Текст книги "Лингвокультурология. Традиции и инновации"

Объявляемой конечной целью исследователей, работающих в сфере синтеза новых миров (культур), является создание некоего идеального языка науки, в котором многозначность слов и сбои в грамматике были бы устранены[316]316
  Говард Ф. Лавкрафт. Сверхъестественный ужас в литературе // http://lib.ru/INOFANT/LAWKRAFT/sverhestestvennyj_uzhas_v_literature.txt


[Закрыть].

Оценки описанного направления в западной лингвистике российскими лингвистами неоднозначно. Лучше всего позицию российских исследователей выразил переводчик Н.Гудмена М.В.Лебедев: «Нельзя провести никакое ясное и устойчивое общее различие между содержанием и способом дискурса – таково послание, встречающее читателя на первых же страницах «Способов создания миров». Эта мысль оформляется нарочито эпатажными каламбурами, которые кажутся скорее чрезмерно изобретательным переводом на английский какого-нибудь французского литературного манифеста, чем текстом серьезного аналитического философа и логика. Однако один из парадоксов этой книги состоит в том, что она показывает: здесь нет парадокса»[317]317
  Лебедев М.В. Миротехнологии Гудмена // Гудмен Н. Способы создания миров / Перевод М.В.Лебедева. М., 2001. С. 6.


[Закрыть].

Российские лингвокультурологи-последователи зарубежных лингвистов, работающих в сфере синтеза новых миров (культур), пока не создали теории, подобной по своему уровню гудменовской. В российской лингвокультурологии наблюдаются попытки применить методы зарубежной лингвистики к российским материалам[318]318
  Бельчиков Ю.А. О культурном коннотативном компоненте лексики // Язык: система и функционирование. М., 1988. С. 30 -35; Слышкин Г.Г. Лингвокультурные концепты и метаконцепты: Монография. Волгоград: Перемена, 2004.


[Закрыть]. Так, А.В.Багичев пишет: «Фантаст, создавая литературное произведение, сталкивается с необходимостью каким-то образом именовать предметы и явления выдуманного им мира. В зависимости от основной идеи произведения новые номинативные единицы облекаются в различные формы. В некоторых произведениях это лишенные всякого «земного» смысла звукокомплексы, которые призваны подчеркнуть отдаленность фантастического мира от земного во времени и пространстве (ср.: «Звездные войны» Джорджа Лукаса: джедай, Чуибака, Татуин, Йода, Джабба и пр.). В других произведениях новые номинативные единицы образуются с использованием «земных» словообразовательных аффиксов и по известным словообразовательным моделям (ср.: «Люди в черном» Барри Зоненфельда: нейтрализатор, цифолопоид). Такой прием позволяет приблизить фантастическую реальность к земной. Однако и в том, и в другом случае мы сталкиваемся с фантастическими реалиями, которых нет в «земной» жизни»[319]319
  Багичев А.В. Авторские номинации реалий в художественном тексте // Лингвокультурология. № 1. Екатеринбург, 2007. С. 183.


[Закрыть]. А.В.Багичев, анализируя произведение одного из российских писателей-фантастов отмечает, что «Странным образом перемешиваются языки нашего и того мира. На первый взгляд, жители Планеты говорят на том же языке (на русском языке), который имеет такое же уровневое строение, что и наш русский язык. Единицы фонетического, морфемного и синтаксического уровней планетного языка полностью совпадают с аналогичными единицами нашего языка. И лишь на лексическом уровне имеются некоторые различия в словарном составе, вызванные наличием в том мире реалий, которых в силу определенного научно-технического отставания нет в нашем мире. Для автора же эти различия являются свидетельством факта сосуществования другого параллельного языка»[320]320
  Там же. С. 184.


[Закрыть].

Как отмечает С.В.Первухина, создавая и анализируя фантастические миры (культуры), западные лингвисты одновременно создают и собственный научный мир, далекий от мира традиционной лингвистики[321]321
  Первухина С.В. Когнитивные и эмотивные способы создания фантастической картины мира (на материале романов Н.Перумова) / С.В.Первухина // Русская и сопоставительная филология: состояние и перспективы: Международная научная конференция, посвященная 200-летию Казанского университета (Казань, 4-6 октября 2004 г.): Труды и материалы: / Под общ. ред. К.Р.Галиуллина. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2004. C.235-236.


[Закрыть]. А.А.Зализняк в своей лекции отметил, что современная отечественная лингвистика нередко интерпретирует культурные явления лишь удобным для нее способом, в результате чего искажаются не только научные представления об этих культурных явлениях, но и создаются комплексы вторичных материалов исследования, не имеющих ничего общего с теми материалами, которые следует подвергать анализу[322]322
  Лекция А.А. Зализняка «О профессиональной и любительской лингвистике», прочитанная на фестивале науки в МГУ 11 октября 2008 г. // http://lingvofreaks.narod.ru/


[Закрыть]. Под вторичными материалами А.А.Зализняк имел в виду различные подборки языкового материала, интерпретирующие глоссарии и словари, представляющие языковой материал в искаженном виде, т.е. своего рода комплекс уже обработанных материалов, которые используются лингвокультурологами в качестве полноценного лексического материала. В результате следования курсом, заданным таким вторичным материалом, исследователь неизбежно создает то, что А.Шухов называет «лингвистической утопией»[323]323
  Шухов А. Лингвистические утопии // http://nounivers.narod.ru/


[Закрыть].

Что же служит материалом исследования для современной российской теоретической лингвокультурологии? Если внимательно взглянуть на издаваемые исследования, то можно прийти к выводу, что материал исследования здесь – не тексты художественных произведений, не тексты СМИ, не речи политиков, а тот самый вторичный, уже интерпретированный в разное время материал, например, давно истолкованные концепты, мифологемы, стереотипы. При этом содержание интерпретаций преподносится как аксиома. Это прежде всего набор выводов, сделанных в XIX веке, выводов, возможно и актуальных для своего времени, но плохо сочетающихся с реалиями современного российского общества. Это и набор выводов, сделанных исследователями конца XX века, но опять же в своей основе имеющих представления XIX века. Это и целый ряд сомнительных выводов современных исследователей, работающих в сфере лингвокультурологии.

Такое положение в сфере материала исследования сложилось в самом начале XXI века. В результате современные теоретические исследования лингвокультурологов в существенной степени оторвались от почвы, т.е. от тех культурных реалий, которые эта отрасль знания изначально была призвана анализировать в их динамике, в развитии.

В результате лингвокультурология как бы разделилась на элитарную (теоретическую) и обычную (прагматическую).

Следствием отрыва от конкретного материала исследования и тематической ограниченности, «ясности» и «изученности» вторичного материала стало весьма затруднительное положение теоретиков лингвокультурологии. Практически каждый из них вынужден был не «прочитывать» исследуемый современный текст и не извлекать из него новые идеи, а довольствоваться корпусом уже имеющихся аксиом. На поле теоретической лингвокультурологии стала происходить своего рода игра в кости. Результат этой игры был вполне прогнозируем: создание объемных текстов, каждый из которых представлял собой индивидуально-авторский научный мир, совершенный, целостный, но направленный внутрь себя, замкнутый в своей научной ценности, не предполагающий дальнейшего развития вне собственной системы понятий и терминов. Библиотеки пополнились десятками новых «лингвистических утопий», умножение количества которых имело значение лишь для узкого круга теоретиков, не оказывая никакого влияния ни на лингвистику в целом, ни на лингвокультурологию, нацеленную на исследование живых процессов в языке.

В основном методе отечественная теоретическая лингвокультурология типологически стала сходиться с зарубежной лингвистикой, нацеленной на анализ и формирование множества новых фантастических миров. Кризис теоретической лингвокультурологии стал очевидным. Методологические основания не дают ей продвигаться к основной цели, ради достижения которой данное направление науки и существует, – к выявлению и анализу механизмов взаимодействия языка и культуры.

Рассмотрим методологические основания конкретных исследований, относящихся к сфере теоретической лингвокультурологии.

Прежде всего обратимся к методологии лингвострановедения последних лет, которое принято считать предтечей лингвокультурологии. Как известно, основоположниками лингвострановедения – Е.М. Верещагиным и В.Г. Костомаровым – была развита и обоснована мысль, о необходимости одновременного изучения национальной культуры народа и его языка. Обращение к проблеме совместного изучения языка и культуры позволило этим исследователям сочетать элементы культуроведения с языковыми явлениями, которые выступают не только как средство коммуникации, но и как способ ознакомления обучаемых с новой для них действительностью. С целью обеспечения коммуникативности обучения и для решения общеобразовательных и гуманистических задач в лингвострановедении лингводидактически реализована способность языка отражать, фиксировать и сохранять информацию об изученном материале.

Предметом лингвострановедения стало изучение языка с целью выявления в нем национально-культурной специфики. В рамках описываемого подхода главным источником лингвострановедческой информации был признан лексический состав языка. Поэтому основное внимание исследователей было уделено национально-культурной семантике слов, изучению эквивалентных и безэквивалентных лексических понятий, фоновой и терминологической лексики, фразеологизмов и афоризмов, в которых, по мнению лингвострановедов, и скрыта национально-специфическая информация. Особое место в обучении иностранному языку было отведено лингвострановедческим текстам, вопросам их отбора и повышению лингвострановедческий отдачи разных его типов (прагматического и проективного).

Методологической заслугой лингвострановедов стало уточнение в новых условиях одного из ведущих общедидактических принципов – взаимоотношения иностранного и родного языка обучаемых. Методистами подчеркивалась роль родного языка в обеспечении позитивного переноса некоторых умений и навыков обучаемых в новую для них культурную среду, а также роль родного языка в предотвращении языковой интерференции, тормозящей обучение.

В целом термин «лингвострановедение» обозначает филологическую дисциплину, методология которой применяется главным образом на практических занятиях по РКИ. Однако в последние годы внутри традиционного лингвострановедения стало развиваться теоретическое направление, представленное прежде всего масштабным трудом Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова, в котором авторы не углубляют, а фактически отходят от первоначальных установок ими же созданной науки[324]324
  Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. Три лингвострановедческие концепции: лексического фона, рече-поведенческих тактик и сапиентемы / Под ред. Ю.С.Степанова. М., 2005.


[Закрыть]. А между тем именно практическая направленность и методические эффекты представляли главную ценность лингвострановедения.

Е.М. Верещагин и В.Г. Костомаров своей монографией представляют читателю авторский мир взаимодействия языка и культуры, мир, целостный, самодостаточный и замкнутый на себя. При этом по мере изложения материала лингвострановедческие аспекты, представленные в монографии, превращаются в сугубо лингвокультурологические. Так теоретическое лингвострановедение эволюционирует в сторону теоретической лингвокультурологии.

Хотя во введении авторы заявляют, что их «интересует не общая декларация» о связи языка и культуры, а «выявление реальных механизмов, как именно язык отражает культуру и как на деле культура живет в языке»[325]325
  Там же. С. 17.


[Закрыть], никаких механизмов взаимодействия языка и культуры в монографии не представлено. В данном случае основная цель лингвокультурологии (выявление механизмов взаимодействия языка и культуры) заменена весьма метафорической формулировкой этой цели («как именно язык отражает культуру и как на деле культура живет в языке»). Но это не одна и та же цель. Видимо, понимая это, Е.М. Верещагин и В.Г. Костомаров как бы раскрывают сущность своей метафоры: «вопреки искушению, мы предполагаем рассмотреть общую проблему как раз не в общем же виде, не путем рассуждений и умствований, а через филологический анализ манифестаций связи языка и культуры, т.е. так, как эта связь – всякий раз в ином качестве – отложилась, во-первых, в соположенных феноменах лексического фонда и рече-поведенческой тактики, а также, во-вторых, в гиперфеномене сапиентемы»[326]326
  Там же.


[Закрыть]. Конечно в точном смысле, сформулированном во введении Е.М. Верещагиным и В.Г. Костомаровым, авторов упрекнуть не в чем. Примеры взаимодействия языка и культуры ими приведены в исчерпывающем количестве. Но все же вдумчивого читателя не оставляет ощущение, что перед ним типично теоретико-лингвокультурологическая и хорошо завуалированная попытка выдать одно за другое: выдать тривиальный филологический анализ конкретных явлений языка и культуры за четко сформулированные механизмы взаимодействия языка и культуры. Тот же вдумчивый читатель мог бы пошутить по этому поводу известной гайдаевской фразой: «Пожалуйста, огласите весь список!»

Хотя, конечно, собственно филологический анализ фактов взаимодействия языка и культуры в монографии Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова представляет несомненный интерес. Особенно глубоко и ново авторы рассматривают лексические уровни текста и звучащего языка. Большой удачей авторов можно считать разработку проблематики взаимодействия ключевой лексики и лексических фонов. Хотя несколько экстравагантно и не оправданно смотрится употребление нетрадиционных терминов. Например, нельзя ли было обойтись простым словосочетанием «лексический фон» вместо введения термина «ЛФон»?

Очень удачные, понятные и действительно мастерски разработанные переходы от одного уровня языка к другому (например, от лексики к фразеологии) опять же «запутываются» индивидуально-авторской терминологией. Зачем, например, опытным, хорошим, нерядовым современным филологам понадобилась фраза «Сопоставление П-исчисления с СДолями» или термины «РПТактики», «Элементарные ТПО», не говоря уже о «Сапиентеме»? Классическим российским филологам, предтечам лингвокультурологии (Ю.М.Лотману, Д.С.Лихачеву, С.С.Аверинцеву) создание подобной индивидуально-авторской терминологии не требовалось. Обходились как-то.

Данный сарказм не является существенным упреком в адрес Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова. Скорее, это попытка понять, почему подобные индивидуально-авторские терминологические системы возникают. Ответ лично мы видим в установившейся в последние годы традиции теоретической лингвокультурологии, традиции в определенной степени общемировой: каждый автор пытается создать собственный научный мир, не терпящий сторонних вмешательств. Автор может сколько угодно расширять этот мир, но созданный мир все же будет смотреться размыто, не имея четких границ. В индивидуально-авторской терминологической системе этот мир как бы закрепляется, обозначаются его границы. Смена терминологической системы губительна и разрушительна для этого мира, разрушительно для индивидуально-авторского «Я».

Труд Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова не напрасно взят для иллюстрации процессов эволюции метода в современном теоретическом лингвострановедении. В данном случае он наиболее показателен. Ныне наблюдается массовый выход в свет аналогов более низкого уровня.

Так, в своем учебнике по лингвострановедению, предназначенному для иностранных студентов вузов среднего и продвинутого этапов обучения, А.К.Перевозникова включает не только огромный эклектичный материал о России, но и некоторые мифы и стереотипы, касаемые «загадочной души» русского человека, ничего общего с действительностью не имеющие[327]327
  Перевозникова А.К. Лингвострановедение. Россия: страна, люди: Уч. пос. М., 2007.


[Закрыть].

Автор из Кемерова Н.И.Антонова в своем учебнике по лингвострановедению, рассчитанном на студентов-иностранцев, проходящих курс РКИ, буквально «выливает» на читателя разнородный объем информации о жизни старой русской деревни. Создается впечатление, что современный русский человек, сведения о котором автор пытается донести до иностранного студента, живет в мире изб-пятистенков, блинов, лаптей, онучей, кушаков, зипунов, снопов, хороводов и т.п. Причем все это этнографическое изобилие воспринимается плохо, поскольку подается через индивидуально-авторскую терминологическую систему. Определения же терминов столь путаное, что студенту сложно понять, с чем он вообще имеет дело. Мы, во всяком случае, не поняли. Например: ЛФ (лингвофантом) – «методично внедряемая в подсознание этноса замкнутая, тематически очерченная знаковая система, служащая информационным суррогатом в условиях информационного голода»[328]328
  Антонова Н.И. Лингвострановедение: Учебник для тех, кто хочет знать русский язык и русскую культуру. Кемерово, 2008. С. 51.


[Закрыть]; ЛЭ (лингвоэтнографема) – «заключенное в материально-духовно-языковую оболочку явление быта, служащее отправной точкой национального образа мысли»[329]329
  Там же. С. 57.


[Закрыть]и т.п. На ум приходит только одна мысль: если студент-иностранец смог прочесть и понять определения терминов Антоновой, то его уже не нужно учить русскому языку.

Учебник Антоновой – типичный пример для лингвострановедения последних лет. Методологически – это механическое объединение классической методики преподавания РКИ с индивидуально-авторским миром теоретической лингвокультурологии, которая чаще всего не помогает изучать русский язык, а мешает этому процессу. Массовому производству подобной учебной продукции, как правило, предшествуют некие семинары в ведущих московских вузах, где и определяется направление деятельности провинциальных авторов. Яркий пример этому – одна из конференций, прошедших в МГИМО летом 2004 года, где определялось то, как следует в процессе преподавания РКИ учить иностранцев традициям русской семьи[330]330
  Лингвострановедение: методы анализа, техника обучения. Сборник статей. В 2 ч. : второй межвуз. семинар по лингвострановедению, 10-11 июня 2004 г., МГИМО(У). Ч. 2: Концепт «семья» в аспекте лингвострановедения. М.: МГИМО-Университет, 2005.


[Закрыть].

Теоретико-лингвострановедческих и теоретико-лингвокультурологических текстов ныне создается много, очень много. И в принципе все они на разном уровне «крутятся» вокруг одного единственного неразрешенного вопроса о механизмах связи языка и культуры. Если попытаться прочесть их без существенного временного перерыва, они неизбежно сольются в единый большой текст-дискурс, в котором не будут выделяться какие-то яркие идеи. Оттенки проблемы, вариации, удачные части – да, но не новые идеи. Индивидуально-авторская составляющая в этом случае неизбежно растворится в этом тексте-дискурсе. В этом смысле индивидуально-авторская терминологическая система выполняет роль индивидуализации научного текста, служит своеобразным имиджем, который каждый лингвокультуролог-теоретик, желая или не желая этого, выстраивает и выставляет напоказ.

Зачем, например, певец Филипп Киркоров ездит по Москве на раскрашенном розовом лимузине? Ему нравятся раскрашенные розовые лимузины? Зачем ныне покойный Майкл Джексон установил в своей машине мини-бассейн? Ему нравится купаться во время езды? Нет, конечно. Это индивидуальный имидж как обязательный атрибут современной поп-звезды периода бездуховности и кризиса института христианской морали. Эдит Пиаф, Марку Бернесу и Клавдии Шульженко подобный имидж был не нужен. Это были сильные личности, рожденные самой эпохой и востребованные обществом. Их индивидуальность не мог нарушить дискурс поп-культуры того времени, сложного времени, когда мир восстанавливался после второй мировой войны.

Что же тогда индивидуально-авторские терминологические системы для современных лингвокультурологов-теоретиков? Что есть индивидуально-авторские миры? Это внешний эффект? Глянец, который современные имиджмейкеры и редакторы гламурных журналов пытаются выдать за реальность? Это имидж периода духовного безвременья, периода, который не может родить автора, генерирующего новые идеи? Лили это лишь новая традиция, за которой скрывается нечто такое, происходящее из стадии развития нашего общества, о существовании чего мы пока не подозреваем?

Точно ответить на поставленные вопросы сложно. Очевидно одно: современные теоретические ответвления от лингвострановедения и лингвокультурологии служат отражением и воплощением кризиса русистики в целом. И уже не важно, лингвокультурология ли это или лингвострановедение. Так или иначе эти дисциплины сливаются в одну, живут по одним законам, отказ от которых равен потере индивидуально-авторского лица.

При этом история науки показывает, что имидж и внешние эффекты лишь на короткое время могут подчеркнуть индивидуальность исследователя. Монография, где эксплуатируются имидж и внешние эффекты, живет ровно тот отрезок времени, пока не появляется аналогичная монография с более эффектным имиджем автора. Внимание научного сообщества переключается и предыдущий автор лишается знака моды пока не создаст новый мир, очерченный новой индивидуально-авторской терминологической системой. Кто выходит из этой гонки, выходит и из первого ряда модных исследователей, занимая место в партере.

Но эта научная гонка не может продолжаться бесконечно. Так или иначе модные научные миры в глазах читателя сливаются в единый дискурс, индивидуальные терминологические системы воспринимаются как одна, из которой необходимо вычленить нечто главное, то, что употребляется исследователями третьего ряда чаще всего.

Подобную терминологическую выжимку можно наблюдать в учебном пособии по лингвокультурологии В.А. Масловой. Как бы отсекая все ненужное, автор учебника пытается очертить круг лингвокультурологических терминов, который обязаны знать студенты[331]331
  Маслова В.А. Лингвокультурология: Уч. пос. М., 2001. С. 47-58.


[Закрыть]. Однако очевидно, что этот круг не представляет собой собственно стройную терминологическую систему науки. В отобранном В.А. Масловой наборе терминов ясно проявляется вся эклектика современной теоретической лингвокультурологии. Перед автором, например, вставал вопрос, как объяснить студенту, что такое лингвокультурема. «Это, – пишет В.А.Маслова, – комплексная межуровневая единица, которая представляет собой единство лингвистического и экстралингвистического… содержания»[332]332
  Там же. С. 51-52.


[Закрыть]. Но так ли необходимо данное знание студенту? Какую ясную информацию несет в себе этот термин? А главное – как он связан с другими терминами лингвокультурологии как науки? Нам-то понятно, что термин «лингвокультурема» имеет ценность лишь в научном мире В.В.Воробьева совместно с его «идесилами» и «концентрами»[333]333
  Воробьев В.В. Лингвокультурология. М., 2008.


[Закрыть]. Однако, как это объяснить студенту? И, как бы извиняясь, В.А.Маслова отмечает: «В понимании В.В.Воробьева, лингвокультурема есть совокупность формы языкового знака, его содержания и культурного смысла, сопровождающего этот знак»[334]334
  Маслова В.А. Лингвокультурология: Уч. пос. М., 2001. С. 52.


[Закрыть]. Что такое «совокупность формы языкового знака» Маслова уже не уточняет. И правильно делает. В противном случае ей пришлось бы уточнять массу других элементов индивидуально-авторских теоретико-лингвокультурологических миров. Как, например, объяснить студенту, что «концепты – это имена абстрактных понятий, поэтому культурная информация здесь прикрепляется к сигнификату»[335]335
  Там же. С. 48.


[Закрыть], что «лингвокультурная парадигма – это совокупность языковых форм, отражающих… детерминированные категории мировоззрения»[336]336
  Там же. С. 49.


[Закрыть]?

Характерно, что Маслова некоторые термины лингвокультурологии, трактуемые в индивидуально-авторских мирах лингвокультурологов уж совсем неперевариваемо умом студента, представляет через традиционную терминологию, безотносительно к индивидуально-авторским теоретико-лингвокультурологическим мирам: «Установки культуры – это своего рода идеалы…»[337]337
  Там же. с. 50.


[Закрыть]Понятно, что всем с детства знакомое слово «идеал» для индивидуально-авторского мира лингвокультуролога-теоретика не совсем подходит. Но ничего не поделаешь, Маслова писала учебник по лингвокультурологии. Не она виновата. С одной стороны, Маслова должна была сообщить студенту понятную для него информацию, а с другой стороны, она не могла обойти индивидуально-авторские подходы лингвокультурологов-теоретиков. Системно говорить о бессистемном – слишком сложная задача. Поэтому, говоря откровенно, учебник не получился.

При этом, отягощенные индивидуально-авторскими терминологическими системами, сочинения лингвокультурологов-теоретиков содержат действительно актуальные для современной культуры разработки. Так, В.В.Воробьев сумел «схватить» настроения современного общества, связанные с необходимостью формирования национальной идеи. Именно в этом ключе в его монографии представлен анализ лингвокультурологического понятия «русская идея»[338]338
  Воробьев В.В. Лингвокультурология. М., 2008. С. 149-157.


[Закрыть]. За частью монографии, посвященной методическим аспектам преподавания языка, просматривается опытный методист. В то же время обрамление удачно подобранного методического материала в индивидуально-авторскую терминологическую систему во многом собьет с толку преподавателя, который будет использовать данную монографию в качестве руководства к действию.

Таким образом, современная теоретическая лингвокультурология в методологическом плане представляет собой весьма неприглядную картину. Не решая системообразующего вопроса о механизмах связи языка и культуры, а лишь говоря о нем, современная теоретическая лингвокультурология воспроизводит индивидуально-авторские миры, далекие от реальной культуры реального общества. При этом каждый подобный мир, с одной стороны, является с точки зрения идей зеркальным отражением другого, такого же, мира. С другой же стороны, и способ изложения, и авторская терминология делают эти миры столь индивидуальными, что их взаимное обогащение становится невозможным. Наблюдается своего рода движение по замкнутому кругу, где невозможна преемственность. Никакой автор не в силах создать собственный научный мир, опираясь на научный мир своего коллеги. Оторванность теоретической лингвокультурологии от конкретного материала, ориентация на признанные по разным причинам (в том числе и административным) в данном сообществе мифы лишь усиливает практически застойное состояние данной сферы научного знания. Собственно методологического и теоретического продвижения лингвокультурологии как науки в данном случае не наблюдается и наблюдаться не может. И если западные аналоги построения фантастических культурно-языковых миров имеют некий выход на читающего человека, банально отдающего деньги за это чтиво, теоретико-лингвокультурологические миры отечественных исследователей никакого практического выхода не имеют.