Текст книги "40 дней ровы"

25-й день

На небе – тяжелые серые облака, почти тучи. Они закрыли солнце. Это хорошо, стало прохладней. Под палящим солнцем работать тяжело. Но в обмен за изнуряющую жару синее небо и яркое солнце обещали мне отсутствие дождя. «Сегодня не упадет ни капли, несмотря на тучи», – сказал Пражка. Но завтра будет сильный дождь и, возможно, еще один день. Так ему пообещал прогноз погоды. Я смотрел на тучи и осознал, как сильно боюсь дождя. Почему? Я потеряю день работы? Да. Но это не самое страшное. Я боялся повторить судьбу Романо. Вдруг после дождя рова вновь прорастет и вся моя работа окажется бессмысленной?

Я посмотрел на кучи лежащей вокруг меня ровы. Я подкапывал и вырывал ее с корнем. Это занимало больше времени, но с первого дня я был уверен: так правильно. В земле не оставалось корней.

Но что, если… Да, я очистил оливы. Я выдирал рову, собирал ее в охапки, оставлял позади себя, и вся земля была в кучах кустарника, словно в надгробных холмиках. Но если корни опять прорастут? Может, ее сжечь? Сколько на это уйдет времени? Еще день или даже два.

Последнюю мысль я, наверное, произнес вслух, так как Маунти тут же сказал:

– Ее нельзя сжигать, нельзя, ни в коем случае, – он был встревожен.

– Почему? – удивился я.

– Пражка против любых костров, маленьких и больших. Ты подожжешь, и он тебя выгонит не задумываясь, – в голосе Маунти звучало волнение, и это меня смущало. Какая ему разница до Пражки и до меня? Ему было всегда плевать на всех. Но я не решался с ним спорить.

Надо подумать. Спокойно все взвесить и решить.

Я начал свой ежедневный подвиг: сантиметр за сантиметром очищая участок от ровы, вырывая колючие кусты, сворачивая их, оставляя позади себя.

Маунти, похоже, ушел.

Я надеялся, что когда останусь один, мне будет думаться лучше. Но в голове стоял туман. Тучи, закрыв солнце на небе, спрятали и свет моего разума. Я с усилием взвешивал аргументы.

Сжечь или не сжечь? Я не собирался спрашивать у Пражки разрешения, он действительно мог отказать, и тогда с этим придется считаться. Я хотел принять решение самостоятельно.

Я сложил лопату, секатор и перчатки – на сегодня хватит. Рано, конечно. Сегодня борьба вымотала меня быстрее обычного, на помощь рове пришла болезнь, которая изнуряла. Изнутри.

Подходя к дому, я остановился напротив Романо, и внезапная мысль пробила тучи – надо поговорить с ним.

Романо смотрел на меня снизу вверх, медленно рука с бутылкой оторвалась от тротуара и присоединилась к его взгляду.

Я сделал несколько глотков безвкусной стерильной жидкости. Романо продолжал наблюдать за мной, а я ждал, пока он нарушит тишину. Мы смотрели друг на друга. Молчание. Я вновь приложился к бутылке. Может, мне показалось тогда? Я начинал чувствовать себя глупо. Вернул бутылку Романо и пошел в дом.

– Ты видишь Маунти? – тихий, спокойный и бесцветный голос Романо прозвучал у меня за спиной.

– Что значит «видишь»? – я повернулся. – Конечно, я вижу Маунти. Почему я должен его не видеть?

– Это нехорошо, – вымолвил сидящий. – Тебе тоже надо спасаться. Успеть надо.

– В каком смысле «спасаться»? От чего спасаться? И что успеть?

– А ты веришь в Маунти? – не отвечая на мой вопрос, продолжил Романо.

– Ты хочешь сказать, верю ли я ему? – я задумался. – Думаю, нет, не верю. Хотя он иногда сбивает меня с толку.

– Нельзя верить в Маунти. Поверишь в него – поверишь ему. Это он сказал вырывать чернь без корня. Я послушал и погиб. Нельзя верить Маунти. Нельзя слушать. Совсем нельзя.

Романо сделал глоток из бутылки, закрыл глаза и как-то весь поник. Словно уснул. Я подождал какое-то время, убедился, что он дышит, и побрел домой.

Слова Романо разбудили тревогу во мне. Я не мог четко описать, что меня напугало. Свет в голове опять скрылся в тучах. Я испугался подлости Маунти? Нет, я и так знал. Тут другое. «Ты видишь Маунти?» Вот странный вопрос. Страшный вопрос. Что значит «видишь»? Романо не ответил на него.

Надо выспаться – ночь расставит все по своим местам.

24-й день

Что делать, если нечего делать?

Последние дни я рвал Рову. Я боролся с ней. Физически тяжелая работа. Но в ней есть какой-то смысл. И это легко. Легко, потому как передо мной нет меня.

Я сидел на кухне. На кухню можно попасть прямо со двора. Двери были застеклены рифленым стеклом, они пропускали лишь немного света, но не более, – что там за ними, не было видно. Железные зарешеченные двери, допускающие ограниченное количество жизни в темную кухню, – окон здесь не было. Еще одна дверь напротив вела в коридор и к комнатам.

Я сидел в полутьме, сидел уже давно напротив закрытых дверей и смотрел в белые мутноватые квадраты.

Меня не покидало ощущение, словно я сижу в чьей-то голове.

Двери-глаза вроде и видят свет, но ничего не различают. Я сижу в голове, которая ослепла, но еще не совсем, чуть различает свет.

Если открыть двери, то увидишь дождь. Мир плачет. Весь день мир плачет.

Мне тоже хотелось плакать.

Но давным-давно кем-то сказано: мне нельзя плакать.

И зачем тогда мне бесконечность жизни, если я не смогу в ней плакать?

Кто-то когда-то задался вопросом: что есть человек? Чем он отличается от всех остальных? Но разве не очевиден ответ: человек тот, кто может плакать.

Ты идешь навстречу к себе, ищешь себя. Надо обладать огромным мужеством и силой духа, чтобы идти этим путем, идти навстречу себе. В основном люди выбирают противоположный путь и бегут от себя.

Но ты не такой, как все.

И вот ты встречаешь себя. Смотришь на себя. И начинаешь плакать. И понимаешь, почему все избегают такого пути. Не выдержать его слабому духом. Однако у тебя есть секретный эликсир. Ты берешь по капле чистой жалости, печали и горя и разводишь в большой порции слез. Надо быть точным при приготовлении: сильная концентрация – может убить, а слабая – не возымеет эффект, получится большая куча бессмысленных слез. Все приготовленные слезы надо выплакать. И вот когда слезы горя-печали кончаются, приходит черед слезам раскаяния. Самые горькие слезы. Горше слез горя. Не каждый готов встретиться с ними. Получаешь концентрированный эликсир, много раскаяния и мало слез, – нельзя долго быть в раскаянии. Слезы раскаяния очищают тебя. И теперь ты уже можешь смотреть на себя без осуждения и вины.

Но и этого мало. Ты готовишь третий эликсир: добавляешь в слезы любовь, радость и мир. Самый сладкий эликсир, самые сладкие слезы. Но бегут они по каналам, где недавно бежали горе и печаль. И вот ты переживаешь удивительную смесь любви и горя, печали и радости. Каналы очищаются, и остается только радость и переживание любви.

Слезы кончаются. Ты смотришь на себя без боязни и с любовью и готов двигаться дальше. Куда? Опять навстречу себе. И все снова. Бесконечный путь.

Но если запретили плакать – то как встретиться с собой?

Перед тем как пойти этим путем, надо сначала разрешить себе плакать. Плакать слезами горя, раскаяния и любви.

Я сидел в темной голове.

Глаза головы, в которой я сидел, потухли. Стемнело. Я находился в полностью ослепшей голове, которая перестала различать даже свет.

День прошел. Мир продолжал плакать.

А я нет.

23-й день

Вчера весь день шел дождь. Ни одного дерева я не очистил, ни одного куста ровы не вырвал, все время просидел на кухне. Но что еще делать? Вокруг никого – ни Пражки, ни Маунти. Я вышел пригласить Романо. Но и его не нашел. Первый раз я увидел тот угол пустым, кусок стены, который обычно закрывала спина Романо. Интересно, куда он делся?

Сегодня тоже дождь. Я опять на кухне. А где мне еще сидеть? Какая-то страшная мысль коснулась сознания. Я постарался ее поймать, но она, на мгновение поднявшись на поверхность, вновь ушла в невидимые глубины. Оставила только рябь после себя. Рябь – страх. Мысли нет, а тревога осталась. Пройдет какое-то время, и тревога уляжется.

Дождь сильный. Сегодня я тоже не очищу ни одного дерева. Дождь не попадал в мои расчеты. Два дня можно вычеркнуть. А ведь я должен каждый день…

Почему я должен? И кому? И что значит «должен»?

Должен ли человек в этом мире вообще что-либо кому-либо и если да, то почему и зачем? Если человек – вселенная и даже больше, то, когда он встречает другую вселенную, как так может получиться, что одна вселенная должна другой? Никак. Может, человек должен Богу? Но тогда зачем Бог создал меня свободным и подобным себе? Хотел бы получить должника – создал бы раба. Значит, Богу я тоже ничего не должен.

Получается, единственный, кому должен человек, – он сам. И единственное, что он должен, – быть человеком и растить в себе эту человечность. Так… Это я к чему?.. Как я здесь оказался? Вчера весь день отдыхал. Должен чувствовать себя хорошо. Опять должен. Но ведь не чувствую. Заболеваю.

Мысль скачет.

Ах да. Должен ли я рвать Рову? Или это мое желание и моя воля?

Мы все время уходим от себя и от свободы. Кто «мы»? Я все время ухожу от себя и от свободы. Даже если я на какое-то время пребываю в свободе и принимаю свободное решение – заняться вот этим. Чем? Да хоть оливы от ровы очищать. И вот сразу после принятия решения – я превращаюсь в раба своего решения. Еще мгновение назад я был хозяином и автором решения. Мгновение! И вот решение надо мной. Уже я у решения, а не решение у меня.

Я уже должен. Должен что-то делать, куда-то бежать, что-то решать, что-то чистить, что-то считать.

Сколько деревьев я уже очистил, а сколько осталось, сколько я еще должен очистить? Цифра – тоже рабовладелец. Цифра управляет тобой. Сколько ты сделал? Какой ты по счету? Какое у тебя место? Хочешь сделать людей рабами – придумай для них расчет, они перестанут быть людьми и станут цифрами. Даже один, я все равно в рейтинге – успею или нет. Если успею – молодец, если нет – то недостоин жить. Кто это сказал?

Я включил свет. Через открытые двери из темноты и шума дождя влетела бабочка. Я выключил свет и подождал, пока она вылетит, но она не хотела. Она не собиралась из теплого помещения вылетать в дождь. Я снова включил свет и закрыл дверь. Хватит мне и одной бабочки на сегодня. Она летала вокруг лампочки. Тень бегала по кухне и не давала мне сосредоточиться.

Я налил себе вино в бокал. Хорошее вино. Вино – хороший способ уйти от себя. Уйти от вопросов.

Забыть про свое рабство. Вино защищает меня от рабства и от бессмысленности моей жизни. Медленно оно превращает меня из вселенной в маленький кусочек животной плоти. Бывший человек становится животным. А у животного нет вопросов про смыслы, про свободу и про человеческое. Оно может просто жить и ни о чем не думать. Бросили ему кость, оно и радуется.

Бросили ему кость…

Наверное, надо поесть. Приготовить какой-то еды. Я ел вчера? Не помню. Есть хочется немного, но готовить лень. Даже хлеб порезать лень. Или это не лень? Всего лишь первый шаг. Первый шаг от себя.

Перестаешь заботиться о себе – значит, перестаешь любить себя. Просто первый шаг. Незаметный вначале. Не надел удобную одежду. Не положил специю, которую обычно клал. Сегодня не положил и не надел, объяснил ленью. И только кажется, что лень, – на самом деле ты просто не хочешь любить себя. Отворачиваешься от себя.

А где в этом всем Бог? Куда он уходит? Почему его нет рядом?

Он всегда открыт и ждет моего шага навстречу? Конечно, он ведь создал свободную личность. Он ждет моего свободного решения. Но разве не может он сам войти?

Вот, стою у двери и стучу – если кто отворит мне, войду к нему…

Может, поздно уже стучать? Может, надо ломать замки и врываться? Может, не надо ждать от меня первого шага? Может, меня надо спасать, потому что сам я уже не справляюсь?

Где ты? Почему ты не ломаешь эту дверь? Почему ты не врываешься? Чего ты ждешь?

Дверь открылась.

Вошел Пражка. Посмотрел на меня. Смотрит на меня. Время скачет. Еще посмотрит?

– Ты плохо выглядишь. Очень плохо.

Свет погас.

22-й день

Солнце и страх.

Солнце светило и манило спереди, страх скрежетал и подгонял сзади.

Пражка вчера вылечил меня, дал какое-то лекарство. Сказал, может, поможет, а может, и нет. Похоже, помогло. Меня немного качало, но я шел. Я боялся идти, вспоминал историю Романо – после дождя он увидел восставшую рову, понял, что все его усилия бессмысленны, и окончательно сошел с ума. До оливковой рощи идти недолго. Но сегодня мой путь длиннее, чем обычно. Так работал страх? Или так работала болезнь? Я уже вижу первые очищенные деревья и вдали различаю стену из ровы.

Меня опять качнуло. Аллергия брала верх. Лекарство Пражки оказалось слабым. На что у меня аллергия? Неужели на саму рову? Кто меня побеждает? Рова или аллергия на рову?

Что значит «аллергия»?

Организм решает, что какое-то вещество является для него злом. Вещество-существо. И человеческий организм восстает против него. Решает всеми силами бороться со злым веществом-существом и изгнать его из себя. Но почему? Аллергия как аллегория борьбы со злом. Я слышал, как у одного ребенка была аллергия на молоко своей матери. Должны быть для этого какие-то причины. Человек так противится аллергену, что готов умереть в борьбе с ним.

Черт! Рова прорастала. Корни сверженной ровы, воодушевленные дождем, вошли в сговор с землей и начали прорастать и давать новую молодую зеленую агрессивную поросль.

Надо было все сжечь. Не надо было никого слушать. Меня качнуло в сторону. Я смотрел вперед и видел солнце и кроны олив. Уходящие вверх к солнцу ветви. Они отвернулись от меня к солнцу. Предали своего освободителя. Я поводил руками по земле. Судя по всему, я лежу. Значит, упал. Не помогло лекарство Пражки. Аллергия оказалась сильней. Или Рова оказалась сильней.

Рова прорастает. Я лежу, и Рова растет сквозь меня. Молоденькие зеленые листики Ровы гладят меня. Они растут вверх, мчатся в погоню за ветвями олив. Им надо успеть первыми к солнцу. Им надо обогнать оливковые ветви, прийти первыми к финишу и забрать себе лавры победы – присвоить солнечные лучи. Рова стремилась вверх и гладила поверженного меня своими листьями. Они шептали «спасибо, не сжег». Вот листики ушли вверх, ствол, недавно тоненький, стал толще, появились мягкие колючки, чуть царапнули меня по коже, отвердели, стали жесткими, маленькие ножички стремились тоже вверх… Они вонзятся в ветки олив. Но чуть позже. Сначала они займутся мной, чтобы уже никто и никогда не помешал им.

Ножички начали резать мою кожу.

Я терял сознание.

Еще один день пропущу. Или уже все? Интересно, это конец?

Или только середина?

С какой стороны ни считай, с какой стороны ни читай, откуда ни веди отсчет – должна быть середина. А кажется – конец.

Я закрыл глаза.

Самый короткий день.

21-й день

– Все не очень хорошо. Если приукрасить реальность. Вы на какое-то время пришли в себя. Вы понимаете меня? – врач встревоженно смотрел на меня.

Я моргнул в ответ. Я старался понимать. Врач кого-то напоминал. Только вот кого?

– Все идет совсем не так, как мы думали, – продолжал врач. – У вас серьезная интоксикация. Кровь заражена. Какой-то яд, и мы не можем пока понять причины.

– Рова. Я думаю, причина в рове, – предположил я.

– Рова? – врач недоуменно посмотрел на меня. – Не знаю… Может быть. Мы попробуем очистить кровь. Как я сказал, картина странная. Мы так не планировали. Мозг становится чище, но организму становится хуже, и это… немного парадоксально. Я, ну то есть мы… мы не уверены, что… – врач замолчал на какое-то время, наверное, подбирал слова, – мы не уверены, справитесь ли вы и успеете ли. Возможно, пора остановить эксперимент.

– То есть мне перестать очищать? – я хотел понять, что он имеет в виду.

– Да, – врач кивнул. – Мы можем остановить все прямо сейчас.

– Но ведь тогда?.. – я не стал продолжать вопрос.

– Да, – опять подтвердил врач и посмотрел куда-то в сторону. Казалось, он говорит не только со мной.

Надо подумать. Наверное, надо подумать. Я лежал. Вчера в таком состоянии я потерял сознание. Вчера рова рвала на мне кожу, а сейчас постельное белье оживляло ее. Врач предложил перестать очищать деревья. Оставить все как есть. Сколько я сделал? Около трети. Я не успеваю, конечно. Мало того, после дождя корни вырванной ровы дали поросль. Если я не вернусь – то вся работа насмарку. Как у Романо. Романо хотел найти шкатулку отца Пражки и увидеть, как она открывается. Интересно, что он хотел увидеть? Я представил, как открываю шкатулку Романо.

НЕТ!

Страшная мысль остро наточенным шилом вонзилась в сознание.

Но ведь тогда! Тогда… Так вот что подтвердил врач. Нет!

– Нет! Я продолжу. Я должен успеть. Еще ведь половина? У меня ведь есть еще время?

– Да. Но… это все ваше время. Вы понимаете? Вы берете на себя ответственность? Я должен вас предупредить. Ситуация сложная, – мне опять казалось, что врач говорит не только мне, да и не столько мне.

Я постарался повернуть голову. Недалеко от меня сидела женщина и грустно улыбалась. Все время, пока мы говорили с врачом, она смотрела на меня. Так вот что исцеляло меня – не постельное белье, а ее взгляд. Будь я художником, мне понадобились бы тюбики с красотой и печалью, чтобы нарисовать ее лицо. Большие мазки печали и красоты. Я ее знаю. Да, да, да.

Только откуда?

– Ты справишься. Я верю, – чтобы нарисовать ее голос, мне понадобится еще тюбик с нежностью. Чистая девственная палитра и три тюбика с красотой, нежностью и печалью – это все, что потребуется для идеального портрета. Только нет таких красок, да и я не умею рисовать…

– Тогда продолжаем, – прервал врач мою фантазию и вышел.

Я посмотрел на девушку, но там уже сидел Пражка. Она куда-то ушла?

– Где она?

– Кто? – спросил Пражка.

– Девушка, женщина – которая была рядом. Мне кажется, я ее знаю. Наверное, ее зовут Марианна.

– Ты не можешь знать Марианну, – отрезал Пражка. – Пошли. Врач сказал, все будет нормально. Они почистили кровь и дали лекарство, чтобы ситуация не повторялась. Какая-то странная форма аллергии – но все будет хорошо. Машина ждет, поехали.

«Ты справишься. Я верю». Разве может быть столько любви и веры в одной человеческой фразе? Может, прав Пражка, может, показалось мне все.

– Пражка, помнишь, ты говорил, что слово другого может исцелить тебя, остановить действие злого слова внутри?

– Может, и говорил.

– У меня теперь есть такое слово.

20-й день

Врачи сотворили чудо. Или не врачи? Что-то еще. Но я не мог вспомнить. Что-то очень важное – важное, нежное и красивое. Что бы это могло быть? Цветок? Икона? Женщина? Я не мог поймать образ. Мое переживание не оформлялось в материальное. И я сосредоточился просто на ощущении, чувствовал я себя легко и свободно.

Я дошел до стены из Ровы, куда более материальной, чем все окружающее. Ее материальность начинала колоть на расстоянии. И тем не менее – треть сделана. Треть деревьев свободна. Но оставшиеся две трети по-прежнему скованы колючкой. На их освобождение у меня оставалась половина. Половина чего? Времени? Жизни? Энергии? В любом случае, оставалась половина. Половина против двух третей – математика в моей голове не сходилась. Я продолжил подсчет. Кучу дней я пропустил – дождь и болезнь. Если предположить, что дождь больше не пойдет и я больше не заболею, и два дня отмерим на сжигание ровы, ну пусть еще один день на непредвиденное, то мне надо… черт… почти четыре дерева в день. Даже в лучший день мне удавалось очистить только три дерева, а четыре – нереально.

Не-ре-аль-но.

Невозможно. И безнадежно. Черт. Я не справлюсь.

Или… или… справлюсь? Но как? Ну конечно, я справлюсь.

Откуда эта мысль? Откуда эта уверенность и за ней следом надежда и радость.

Дух против математики.

Да что же это… Я не мог поймать слово. Оно приносило радость и веру в чудо, но я не мог его обнаружить. Я же не смогу работать, пока не пойму.

Марианна! Вот кто сотворил чудо. Моему мозгу пришлось пробраться в другое измерение, иную реальность и вырвать слово оттуда, буквально украсть. Марианна!

Марианна не материальна. Мазок из сна. Если взять палитру и краски нежности, печали и красоты – то нельзя будет ее нарисовать. Мне понадобятся еще краски сна.

Сон! Я вспомнил! Я ее видел во сне. На меня со всех сторон надвигалась Рова. Я резал ее мачете, но ее становилось все больше. Я выбивался из сил, Рова царапала меня и заражала мою кровь. Вдруг борьба прекратилась. Рова неожиданно отступила. Подошла Марианна и мягко сказала:

– Ты много работаешь, делаешь хорошее дело, но при этом теряешь силы и болеешь. Большие физические усилия часто не приносят результат. Может, тебе попробовать другие способы?

– Но у меня только мачете… – я показал на свое оружие.

– Нет, не только, – сказала и ушла.

Это же сон? Ну а что еще? Кто такая Марианна? Даже если она существует – то я не мог ее видеть. Пражка говорит, что не мог. А Маунти вообще говорит, что ее нет.

Надо будет поговорить с Пражкой о ней.

Сзади подошел Маунти:

– А ты крепкий. Я думал, рова, проникающая в кровь, тебя свалит.

– Как видишь, не свалила, – мне не хотелось с ним разговаривать, но мои желания никогда не шли в его расчет, и Маунти продолжил:

– Есть у меня пара историй про таких, как ты. Первая про мужчину. Очень он хотел детей иметь. Так хотел, что женился на женщине красивой и доброй. Но вот незадача – не было у них детей. И тогда… – Маунти сделал паузу, – он вышел замуж за мужчину. И появились у них дети, и жили они долго и счастливо, – Маунти противно засмеялся. – А вот другая история, не такая счастливая, как первая, но тоже про мужчину. У этого была и семья хорошая, и работа прибыльная. Мужик суров был ко всем – и родных, и коллег всегда в страхе держал. Раздражался на все страшно, иногда мог даже руку поднять. Однажды, совсем неожиданно для себя, сам не поняв как, – купил он себе пяльцы, нитки разноцветные и ткань. И по вечерам начал вышивать крестиком. Запрется у себя в кабинете поздно вечером, чтобы никто не увидел, не дай бог, и вышивает. Полотно большое, красивое. Вышил цветочки разноцветные, зверюшек красивых. А в середине место оставил. Но сам не знает зачем. И вот когда уже все почти сделано, начал он вышивать в середине – стежки делает, а что получится, понятия не имеет. А из крестиков у него слово складывается. Слово «Освободи». Страшно ему, но он продолжает, потому как места еще на два слова осталось. Следующим вечером приходит, запирается, берет нитки с иголкой и выводит следующее слово: «меня». Получилось «Освободи меня». Испугался он и перестал вышивать, так про последнее слово и не узнал. Бросил он свое тайное дело. И еще более суровым стал. Потом кого-то избил, его посадили. И так по наклонной катился, пока в могилу и не скатился.

Маунти опять помолчал, словно ожидая вопроса. Я не задал его.

– А знаешь, какое слово последнее?

Мне было интересно, но Маунти уже и не нуждался в моем ответе.

– Слово то – «освободись». Освободи меня и освободись!

Мы помолчали какое-то время.

– Странные истории у тебя, Маунти.

– Кто из нас странный – еще большой вопрос. Ты ищешь снаружи то, что надо искать внутри. И наверняка уже все подсчитал и понимаешь, что не успеешь. Совсем твоя работа стала бессмысленной. Еще более глупой, чем раньше. Сел бы вон лучше у стеночки, как Романо, – а то он куда-то исчез – и занял бы его место. Винцо бы попивал спокойно. Все какая-то польза. У Романо после дождя рова проросла, и у тебя вырванная рова тоже прорастает. История повторяется. Как и следовало.

– Я ее сожгу. Все, что вырвал, – за два дня сожгу. Завтра начну.

– Нет! – вдруг неожиданно испуганно взвизгнул Маунти. – Я же тебе говорил, что нельзя.

– А я буду.

– Да пошел ты. Пошел ты! – кричал Маунти уже издалека, он ушел.

О чем он говорил? О женской части? Что я ищу за этими деревьями? Любовь? Но если здесь нет никого из женщин – только Дуо, – то где ее искать? Внутри себя? Что Маунти имел в виду своими историями? Или ничего не имел? Маунти после больницы какой-то другой стал.

Как будто в ответ на мои мысли пробежали две собаки, Уно и Трэ. Где-то потеряли Дуо. Мне показалось странным их поведение – осунувшиеся, какие-то потерянные, немного испуганные.

Все ушли. Остались два друга – лопата и секатор. И один враг – колючка. И еще полдня впереди.