Текст книги "Три побоища – от Калки до Куликовской битвы (сборник)"

* * *

Родственников в Новгороде у Бедослава не было, здесь имелся у него один давний приятель Степан по прозвищу Колтыга. На здешнем славянском диалекте «колтыга» означает колченогий, хромой. Степан еще в детстве сломал левую ногу, упав с дерева. Нога срослась неудачно, и с той поры Степан охромел.

Занимался Степан Колтыга извозом. У него имелась большая добротная телега и пара хороших лошадей. Иноземные купцы, прибывавшие в Новгород водным путем на кораблях, нанимали извозчиков, вроде Степана Колтыги, для доставки своих товаров сухим путем в ближние к Новгороду города: Торопец, Псков, Вышний Волочек, Русу, Торжок… Иные из купцов забирались и дальше по лесным дорогам, до Полоцка и Твери.

В один из своих приездов в Торжок Степан Колтыга и свел знакомство с Бедославом, который починил сломанный бортик на его возу. Когда Бедослава постигла беда, то его, раненого и полуобмороженного, приютил в своем доме Степан Колтыга. Оклемавшись от раны, Бедослав принялся плотничать, не гнушаясь никакой работой. Работал он и в артели, но чаще предпочитал трудиться в одиночку. Почти все заработанные деньги Бедослав отдавал Степану и его жене Марфе, себе оставлял самую малость для покупки новой одежды и обуви.

Степан знал об увлечении Бедослава легкомысленной Лукерьей и о том, что с некоторых пор сердце Бедослава полонила красавица Василиса, замужняя купчиха. Степан пытался отговаривать Бедослава от этой тайной связи с Василисой, ибо ему было ведомо, сколь могущественны новгородские купцы-толстосумы.

«Коль разнюхают родичи Василисы иль супруга ее, на чье теплое ложе ты покусился, друже, то не оставят от тебя ни рожек ни ножек! – молвил Степан Бедославу. – Я тебе ничем помочь не смогу, ибо человек я маленький. А вся власть в Новгороде у купцов и бояр! Помни об этом, приятель, когда вновь станешь обнимать Василису».

Вскоре после стычки Бедослава с Иваном Мелентьевичем подвернулась Степану Колтыге работа – доставить груз одного немецкого купца в Псков. Обоз из двух десятков возов ушел из Новгорода в конце августа. Через неделю Степан Колтыга вернулся обратно с деньгами и подарками для жены и детей.

Вечером у Степана с Бедославом произошел такой разговор.

– Слушай, друже, что мне удалось узнать во Пскове, – приглушенным голосом молвил Степан, уперев локти на край стола. – Немец, товар коего я отвозил в Псков, оказывается, дружен с псковским боярином Твердилой Иваньковичем. Товар выгружали на подворье у Твердилы.

Мне удалось краем уха подслушать, о чем калякают Твердила и Норберт, купчишка немецкий. Норберт по-нашему хорошо говорит. Твердила сказал Норберту, что его крестница Мстислава осенью замуж выходит за новгородского купца Терентия Власича, а посему подыскивает он подарок для крестницы. Твердила просил Норберта пособить ему в этом деле. Норберт похвастался, мол, ему есть чем порадовать Твердилу и Мстиславу. После чего оба ушли в терем смотреть какие-то золотые украшения, привезенные Норбертом из Любека.

Бедослав отодвинул от себя недопитую кружку с квасом и пытливо взглянул на Степана.

– Ничего не путаешь? – волнуясь, промолвил он. – Именно такие слова и говорил Твердило?

– Правду говорю, друже, – сказал Степан. – Твердило добавил еще, что помолвка Мстиславы с Терентием Власичем уже состоялась, мол, теперь дело за свадебным пиром.

– Ну и дела! – покачал головой Бедослав. – Так вот по какой причине Терентий из Пскова носа не кажет. Надоела ему дочь купеческая, решил взять в жены дочь боярскую!

– Расскажи об этом Василисе, – предложил Степан Бедославу. – Она тебе нравится, вот и действуй! Терентий дурень набитый, ежели красавицу Василису на какую-то Мстиславу променял. Лови удачу за хвост, друже!

– Не могу я пойти на это, – вздохнул Бедослав. – Будет лучше, ежели Василиса узнает обо всем не из моих уст. Я-то к ней тянусь со всей душой, но есть ли в ней чувства ко мне, бог ведает. Она же купеческая дочь, а я – бедняк безродный. К телу своему Василиса меня допустила, но сердце свое она мне пока не открыла. Понуждать Василису к этому я не имею права. Опять же родня у нее имеется, которая не допустит, чтобы Василиса связала свою жизнь с таким оборванцем, как я.

Бедослав опять тяжело вздохнул и потянулся к кружке с квасом.

– Временами и смерд боярыню берет, – проговорил Степан. – Не унывай раньше времени, младень. Ты вон какой статный да пригожий! И годами моложе Терентия. Бабы на красивое падки. Окрутишь Василису – станет она твоей, а промедлишь – другому она достанется. На такую красавицу многие облизнутся: и юнцы и вдовцы.

– Отступаться от Василисы я не собираюсь, – сказал Бедослав, отхлебнув квасу, – но и влезать в ее отношения с супругом мне как-то не с руки. Чего доброго, Василиса подумает, что я из корыстных побуждений льну к ней и на мужа ее наговариваю. Нет, нельзя мне являться к Василисе недобрым вестником.

– Ну, давай я расскажу Василисе про псковскую зазнобу Терентия, – промолвил Степан, тронув друга за плечо.

– Тебе тоже нельзя влезать в это дело, Степа. – Бедослав затряс спутанными космами. – Ты мой ближник. Я живу в твоем доме. Василиса знает об этом. Она и в твоем поступке корысть углядеть может.

– Не хочешь навязываться Василисе. – Степан смерил Бедослава насмешливым взглядом. – С твоей гордостью токмо в парче ходить!

– Для начала мне и впрямь неплохо бы приодеться, – ворчливо обронил Бедослав. – Купцы и бояре всякого человека встречают по одежке. Деньгами мне нужно разжиться, покуда Терентий во Пскове Мстиславу обхаживает.

– Что ж, ты – человек свободный, – рассудил Степан, – хоть и ходишь не в шелках, зато долгами не обременен. А коль зазвенит серебро у тебя в кошеле, то ты и всякому купцу ровней станешь. Однако для большого заработка тебе нужно в артель наниматься, которые деревянные терема возводят и бревнами улицы мостят в Новгороде, либо идти на верфи ладьи строить.

– Верно молвишь, друже, – проговорил Бедослав. – Завтра же схожу на пристань, потолкаюсь среди корабельщиков.

После всего услышанного о Василисе из уст Лукерьи Иван Мелентьевич совсем покой потерял. Никакие дела на торгу не шли ему на ум. Обходя свои торговые лабазы, Иван Мелентьевич срывал свое раздражение на своих помощниках, придираясь к ним по всякому пустяку.

Направляясь к мосту через Волхов, Иван Мелентьевич неожиданно столкнулся с купцом Яковом, по прозвищу Катырь. Яков любил нагонять на себя важность, хоть и был еще молод, но всюду ходил с посохом в руке. Отсюда он и получил свое прозвище. «Катырем» новгородцы называли посох и вообще любую длинную палку.

Яков был нечист на руку, поэтому Иван Мелентьевич с ним не знался и никаких дел не вел. Они были давними знакомцами, поскольку когда-то жили на одной улице.

Иван Мелентьевич очень удивился, когда Яков после обмена приветствиями завел с ним речь о Василисе, сетуя на то, что та вот-вот овдовеет в неполные двадцать пять лет.

– Что ты мелешь, пустомеля! – рассердился Иван Мелентьевич. – Супруг Василисы жив-здоров! Терентий в Пскове пребывает, дела у него там.

– Ты что же, ничего не знаешь?! – Яков изумленно приподнял свои густые брови, чуть вытаращив круглые бледно-голубые глазки. – Так я тебе сейчас все поведаю, приятель.

Вцепившись в локоть Ивана Мелентьевича, Яков чуть ли не взахлеб принялся рассказывать ему о намерении Терентия жениться на некоей знатной псковитянке. Мол, уже и помолвка состоялась.

– Кто тебе наплел об этом? – спросил Иван Мелентьевич, высвободив свою руку из цепких пальцев Якова. – Где ты наслушался таких бредней?

– Слухом земля полнится, – с таинственной полуулыбочкой ответил Яков. – Я же не из злорадства говорю об этом, Иван. Пес с ним, с этим Терентием! Он никогда мне не нравился. Оставит Терентий Василису, ей токмо лучше будет. Выйдет Василиса замуж за такого человека, который по-настоящему ее любить будет.

– Ты к чему это клонишь? – насторожился Иван Мелентьевич.

– А к тому, что намерен я посвататься к Василисе, – проговорил Яков, чуть приосанившись. – Ты же знаешь, что я вдовствую уже второй год. Со мной Василиса будет счастлива. Терем у меня добротный, земля есть по реке Мсте, где я выращиваю лен и овес. Добра всякого у меня полны сундуки…

– Ты скажи, какая ворона тебе такое накаркала? – потребовал Иван Мелентьевич, нависая над коротконогим Яковом. – Почто я об этом ничего не знаю?

– На торгу об этом люди говорили, а я подслушал, – пожал плечами Яков. – Люди зря трепаться не станут. Иван, ты скажи Василисе, что я готов взять ее вместе с дочкой. С моей стороны ей ни в чем отказу не будет.

Повернувшись к Якову спиной, Иван Мелентьевич решительно зашагал к улице Славной, самой длинной улице на Торговой стороне.

На этой улице проживал старший брат Терентия – Михей Власич.

– Иван, я готов взять Василису и без приданого, – бросил Яков вослед брату Василисы.

Но Иван Мелентьевич даже не оглянулся, быстро затерявшись в многолюдной толпе.

Михей Власич был мужчина крупный и громкоголосый, нрав имел прямой и несдержанный. Самым любимым его занятием была соколиная охота. Весь Новгород знал, что самые быстрые и ловкие ловчие птицы не у кого-нибудь, но у Михея Власича. Однако в последнее время выяснилось, что у новгородского князя Александра Ярославича соколы и кречеты ничуть не хуже, а может, даже и лучше, чем у купца Михея. Это обстоятельство сильно беспокоило спесивого Михея Власича. Он был готов выкупить у князя его лучших птиц за любые деньги, но на все подобные предложения получал неизменный отрицательный ответ.

Молодой князь Александр, победив этим летом шведов на реке Неве, получил прозвище Невский. Громкая ратная слава, свалившаяся на плечи двадцатилетнего Александра, расположила к нему простой новгородский люд и породила немало завистников в среде местных бояр. Боярской верхушке казалось, что Александр забрал себе слишком много власти в Новгороде, часто принимая решения, не советуясь ни с посадником, ни с тысяцким.

Увидев перед собой Ивана Мелентьевича, который потребовал разъяснений по поводу всего услышанного им от Якова Катыря, Михей Власич сморщился как от зубной боли.

– Чего ты раскричался, как торговка на базаре! – недовольно промолвил Михей Власич, отшвырнув деревянную ложку, которой он пробовал разные сорта меда из стоящих перед ним на столе нескольких глиняных мисках. – Ведомо ли мне, что Терентий намерен взять себе другую жену, а Василисе дать развод? Да, ведомо. Почто я тебя не известил об этом? Ну, брат, кто ты такой, чтобы я отчитывался перед тобой за поступки брата своего! Не много ли ты на себя берешь, Ивашка? По сравнению со мной и Терентием ты же мелкая рыбешка! Сколько у тебя лабазов на торгу, три? А у меня семь. Сколько ладей ты имеешь, две? А у меня пять ладей на плаву и три в достройке. Вот так-то! А посему голосок свой умерь, Иван. Не на того нарвался!

Сестра твоя хоть и красива, да блудлива, поэтому Терентий и надумал выставить Василису за порог. Скажешь, у него права такого нету? Молчишь. То-то! Скоро Терентий сам в Новгороде объявится. Тогда он и разъяснит тебе, Иван, что, как и почему. А теперь проваливай отсель, дознаватель хренов!

Из хоромов Михея Власича вышел Иван Мелентьевич как оплеванный. Ругаясь сквозь зубы, направился он прямиком к дому Василисы.

Ворота оказались на запоре изнутри, на стук никто не отозвался. Заподозрив неладное, Иван Мелентьевич перелез через частокол. В тереме оказались лишь две служанки. Одна спала крепким сном, упившись хмельного меду, другая убаюкивала пятилетнюю дочь Василисы после прогулки на свежем воздухе.

– Где хозяйка? – вперив в служанку злые очи, прошипел Иван Мелентьевич. – И не вздумай мне лгать!

– В бане она, но… не ходил бы ты туда, господине, – испуганно пролепетала челядинка, вжимаясь в спинку стула. – Госпожа там не одна!

– Тем лучше! – проворчал Иван Мелентьевич, бесшумно отступая к двери, дабы не разбудить спящую племянницу.

Обходя гряды с огурцами и тыквами, Иван Мелентьевич прокрался к бане, сложенной из толстых сосновых бревен, потемневших от времени. Единственное окошко было завешано плотной тканью изнутри. Сквозь зеленоватое стекло и ткань из парильни доносились смутные звуки, там негромко стонала и вскрикивала женщина, хотя эти неясные стоны вполне можно было принять и за женский плач.

Иван Мелентьевич проник в предбанник, стараясь не скрипнуть дверью. В полумраке на скамье он разглядел небрежно брошенную мужскую одежду, рядом с которой лежала женская исподняя сорочица, цветастый сарафан и белый плат. Под скамьей стояли рядышком стоптанные мужские сапоги и пара изящных женских сафьянных башмачков. Эти желтые чувяки были подарены Василисе супругом на прошлогоднюю Пасху.

«Вот я вас и застукал, голубки! – злорадно подумал Иван Мелентьевич, берясь за медную ручку на двери, ведущей в парильное помещение. – Права оказалась Лукерья!»

Он невольно замер, услышав за дверью протяжные сладострастные стоны Василисы и ее умоляющий голос, скороговоркой просивший о чем-то. Сердце бешено застучало в груди у Ивана Мелентьевича, кровь зашумела у него в голове. Потянув дверь на себя, он заглянул в теплый сумрак парильни, пропитанный густым духом березовых и дубовых веников, а также сладким дымком можжевельника и настоянным на мяте квасом.

Зрелище, открывшееся Ивану Мелентьевичу, внезапно лишило его дара речи. Весь его гневный пыл куда-то вдруг улетучился, когда он узрел свою белокожую нагую сестру, полулежащую на полоке и опирающуюся согнутыми в коленях ногами на вкопанную рядом с полоком широкую деревянную ступеньку. Прогнув свою гибкую спину, Василиса ритмично и сильно насаживалась своим чревом на огромный вздыбленный жезл загорелого мускулистого молодца, пристроившегося к ней сзади. Иван Мелентьевич не сразу узнал Бедослава, поскольку впервые увидел его обнаженного, к тому же спутанные волосы закрывали тому лицо.

Иван Мелентьевич, как завороженный, глядел на белые округлые ягодицы Василисы и на детородную дубину Бедослава, которую тот раз за разом вгонял меж этих роскошных нежных ягодиц, издавая шумные вздохи и блаженные стоны. Увлеченные своим неистовым соитием, Бедослав и Василиса даже не заметили появления постороннего лица, подглядывающего за ними.

«Этот Бедослав воистину настоящий жеребец! – промелькнуло в голове у Ивана Мелентьевича. – Не зря он так приглянулся развратнице Лукерье. Коротышке Терентию до него далеко! Да и мне, пожалуй, тоже».

С чувством не то зависти, не то уязвленного самолюбия Иван Мелентьевич осторожно прикрыл дверь и удалился из бани. Пробираясь по тропинке между густыми зарослями смородины, он производил мысленное сравнение соблазнительных прелестей своей сестры с телесными формами Лукерьи. И сравнение это было явно не в пользу последней.

«Каким образом Михей Соколятник прознал, что Василиса неверна своему мужу? – размышлял Иван Мелентьевич, присев на ступеньку теремного крыльца. – Ох, и натворила Василиса делов, связавшись с этим плотником Бедославом! Теперь слух этот пройдет по всему Новгороду! А может, это козни Лукерьи, которая таким образом мстит Василисе за то, что та сманила у нее Бедослава?»

Иван Мелентьевич решил дождаться, когда любовники намилуются в бане, чтобы затем открыть Василисе глаза на всю неприглядность ее положения, ибо ей грозит не просто развод, а еще и клеймо неверной жены.

* * *

В ожидании сестры и ее любовника Иван Мелентьевич ушел с крыльца, спасаясь от палящих лучей солнца, и принялся бродить по широкому двору, держась в тени высокого тына, за которым находился соседний дом и двор. Там жил торговец мясом Свирята Резник. За Свирятой ходила слава похабника и греховодника. Еще Свирята был падок на хмельное питье.

«Может, Свирята подглядел за Василисой и Бедославом, а потом донес Михею Соколятнику? – мелькнула мысль у Ивана Мелентьевича. – Свирята ведь на любые пакости горазд! Такой сосед хуже огня!»

Набежавшие белые облака закрыли солнце. Сразу повеяло прохладой.

Иван Мелентьевич вновь примостился на крыльце, вертя шапку в руках. Невеселые думы одолевали его.

Наконец во дворе появились Василиса и Бедослав, улыбающиеся и раскрасневшиеся. Увидев Ивана Мелентьевича, Бедослав сразу же выпустил руку Василисы из своей руки. Плотник слегка нахмурился, с алых уст Василисы мигом исчезла улыбка.

– Здравствуй, сестрица! – с ехидной улыбкой промолвил Иван Мелентьевич, поднимаясь со ступеньки. – Ты никак с работничком своим в баньке парилась, а?

– У меня в бане пол прохудился, так я водила туда Бедослава, чтобы он сам посмотрел, что ему потребуется для ремонта, – заметно смутившись, проговорила Василиса. – Давно ли ты здесь, брат?

– Вы там, наверно, сразу и помылись, в бане-то? – с тем же ехидством продолжил Иван Мелентьевич, пропустив вопрос Василисы мимо ушей. – А то я в предбанник-то заглянул, а там на скамье одежка ваша лежит. Из парильни охи да стоны доносятся. Небось, пропарил тебя Бедослав, сестрица, и вдоль и поперек! Я слышал, как ты вскрикивала, мол, «давай еще», «давай сильней», «возьми меня»…

Бедослав неловко закашлялся, опустив глаза и не зная, куда деть руки. Василиса залилась краской стыда.

– Не кривляйся, братец! – сердито сказала она. – Признайся, видел, чем мы занимались в бане?

– Видел, – ответил Иван Мелентьевич, враз посерьезнев. – И вот что я тебе скажу, голубушка…

– Ну, коль видел, так помалкивай! – оборвала его Василиса. – За это я перед мужем ответ держать буду. То не твоя забота!

– Да ведомо ли тебе, глупая, что Терентий нашел себе зазнобу во Пскове, собрался на ней жениться, а тебя за порог выставить! – чеканя слова, громко произнес Иван Мелентьевич, встряхнув Василису за плечи. – О твоем блуде уже донесли Михею Соколятнику, наверняка и Терентию об этом стало известно. Не забывай, дуреха, кто у тебя в соседях! За забором похабник Свирята, а через дорогу блудница Лукерья, у которой ты хахаля отбила!

– Мне без разницы, что за слухи про меня люди распускают, – заявила Василиса, глядя брату прямо в очи. – Мы с Бедославом решили пожениться.

От изумления и негодования Иван Мелентьевич рассмеялся нервным смехом, всплеснув руками.

– Ты спятила, что ли?! – заорал он на сестру, вытаращив глаза и размахивая руками. – За кого ты замуж собралась, безмозглая?! За мужика похотливого, у коего нет ни кола ни двора!

– У меня приданое есть, на него мы с Бедославом и станем жить, – невозмутимо промолвила Василиса. – А то, что Терентий решил развод мне дать, так это даже лучше. Значит, обойдемся без лишних объяснений. Терентий давно знает, что я не люблю его.

– Променяла купца на плотника! – презрительно скривился Иван Мелентьевич, глядя на Василису. – Эх, ты, дурища набитая!

– Чем это мое ремесло хуже твоего, купец? – уязвленно проговорил Бедослав, шагнув к Ивану Мелентьевичу. – Я хожу хоть и не в парче, но и не в парше. За лихвой не гоняюсь и людей не обвешиваю.

– А я, значит, людей обвешиваю, так? – Иван Мелентьевич угрожающе повернулся к Бедославу. – Вздуть бы тебя как следует за такие слова, сермяжник! Да руки об тебя марать не хочется!

Василиса встала между братом и Бедославом, видя, что они готовы сцепиться друг с другом.

– Давно уже минули те времена, когда во Пскове правили присланные из Новгорода посадники, – молвил боярин Твердило Иванькович, восседая во главе стола, уставленного яствами. – Ныне Псков стоит как гора, ни в чем не уступая Новгороду! Пусть на новгородском вече кричат, что с Ливонским орденом дружить нельзя, что рыцари-латиняне для Руси – враги заклятые. Нам, псковитянам, до этих криков дела нету. – Твердило сделал паузу, обведя взглядом всех сидящих с ним за одним столом. – У нас, псковитян, своя голова на плечах. Мы и без новгородцев разберемся, кто нам друг, а кто – враг. Иль я не прав?

Твердило вновь оглядел всех своих гостей, явно ожидая от них слов поддержки.

На вечернее застолье к боярину Твердиле пожаловали: его давние приятели бояре Ипат Трава и Ерофей Сова, дальний родственник Твердилы Гаврило Окорок, шурин Дементий Лыко, а также ганзейский купец Норберт.

По правую руку от Твердилы сидел Терентий, который был не просто его гостем, но уже почти родственником. Крестница Твердилы, Мстислава, во всеуслышание была объявлена невестой Терентия.

– Слова твои верные, Твердило, – первым подал голос Ерофей Сова. – Новгородцы нахапали себе земель от реки Ловати до Полуночного моря. Тридцать лесных племен им дань платят мехами да моржовым зубом. Из-за городка Устюга, что на Сухоне-реке, новгородцы долго грызлись с суздальскими князьями, не желая поступиться даже малой своей выгодой. Почто же мы должны пренебрегать своей выгодой в угоду Новгороду. Пскову выгоднее мир с Ливонским орденом, нежели война.

– Даны оттяпали малую толику новгородских владений близ Чудского озера, где сплошь редколесье да болота, но и за эти болота новгородцы три года кряду бились с данами, покуда не вернули назад этот никчемный клок земли. – Гаврило Окорок оглядел своих сотрапезников с неким подобием мрачной усмешки на устах. – О чем это говорит, братья? О том, что ни на какие уступки данам и ливонским рыцарям новгородцы не пойдут. В Новгороде никак не возьмут в толк, что после Батыева нашествия половина Руси обращена в пепелище и обезлюдела. Коль начнется война с Ливонским орденом, подмоги Новгороду ждать неоткуда. Ну, разве что псковичей повлекут под свои знамена новгородцы, как бывало встарь. А зачем Пскову эта вражда с ливонцами?

– Не нужна нам эта вражда! Правильно молвишь, Гаврило, – вставил боярин Ипат. – Наши земли, как остров между владениями Новгорода и Ордена. Новгородцам в случае неудачной войны с ливонцами есть куда отступать, нам же деваться некуда. За помощь Новгороду ливонцы замучают нас набегами.

– Не забывайте про главное бедствие нынешних времен, про татар, други мои, – опять заговорил Твердило. – Коль надумают ханы татарские ударить по Новгороду, то конница ихняя и до Пскова докатится. При таком раскладе, бояре, выстоять против татар поможет Пскову токмо Ливонский орден. На новгородцев при такой напасти уповать не приходится, им самим против нехристей стоять насмерть придется. Полки у новгородцев сильные, однако орда татарская, по слухам, полмира прошла с битвами да сечами. До сей поры ни одно войско в Азии и на Кавказе не смогло одолеть татар. Не совладали с татарами и наши князья. Был я в прошлом году в Рязани, от города одни развалины обгорелые остались, кто там уцелел, до сих пор мертвецов сотнями погребают. Все князья рязанские полегли под саблями татарскими. Владимир впусте стоит, от Москвы и Коломны одни головешки остались. Когда еще возродится Суздальское княжество, одному богу ведомо.

Затем Твердило повел речь о том, ради чего, собственно, он и собрал своих единомышленников у себя дома в этот вечер.

– Черные людишки и сторонники посадника Лиховола из знати не пойдут на союз с Ливонским орденом, – молвил Твердило. – Убедить народ на вече в выгоде подобного союза мы так и не смогли. Что ж, не битьем, так катаньем, но цели своей мы все равно добьемся, други мои. У меня есть верные людишки в Изборске, ежели им отсыпать серебра, то они откроют ворота ливонским рыцарям. Лиховол и его сторонники конечно же двинутся с войском, чтобы выбить немцев из Изборска. Вот тут-то мы и захватим власть во Пскове!

Твердило с улыбкой пригладил свои темные усы и небольшую бородку, довольный своим замыслом.

– Хватит ли у нас сил для этого? – с сомнением в голосе заметил Дементий Лыко. – Псков велик, его не захватишь с горсткой гридней и челядинцев.

– Нам одним Псковом, конечно, не овладеть, – сказал Твердило, – поэтому я задумал тайно призвать князя Ярослава Владимировича с дружиной. Он после всех своих мытарств теперь обретается в Дорпате, находясь под покровительством тамошнего епископа.

Упоминание хозяином застолья о Ярославе Владимировиче вызвало среди его гостей неоднозначную реакцию. Кто-то одобрил эту задумку Твердилы, а кому-то она пришлась совсем не по душе.

Ярослав Владимирович был сыном псковского князя Владимира Мстиславича, доводившегося родным братом знаменитому воителю Мстиславу Удатному. Благодаря славе старшего брата, который какое-то время княжил в Новгороде, Владимир Мстиславич надолго осел во Пскове. Когда Мстислав Удатный перебрался в Южную Русь, утвердившись в Галиче, у Владимира Мстиславича начались склоки с псковскими боярами, которые то изгоняли его из Пскова, то принимали обратно. Дело было в том, что Владимир Мстиславич был человеком скаредным, злопамятным и неуживчивым.

В пору одного из таких раздоров с псковским вечем Владимир Мстиславич со своей семьей и свитой нашел прибежище в Риге, у ливонских рыцарей. Целых три года провел Владимир Мстиславич на чужбине, где он выучил немецкий язык, обрел влиятельных друзей и даже выдал свою старшую дочь Софью замуж за немецкого барона Дитриха фон Буксгевдена. При этом Софье пришлось перейти из православия в латинскую веру и взять новое имя – Августа.

Замирившись с псковичами, Владимир Мстиславич вернулся в Псков, оставив в Риге свою замужнюю дочь и тринадцатилетнего сына Ярослава на ее попечении. Ярослав прибыл в Псков уже восемнадцатилетним юношей, повинуясь воле отца, который желал сделать его своим преемником на здешнем княжеском столе. В то время ливонские и датские рыцари осуществляли сильный натиск на славянские земли близ Чудского озера. Немецкие крестоносцы после упорной осады взяли город Юрьев, основанный на земле эстов еще Ярославом Мудрым. Этот город немцы превратили в сильную крепость, переименовав его в Дорпат. Эсты именовали Дорпат его изначальным названием – Тарту.

Суздальские князья и новгородцы не единожды пытались выбить немцев из Юрьева и другой крепости Оденпе, которую местная чудь называла Медвежьей Головой. В этих походах принимали участие и псковичи, но далеко не все, поскольку на них оказывал влияние Владимир Мстиславич, не желавший враждовать со своими ливонскими друзьями. Ливонцы со своей стороны грабили пограничные новгородские земли, однако на владения Пскова не покушались. Зато воинственные литовцы часто совершали набеги в пределы Ливонского ордена и на земли русских княжеств, доходя порой до Торопца и Торжка. Отражая один из таких литовских набегов вкупе с суздальскими князьями, Владимир Мстиславич был тяжело ранен в битве под Усвятом, где от русских мечей полегло две тысячи литовцев и четверо их князей. От этой раны Владимир Мстиславич так и не оправился, схоронили его во Пскове.

На княжеский трон псковичи посадили Ярослава Владимировича, который к тому времени уже обжился во Пскове и взял в жены местную боярышню. В отличие от отца, Ярослав Владимирович был спесив, но не воинственен. Верховодить войском он не умел, оружием владел плохо, в опасности часто терялся, больше полагаясь на своих воевод, нежели на самого себя. Псковичи разочаровались в Ярославе и указали ему путь от себя. Ярослав пытался осесть в Новгороде, но туда его не пустили суздальские князья, которые не желали выпускать новгородцев из своей власти. Ярослав мыкался по чужим княжеским уделам, пока не выпросил себе захудалый городишко Ржеву, отнятый суздальцами у новгородцев и уступленный ими торопецкому князю. Но и во Ржеве Ярослав долго не усидел, так как стал покушаться на Вязьму, а это привело его к раздору со смоленским князем.

Гонимого отовсюду Ярослава псковичи опять пригласили к себе на княжение, полагая, что за время скитаний он растерял свое чванство и излишнюю гордыню. Всего три месяца пробыл Ярослав во Пскове, вновь изгнали его местные бояре, недовольные тем, что князь пытался ограничивать власть боярской думы и желал присвоить себе право сбора налогов с ремесленных братчин. Ярослав уехал в Дорпат к тамошнему епископу Герману фон Буксгевдену, доводившемуся ему родственником. Племянник епископа Дитрих фон Буксгевден был женат на сестре Ярослава.

По окончании застолья, когда гости разошлись по домам, Твердило и Терентий перешли в другой теремной покой, где завели разговор о свадебном торжестве, которое должно было состояться через два дня. Терентий высказал свою озабоченность, мол, стоит ли затевать свадьбу, если в эти же дни Пскову грозят немалые потрясения.

– Может, мне и моей невесте на какое-то время перебраться в Новгород, покуда во Пскове не утихнет замятня, – сказал Терентий, снимая с себя длинную свиту из голубой парчи. От обильной еды и возлияний его прошиб пот. – Похоже, многие из псковитян встретят Ярослава Владимировича с копьями и топорами.

– Э, нет, приятель! Эдак дело не пойдет! – с усмешкой возразил Твердило, поджигая от огонька медного светильника три толстые восковые свечи. – Ты мне здесь нужен. У меня и так сторонников маловато, а дело я замышляю большое!

– Велика ли дружина у Ярослава Владимировича? – поинтересовался Терентий, опустившись на скамью.

– Скорее всего, невелика, – ответил Твердило, усаживаясь к столу, на котором горели свечи, заливая желтым светом бревенчатые стены, небольшое слюдяное окно и низкие массивные потолочные балки. – Но за спиной у Ярослава Владимировича стоят ливонцы, а это, брат, сила!

Ярослав несколько лет тому назад, поняв, что псковичи уже не примут его к себе по доброй воле, отослал в Псков свою русскую жену и женился на немке, на дочери какого-то барона. Так что Ярослав для ливонцев далеко не чужой человек, за него они горой встанут!

– Ты обмолвился как-то, друже, что хочешь доверить мне некое особо важное поручение, – осторожно напомнил Твердиле Терентий. – Хотелось бы узнать, что это за поручение?

– Изволь, поведаю, – промолвил Твердило, закинув ногу на ногу. – Ярослав трусоват и недоверчив. Наверняка он потребует заложников как гарантию, что мы его не предадим. Заложниками могут быть токмо родственники мои и моих друзей. Сына своего я отдать в залог не могу, так как он мне тут вскоре понадобится. Жена моя беременная ходит, ее тоже в таком положении негоже в чужие руки отдавать. Поэтому я отправлю заложниками к ливонцам тебя, друг мой, и крестницу свою Мстиславу. Как-никак, вы оба мне тоже родня.

Терентий уставился на Твердилу, онемев от изумления. Слова протеста были готовы сорваться с его уст, но не сорвались, поскольку Твердило завел речь об отце Мстиславы, боярине Станиле Кузьмиче.

– Станило Кузьмич был мне, как брат, – молвил Твердило. – С юных лет мы были с ним вместе в радости и горе, во всем друг друга поддерживали. Станило стал крестным отцом моего сына, я стал крестником его дочери. Станило сложил голову в битве с погаными литовцами при Сауле четыре года тому назад. В том сражении наша псковская дружина выступила на стороне ливонских рыцарей. От набегов литовцев немцы в Ливонии страдают еще больше, чем мы.