Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное"

У Божьего источника

Побывав на этом празднике, я ощутил резкий контраст между ним и общепринятыми культурно– массовыми мероприятиями, в коих переизбыток пошлости, довлеющее преобладание заразной бесталанности.

Село Краишево. Вилючая дорога на гору. На вершине огромный деревянный крест. Здесь давным-давно поднебесно возвышался изумительной красоты женский монастырь, который после революции был разрушен до основания. Монастырю принадлежал и родник под обрывистым берегом реки Терса. И здесь с истечением времени злые руки уничтожили дубовый венец сруба, дощатый сточный желобок, бытовым хламом завалили, забили живительную струю. Только спустя почти полвека добрые люди приложили усилия – убрали «досадный гнет» и вызволили из плена подземную влагу – ключ вновь заструился, заискрился, и к нему с потаенными молитвами потянулись с близких и дальних окраин. Затем стало благонравной традицией ежегодно в середине июня проводить божественные литургии, молебны с водосвятием у Краишевского родника, по преданию у которого некогда было явление иконы святой мученицы Параскевы Пятницы.

Вот и ныне… Народу пришло и приехало великое множество. В основном женщины, по-старинному покрытые белыми ситцевыми платками, в ситцевых белых блузках, пестрядёвых долгополых юбках. Ни бестолковой суматохи, ни шума, ни ссор… Все проходит своим правильным чередом. У чрева родника очередь с порожней посудой. Те, кто наполнили, примыкают ко второй, тут свершается процесс освящения – батюшка медленной, вдумчивой поступью идет вдоль рядов и святой водой сбрызгивает полные ведра, фляга, стеклянные банки, пластиковые бутылки. По-соседству на лужайке второй батюшка творит действо крещения. Крестятся дети и некоторые взрослые. Лучи солнца, птичьи трели, цветочные россыпи… А в Терсе, в том месте, куда низвергается ключ, – купание… Считается, что искупаешься сегодня здесь и целый год не будешь хворать. Светлая, благодатная, целительная энергия щедро плещется, благоухает, омывая, омолаживая души, порядком порастраченные, издерганные в тягостных буднях. Народ ведет себя умиротворенно, покойно. И природа ему благоговеет.

Спустя час после праздника на нивы, пожни, сады, огороды, на самих людей, истомленных долгой засухой, отвесно пролился лучезарный спасительный ливень, посланный Всевышним.

Женщина в рясе

В автобусе рядом со мной оказалась женщина в темном одеянии, голова покрыта платом тоже темного цвета. Лица ее не видно, так как она смотрит в сторону от меня, сидя у окна.

Есть в нас, людях, некая особинка – в тех или иных житейских обстоятельствах докопаться, дознаться, добраться до сути, тем самым «снять» с души налет невольного любопытства, которое, словно наваждение, обуяло, ввело в замешательство. Сперва я просто подумал: «Наверно, едет с похорон или же на похороны. Вот и одежда траурная». И еще послышались (может, показалось?) всхлипы… Мне захотелось отвлечь ее от худых мыслей, ну хотя бы разговором о том, как необычны, уникальны в своем значении песчаные донские ландшафты, среди которых двигался автобус. Залиндикал мобильник. Женщина, не меняя первоначальную позу, с кем-то немногословно переговорила. Через некоторое время повторилось… Она, как и в первый раз, произнесла те же фразы: «Не волнуйтесь. Я скоро буду дома. Да спасет вас Христос, родимые!» Я решил, что настал самый удобный момент для налаживания обоюдного контакта с показавшейся мне сколько-то странной попутчицей. Как можно участливее сказал:

– Это хорошо, когда родственники беспокоятся.

Она как бы нехотя отторгнулась от окна. Теперь я мог лицезреть ее профиль: высокий лоб, тонкий удлиненный нос, четко очерченные, рассеченные стрелками морщин губы, круглый, по-девичьи маленький подбородок. Нет, она не ответила голосом. По мягкому движению ее плеч, легкому вздоху я понял, вернее, как бы внутренне услышал утвердительное «да». Я продолжил ненавязчиво:

– Дети, внуки, племянники…

Я остановился, забоявшись своей банальности и даже нелепости слов, какого-то мальчишеского вмешательства в чужую судьбу, в чужую жизнь. Однако женщина подала голос. Медленно. Приглушенно. Постепенно он окреп, набрал полнокровное звучание. Невидимые преграды промеж нас сошли на нет. Оказалось, что она работает в церкви Филоновской станицы, в которой я был крещен в раннем детстве. Я сказал ей об этом.

– Когда-нибудь еще раз посещали храм?

– Посещал. После семилетки я надумал уехать в Сталинград на учебу в техникум по судостроению. Вот тогда и зашел…

– Что вы почувствовали, постояв пред святыми иконами?

– Мне несказанно захотелось к матери. И я вернулся.

– …и поняли…

– И понял, что грядущие мои пути-дороги иные…

Я извлек из сумки свою новую книгу «Смирение».

– Возьмите на память.

В свою очередь женщина доверительно поведала, что едет из Чернышевского района. Там живет ее сын, фермер, он женат на казачке. У них двое кровных детей и еще шестнадцать приемных. Просигналил ее мобильник.

– Это они… – с доброй улыбкой она подмигнула мне.

Напротив станицы Филоновской женщина (я не осмелился спросить, как ее зовут) вышла и направилась по прямому проселку туда, где за Бузулуком, над грядой вербовых купин небесным светом истекали купола. «Благодарение всему мирскому…» – и я осенил себя троекратным знамением.

Зимним днем позвонила

Иной раз случайно встретишься с незнакомым человеком, разговоришься с ним, и душа вдруг наполнится до краев редкостными по нынешним сумасбродным временам благодарными, светлыми чувствами. И, захмелев от прихлынувшей радости, в голове промелькнет мысль, что это одухотворенное состояние никогда не кончится. Ан нет… вот они, минуты расставания. И уже того, кто только что был с тобою рядом, не слышно, не видно. Ушел. Уехал. Неведомо куда. И придется ли еще раз с ним встретиться?

У меня уже был на руках билет на рейсовый автобус из Волгограда. До отправления еще целый час. Я присел на одну из незанятых скамеек. Поразмышлял, чем бы мне себя занять на это время?

Покамест думал-гадал, поблизости присела старушка. В мою сторону она только глянула мельком и еще более посмурнела, взором неподвижно уставилась на свою китайского производства сумку, которую поставила между ступней, за лентовидные ручки придерживая ее обеими руками. «Чья-то бабушка… мать… супруга…» – забыв о первоначальных намерениях чем бы себя занять, начал с увлечением мысленно предсказывать. Едет? Откуда? Куда? К кому? Судя по одежде, судя по душевному настрою, испытала какое-то горе, беду. Расспросить? А удобно ли? Видимо, мое любопытство было настолько сильным, что моя соседка ощутила это душой, повернулась ко мне лицом, несколько проясненным, помягчевшим и даже немножко помолодевшим.

– Вы батюшка?

Я улыбнулся, не впервой в жизни слыша в свой адрес подобный вопрос.

– Я пишу книгу.

– Ну вот, почти отгадала, по глазам видно. По глазам можно узнать все о человеке. К сожалению, я этому научилась слишком поздно…

Я не перебивал, не лез со своими воззрениями, соображениями, а, затаившись, ждал дальнейшего развития неожиданно-нечаянного монолога.

– …Я жила в деревне недалеко от Камышина. Так уж положила судьба – детишек не могла рожать. Муж от этого закручинился. Да и запил в темную голову. Потом его нашли в посадке убитым. В своем подворье управлялась сама и материальной нужды не знала. Как-то почтальон приносит письмо. С Урала от брата. Он пишет, что тяжело болен, просит, чтобы я все свое хозяйство распродала и ехала за ним ухаживать, так как его супруги уже нет на белом свете, а больше позаботиться о нем некому. И пообещал отписать мне квартиру. Откровенно сказать, на то, что он пообещал, я особого внимания не обратила. Душа заболела о нем, надо помочь в тяжелую минуту, выручить, ведь росли вместе, родные по крови, как же тут не откликнуться!

Старушка платочком утерла слезу.

– Все до щепки, до цыпленка распродала, да и поехала. Брата я не угадала – кости да кожа, с постели не вставал, рак легких. С млада, как пришел из армии, работал в литейном цехе, видать, там и загубился. Жилье страсть как замусорено, вонь, сырость, сам он неухоженный, обросший. Сыну не до него – алкоголик, внучка – студентка, у нее своя жизнь. Брат кое-как передвигался, шевелился по дому. И плошал, плошал. И по всей видимости, оставалось ему мучиться на белом свете недолго. Ну куда ж деваться – я без раскачки впряглась. По натуре – аккуратистка, трудоголик. Еще до пенсии работала дояркой, по надою занимала в районе первое место. Это к слову. Конечно, в комнатах навела безукоризненный порядок: побелила, покрасила, промыла с содой. Все лохуны перестирала, погладила. Брат в чистой одежде. Спит на чистой постели. Завтрак, обед, ужин по строгому распорядку и блюда необходимые именно для его организма. Он заметно посвежел, повеселел, стал проворнее двигаться, выходить во двор посидеть в мужском обществе. Даже взял на себя обязанность делать различные насущные покупки в магазине и на рынке. По рецепту народной медицины я готовила ему из лекарственных трав настойку.

– Тем самым вы продлили ему век…

– На три года продлила. А отошел он в мир иной летом. Как только похоронили, внучка со своим хахалем крепко меня избили, да и вытолкали на улицу.

– Но ведь брат пообещал вам квартиру?

– Завещание написать все откладывал, твердил, что я уже полноправная хозяйка и никто не посмеет меня выгнать. Теперь вот еду назад в свою деревню, а там ни кола ни двора. Где буду жить, ума не приложу.

Я хотел произнести уместную в такой ситуации фразу: «Мир не без добрых людей…», но смолчал; не утратила ли она свое истинное предназначение в бытие российского народа? На том мы и расстались.

В один из зимних дней она позвонила, с явными «заплесками» застенчивости справилась:

– Это человек, который сочиняет книжки? А я Нина… помните, старушку… попутчицу? Бездомную? Слава богу, родные сельчане помогли, сейчас я живу в хатенке, кровля из нового шифера, стены побелила с подсинькой, палисадник плетневый – из красноталового хвороста. Коль выберешь денек, приезжай, глянешь, как я обустроилась…

Профессор и простолюдин

Середина лета, а мы с женой еще ни разу не купались в речке. Да и не только мы. Как-то «собрались с духом» и пошли. Позагорать, поплавать, насладиться летней благодатью на лоне природы. Обережьем отмахали версты две: всюду бурелом, камыш, лещуг, трясина. Сама лесная стежка в сплошных завалах сухих веток, гнилых листьев, там и сям под деревьями безобразные останки недавних и давних хмельных утех местных выпивох. Куда же подевались, сокрылись некогда желанные, притягательные пляжи Гребля, Мыс, Терсинская излучина, Перекидной мост? По чьей черствой, злой воле, прихоти, жесту?

– Сволочи! Разрушители! Душители! – возмущенно орала жена, и эхо брошенным с обрыва камнем грохотало по чащобным закоулкам. Да никто к нему не прислушивался. Одни только сороки весело взрывались многоголосым стрекотаньем.

Потные, усталые, мрачные вернулись домой. Ополоснулись в ванной. Жена малость успокоилась, приободрилась.

– Неужели и в самом деле все так безнадежно плохо и непоправимо? Ведь что ни возьми, чего ни коснись… Даже вот… Разве так сложно обустроить те же места летнего отдыха? Болтать да обещать мастера! Взять хотя бы того же Жириновского… Целый эшелон гоняет по железной дороге, чтобы вся округа видела и содрагалась от восторга: новоявленный царь-батюшка, свет Руси! Какой уж десяток лет краснобайствует и все без толку. А сколь подобных за кремлевскими стенами благополучно и прибыльно для себя любимого «отбывают положенный срок». Ан и на очередной забрасывают уду: выборы в декабре, вот и зашевелились, замогутились дерьмократы – не хочется терять сытую кормушку. И Вольфович не хочет. Ишь, «политическое турне!» Молодец! Сильный мужик! Ты встречал его, расскажи, что там было, на станции?

– А что было? Ничего не было, я имею в виду благого. Лидер ЛДПР, будучи верным облюбованному раз и навсегда настрою «под народ», малость почудил, покуражился, тут же неприхотливо заверил собравшихся в их «светлом будущем»: «Самолично приму все надлежащие меры!» И призвал по-махновски песельно и размашисто дружно проголосовать за его «самоотверженную, единственно честную» партию. После чего на людские головы осенним листопадом посыпались различной ценности денежные купюры. «На каждой остановке раздаю нуждающимся по тридцать тысяч рублей», – похвалился В. В. Факт сей проверить, разумеется, невозможно, да оно и ни к чему. А налицо факт – свалка из-за них произошла зрелищная, в том смысле, что унизительная. Тут следом стали раздавать кепки и футболки с аббревиатурой названия партии. Страсти накалились и подавно – в ход пошли кулаки, пинки! Словом, пролилась «народная» кровь. Многие малоимущие граждане «украсились» свежими синяками, шишками, шрамами; кто-то выплевывал выбитый зуб, вожделенно прижимая к груди «бесценный сувенир», доставшийся почти даром. А господин Жириновский с высокого вокзального крыльца, украшенного плакатами и лозунгами, с улыбочкой подбадривал, советовал: «Ежели кому-то что-то не досталось, то я разрешаю раздевать моих соратников». Именно так и поступили «массы» – в натуре оголили двух молодчиков, третьему удалось убежать в трусах и унести в чрево вагона мрачноватого цвета знамя.

– Говорят, что ты ему руку пожал. Или – он тебе.

– Было дело… Заведомо нас, местных сочинителей, собрали в отделе культуры, где мы на своих книжках написали автографы. Ну мне, как члену Союза писателей России, поручили эту связку вручить высокому гостю. Правда, он ее не взял, а проворно подхватил охранник. Будет ли читать наши опусы? Твердо могу сказать, не будет, это ему совсем неинтересно. А жаль!

– Чего жаль?

– Посмеялся бы…

– Над чем же?

– Один автор-сочинитель расписал обложку, умоляя «светоча» прислать деньги на издание его нового сборника и чтобы «вождь» посодействовал ему вступить в члены Союза писателей.

– Я лично ничего смешного здесь не вижу. Сам частенько горюешь, что духовность загнали в угол.

– Духовность… Хотя бы искоренили будничные житейские недостатки наподобие тех, с которыми мы с тобой сегодня столкнулись. Вот что, мать…

Правители – они, как Боги, витают высоко-высоко и всякую мелочь они не замечают. Вывод: простолюдинам надо самим засучать рукава и без всяких указчиков делать насущные дела. И тогда можно будет охлонуться на Гребле в знойный день.

– Уверен?

– На сто процентов. Ведь там живет человек, который не чета профессору Жириновскому!

Жена не стала выпытывать, кто он такой, чем примечателен и какая его заслуга.

Вскоре мы уже находились возле его дома. Он сидел на скамейке, положив подбородок на ручку костыля. Пригласил меня присесть рядом с ним, а моей жене указал на чистую речную гладь:

– Ступай, купайся.

Что она без промедления и сделала. Купающихся было много. И как должно, звучали радостные голоса, солнечно плескалась вода, дробилась зыбь.

Давным-давно я временно работал сторожем в небольшой автоколонне. Николай шоферил. В отличие от других, он был всегда приветливым, интересовался литературой, нравились ему мои заметки с обзорами стихов местных авторов.

– Коля, как твое здоровье?

– Здоровье прекрасное. Вот токо ноги плохо ходят, с сердцем нелады. Вчера иду из поликлиники через парк. Сопливки подбегают, лет им по двенадцать, попросили спичек, чтоб прикурить сигареты. Хрен меня дернул стыдить их… А они: «Да пошел ты на… старый козел!»

Потолковали о визите Жириновского. Николай махнул рукой:

– Ну их к лешему! Оно и районная олигархия не лучше. Вон сколько я потратил сил, чтобы плес имел приглядный вид на радость землякам, особенно детишкам.

Да, я знал. Струистая, благодатно-кроткая река Терса из года в год стала терять животворные силы, красоту и свежесть. Мертвой хваткой окольцевали ее всякие вредные заросли. И это от того, что заилилось дно. Местная власть теребила Москву: природная катастрофа, просим оказать помощь специальной техникой или деньгами. Плакались. А вестимо – она слезам не верит! Да и зачем тратиться на какую-то неказистую речонку в степной глубинке, когда самой надо прихорашиваться, наводить позолоту да придерживаться уровня больших городов зарубежья! Кукиш показала! На тревожный зов не откликнулись ни Зюганов, ни Хакамада, ни тот же Жириновский. Им своя рубашка ближе к телу. Николай через местную газету огласил рационализаторский метод: весь береговой хмыс рубить и скашивать беспощадно, покамест он развивается, в зеленом виде. Никто не пошевелил и пальцем – не поверили в успешный исход. А старик тем временем, облачившись в высоченные резиновые сапоги, тюкал да тюкал на плесу топором, а где внедрялся и с косой. Вредная поросль не выдержала такого напора, отступила, сгнившие корни выдавливались наружу донным песком и уносились вешним половодьем. Теперь тут рай земной, праздники здоровья. – Помнишь, Алексеич, как лет тридцать назад выше по течению на границе с Самойловским районом какая-то огромная машина чистила дно. Можа, она на больших реках и годна. Но на малых совсем ни к черту. Ить как берега разворошила, изуродовала, все лужайки, опушки превратила в болото. И родников не больше появилось. Нет, не всегда железка полезна, иной раз руки приложить к делу треба, теплые, мозолистые человеческие руки. А мы не хотим. Вот и шурум-бурум…

Эвон газопровод тянут из Сибири в Европу. Согласен, Европа будет России отстегивать миллионы долларов. Но ведь лафа рано или поздно когда– нибудь кончится, пышки с медом улетучатся, а сами ничему не научимся, потому что сидели «на иждивении» трубы. Это так же, как с малолетства приучить котенка к дармовой пище, а потом взять и оставить его в диком лесу. Что с ним будет? Враз погибнет, не имея навыков существовать в новых условиях.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Какая умопомрачительная разница – профессор и простолюдин. Что ж, так издревле повелось на Руси… А когда тому конец? Я не знаю. Никто не знает.

Жена вышла из реки румяная, моложавая, на алых губах улыбка. Николай скромно сидел в прежней позе – подбородок на ручке костыля, что-то у него внутри хрипело, сипело.

– Ниче, Алексеич, еще повоюем. Поживем. Нам никак нельзя помирать. Хотя бы седня…

«Вредная профессия»

В прогале между магазинами под тенью тополя продают цветы. Всякий раз, проходя мимо этого места, я на какое-то время останавливаюсь, любуясь на розы, гладиолусы, гвоздики, ромашки, стебельками засунутые в ведра с водой, в стеклянные банки. А еще меня притягивает сюда… Здесь среди десятка женщин разного возраста и мой приятель, тезка Виктор. У него то же самое, что и у остальных.

А если и есть отличие, то совсем незначительное, которое заметить может только человек с обостренным зрением, дошлый и скрупулезный – его благородные растения посочнее, помассивнее, поярче.

И это потому, что он их выращивал не в душном палисаднике или у двора, а за околицей, на огороде, где буквально все – земля, воздух, роса, лучи – благодатнее, полнокровнее, жизнеспособнее.

Как-то он сам мне поведал. Когда стал пенсионером, решил вместо картошки на шести сотках выращивать цветы, разумеется, для продажи. Раздобыл желаемые сорта семян. В нужный срок заложил их в землю. Погода благоприятствовала. Ведро перемежалось с теплыми дождями. И вот обширная делянка многоцветно запестрела лепестками. На меже Виктор поставил шалаш. И денно и нощно охранял свое «потенциальное сокровище». Пришлось отбиваться от нагрянувшей козьей «шайки». Некоторый урон нанес ливень. Благо, что без града был. А печально памятнее всего… В школах начались выпускные балы. Пацаны и девчонки, не обращая внимания на угрозы хозяина: «Буду стрелять на поражение!» (он размахивал игрушечным пистолетом!), нагло перли… Меньше сорвали, а больше потоптали. Но и из того, что уцелело, ему удалось реализовать, может, только третью часть. Разве много привезешь на велосипеде? Особенно хрупкие розы легко ломались, портились. Да и к тому говоря, вон сколько их, цветоводов! Каждый хочет, чтобы именно его цветы купили. Тут тоже не обойдешься без индивидуальных приемов, подхода, сноровки, опыта.

Будучи в неведении, я, не переставая с улыбкой наслаждаться живой цветочной мозаикой, стоя с Виктором, произнес поэтический монолог, смысл которого заключался в том, что вот, мол, какая эта веселая работенка – продавать те же гвоздики, ромашки… Радость не сходит с лица! Тебе букет? Пожалуйста! Тебе поштучно? Нет проблем! На здоровье! На счастье! Приятель в ответ посмеялся, потом помолчал. Потом, огляделся и тихонько, чтобы я только слышал, сказал:

– Ну да, сказочная идиллия! Дышишь чудным ароматом, слушаешь воркование, щебет соседок, с благоговением ощущая, как пухнет, тяжелеет от денег карман… Увы! Как везде, так и тут царит вакханалия, зависть, грубые стычки, подножки. Нередко такие бои разгораются, что чуть ли не до кулаков доходит! Ты побудь подольше и сам убедишься воочию, как у кротких «ангелов» вдруг вырастают страшные клыки и когти… Стоп! Сейчас начнется!

К цветоводам подошла модно, богато одетая, с радужным зонтом дама. Она, как на выставке, стала внимательно рассматривать «сказочные дары лета». То отступала на шаг, то вновь приближалась. Медленно уходила в один конец, потом возвращалась. Приседала, низко наклонялась, осторожно прикасалась розовым, ухоженным пальчиком к лепесткам, принюхивалась. Во всем чувствовалось, что она толково разбиралась в цветах и абы какие ей не навяжешь. При иных обстоятельствах многоголосо звучал бы хор продавцов и всяк на свой лад зазывно воспевал своих «божественных питомцев». Но на сей раз никто не посмел даже пошевелиться, кашлянуть, громко вздохнуть. А для дамы они словно совсем не существовали – настолько она была поглощена сокровенным, кропотливым отбором. Вот она выпрямилась. Вот она сотворила реверанс.

Опять туда-сюда проплыла. Наконец… наконец замерла напротив Виктора!

– Как хороши, как свежи были розы! – артистически произнесла она. – Куплю все… Можно с ведром?

Виктор сунул деньги в карман. Шепнул мне на ухо:

– Сейчас начнется…

Бабы, как по команде, повернули голову в одну сторону, провожая растерянным взглядом состоятельную покупательницу, которая никому из них «не досталась». Когда та затерялась в толпе пешеходов, то здесь вначале послышалась потаенная «мышиная возня», покашливание, отдельные слова… а потом и фразы:

– Повезло Виктору!

– У него и вчера подчистую раскупили.

– И завтра и послезавтра раскупят…

– Завидуешь, Петровна!

– Эх, дура ты, Верка! Мужик наши рубли загребает!

– Тут рынок… кто кого…

– Вот и я о том же… По сколько цветков каждая из нас сегодня продала? По пять-шесть. А он – букетами ежедневно! А вон целиком. А мы из-за него… Придется домой тащить…

– А ты, Петровна, не жадничай – спусти на них цену. К тому же у тебя подвялых много.

– А у тебя разве все первой свежести? Я думаю, девки, нам нет резона друг на дружку наезжать: я – вам не помеха, вы – мне! Клин – Виктор! Этот мужик… Долой его из нашей женской компании! Чего затесался?!

Ропот! Галдеж! Угрозы! Брань! Возня! Визг! У кого-то опрокинулось ведро… лужа… в луже ромашки… их топчут…

– Теперь можно уходить.

Отдалившись, я невольно оглянулся:

– Дерутся.

Виктор не удивился:

– Такое частенько бывает.

– И тебе перепадало?

– Мне в первую очередь. В прошлое воскресенье я, как и сегодня, удачно продал розы. Особенно Петровну заело! Ну и пошло-поехало… От словесной перепалки перекинулись к физическим действиям. А кулак у нее… как лягнет по сопатке, тотчас вспомнишь безобидное детство, когда рукавом красные сопли вытирал. Ее и милиция арестовывала за рукоприкладство. Не помогло. А не так давно прицепилась ко мне, что я развожу голубей, чтобы употреблять их в пищу. Твердит: стая у тебя была, а теперь ни одного не осталось – всех пожрал! Тут, откуда ни возьмись, над головой – пырх! пырх! И на плечо мое спланировал Воркун! Глядь, Сизарь… И тоже – на плечо… Потом еще с десяток… Словом, вся моя стая причалила. Голубки на ветке расположились. Сердито, встревоженно воркуют. Аль почуяли, что хозяина забижают, и вот примчались на выручку!

– А Петровна?

– Она ошарашенно замахала руками, схватила ведро с цветами и – деру! Орет на всю улицу: «Колдун! Нечистая сила!» А по-моему, меня Господь выручил. Как ты думаешь?

…Намедни подошел я к табунку цветоводов. Виктора нет. Спрашиваю:

– Не захворал ли он?

Они дружным, спевшимся хором:

– Да мы бы только перекрестились!

Вот тебе и цветы-цветочки… лепесточки… ангелочки…