Текст книги "40 дней ровы"

14-й день

– Почему плачет ребенок из шкатулки? – спросил я Марианну.

– Он получил жизнь в подарок и не знает, что с ней делать, а взрослые не могут ответить ему.

– А почему затихает, когда шкатулку закрываешь?

– Человек или решает уйти от вопроса, или желает ответить на него сам – два противоположных пути. Каждый выбирает свой, в любом случае плач на время затихает.

– Романо выбрал уход? Где он?

– Спи. Скоро узнаешь. Все будет хорошо. Спи.

Я стоял напротив стены из Ровы и спрятанных внутри оливковых деревьев. Попробую повторить вчерашний подвиг – очищу четыре. Одно очистил. Четыре не успею, конечно. Но три точно должен. То есть два дерева осталось. Надо вечером поговорить с Пражкой про Марианну. Ну вот уже два сделал. Как же тяжело. Попробую все-таки три. Значит, еще одно.

Я все меньше понимаю – это сны или встречи? Сил нет, может, оставить как есть? Завтра с утра закончу, освобожу третью оливу. Или нет. Отдохну. Посижу. Подумаю. И закончу.

Но что есть сон? Встреча во сне – встреча с другим или встреча с собой? Не всегда ли встреча с другим есть встреча с собой? Пражка уходит от разговоров про Марианну, надо быть аккуратней. Начну издалека.

Собак не видно. Начну с собак. Уф. Закончил. Даже если каждый день по три – все равно ведь не успею. Зачем так надрываюсь?

– Устал сильно. Вчера очистил четыре дерева, сегодня три. И собак не видел весь день. Ты не знаешь, где собаки?

– Я отдал их.

– Отдал?! Но… – я не ожидал такого ответа от Пражки. Я не знал, как продолжить разговор. – А как же бараны? Кто за ними следит?

– Я их тоже отдал, – хозяин фермы стал совсем немногословен.

– Ты же хотел, чтобы они ели колючку?

– Не знаю. Мне уже не важно.

Я боялся подойти к теме с Марианной, не мог подобрать слов. Налил вина себе, предложил Пражке, но он отказался.

– Выпив вина, ты и ближе к Богу, и дальше от него. Ближе – потому что теряешь материальное, а дальше – потому что и духовное тоже теряешь… – начал я, решив прервать паузу хоть чем-то.

Пражка продолжал молчать. Я молчать не мог.

– Расскажи про Марианну, – выпалил я.

– О чем тебе рассказать? – Пражка внимательно изучал меня.

– Ну… почему вы расстались?

Пражка замер. Тишина длилась долго, и я понял, что уже не узнаю его версию – кто такая Марианна или МариАнна и кто ко мне приходит во сне.

– Она принесла хаос в мою жизнь, – неожиданно прервал он мои размышления. – Все начало выходить из-под контроля. Может, моя жизнь была не самой идеальной, но уж точно прогнозируемой. После смерти матери здесь никогда не было женщины. Только отец и рабочие. Отец говорил, что мне делать, как жить и зачем. Его не стало, но мне хватало его смыслов. Вполне возможно, решения мои не совсем верные. Все эти собаки, бараны, колючки… Но я старался. Я хотел, чтобы ферма существовала, как раньше. Если у меня это забрать… я не знаю, что останется. Поэтому я приезжал сюда и потихоньку претворял свои идеи. Старался претворять и повторять… Я стал продолжением, и это задавало мне смысл.

Она ворвалась внезапно. Появилась из ниоткуда. Впрочем, у нее всегда все происходило внезапно, спонтанно, непредсказуемо. Она предлагала сумасбродные идеи. «А давай здесь посадим розы? А давай сделаем ремонт в доме, в котором никто не живет? А давай сделаем площадку для игр?»

Она никогда не отвечала нормально на вопрос «зачем». Ее ответы выводили меня из себя. Зачем? «Мне так хочется, будет здорово, просто для красоты». Но все ее идеи и желания требовали ресурсов: нужно находить время и средства где-то изыскивать. Я не был готов выделять средства… То есть мог, но не на игры же. И когда тебе не могут ответить на вопрос «зачем», то и я не знаю – зачем. Как-то она предложила сделать большой костер из гробов. Я в очередной раз спросил: «Для чего?» Она очень серьезно сказала тогда: «Чтобы их больше не было».

Я неожиданно понял: она хочет уничтожить мое наследие. Разорвать мою связь с прошлым. Уничтожить мои единственные смыслы. Но что она предлагала взамен? Неуправляемость? Неконтролируемость? Иной порядок, созданный ей, а не моим прошлым? Чуждый мне порядок, равный для меня хаосу?

Какую-то сплошную неоднозначность. И я твердо сказал «нет». Она, мне тогда казалось в шутку, сказала: «А если не сожжем, то я спрячусь в одном из них, и ты никогда меня больше не найдешь!» Я что-то буркнул в ответ и уехал. А когда приехал, ее уже не нашел.

– То есть… – я с трудом верил, – то есть ты сам отвернулся?

– Я просто не хотел сжигать гробы отца, – отрезал Пражка.

«Ты убрал Романо, дабы он не напоминал тебе про отца, и отказался от отношений с Марианной, потому что она хотела уничтожить гробы? Ты против гроба, предназначенного для тебя? Или ты… или ты просто хочешь быть его хозяином?»

Вслух я произнес:

– А сейчас? Как бы ты поступил сейчас?

– Не знаю. Я думаю, уже не важно. Да и не твое дело, – Пражка недовольно посмотрел куда-то мне над плечом.

Меня задел его ответ, и я рискнул задать вопрос, не дававший покоя. Ведь Маунти поведал мне совсем другую историю.

– Но Маунти сказал… – начал я.

– Нет! – вскрикнул Пражка. Его лицо перекорежило. Никогда его таким не видел. Ну нет и нет.

– Нет! – продолжил кричать он, бросая по очереди каждое слово. – Нет! Никакого! Маунти! Ты! Сам! Его! Выдумал!

13-й день

Нет никакого Маунти. Нет никакого Маунти.

Ну как же нет? Пражка, ты же сам утверждал: он живет в комнате без двери!

Я вспоминал вчерашний разговор. Пражка сказал, что когда меня привезли, я был не в себе. Я не помнил первый день. Я не помнил начало. Мне нечего было ему возразить.

– Ты кричал, у тебя только сорок дней и тебе нужно все очистить. Орал, у тебя нет времени, и просил показать оливковую рощу, что я и сделал. Ты потребовал предъявить тебе Маунти, потому что он тебе обязательно нужен, иначе не очистить и иначе ничего не имеет смысла. Я не понял, о чем ты говоришь, – отвел тебя в чулан с инструментами, подумал, «маунти» ты называешь какой-то инструмент. Ты рылся, там стоял грохот, и вдруг ты опять начал кричать. Я понял, ты его нашел. Только через несколько дней я догадался, что Маунти – твой воображаемый собеседник, человек, которого ты выдумал. Его не существует, но ты ведешь с ним беседы, слушаешь, и он дает тебе разные советы.

Я не поверил Пражке и прошел по коридору в комнату, где жил Маунти, туда, где видел его на кровати. Там должна была стоять кровать.

Должна была.

Но не стояла. И не могла стоять, там просто не было ей места. За проемом располагалась не комната, а клетушка, забитая всякими инструментами.

Что же это? Как же это?

Я надеялся на ночь, верил, что она принесет понимание. Но ночь оказалась жадной.

Новый день не принес ясности. Свет солнца не дал света разуму.

Я старался не паниковать. Борьба с ровой отвлекала от страха. Страх отвлекал от борьбы.

Я же с ним разговаривал. Но я редко его видел. Или вообще не видел? Один раз видел. Только один. Это было в самом начале, и он был обнажен. Я смотрел ему в лицо. Что значит смотреть в лицо обнаженному злу? Я же видел его лицо? Или нет? Это было очень давно. Я не мог вспомнить. А потом Романо. Я же общался с Романо? И Романо тоже слышал Маунти. Именно Маунти посоветовал ему вырывать рову без корней. Романо сказал, будь осторожен и не верь Маунти. Или… или не верь в Маунти? Может, Романо предупреждал? Романо заявлял, что здесь все нереально?

Вот сейчас бы потолковать с Романо. Но Романо нет – он исчез. Все исчезает.

Только перчатки остаются. И еще что-то.

Точно!

Марианна!

Со слов Романо – только Марианна реальна.

Я уже забыл, что вчера с Пражкой мы беседовали про нее. И она тоже исчезла. Пригрозила спрятаться в один из гробов. Это была шутка – подумал Пражка.

А вдруг правда? Я вспомнил мумию крысы в открывшемся гробу. Еще одна волна паники… Может, поискать? Может, открыть все гробы? А может, Пражка убил ее? Может, она там? Ее не было сегодня ночью. Она не приходила. И это меня пугало еще больше.

Неужели я схожу с ума? Мне только начало казаться, что наступает порядок и все становится на свои места, сумбур распутывается… Я только-только почувствовал исцеление и оздоровление. И вот одна фраза «ты сам выдумал Маунти» все разваливает и рассыпает.

Неужели все диалоги с Маунти – мой вымысел? Но ведь я в здравом уме. Вот оливы, вот перчатки, вот рова. Вот за сегодня я очистил еще два дерева. Всего два. А надо четыре. Но сегодня страшно. И я часто отвлекаюсь. И мысль скачет. И страшно, и паника.

Но все равно два освободил.

Скоро пятьдесят. Еще три оливы, и будет ровно половина. Я веду учет. Я считаю. Пока я веду учет – я в своем уме. Еще двенадцать дней и пятьдесят с небольшим маслин. Надо каждый день по четыре. Или даже больше. Но я все равно верю, что успею. Потому что… потому что у меня есть вера. И еще надежда. Потому что Марианна в меня верит. Но я ее никогда не видел. И знаю, она есть.

Хотя Маунти уверяет, ее нет… Ах да, это ведь Маунти нет. Теперь да, все встало на свои места – Маунти нет, а Марианна есть.

– И ты поверил ему? – я услышал голос Маунти, которого не существует. Я застыл. Кровь тоже застыла, превратилась в цемент, затвердевала в венах, сердце билось в надежде протолкнуть кровь – ну, ну, ну! Но кровь остановилась, ноги, руки, шея онемели.

– Ты действительно думаешь, меня нет?

Я медленно, очень медленно начал поворачиваться.

12-й день

Я проснулся. Где я? Птицы поют громко, прямо надо мной. Сидят в ветвях оливковых деревьев и поют песни.

Я уснул прямо в оливковой роще? Но почему?

– Я тебе скажу, но ты все равно не поверишь. И испугаешься. Поэтому я скажу тебе в конце, – Маунти сидел недалеко от меня.

– Когда в конце?

– Не пугайся, в конце этого дня.

– Пражка сказал, тебя не существует. Что тебя нет.

– Но ты ведь слышишь меня? Значит, я живой. Как же я могу не существовать? Пока люди меня слышат и пока они меня слушают, я – есть. Может, на самом деле не существует того, кто ограждает забором из гробов несуществующие розы? И у кого все умирает? Может, не существует Пражки? Может быть, кто не живет – тот и не существует?

– Я уже не знаю, – я слушал птиц, думал, как я здесь оказался, и вдруг поймал себя на мысли, что впервые не боюсь Маунти. Я хотел повернуться в его сторону, но мне не хотелось открывать его тайну. – Знаешь, Маунти, раньше я думал, ты обнаженное зло. Но сейчас я засомневался.

– Почему ты думаешь, что я – зло? Разве мои действия не были всегда прямыми и очевидными? И разве мои оливы зарастают или моя собака умерла? Куда страшнее зло, когда человек вроде как и ни при чем совсем. Вроде как ничего не решает, ничего такого не делает, вроде всего лишь держится за свое «гробовое наследие». А все вокруг него зарастает, исчезает и умирает – растения, животные, отношения, люди. А ты ни при чем, говоришь себе «не моя ответственность». Разве не есть такая позиция куда большее зло? Пражка не понимает простых вещей. Ума у него нет. И глупость делает его злым. Удивительно.

– Да, но разве не ты посоветовал Романо не выдирать корни у ровы? Он послушал тебя, и колючка опять выросла. А Романо сошел с ума. Разве не зло ты совершил?

– У Романо своя голова на плечах. Каждый сам решает, слушать меня или нет. Романо услышал, что хотел услышать. Вырывать чернь, как он ее называет, с корнем – намного сложнее. Так хочется услышать про более простой путь… И пойти по нему. Но в борьбе с ровой – нет простого пути. Романо пришел туда, куда сам выбрал.

Человек сам решает, к чему прислушиваться, а к чему нет, – повторил Маунти. – И сам за свой выбор отвечает. Ты же не послушал меня и сжег рову.

– Я перестал бояться тебя, когда перестал слушать, – внезапно понял я. Посмотрел в сторону Маунти. Увидел лопату и секатор. Они явно залежались без дела.

Мы встали и начали работать. Еще три дерева, и будет ровно пятьдесят.

Половина всей рощи очищена. И осталось одиннадцать дней. Или меньше? Или, наоборот, больше.

Пятьдесят деревьев дышали свободой и делились этим дыханием со мной.

Силы и день подходили к концу. Пора возвращаться к дому. Я напомнил про обещание Маунти.

– Ты хотел объяснить, почему я спал в роще.

– Тебе негде больше спать.

– Что ты хочешь сказать? С домом что-то случилось?

– Ты можешь вспомнить хоть одну ночь? Где ты спал?

– Ну конечно, у меня же комната в конце коридора.

– Как и моя комната? Ты помнишь, как ты хоть раз открывал в нее дверь?

Я замер.

– Ты хочешь сказать, у меня нет комнаты?

– Я напоминаю, о чем говорил утром: ни Пражки, ни его дома не существует.

– Но ведь ты же сам твердил мне про Пражку?

– Я всего лишь утверждал, что он не жил.

– Нет. Я не верю.

– Иди проверяй, – крикнул Маунти вдогонку. – Еще один вызов. Последний. Сможешь ты освобождать оливы, у которых даже нет хозяина? И зачем?

Нельзя слушать Маунти. Сколько раз себе повторял. Я перестал его слушать и поэтому перестал бояться. Но как же мне страшно подходить к дому…

11-й день

Я проснулся от пения птиц. Птицы поселились в моей голове. Взывали меня к жизни. Я открыл глаза.

Надо мной сияло синее небо, украшенное серебристыми продолговатыми листьями. Небо в оливках. Как мечтал Романо. Я лежал на очищенной территории. Пятьдесят свободных деревьев дышали и стали новым домом для птиц. В нескольких метрах начиналась территория колючки, линия фронта. Линия борьбы. Я смотрел на эту линию, и мне казалось, рова наблюдала за мной, ждала, когда я сдамся.

Я развернулся и пошел к дому, хотел убедиться, что вчерашнее мне не померещилось.

Дом был достаточно большим. Кухня, несколько жилых комнат, с краю примыкал большой гараж или мастерская, где ждали своего часа гробы. С другой стороны – большая терраса, где раньше ждал своего часа Романо.

Эту картину рисовала моя память, а перед глазами замерла старая небольшая лачуга. Она смотрела на меня своим одним разбитым покосившимся глазом-окном. Взгляд был пустой и мертвый. Лачуга стояла по пояс в траве, стыдливо прикрывая свои обшарпанные ветхие стены. К двери вела тропинка, значит, кто-то сюда ходит. Я открыл дверь, она скрипнула на шарнирах. Я вспомнил эксперимент со шкатулкой и очень медленно закрыл проем – раздался предсмертный хрип. У меня не было желания открывать дверь вновь, внутри нет ничего доброго, и я побрел обратно к оливковой роще. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

Пятьдесят оливковых деревьев встретили меня с радостью, пригласили спрятаться от солнца в их тени.

Я принял их приглашение, птицы радостно защебетали и пытались мне что-то втолковать, но я не понимал их.

Итак, оливковая роща есть, и я очистил половину, невдалеке рова продолжала враждебно смотреть на меня.

Романо – нет. Собак и баранов – нет. И Пражки тоже – нет. Последним, с кем я говорил, был Маунти. Но его, похоже, тоже нет.

Я нахожусь на заброшенной ферме.

Я очищаю деревья от колючек, и следом очищается все остальное.

Сейчас конец или начало?

Где я и что происходит?

И если нет Пражки, то чья передо мной ферма и чьи оливы?

И смогу ли я один дальше? А главное – есть ли в этом хоть какой-то смысл?

Человеку нужен человек. Человек не может один даже оценить свое творение. Не может сказать: «Вот, хорошо весьма». Ибо видел замысел свой внутри себя. А стоило замысел осуществить, стоило его воплотить и – «вот, уже не то, не так, как я помышлял…» – получившееся расходится с идеей и образом. Потому что идея в мире духовном, а плод – в материальном мире. И стоит идею материализовать, и уже не так хорошо, уже не вмещает все задуманное. И поскольку видел свой образ, то всегда кажется: нет, недотягивает, чуть-чуть «недо-», плохо. И любой человек страдает, когда сталкивается с результатом. Чем более он «духовный», тем больше страдает.

И жизнь я свою так же воплощаю. Каждый день. Замысел один был, а прожил день, смотришь на него, сравниваешь и страдаешь – неполноценный день получился, несовершенен в своем осуществлении.

А другой человек может поддержать тебя. Промолвить: «Не переживай, все хорошо». И вот от этого «все хорошо» на душе спокойней становится.

Человек встречает в другом человеке себя и Бога.

Но здесь нет никого кругом, только птицы поют.

И если нет другого человека, то нужен Бог.

Бог заблудился в моих нейронных сетях. Он заблудился в рове и не смог меня найти.

Может, мне надо очистить рову, чтобы Бог нашел меня? Мой Бог застрял в колючке, и мне нужно его освободить.

О чем это я?

Я смотрел на пятьдесят очищенных деревьев и пятьдесят деревьев, спрятанных в колючке. Пятьдесят на пятьдесят. Хорошо это или плохо? Может, не очищать дальше? Что тогда будет? Рова захватит территорию, вновь поработит освобожденное.

Но… Есть ли смысл продолжать? День подходил к концу. И за сегодня сделано ноль деревьев.

Осталось десять дней и пятьдесят олив. Хорошие цифры, ровные. Вдобавок ко всему простая арифметика требовала каждый день очищать пять деревьев. Совсем нереально. И эта нереальность давала какую-то пустоту и безразличие. Давала новый смысл, новый повод ничего не делать.

Я вспомнил про камень, который клал на могилу Дуо, и решил проверить. Мне нужны были какие-то зацепки за реальность.

Я пришел к могиле и увидел камень.

Ну конечно. Я ведь оставлял его в вечности.

10-й день

Птицы пели, не оставляя попыток донести до меня какую-то важную мысль.

Но я не понимал птиц.

Птицы – единственное живое, что меня окружало, после того как исчез или ушел Маунти.

О чем он сказал в конце?

Смогу ли я чистить деревья, у которых даже нет хозяина?

Найду ли я хоть какой-то смысл?

Маунти умел правильно задать вопрос.

Солнце торопилось по своим делам, сделало десятый день быстрым и небрежным. Может, оно просто не хотело на меня смотреть? Куда ты так быстро, солнце?

Я кое-как успел сделать привычную операцию деления. Я делил время на оливковые деревья. Пятьдесят деревьев и уже только девять дней. Что там получается? Надо пять с половиной в день. Ну-ну.

Значит, завтра я не сделаю пять с половиной.

Нет, Маунти, я не смогу чистить деревья, у которых нет хозяина.

Я не найду смысла. Я не знаю, зачем мне все это.

9-й день

Я не понимаю вас. Не кричите на меня. Птичий язык мне не знаком. Может, через несколько дней я и разгадаю, о чем вы мне говорите. Сколько дней надо на изучение языка птиц? Если девять хватит, то я постараюсь, все равно нечего делать и никого живого вокруг.

Раньше здесь были бараны, собаки и даже люди. Но сейчас они все в прошлом.

Я бы хотел с кем-то поговорить, кто меня понимает…

Выпить бокал красного вина и поговорить о жизни, например, с Пражкой.

Но Пражка застрял в прошлом, ему понравилось, и он там остался.

А я ушел вперед? Или попал в настоящее? В любом случае, мне не выпить вина с Пражкой. Да и можно ли говорить о жизни с тем, кто от жизни отказался? Отвернулся и от жизни, и от настоящего?

А я в настоящем?

Я покосился на линию фронта с Ровой и тут же отвел взгляд. Рова смотрела победителем, за последние дни я не сдвинулся ни на сантиметр.

Но я не видел смысла в борьбе.

Конечно, когда меня не будет, Рова возьмет свое. Она захватит деревья, в тени которых я сидел. И птицы умолкнут.

Но меня уже не будет.

Так что мне все равно.

8-й день

Да, птицы, я знаю.

Да, всего восемь дней осталось.

Вы спрашиваете, восемь дней – чего?

Ну, может, восемь дней жизни?

Сомневаетесь?

А вот уже семь.

Да, вы правы, уже семь дней.

Вы сомневаетесь не в количестве? А в чем? Вы сомневаетесь, что это жизнь?

7-й день

Осталось семь дней. Семь дней. Семь дней. Семь дней. Это сердце стучало в голову и умоляло о жизни.

Я проснулся. Как долго я спал?

Последние дни я пребывал в забытьи. Что со мной было?

Реальность оказалась запутанной, но с ней вечно какая-то проблема.

Я потерял смыслы. Почему? Потому что осталось семь дней и пятьдесят деревьев?

Но я всегда не укладывался в график, и меня это никогда не останавливало.

Я посмотрел на стену из ровы. Как ты смогла меня остановить?

Когда я сдался? Последний разговор был с Маунти, он бросил мне очередной вызов: смогу ли я очищать деревья, у которых даже нет хозяина? Найду ли я в этом смысл.

Черт! Черт! Я опять послушал Маунти. Вот же дьявол.

Человек сам решает, к чему прислушиваться, а к чему нет, – и сам отвечает за свой выбор.

«Не верь Маунти», – убеждал Романо.

Я послушал, а потом поверил.

Поверил, что у деревьев нет хозяина.

Но что, если?.. Если – я хозяин оливковых деревьев?

Внезапно я почувствовал прилив энергии и в то же время остро обнаружил пропажу – чего-то не хватало. Я упустил ценную деталь, главную мысль, ключевую идею. Отсутствовал нужный элемент, чтобы я начал… Начал что? Бороться? Жить?

Что я потерял и когда? Может, Маунти? Маунти доказывал, что у Пражки нет ума и его вообще не существует. А Пражка? О чем мы беседовали с Пражкой? Про его наследие, и про гробы, и… ах да, он заявил, что Маунти не существует. Нет. Не то! Мы еще говорили о чем-то или о ком-то. Да что же с памятью. О Романо? Романо искал шкатулку, шкатулка плакала, и плач… Нет. Не помню. Романо сказал не верить Маунти. И что нереально все. Да! Где-то совсем рядом. Все рассуждали про реальность и про то, что не существует другого. Только Романо еще добавил… Что?!

Я водил рукой по траве и старался вспомнить. Смотрел на свою руку. Большой палец всегда смотрел в сторону. Не туда, куда остальные четверо. И его инакомыслие задавало им всем настоящую силу и энергию. В моей руке текла жизнь.

«Никто не реален. Мы рука. Твоя исцарапанная рука. Мы четыре пальца. А большой палец – Марианна. Она связывает и дает силу. Марианна реальна».

Как?!

Как я мог о ней забыть?

Маунти не верит в Марианну. А я поверил Маунти. Может, это связано?

Ее слово и ее вера работали во мне, давали смыслы и надежду. Но я потерял ее слово. Забыл его.

Я не видел Марианну несколько дней. Почему она не приходила?

Птицы! Птицы старались мне напомнить, но я не понимал их. Как же я глуп.

Где она? Как ее искать?

Романо сказал, только она реальна. Маунти сказал, ее нет. А Пражка… а Пражка в конце проговорился, как она пригрозила спрятаться в одном из гробов.

Где мы делали изгородь из гробов?

Я побежал к страшному забору. Слишком абсурдно, я не мог такое забыть. Вон там, за деревом.

Нет, гробов нет. И… конечно.

Здесь не может быть гробов – потому что, как и Пражка, они остались в прошлом. Здесь настоящее.

Передо мной, забыв о скромности, яркими розовыми и красными пятнами на фоне зеленой травы красовались розы.

Я сел рядом с ними. Смотрел на стебли и думал о том, как они похожи со стеблями Ровы. Острые колючки и там, и здесь.

Но роза ими защищается, чтобы сохранить свою красоту, а рова вгрызается в плоть олив, дабы забрать у нее свет.

Быть может, когда-то давным-давно Рова и Роза были братом и сестрой. Но потом Рова послушал Маунти и поверил ему. А Роза? Она внимала Марианне.

Если и могу я встретить ее – то только здесь.

Я уснул.