти двое как-то связаны с терактом. Не как пострадавшие. А как возможные исполнители-участники. Зацепка крошечная. В иной ситуации такие зряшные гипотезы не идут в разработку, но теперь…

– Я пока не нужна? – интересуется Белая.

– А? Что? Нет, нет… Пока нет. Я позвоню, если что… А впрочем, анализы тканей… Вы же их взяли? Как будут готовы, сразу заходите. Очень нужная информация.

– Хорошо, так и сделаю.

Белая выходит. Линер замечает прострацию Глеба и приводит его в чувство:

– Глеб, не выпадаем. Я жду анализа текста. Работаем.

– А да, да… Есть. Так точно, – выпаливает Глеб скороговоркой и словно прячется от Линер за ноутом.

Линер садится на место и в который раз просматривает записи взрыва с камер видеонаблюдения, шаг за шагом анализируя возможную цепочку событий:

«Да, вот они спускаются с перехода. Она держит его за руку. Подходит поезд. Ускоряются. Сталкиваются с женщиной, выходящей из вагона. Она их разъединяет, как разрывает цепь. Бросаются друг к другу. Он реагирует позже: между ним и женщиной – метр-полтора. Девушка натыкается на нее. Пытается обойти. Женщина разворачивается к ней лицом. Девушка смотрит на своего спутника из-за ее плеча. Взрыв… Большая часть заряда всегда на животе. Иногда весь. Легче скрыть. Одеждой и особенностями женской фигуры. Девушка принимает на себя основной удар. Ее просто рвет на части. Кого-то она тем самым спасает. Она будто на гранату ложится. Но и у него, несмотря на направленность взрыва, нет шансов. Он слишком близко к эпицентру…»

Линер смотрит несколько секунд на движущийся вопреки ее выводу палец и не без усилия возобновляет мыслительную цепочку:

«Теперь та самая зацепка-гипотеза. Что если эта встреча – план такой? Две смертницы в одном зале? Одна туда приезжает, другая приходит? Если присмотреться – они будто обнимаются перед взрывом. Что дает такая схема? Вроде бы два теракта для них лучше одного. С другой стороны, не надо вешать заряд большой мощности на одно тело. Можно объединить его в одной точке при помощи двух смертниц. Здесь сразу два момента: меньший заряд не так заметен. Кроме того, двух вышедших на исполнение смертниц, тем более в большом городе, отследить в разы сложнее, чем одну. Против этого – сложная логистика: свести в одной точке метро два тела с секундной точностью. Женщина не ждет их в центре зала. Она выходит из вагона, в который молодые люди вроде бы хотят войти. И они не ждут ее на месте. Они идут навстречу. Переход длинный. Пара минут. Так свести траекторию движения людей и поезда даже при детальном знании расписания – нереально. Ладно, положим, они это делают и она действительно смертница. Чисто внешне – очень странная. Лысая девушка в желтой парке, явно не ее размера. Кистей рук не видно. В рукавах. И ноги… Что-то с ними не так…

Линер всматривается и укрупняет.

«И она босая! Как их впускают в метро? Нельзя же не заметить. Чертовщина какая-то… Но если оставить в стороне эмоции, то размер парки и комплекция девушки удобна для шахидского пояса. Но слишком броская внешность демаскирует все. Не июнь месяц все же. Предновогодняя неделя, а эти двое бродят по городу босиком. Речь уже не о том, как их впускают в метро. Вопрос в том, каким образом они сюда вообще добрались, в таком-то виде. Тут явный перебор с отвлекающим маневром. Он не столько отвлекает, сколько призывает разобраться, в чем тут дело… Нужно изучить весь их путь – от самого входа на станцию…

В палату стучатся.

– Да, входите, – не отрываясь от видео, откликается Линер. Она так поглощена просмотром, что только вежливый кашель у входа заставляет ее поднять голову. В кабинете – Лесков. Возвышающийся за его спиной Опалев мрачен дальше некуда.

– Юлия Вадимовна, есть необходимость в нашем общем совещании, – информирует Лесков. Опалев, не меняя выражения лица, молча кивает в знак согласия.

– Хорошо. Здесь?

– Почему нет, – соглашается Лесков.

Косится на Глеба. Линер успокаивает:

– Я же говорила – Глеб максимально в теме. Он может присутствовать.

– Как скажете, Юлия Вадимовна. Ваш сотрудник – ваша ответственность.

Лесков берет один стул у стены. Предлагает другой Опалеву. Тот, жестом, отказывается и продолжает стоять, опираясь о дверной косяк.

– В ногах правды нет, Иван Сергеич, – пробует шутить Лесков, открывая ежедневник.

– Вроде как в жо… – начинает Опалев и осекается, в очередной раз перебарывая себя:

– …Она есть?

Линер улыбается.

– Так и выше, как известно, нет. Но чего стоять-то, раз можно присесть, – гнет свое Лесков.

– Ладно вам о моих ногах… Я уж как-нибудь… сам о них позабочусь… К делу давайте…

– Ну, к делу так к делу… Юлия Вадимовна, надо скоординировать совместные действия…

– А мы разве их не координируем?

– Да, но проблема не решается.

– А какая наша основная проблема?

– Я не знаю, как вам ее определяет ваше руководство. Но в целом, если вести речь вообще о государственном интересе в текущий момент времени, наша задача – устранить массовые беспорядки.

– А они есть?

– Разве нет? Вы видели последние выпуски новостей?

– Нет. Некогда, знаете ли, – привирает Линер.

– Давайте глянем, чтобы не быть голословными. Рабочий?

Лесков указывает на телик на стене.

– Не знаю. Не включала…

На третьей кнопке Лесков натыкается на Сбитнева, останавливается и добавляет громкость.

– …Информация, которая приходит к нам из 91-й больницы, однозначно указывает, что все происходящее – тщательно спланированная акция. Иначе чем объяснить такую невиданную активность горожан. Люди потоком прибывают к больнице с разных концов города. Возможно, это движение уже перекинулось и на область. Но точных данных на этот счет нет. О том, какую конкретную цель преследуют все эти люди, известно мало. На поверхности мы имеем некого больного, находящегося в реанимационном отделении. Чудом выживший в теракте, он как будто бы и есть источник всеобщего притяжения. Именно благодаря ему, как утверждают очевидцы, в больнице выздоровели уже десятки, а может, и сотни человек. Как он это делает – совершенно не ясно. Странно другое: быстрота, с какой информация о чуде разошлась по городу. И еще более странно – доверие к ней населения. Показательно в этой связи, что опрошенные на улице ссылаются не только на сообщения в различных СМИ, но и на некий внутренний голос, который сказал им идти к больнице. При этом тех, кто реально видел этого таинственного и всемогущего пациента, не много. Нашему корреспонденту удалось пообщаться с одним из очевидцев:

– Представьтесь, пожалуйста.

– Алексей Прозоров.

– Вы были, насколько я знаю, в реанимационном отделении этой больницы?

– Да, был.

– Вы один из пострадавших в теракте?

– Нет. Я раньше. Четыре дня как. В коме был. На велике ехал. Сбили. Тяжелая черепно-мозговая. Овощ, короче.

– И как же вы? Вот, стоите теперь здесь…

– Да как все…

– Что значит – как все?

– Встал и пошел.

– Вот так просто встали и пошли?

– Да. Только трубки там всякие, да провода долго отцеплял…

– А врачи что вам сказали?

– Ну, осмотрели, конечно. Главная их, Маргарита Анатольевна, была… Все головой качала… Вызвали моих, они одежду привезли, я и вышел.

– А лечение?

– А чего лечить? На мне ни царапины.

– А его, ну, того самого, из-за которого это все происходит, вы видели?

– Чуть.

– Это как?

– Я в соседней палате был. При выписке напротив третьей стоял – он там лежит. Ну, и видел мельком. У окна лежит спиной к двери. Весь в бинтах. Руки правой нет. И вроде ног тоже. Но насчет ног я не уверен. Плохо видно было, да и дверь быстро закрыли.

– А вы уверены, что он – причина вашего излечения?

– Так если б я один был такой… Я пока выписки ждал, все отделение на ноги встало. Вы бы видели. Ходят по коридору в бинтах, да трубках, в ночнушках этих больничных, кто и вообще в чем мать родила. Орут, кричат, кто и ревет от радости. Счастье такое, вы себе не представляете. Сестры с врачами мечутся, что делать – не знают…

– В котором часу вы это наблюдали?

– Да ранним утром еще, совсем ночью. Там сейчас вообще никого. Всех выписали. Пуста реанимация…

– Вот такое чудесное спасение целого реанимационного отделения. Сложно сказать, насколько можно доверять этому рассказу. Как и многим иным подобным. Очевидно другое – слухи о выздоровлениях распространяются с невероятной быстротой и притягивают к больнице горожан. И счет здесь идет уже на тысячи. Вот съемки нашего дрона. Мы получаем эти кадры в режиме реального времени. Это 91-я больница и ее окрестности. Как видите, все близлежащие кварталы в радиусе двух-трех километров заполнены людьми. Одна большая пешеходная зона. По сообщениям очевидцев, ситуация в метро напоминает час пик в будни, хотя сегодня, как известно, воскресенье. Та же картина и на дорогах. Стоит отметить, что ОМОН контролирует лишь территорию непосредственно вокруг больницы и внутри нее. Можно видеть, как омоновцы выстроили несколько рядов оцепления по периметру внутреннего двора, дабы исключить, я думаю, любую возможность прорыва к реанимационному отделению. Оно наиболее старательно охраняется, что лишний раз доказывает – именно в этом отделении и находится виновник происходящего… В связи с чудесным и, прямо сказать, мистическим характером наблюдаемых событий мы обратились к…

– Эти дроны… надо убирать… – цедит по слогам Опалев.

– Вы что же сбивать их предлагаете? – язвит Линер.

– Ну, зачем же сбивать? – вступается за Опалева Лесков. – Есть радиоэлектронные средства. Но что деятельность этих беспилотников надо как-то ограничить – это однозначно.

– Пожалуй… – неопределенно, скорее чтобы закрыть тему, соглашается Линер и переводит взгляд на телик, в котором, к своему удивлению, видит игумена из соседнего с больницей монастыря.

– Я так понимаю, пошли эксперты… – ухмыляется она. Лесков вторит ей похожей ухмылкой. Опалев хмурится, но непонятно, что его напрягает больше: мнение «эксперта» или настроение коллег. Частый гость «горячих точек», с их неумолимой окопной правдой, Опалев давно не ухмыляется при виде священников, где бы и чтобы они ни говорили:

– …Чудо, ныне нам явленное, – благодать Господня. И первый исток его – вера свершающего. Вера в то, что для Бога все возможно. Ибо там, где для твари земной конец пути, для Бога начало, невозможное – его стезя, небывалое – повседневность… Второй исток чуда – любовь, которая все терпит и все переносит, любовь, которая сильнее смерти и дальше жизни земной. Любовь, которая и есть Бог. Чрез нее Господь являет нам себя во спасение наше, а любящие – дети его возлюбленные. Жертва их велика. Плоды – жизнь вечная…

Лесков раздраженно качает головой и выключает телик. Поворачивается к Линер, с которой у него в кои-то веки совпадает настроение:

– Все понятно, я думаю, и без этих… Ну, что вы скажете?

Но Линер, к его удивлению, пожимает плечами:

– Так нет же массовых беспорядков… Есть несанкционированное собрание людей. Да, массовое. Очень даже массовое. Но разве имеются факты каких-то насильственных действий, порчи имущества, каких-то призывов экстремистского свойства?

– Нет таких фактов.

– Тогда о каких беспорядках идет речь?

– Юлия Вадимовна, давайте не будем копаться в терминах. Мы не учебник по праву с вами пишем. Обзывайте происходящее как угодно: беспорядки или несанкционированный митинг – это не меняет задачу. Нам нужно устранить толпу вокруг данной больницы. И здесь все средства хороши. Вот их и нужно обсуждать, а не термины.

– Хорошо, не будем обсуждать термины. Тем более что поставленная вами задача мне кажется абсолютно верной. Есть информация последнего часа: на сегодня планируется второй теракт. По крайней мере, он весьма вероятен.

– Насколько реальна опасность? – вступает Опалев, отслонившись от дверного косяка.

– В процентах не скажу. Но вторая группа смертниц до сих пор в городе.

– Значит, максимально высока.

– У нас и так красный уровень5959
  Красный уровень – максимальный уровень террористической угрозы.


[Закрыть]. С нашей стороны ведется работа. Связь, квартиры, их руководство на юге… Здесь часть «маркеров» в толпе – наши…

Опалев перебивает:

– Да, я в курсе. Мои уже с ними сталкивались.

– Как это они их вычислили? – сомневается Линер.

– Гражданские не увидят… Можете не беспокоиться… Но мои ребята не лаптем щи хлебают…

– Только давайте без вот этой межведомственной канители. Хорошо? – обрывает Лесков. – Не до этого сейчас… В любой момент может рвануть в прямом смысле этого слова. А мы тут выясняем, кто круче… Нам нужен предварительный план совместных действий. Нужно если и не приводить его в жизнь самим, то подготовить к прибытию высшего руководства.

– О каком уровне идет речь? – уточняет Опалев.

– Пока на уровне субъекта. Но еще пара таких часов – и на федеральный выйдем. Толпа прибывает. Глазом не моргнем…

– Когда приедет… ВАШ? – уточняет Опалев.

– Час-полтора. Может, и раньше. Но ТАМ, вы понимаете, не все от него зависит. Но МОЙ максимально информирован.

– ТАМ знают о происходящем? – в свою очередь уточняет Линер.

– Знают, конечно. МОЙ как раз докладывает. Но вряд ли ТАМ осознают истинный масштаб.

– А сопутствующие факты берутся во внимание?

– Климат, флора, фауна и вот он?

Лесков указывает ежедневником на Чела.

– Да.

– Я не докладывал.

– Почему?

– Юлия Вадимовна, докладывать нужно о том, в чем ты хотя бы частично отдаешь себе отчет. А я ничего удобоваримого ни от вас, ни от экспертов до сих пор не добился. Это «теликам» можно выдавать в эфир все подряд, чтобы не переключали, а я выглядеть идиотом и тем более подставлять на ТАКОМ уровне своего шефа не буду. Стар он, чтобы быть клоуном. Да и я не хочу им быть…

Линер язвит:

– А вас не смущает, что телик и интернет набиты инфой? Она в свободном доступе. Фото, видео, комментарии. Вы прячете то, что давно всем известно.

Лесков взрывается в ответ:

– Что всем известно, Юлия Вадимовна? Известны факты, но не их причины. Да, все всё видят. Спрашиваешь: почему, откуда? Руки в стороны! Или вы уже что-то накопали? Так говорите, а не придирайтесь к моей информационной политике.

Лесков умолкает, ожидая ответной реакции, но Линер выслушивает отповедь с каменным лицом и нарочито молчит, вынуждая Лескова продолжить:

– Сами по себе климатические изменения такого рода возможны. Особенно у нас. Ничего сверхъестественного в этом нет. Растительность и животный мир объяснить сложнее. Но и в них также нет ничего выходящего за рамки реальности. Все это в любом случае не принципиально, люди собрались здесь не из-за этого…

Линер не выдерживает:

– Поэтому меня и удивляет, что вы умалчиваете о фактах, которые хотя бы в теории можно объяснить и которые к массовым, как вы говорите, беспорядкам не имеют никакого отношения.

Лесков гнет свое:

– Юлия Вадимовна, оставим природу биологам. Давайте говорить о нем… Там, на людях, мы можем говорить все что угодно, но здесь, для себя, мы должны принципиально решить: мы связываем именно с ним все те массовые исцеления, которые здесь наблюдаются, или это просто совпадения по времени и месту? Да или нет? Здесь ваше мнение приоритетно. Вы с ним работаете. Наша информация – ваша информация, – подытоживает Лесков. Смотрит на Опалева, ища поддержки, и находит ее:

– Согласен.

Линер чувствует себя загнанной в угол. Ее вынуждают прямо высказаться, чего она не любит, но деваться некуда:

– Мое мнение – эта связь есть. Доказательства чисто эмпирического свойства, но они налицо.

Лесков удовлетворен:

– Вот! Что и требовалось доказать… Отсюда и элементарная логика наших возможных действий.

– О чем вы?

Линер раздражает Лесков – чем дальше, тем больше.

– Элементарно, Юлия Вадимовна… Есть тело – есть проблема. Нет тела – нет проблемы.

– Вы что же уничтожить его предлагаете?

– Ну, зачем же так сразу – уничтожить… У нас есть варианты. Много вариантов. Тело можно просто вывезти. А можно вывезти, оставив на его месте другое. Или вовсе муляж. Да, и вывезти можно по-разному. Открыто и скрыто. С объявлением места нахождения и без. Видите, сколько возможностей…

Лесков довольно улыбается.

– Уничтожение тела – крайний случай…

– Но… его тоже… необходимо… иметь в виду, – вторит Лескову Опалев.

Линер бросает взгляд на Опалева и понимает, что они с Лесковым пришли к ней, все предварительно обсудив. От нее требуется визировать уже принятое ими решение.

«Но какое? К чему они пришли?» – про себя пытается догадаться Линер. Взгляд Опалева дает понять: уничтожение для него – совсем не крайний вариант. С Лесковым сложнее. Но и он пойдет на это без каких-либо нравственных мук. Ее следственный интерес для них вторичен. Они вообще о нем ничего не знают.

– Есть один момент, который вы не учитываете.

– Какой? – расслабленно интересуется Лесков. Ему кажется, что он выигрывает битву.

– Есть основания полагать, что он участник теракта.

– Он – смертник? – удивляется Лесков. – Речь же шла о женщине…

– Да, с ним была девушка… Он возможный подрывник…

– Подрывник… в эпицентре? – теперь уже не верит Опалев.

– Юлия Вадимовна, вы ничего не путаете? – поддерживает его Лесков.