Текст книги "ОСВОД. Хронофлибустьеры"

Глава 13. Нарушители границы

Парусно-моторная яхта, за штурвалом которой я стоял, была небольшая, прогулочная, для дальних круизов не пригодная. И не несла на борту ни хитрой аппаратуры, как «Медуза», ни замаскированного вооружения, как «Скорпена». Насквозь легальное судно, и экипаж с пассажирами никаких подозрений вызвать не могли: четверо русских туристов, два парня и два девушки, плюс спасенный ими человек, лежащий в носовой каюте и не приходящий в сознание… Там же лежали и кое-какие обломки с «Котлина», якобы подобранные нами в море.

Впрочем, г-жа Лернейская уверяла, что ни легенда, ни заботливо подготовленные документы не потребуются. Дескать, ни морские пограничники, ни обитатели шведского берега даже не посмотрят в нашу сторону, а если случайно взглянут, – тут же позабудут, что увидели. Она, мол, сама приглядит за этим, – со стороны, с «Медузы», остающейся в нейтральных водах.

В ее телепатических и суггестивных талантах я не сомневался. Но предпочел перестраховаться, разрабатывая план операции. Разные накладки случаются.

А вот без Соколова я предпочел бы обойтись и устроить инсценировку лишь с помощью Ихти и Импи. Но он настоял на необходимости своего участия: дескать, у нас нет его опыта в работе с уликами, – вполне можем недоглядеть, разбрасывая по берегу улики фальшивые, на чем-нибудь проколоться. Начальство вняло таким резонам и мы отправились вчетвером (если, разумеется, не считать паспома Савича).

…На экранчике картплоттера яркая точка, отмечавшая наше местоположение, наползла на синюю линию. Территориальные воды. Сейчас «Медуза», следующая в полумиле от нас параллельным курсом, отстанет, сбавит ход и ляжет в дрейф. Дальше сами…

Я бросил взгляд на левый обзорный иллюминатор, желая убедиться, что все идет по плану. Радиосвязь из соображений конспирации мы не поддерживали. Взглянул и…

И вместо силуэта «Медузы» увидел, как в сумраке северной белой ночи рванулся к небу огромный огненный столб. Мгновением спустя докатился грохот взрыва.

Шлепнув по клавише автопилота, я метнулся на палубу в иррациональной надежде, что произошло какое-то дикое совпадение, что «Медуза» цела, что взорвалось что-то другое…

Яхты, напоминавшей звездолет тридцать первого века, не увидел. Столб огня опал, но какие-то обломки еще горели на воде.

Ротмистр, выскочивший из кормового салона, что-то спросил, я не понял его слов… Стоял, оцепенев, Соколов спросил еще что-то, я вновь не понял и не ответил, – он махнул рукой, прошел на нос, вглядывался в сумрак, где постепенно гасли разбросанные по морю куски пламени.

«Надо подвести яхту туда, кто-то мог уцелеть», – мысль была словно не моя, чужая, холодная и рассудочная. Однако правильная. Я шагнул к рубке, но тут палуба ушла из-под ног, и словно бы громадный кулак вмазал нокаутирующим ударом по всему телу, и мир со страшным грохотом развалился на куски.

Не стало ничего.

* * *

Не знаю, сколько я провалялся без сознания, – когда открыл глаза, вокруг была та же белесая ночь. Болело всё. Мышцы откликались на команды мозга неохотно, с запозданием. А в спине у меня, судя по ощущениям, застрял раскаленный обломок.

Яхта оставалась на плаву, хоть и дала сильный левый крен, но видел я ее в каком-то странном ракурсе. Кое-как сообразил, что лежу на самом краю палубы, а раскаленная железяка в спине – всего лишь стойка леерного ограждения, в которую меня впечатала взрывная волна. Стойка спасла меня от падения за борт, но ценой сильнейшего ушиба хребта, и если только ушиба, то повезло…

Игнорируя бурные протесты позвоночника, я попробовал подняться на ноги. Кое-как удалось с третьей попытки.

По лицу тут же потекла кровь, – на ощупь обнаружилось рассечение над бровью, неглубокое, но зацепившее сосудик и оттого обильно кровившее. Запястье саднило – часы были раздавлены, разбиты ударом о что-то твердое, и я мимолетно порадовался, что не взял Дану с собой, оставил в «Капитане Флинте» (попади мы вдруг в лапы шведских пограничников, те бы наверняка изъяли все девайсы с целью покопаться в электронной памяти).

Других повреждений вроде не обнаружилось, если не считать последствий сильной контузии… Можно считать, легко отделался.

Яхта тоже легко отделалась в сравнении с разлетевшейся на куски «Медузой». Часть борта и настил палубы разворочены – как раз в районе двигательного отсека. Судя по характеру разрушений, никто извне нас не обстреливал, что-то там, в отсеке, взорвалось… Никаких признаков пожара, но воздух буквально пропитан резким химическим запахом, – наверное, вылился электролит из поврежденных аккумуляторов.

Что с остальными? Особенно я беспокоился за сестричек, – они находились в салоне, невдалеке от эпицентра взрыва. Соколов-то ладно, сильнее меня пострадать не мог, он очень удачно отошел на нос…

Очень удачно…

Очень удачно…

Эти два слова крутились в голове, как обрывок песни на заевшей пластинке. Мне казалось, что я иду к рубке, иду и не могу дойти, хотя надо было сделать два шага, – но так лишь казалось, и я стоял, где стоял, не в силах выпустить леер из скрюченных пальцев. Тело объявило итальянскую забастовку. Боль в спине становилась все сильнее.

Ладно хоть голова соображала… Но с трудом: «Очень удачно, очень удачно…» – продолжала гнуть свое пластинка с дефектом. А затем прозвучал неразборчивый гнусавый голос:

– Ты приляг, а то сейчас за борт свалишься.

Из-за рубки вышел Соколов, сдернул с лица респиратор и произнес более внятно:

– Приляг, приляг… Помощь на подходе.

Пока я валялся без сознания, он успел натянуть бронежилет. А в руке держал револьвер – здоровенный, «Кольт-анаконда», кажется. При том, что никакого оружия мы не должны были брать на операцию, опять-таки на случай встречи с погранцами… Но я не удивился. Не время удивляться.

Удивляться надо было раньше. Например, тому, что Соколов тащит на «Медузу» ни свет ни заря какой-то сверток. Или тому, что именно он умудрился обнаружить сплющенную свинцовую пулю на огромном теплоходе, и единственное ядро отыскал тоже он, никому другому такие трофеи не попадались…

При словах «помощь на подходе» Ротмистр изобразил указующий жест, но обернулся я с большим запозданием. И увидел приближающийся галеон «Жираф». На мгновение залюбовался, хоть и понимал, что не время и не место… Но больно уж он был красив в полумраке белой шведской ночи, натуральный корабль-призрак, беззвучно скользящий по водам…

Курс галеона был направлен в чуть сторону от нашей разбитой яхты. Но с борта уже спустили шлюпку – большую, мореходную, – и в нее садились матросы, десятка полтора. Логично, разница в размерах с нашей полуразрушенной яхтой делала для «Жирафа» классический абордаж затруднительным. Расстояние пять-шесть кабельтовых, скоро хронофлибустьеры будут здесь.

– Только не затевай глупостей, – сказал Соколов, когда я вновь повернулся к нему. – Это, знаешь ли, сорок четвертый калибр. Попаду в ногу – и не станет ноги. А я попаду, будь спокоен.

Дуло «Кольта» уставилось на меня, не то приглядываясь, не то принюхиваясь.

Будь я в хорошей форме, наверняка бы сделал глупость, так мне хотелось разорвать Ротмистра голыми руками. Я не верил, что после кабинетной прокурорской работы он обладает навыками суперменской стрельбы. Но одним прыжком разделяющее нас расстояние не одолеть в нынешнем моем полуинвалидном состоянии. Суметь бы доковылять, да и то сомнительно, что получится. Кто угодно успеет тщательно прицелиться, – и не промахнется.

Наверное, эти раздумья отражались на лице, потому что Соколов в самом деле взял на прицел мое колено и повторил совет:

– Не глупи… И не обольщайся, не ради тебя все затевалось.

Спрашивать «А ради кого?» я не стал. Капкан насторожили на Лернейскую, иных вариантов нет. Но зачем тогда появился «Жираф»? Неужели подозревают, что она могла уцелеть? Не верю… Слишком много взрывчатки натаскал Соколов, разнести «Медузу» на куски не так-то просто, но раз уж получилось, – не уцелел никто.

Я вновь посмотрел на галеон и понял, что правильно оценил пиратские намерения: «Жираф» следовал своим курсом, а шлюпка – восьмивесельный вельбот – приближалась к нам, моряки дружно наваливались на весла.

– Что с сестрами? – произнес я первые после взрыва слова; голос был чужой, хриплый, каркающий.

– Вроде живы… Запер их на всякий случай.

Простите, девчонки, но помочь я вам сейчас не силах… Выбора особого нет – остался единственный ход, способный испортить Ротмистру игру. Он не верит, что я на такое пойду, иначе первым делом связал бы, пока я валялся в отключке. Тем хуже для него…

Я уже слышал скрип уключин вельбота. Пора… Откинулся назад, переваливаясь через леерное ограждение.

Соколов не хвастал, реакция у него была отменная: выстрелил без промедления. Не в ногу – в грудь.

Последним моим ощущением стала дикая, непредставимая боль…

Часть вторая. Боевая тревога

Глава 1. В Африке акулы, в Африке гориллы…

Обнаженный человек шел по песку, затем по мху, усыпанному сосновыми иголками. Он мало что помнил и мало что понимал. Единственное чувство, подавившее все остальные и заставившее пошагать куда-то, было чувством голода. Человек искал еду. Прочее его не волновало.

Потом человек увидел кое-что съедобное: низенькие кустики, густо усыпанные синевато-черными ягодами, – крупными, переспевшими. Опустился на колени, торопливо рвал чернику, полными горстями отправлял в рот… Однако слово «черника» всплыло в его памяти далеко не сразу.

Разумеется, этим человеком был я.

А началось все с того, что меня застрелил подлец Соколов по прозвищу Ротмистр…

* * *

Если бы у меня нашлось время поразмыслить – наверное, я бы не поддался импульсивному порыву и не бросился за борт. Взвесив все за и против, сообразил бы: очутиться посреди моря в ипостаси безмозглой белой акулы, пожирающей все живое, – в одиночку, без ментального контроля со стороны, – не самый лучший выход из западни.

Но я тогда ничего не взвешивал, слишком уж разозлился на иуду Ротмистра. Крупнокалиберная пуля, пробившая легкое, сломавшая пару ребер и чуть не прикончившая болевым шоком, нежных чувств к иуде не добавила.

Уже в воде мелькнуло опасение: свинцовая пилюля в груди не позволит как следует вдохнуть, наполнить легкие водой, – и трансформация не начнется. Недаром же подлец Соколов в последний миг сменил точку прицеливания, не стал стрелять в конечность.

Но нет – с трудом и с лютой болью, однако я кое-как наполнил легкие. И не почувствовал начала трансформации, а оно, начало, должно было последовать мгновенно. Наверху грохотали выстрелы, я не обращал внимания, метровый слой воды защитит не хуже бронежилета. Вот только скоро нужда и в бронике, и во всем остальном у меня пропадет…

Выдохнул, розовым фонтаном окрасив воду. Вдохнул снова. Есть! Началось! Наверное, в первый раз крови в изуродованном легком было больше, чем воды.

* * *

Боль ушла, словно и не было. Когда легких нет, то и болеть нечему, а я дышал сейчас жабрами…

Стоп! Какие еще легкие, какие жабры, – нет такого среди понятий кархародона. Что за чудеса? Словно до сих пор плаваю в бассейне «Капитана Флинта» на пару с Лернейской…

Едва я изумился этому обстоятельству – почувствовал попытки установить ментальный контакт, слабые, едва ощутимые. Никак жива?

Ладно, разберемся. Но сначала разберусь с другими: с галеоном, с его шлюпкой, с подлецом Соколовым.

Начал со шлюпки, ее от яхты отделяло уже меньше сотни метров.

Узкий вельбот – суденышко ходкое и маневренное, но остойчивостью значительно уступает баркасу или ялу. Удар акульего хвоста его не опрокинул, но накренил, заставил черпнуть воды. Развернувшись, я повторил атаку: с разгона врезался в днище шлюпки головой.

Ох… черепушке пришлось не сладко, но вельботу досталось больше. Живой таран проломил доски и подбросил шлюпку, люди посыпались в воду, барахтались, пытались уцепиться за свою покореженную лоханку… Мне показалось, что больше половины из них не умеет плавать. Впрочем, неудивительно для моряков, выросших на берегах студеных морей.

Но я к ним особо не присматривался и на корню задавил желание устроить кровавую бойню. Не до них. Мне хотелось запустить клыки в Соколова. Как он говорил? Попаду в ногу – не станет ноги? Сейчас узнает на личном опыте, каково это – без наркоза лишиться конечности.

Но Ротмистр успел сообразить, чем рискует – перестал маячить у борта и попусту палить в воду. Куда-то забился, – возможно, спрятался в рубке или каюте. А большие белые акулы лишь в голливудских блокбастерах успешно таранят яхты таких размеров, даже поврежденные.

Разочарованный, я заложил круг вокруг яхты. Нет, нигде не видно иуды…

Тем временем ментальный контакт наконец-то установился. И я сразу понял, что уцелеть-то Лернейская уцелела, но досталось ей не слабо. Мысленные ее послания были полным аналогом дрожащего, прерывающегося голоса.

«Дарк… помоги… они высылают десант…»

«Все в порядке, леди, – бодро откликнулся я. – С десантом я почти разобрался, они готовятся кормить акул. Вернее, одну акулу».

«Идиот…»

Последовала пауза, но недолгая, даже толком обидеться я не успел.

«Десант не людей… тех, для кого построен спецотсек… в трюме галеона…»

«Вот оно как… Посмотрим, что у них там за десантники».

Кархародон понесся в сторону «Жирафа», набирая скорость.

«Поспеши… если я… если меня… в общем, если что, минут пятнадцать у тебя в запасе будут… потом станешь безмозглой акулой…»

«Не дождутся!», – оптимистично пообещал я, потому что уже почувствовал боковой линией десантников: было их больше десятка и двигались они под водой построением, напоминавшим гусиный клин.

«Если контакт прервется… тверди про себя… простенький детский стишок… – напоследок посоветовала Лернейская. – Дольше останешься человеком».

* * *

Удивительно к месту оказались строчки, что я бубнил про себя:

 
В Африке акулы,
В Африке гориллы,
В Африке большие
Злые крокодилы…
 

Потому что твари, идущие «гусиным клином», показались мне именно морскими крокодилами. Или пресноводными, – и те, и другие дают одинаковую отметку на моем природном радаре.

Размерами они значительно уступали кархародону, – метра два, два с половиной. И двигались медленнее. Но количество, а было их ровным счетом четырнадцать, по меньшей мере уравнивало шансы.

Погоню они, похоже, не замечали, что лишь утвердило меня в догадке: имею дело с пресмыкающимися. Ни боковой линии рыб, ни ультразвукового локатора китообразных у них нет, полагаются на зрение, – а видимость сейчас никудышная. Рассвет близился, восток налился краснотой, но солнечные лучи пока не попадали под воду.

Потом я их увидел, зрение большой белой отлично, даже лучше кошачьего, приспособлено к мраку. А твари меня по-прежнему не замечали.

Нет, не крокодилы… По крайней мере в нашей реальности такие крокодилы не водятся и никогда не водились: головы плоские, словно бы сплющенные, без характерных вытянутых челюстей. Но способ передвижения вполне крокодилий – за счет энергичных движений хвоста, лишенного плавника, а короткие лапы прижаты к телу и в процессе никак не участвуют.

«Цель вижу, начинаю атаку», – сообщил я Лернейской и вдруг понял, что ментальный контакт разорван. Даже не заметил, когда это произошло, заглядевшись на «десантников».

«Маленькие дети, ни за что на свете…» – торопливо забубнил я, догоняя левое крыло вражеского построения.

Теперь они меня заметили и немедленно доказали, что обладают отличной маневренностью и спасаться бегством не намерены. Клин рассыпался, неведомые зверюги уходили и вверх, и вниз, и в стороны, – но тут же разворачивались, брали меня в кольцо… вернее, в сферу, поскольку схватка происходила в трех измерениях.

Псевдокрокодил, выбранный мной как первая мишень, увернуться не успел, трудно кому-либо тягаться с кархародоном в его родной стихии.

«Не ходите, детки, в Африку гулять…»

Безжалостный капкан челюстей ухватил тварь поперек, стиснул… И я окончательно убедился: никакие это не крокодилы и даже вообще не пресмыкающиеся.

Земноводные, лишь внешне напоминающие ящеров, – шкура тонкая, мягкая, легко поддающаяся клыкам, скелет тоже не отличается прочностью.

Взамен эволюция снабдила существо другой защитой, подкожными железами, вырабатывающими какую-то жгучую субстанцию, и я хватанул этой субстанции сполна.

Нормальная акула, даже очень голодная, отказалась бы от продолжения охоты, поискала бы другую дичь… А я не отказался: пируэт, разворот, – и снова хруст костей на клыках, новая порция жгучей гадости в пасти.

«В Африке акулы, в Африке гориллы…»

Еще одна атака, и еще, и еще… Несколько раз и твари добирались до меня, кусали за бока, за хвост, за брюхо. Однако кархародон как противник оказался великоват для хищных земноводных. Зубы у них были мелкие, но многочисленные и очень острые, каждый укус оставлял десятки неглубоких ранок.

Вода помутнела от крови, – и от моей, и от чужой. Мне это не мешало, в отличие от противников, полагавшихся лишь на зрение.

«Будут вас кусать, бить и обижать…»

Будут, еще как будут… Я устремился в погоню за тремя последними земноводными, инстинкт самосохранения у них с запозданием, но все же включился.

Догнал. И обидел.

Искусанное тело кровоточило, пасть горела как в огне, но я прикончил всех.

«Не ходите, дети, в Африку гулять… Все, леди. Их больше нет».

Лернейская не ответила. Даже восстановить ментальный контакт не пыталась. Я бы поплыл к ней на помощь… Но не знал, чем смогу помочь, не имея ни малейшего понятия ни о ее физиологии, ни о методах лечения. Куда надо плыть, тоже не знал.

Внутри тикал виртуальный таймер, отсчитывая мои последние минуты в здравом уме и твердой памяти. Теоретически я мог успеть доплыть до близкого шведского берега. А до песчаных островков-отмелей, цепочкой вытянувшихся вдоль него, даже с полной гарантией. Но сначала я решил убедиться, что Лернейской со стороны «Жирафа» больше ничего не грозит, что противник не отправил новую партию подводных диверсантов.

* * *

Снизу, из-под воды, «Жираф» мало походил на обычный галеон семнадцатого века. Не бывает у обычных галеонов громадных металлических люков в днище, длиной чуть ли не в треть корпуса. Люк был плотно закрыт, никто не спешил на помощь погибавшему десанту. Но открыть шлюз – дело недолгое, а крутиться вокруг, проверяя: откроют или нет? – у меня времени не было.

Многие из экипажа столпились у борта, глазели туда, где в воде расползалось большое кровавое пятно, но подробностей подводной баталии они, разумеется, разглядеть не смогли. И не знали, кто остался победителем.

Один человек выделялся среди моряков, издалека бросался в глаза, – словно райская птица, невзначай затесавшаяся в стаю серых ворон. Ярко-красный камзол (или кафтан? какая разница…), расшитый золотом. Широкополая шляпа с длинными страусовыми перьями, окрашенными в разные цвета. Остальные были одеты куда скромнее и однообразнее, и цветовой гаммы придерживались серо-коричнево-черной.

Капитан Иоганн-Кристоф Форрет, сомнений нет. Судя по фамилии, не швед, – не то немец, не то англичанин на шведской службе.

Я видел его единственный портрет, дошедший до наших времен, но черно-белая гравюра не давала представления о том, каким попугаем он наряжается… Хотя в модах семнадцатого столетия я не разбирался, – возможно, для знатных господ это обычное дело.

Важнее другое. Из всего экипажа только этот щеголь имел дело с «морским дьяволом», кто бы ни выступал под таким прозвищем. Если как-нибудь вывести капитана Форрета из игры, взаимодействию между командой галеона и таящимися в трюме десантниками придет конец.

И у меня сложился авантюрный план… Большая белая акула отплыла подальше от «Жирафа», набирая дистанцию для разгона.

Зря вы, детки, заявились в нашу Африку. Там акула Каракула распахнула злую пасть…

* * *

План мой, при всей его рискованности, шансы на успех имел, ибо основывался на кое-каких конструктивных особенностях «Жирафа». У него, как и у всех галеонов, корма была высокая, настоящая башня, – полубак же, наоборот, очень низкий, а шкафут еще ниже. Именно там, на шкафуте, склонился над фальшбортом Иоганн-Кристоф Форрет. И я решил его убить. В теории просто, а поди-ка исполни…

Матросы бросились врассыпную, когда из воды неожиданно вылетела громадная акулья туша, перемахнула в высоком прыжке фальшборт и с грохотом рухнула на палубу.

Последовала немая сцена. Моряки изумленно пялились на акулу, лежавшую неподвижно, – лишь легкая дрожь пробегала по хвосту. Видно было, что морская хищница только что побывала в серьезной переделке: по всему телу разбросаны небольшие кровоточащие раны. Затем шок начал проходить, зазвучали изумленные голоса, деревянные башмаки застучали по палубе, – матросы медленно, шажок за шажком, приближались к нежданной гостье, но вплотную все же не подходили.

А я лежал неподвижно, плотно сжимая жаберные щели (попадет внутрь воздух и тотчас же начнется трансформация). Лежал и не знал, что делать. Проклятый Форетт исчез из поля зрения, причем еще когда я набирал разгон. Надежда, что он всего лишь отошел от фальшборта, не оправдалась. Капитан, похоже, поднялся на шканцы.

Поглядывал во все стороны – вертеть головой или вращать глазным яблоком для этого не требовалось, так уж устроено акулье зрение: смещение роговицы изменяет угол обзора при внешней неподвижности глаза. Но сколько ни зыркал, нигде не видел яркого капитанского наряда.

Раскидать столпившихся вокруг меня и вернуться в родную стихию недолго, но толку-то? Покалечу несколько матросиков челюстями и хвостом – на боеспособности «Жирафа» это скажется не сильно… Надо было что-то решать, и побыстрее, пока не подступило кислородное голодание.

Матросы расступились, и я увидел рыжебородого здоровяка. Был он невысокий, но очень широкоплечий, и смахивал на викинга былых веков, и оружие держал в руках соответствующее, – топор исполинских размеров.

Никак затевают разделку моей туши? Нет, нет, ребята, суп из акульих плавников кок вам не приготовит, у меня другие планы на сегодня…

И тут я увидел его. Вернее, сначала увидел высокие, до бедер, малиновые ботфорты, топающие по трапу. Малиновые, ктулху побери! Ну кто же еще, кроме капитана Форрета, способен здесь напялить такую декадентскую обувь?

Точно, он и есть… Но спуститься на шкафут и приблизиться капитан не спешил. Осторожничал, декадент. Застыл, спустившись на две трети трапа, что-то произнес командным голосом. Наверху дробно застучали деревянные подошвы, а бородач-викинг занес над головой секиру, примериваясь отрубить мне хвост.

Пора!

Акулий хвост ударил раньше, и все-таки не разминулся с топором, но лезвие зацепило вскользь. Бородач отлетел к борту, потеряв свое оружие. Еще удар хвостом, в другую сторону, – с ног сбиты еще трое. Удар головой. Хруст костей на клыках. Кровь в пасти. Выстрел. Мимо! Еще выстрел… Попали, гады.

Они оказались парнями не робкого десятка – старались не просто увернуться от пасти и хвоста, но и сами пускали в ход оружие, а обвешаны им были тут все.

В пылу схватки я не сразу заметил, что освещенность как-то странно изменилась… Потом заметил и сообразил: акульи глаза, не предназначеные для воздушной среды, начинают подсыхать. Надо спешить…

Со стороны, наверное, все выглядело эффектно: пятиметровая туша скачет по палубе, сгибаясь и распрямляясь со стремительностью пружины. А мне эта стремительность давалась ценой изрядной боли, – изрядной даже для акулы с ее высоким болевым порогом. Болели раны, нанесенные зубами земноводных. Болели свежие, только что полученные от пуль, абордажных сабель и прочего оружия, оказавшегося под рукой у хронофлибустьеров. Я старался не обращать на боль внимания, я добирался до Форрета.

Он мгновенно оценил обстановку и пытался унести ноги, но помешали собственные матросы, выполнявшие недавний приказ капитана и спешившие вниз с баграми и топорами. На трапе случилась заминка, и я ей воспользовался. Подпрыгнул, оттолкнувшись от палубы, вцепился клыками в обтянутую красной тканью спину, – и она стала еще краснее… Не разжимая хватку, рухнул вместе с капитаном обратно, заодно смахнув с трапа пару матросов.

Челюсти у кархародона мощные, я чувствовал, как ломаются и крошатся под ними кости Форрета, – и резко подался в сторону, выдрав огромный кусок окровавленной плоти.

Дело сделано. Пора уходить, – на полубаке уже наводили в мою сторону легкую вертлюжную пушку, а выстрел из нее прикончит даже живучего кархародона.

Еще пара прыжков, еще несколько нанесенных и полученных ран, и большая белая акула выпала в море, проломив фальшборт.

Из пушки они все-таки пальнули вдогонку, но с большим перелетом, картечь вспенила воду далеко впереди по курсу…

* * *

Человеческая личность уходила, утекала, как вода сквозь пальцы.

Детский стишок я уже не твердил, позабыл слова. Смутно помнил, что должен еще раз попробовать с кем-то связаться (как, каким способом?), но уже не мог вспомнить, с кем… и для чего это нужно…

И уж тем более (я сообразил это сильно позже) кархародона не смущал факт, наверняка настороживший бы Сергея Чернецова: солнце стояло высоко в зените, хотя по времени было раннее утро.

Но Чернецов исчезал, испарялся, – к берегу приближалась акула, не знающая, что такое солнце и что такое утро, управляемая последним полученным от человеческой ипостаси заданием: не сворачивать, ни в коем случае не сворачивать!

Установка сработала, кархародон не свернул и не сбавил ход, выбросился на низкий песчаный берег. Жаберные щели втянули воздух, – и тотчас же громадная туша начала менять очертания и размеры.

Я происходившего со мною уже не осознавал… Нечем было осознавать.