Текст книги "Достоевский"

Виктор Борисович Шкловский
Достоевский

I

1971 год в литературном мире будет годом Достоевского. Будут о Достоевском спорить. На Западе многие будут доказывать, что Достоевский открыл подполье души каждого человека, что он тайновидец эгоистических и преступных и в то же время каждому присущих качеств. Будут говорить, что он великий христианин. Будут говорить, что мы пошли не по пути Достоевского, а тем не менее празднуем его юбилей – как бы поневоле.

А другие будут говорить, что Достоевский сам был революционером, участвовал в заговоре петрашевцев, приговорен был к казни.

В белом халате и в колпаке смертника в жестокий мороз стоял он на Семеновском плацу, слушал приговор, ждал расстрела и, как писал об этом через несколько десятилетий, на эшафоте считал себя правым и ни в чем не раскаивался.

Будут вспоминать о том, что Белинский любил, поклонялся молодому Достоевскому, потом поссорился с ним. Будут удивляться тому, что религиозный Достоевский был приговорен сперва к смерти, а потом к каторге за то, что он на собрании читал противоправительственное письмо Белинского к Гоголю. Это было письмо, пересматривающее всю русскую историю, говорящее об атеизме русского народа и о будущей революции.

Будут вспоминать, что последние годы жизни Достоевский по-иному и, пожалуй, по-прежнему заговорил о Белинском и Некрасове, что он участвовал в похоронах Некрасова, ставил его рядом с Пушкиным как поэта и отвечал молодому Плеханову, сказавшему, что Некрасов выше Пушкина: «Нет не выше, а рядом».

А между тем этот человек, с такой странной, тяжелой судьбой, такой бедный человек, загнанный, страшно работавший, этот гений, у которого не было денег на еду, – он жил за границей на плохом чае, а в России умолял одного из издателей, чтобы ему дали пятнадцать рублей авансом, – этот гений потом ходил к ярому ретрограду Победоносцеву и был его гостем. Этот человек написал роман «Бесы». Это был роман про революционеров, заблудших революционеров, заговорщиков, которые в своем заговоре убили одного из товарищей, считая его доносчиком. Но и про этих людей Достоевский говорил по-разному.

В конце романа книгоноша читает Евангелие, в котором рассказывается, как Христос исцелил бесноватого и вселил бесов в свиней, а свиньи бросились в воду и потонули. И либерал, считавший себя отцом нигилистов, в чем он, вероятно, ошибался, бесами называл молодое поколение, которое шло на гибель, на каторгу, причем Достоевский знал, и понимал, и писал, и печатал, что Нечаевым он не мог бы быть, а нечаевцем мог бы.

Что же это был за человек и почему в «Дневнике писателя» он напечатал «Сон смешного человека», где рассказывалось о самоубийце, который возроптал в гробу, когда на него там начали падать капли холодной воды, когда мир кончался всей своей историей, и в частности историей одного человека, мертвым гробовым тупиком, и тут неведомая сила взяла человека из гроба, и воскресила, и поставила на некую вымышленную землю, где не было ни семьи, ни собственности, ни революционности, где люди были счастливы, где был рай утопистов, тот рай, тот золотой век, который снился еще Дон-Кихоту. И смешной человек, современник Достоевского, развратил этот рай, дал его обитателям темные мысли, и собственность, и ревность. Они погибали и были довольны, а он просил, чтобы они его распяли, и учил их, как сделать крест.

Этот темно-светлый рассказ не понять, потому что если человек считает себя христианином, то почему там, на далекой и благостной земле, он растлевает души людей, а затем рисует эмблему бога? И почему этот самоубийца, неудачник, мертвец принимает на себя судьбу божьего сына?

У Достоевского не сходятся концы.

Хочу написать об этом в этот год, пользуясь привычкой не раз додумывать свои мысли до конца и по-новому.

Неверие Достоевского было сильнее его веры.

О своем неверии он писал и с каторги и говорил в последние годы.

Есть записи Д. Н. Любимова, что первоначально Великий инквизитор не был показан как представитель именно католической церкви; он был показан как представитель христианства. Любимов пишет:

«Катков убедил Достоевского переделать несколько фраз и, между прочим, вставить фразу: «Мы взяли Рим и меч кесаря».

Таким образом, не было сомнения, что дело идет исключительно о католичестве. В редакции был большой спор: Достоевский долго не соглашался.

В черновике предисловия к роману «Подросток» Достоевский писал о себе: «Только я один вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его… Что может поддержать исправляющихся? Награда, вера? Награды – не от кого, веры – не в кого?..»

И сбоку на левом поле приписка:

«В этом убедятся будущие поколения, которые будут беспристрастнее, правда будет за мною. Я верю в это».

Хотя герой подполья ничтожен, но страдания его человечны, и реализм Достоевского состоит в том, что он видел страдания не только великих людей, но и малых. Это тот реализм, который признан новыми поколениями.

Достоевский видел каменную стену, стоящую поперек дороги людей, и необходимость новых основ для морали.

Раскольников заблудился на путях отрицания добра, но он отрицал добро во имя добра, спрашивая себя: почему не все счастливы? Он хотел золотого века. Душа Достоевского, правда Достоевского и вера его в будущее поколение свидетельствуют, что автор «Великого инквизитора» был разрушителем царства Великого инквизитора, хотя и ходил к Победоносцеву гостем, скрывая от себя свое отрицание.

Он был разрушителем старой мифологии, когда говорил, что если надо оставаться с Христом или с истиной, то он выбирает Христа.

Но Христос и истина непротивопоставимы для верующего. Он же противопоставлял Христа истине. Значит, он не был христианином.

Повторялась трагедия Прометея. Человек описал крушение старого мира при сознании лучшего и при невозможности его достичь.

Он хотел покориться и не мог.

Уже был создан роман «Преступление и наказание». Изменилась судьба. Уплачены долги брата. Пришла слава.

Правительство как будто ласкало Достоевского, считало его союзником в борьбе с угрозой революции.

Дворец, стоящий на Неве, дворец, хорошо охраняемый, перестал быть жилищем врагов.

Казалось, что Прометей, томящийся на берегу моря, и узник острога в Омске раскованы теперь.

II

О набережной Невы, о дворцах, стоящих на этой Неве, Достоевский писал дважды – в 48-м и 61-м годах, то есть и до каторги, и после каторги.

О трагедии Петербурга, вернее, петербуржцев, бедных людей, которые бежали куда-то «исполнять свои обязанности», Достоевский думал постоянно.

В 48-м году в рассказе «Слабое сердце», почти в конце рассказа, когда умирает «добрый Вася», рассказчик, друг погибшего, подойдя к Неве, смотрит на даль, «…вдруг заалевшую последним пурпуром кровавой зари, догоравшей в мгляном небосклоне».

Он смотрит с Петербургской стороны, ныне Петроградской, с бедной стороны на богатую, на то, что называлось когда-то «Адмиралтейской частью».

«Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе…»

Тут упомянуты обе набережные, но на набережной Петроградской стороны находится Петропавловская крепость, над которой нет труб. Дымит сотнями труб другая, богатая сторона:

«…раззолоченными палатами – отрадой сильных мира сего, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который, в свою очередь, тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу».

Товарищ бедного Васи смотрит: «…и сердце его как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива какого-то могучего, но доселе незнакомого ему ощущения».

Достоевский в художественном мышлении ненавидел сановный Петербург.

В 1861 году в статье «Петербургские сновидения в стихах и прозе» Достоевский вспоминает «одно происшествие». Он идет с Выборгской стороны через лед Невы, спускается солнце, и с кровель обеих набережных подымаются и сплетаются в небе дымы.

Достоевский пишет, что он «…как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам».

Перед этим сердце уже не какого-то героя, а самого автора обливается кровью.

Достоевский был крещен кровью ненависти.

Достоевский ненавидел парадный Петербург, записал в своем дневнике сперва строку Пушкина: «Люблю тебя, Петра творенье», – а потом продолжил: «Виноват. Не люблю его – окна, дырья – и монументы».

Он призывал мстителя.

Достоевский очень сложно относился к миру, в котором он жил, и к собственной своей бедности, к обидам и удачам, в которые он не верил, и к суду грозного будущего.

Он знал, что этот мир надо преодолеть, а как – не знал.

III

Противоречивость взглядов Достоевского, противоречивость его отношения к жизни всегда находили отражение, всегда преломлялись в его творчестве.

Посмотрим, как было совершено преступление Раскольникова.

Прежде всего почему Раскольников убил старуху топором?

Дворницкий топор очень неудобная вещь для убийства. Его трудно пронести на место убийства. Топор трудно унести.

У Раскольникова своего топора нет. Он рассчитывает на квартирный топор и находит топор у дворника.

Почему же топор надо выбирать орудием? Ведь старуху можно убить гирей и любым куском железа.

Потому, что топор того времени – это символ.

О топорах писали в прокламациях. О топоре говорил Герцену Н. Г. Чернышевский:

«К топору зовите Русь!»

Как упоминается топор в других вещах Достоевского?

В «Бесах», написанных в 1871 году, Достоевский опять возвращается к топору.

«За несколько времени до великого дня Степан Трофимович повадился было бормотать про себя известные, хотя несколько неестественные стихи, должно быть, сочиненные каким-нибудь прежним либеральным помещиком:

 
Идут мужики и несут топоры,
Что-то страшное будет.
 

Кажется, что-то в этом роде, буквально не помню».

Далее происходит разговор, отправляющий нас к прокламации. Петр Степанович Верховенский разговаривает с губернатором Лембке.

« – Это в каких же вы хлопотах; неужто эти пустяки? – кивнул он на прокламацию. – Я вам таких листков сколько угодно натаскаю, еще в Х-ской губернии познакомился.

– То есть в то время, как вы там проживали?

– Ну, разумеется, не в мое отсутствие. Еще она с виньеткой, топор наверху нарисован. Позвольте (он взял прокламацию); ну да, топор и тут, та самая, точнехонько.

– Да, топор. Видите – топор.

– Что же, топора испугались?

– Я не топора-с… и не испугался-с, но дело это… дело такое, тут обстоятельства».

Тут топор дан с характеристикой. Это орудие революции.

Обращу внимание на еще одно странное обстоятельство: в поджогах и убийстве принимает участие беглый каторжник Федька. Так его и называют – «Федька-каторжник». Федор – имя обыкновенное, и беглый каторжник мог принять участие в убийстве. Но сочетание имени Федор с другим словом – «каторжник» – напоминает Федора Михайловича Достоевского, который четыре года был на каторге. Он не мог безотчетно написать эти два слова. Конечно, он не считал себя тем Федькой. Но тот Федька, который убил семью и поджег дом, который так подчинялся Ставрогину, Федька-разбойник, предполагаемый союзник революции, – все же это указывает на какую-то подсознательную мысль автора.

Но пойдем дальше. Вспомним последний роман Достоевского «Братья Карамазовы».

Иван Федорович Карамазов – тут имя вернулось в виде отчества – разговаривает с чертом. Черт – это другая сущность Ивана Карамазова, это сомнение Ивана Карамазова в себе самом и сомнения Достоевского.

Черт самый обыкновенный, с хвостом, сниженный черт. Он цитирует Ивану Карамазову собственный рассказ Карамазова, путая его. Это расколотое сознание, это его иное бытие.

Тут возникает как бы совершенно случайно образ топора.

Черт обитает в космическом пространстве. На землю он летает в том костюме, который ему в данный момент нужен. Приведу цитату:

«Я тогда поспешил на один дипломатический вечер к одной высшей петербургской даме, которая метила в министры. Ну, фрак, белый галстук, перчатки, и, однако, я был еще бог знает где, и чтобы попасть к вам на землю, предстояло еще перелететь пространство… конечно, это один только миг, но ведь и луч света от солнца идет целых восемь минут, а тут, представь, во фраке и в открытом жилете. Духи не замерзают, но уж когда воплотился, то… словом, светренничал и пустился, а ведь в пространствах-то этих, в эфире-то, в воде-то этой, я же бе над твердию, – ведь это такой мороз – то есть какое мороз – это уж и морозом назвать нельзя, можешь представить: сто пятьдесят градусов ниже нуля! Известна забава деревенских девок: на тридцатиградусном морозе предлагают новичку лизнуть топор: язык мгновенно примерзает, и олух в кровь сдирает с него кожу, так ведь это только на тридцати градусах, а на ста-то пятидесяти, да тут только палец, я думаю, приложить к топору, и его как не бывало, если бы… только там мог случиться топор…

– А там может случиться топор? – рассеянно и гадливо перебил вдруг Иван Федорович. Он сопротивлялся изо всех сил, чтобы не поверить своему бреду и не впасть в безумие окончательно.

– Топор? – переспросил гость в удивлении.

– Ну да, что станется там с топором? – с каким-то свирепым и настойчивым упорством вдруг вскрикнул Иван Федорович.

– Что станется в пространстве с топором? Если куда попадет подальше, то примется, я думаю, летать вокруг земли, сам не зная зачем, в виде спутника. …Астрономы вычислят восхождение и захождение топора, Гатцук внесет в календарь, вот и все».

Что за зима, что за мороз? Мне кажется, что это сибирский мороз. Что это за игра с топором, который надо целовать? Это розыгрыш деревенского дурака? Это игра с топором как единственным оружием, находящимся в доме, лежащим под лавкой. Эта игра связана с морозом. Но тут топор существует и в другом бытии: он – спутник земли, он летит вокруг земли.

Иван Федорович Карамазов, написанный Федором Михайловичем Достоевским, не верит в безбрежное спокойствие земли.

Вокруг России, охраняемой Победоносцевым, летает топор, а сама Россия – обманутая, замороженная страна. «России надо подмерзнуть», – говорил Победоносцев. Заморозить – чтобы она не бунтовала.

Заморозить, остановить, а топор, который летает вокруг России, остановить нельзя. И нельзя остановить мечту, которая содержит в себе элементы необходимости.

Достоевский видел на каторге зачинщиков, тех людей, которые бросаются впереди всех, опустив рога, потенциальных вождей, рожденных для революции. Добрых, вежливых, интересующихся всем и обреченных, людей, не знающих страха. Он от них отказался и не был понят ими.

Все это написано в романе очень точно.

Про Раскольникова на каторге Достоевский писал так:

«Его же самого не любили и избегали все. Его далее стали под конец ненавидеть – почему? Он не знал того. Презирали его, смеялись над ним, смеялись над его преступлением те, которые были гораздо его преступнее.

– Ты барин! – говорили ему. – Тебе ли было с топором ходить; не барское вовсе дело».

Достоевский не верил в топор Раскольникова, но он разделял ненависть Раскольникова к Петербургу, этому городу роскоши и нищеты, олицетворяющему собой старый, стоящий на пороге крушения мир.

* * *

О чем я говорю так разбросанно?

Имя Достоевского носится над миром. В университетах, на кафедрах одновременно два-три человека читают о Достоевском, по-разному раскрывая его. Одни дают его во фрейдистском освещении, другие – в тенденциозно теологическом, третьи – помня, что Христос целовал Великого инквизитора.

Старый мир, стоя около той колыбели надежды, о которой когда-то писалось у осмеянных пророков, переписывая много раз черновики истории, этот старый мир старается подчистить биографию Достоевского, сделать так, что его трагедия в его душе. Он хотел бы думать, что Достоевский говорил о себе. Нет, неправда. Он говорил о старом мире.

Дом горит. Старый мир стоит у порога.

То, что казалось невозможным, – неизбежно. II много было слез. И сейчас еще прибавилось к тем слезам, слезам бедняков, слезам детей, слезам женщин прибавились новые, волей карателей, слезоточивым газом вызванные слезы. Дым отечества ест глаза европейцев и американцев.

И отмечать юбилей Достоевского им надо не как праздник, а как предупреждение, как день суда или, по крайней мере, как повестку на суд.

Достоевский хотел отказаться от будущего. И не мог отказаться. Он понимал неизбежность революции, той, которую нельзя запретить. Он дал мир в споре, в натяжении противоречий, неснимаемых противоречий.

Противоречия ведут к революции, к порогу, через который трудно переступить, потому что это самый высокий порог человеческой истории и который нельзя обойти.

Про этот порог писал и либерал, великий писатель, осмеянный Достоевским, – Иван Тургенев. Одно из своих стихотворений в прозе он так и назвал – «Порог».

Порог был переступлен революционной мыслью…

Художественное произведение содержит в себе пути созревания мысли, выражает необходимость определенных решений.

Но художественное произведение закрепляет в себе все коллизии исследования конфликтов.

Знаменитая формула Льва Толстого «непротивление злу» родилась в тот момент, когда выяснился спад революционной ситуации.

Выражение это закрепляет и растущее сопротивление зла, и неправильное решение: что зло пройдет само собой. Но в рассказе «Свечка» зло, выраженное в приказчике, кончается его же насильственной смертью.

Зло осталось запечатленным и в сомнениях великих писателей; их творчество запечатлело трудность решения, трудность борьбы и необходимость не только художественного, но и научного анализа конфликтов истории.

1971

Примечания

Статья опубликована в журнале «Смена», 1971, № 21 (к 150-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского).

«Катков убедил Достоевского…» – Д. Н. Любимов. Из воспоминаний. – «Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников», т. 2. М., «Художественная литература», 1964, с. 371.